Текст книги "Стихи"
Автор книги: Далия Трускиновская
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Трускиновская Далия
Стихи
Трускиновская Далия
Стихи
Вступительное слово
Ребята, я – уникальный случай. Я – бард без гитары. Все попытки освоить эту штуку были безуспешны – хотя я занималась музыкой лет восемь и даже играла в ансамбле аккордеонистов. Но бард с аккордеоном – это уже что-то запредельное. И с голосом напряженка. Про такие голоса присутствующие обычно говорят – пой, пожалуйста, у открытого окна, чтобы соседи видели, что тебя никто не бьет.
Естественно, я искала голос, которому доверила бы свои тексты. И ненароком влилась в ансамбль политической песни – мода на такие ансамбли процвела в середине семидесятых и завершилась в середине восьмидесятых. Думаю, не осталось ни одной шайки латиноамериканских террористов, кого мы не поддержали бы своими песнями. И на Пиночета замахивались – о чем он, надеюсь, так никогда и не узнал.
А потом я нашла-таки голоса. Я отдала все это добро персонажам своих романов и повестей. Ну, не все, но довольно много. На чем успокоилась и продолжаю писать баллады с песнями по сей день.
Что касается традиционных стихов – у меня был период, когда они сами просились наружу, но он кончился. И это естественно: каждому возрасту свои страсти. И забавно, и грустно было просматривать их, готовя этот сборник. Выяснилось наконец, что в моей личной жизни было настоящего, на взлете, с пылом и жаром. Смех и грех – но только два человека сподобились таких эмоций. Любопытных просят не беспокоиться – стихи случились до того, как меня занесло в фантастику.
Однако некоторые вещи нуждаются в комментариях. "Баллада о Хайяме" возникла после того, как я познакомилась с экс-чемпионом мира по боксу Руфатом Рискиевым, приехавшим в Ригу на киносъемки. Боксер, читающий Хайяма на фарси, наверно, впервые заставил меня всерьез задуматься о восточной культуре. Найдите у нас боксера, чтобы хоть строфу Пушкина прочел наизусть!
"Баллада о Мюнхгаузене" – типично рижское сочинение. Барон, видите ли, служил в Лифляндии и даже возглавлял охрану будущей императрицы Екатерины, когда она через Ригу ехала в Петербург выходить замуж за Петра III. Померещился мне барон в висячем саду Петровского дворца в Риге, где ему по долгу службы и приходилось бывать.
Церковь, описанная в "Ангеле с тромбоном" существует на самом деле и стоит в этнографическом музее под открытым небом.
Место действия поэмы – реальная конюшня в Видземе (историческая область Латвии, никогда, впрочем, наполеоновской армии не видавшая). Колхоз "Аллажи" потихоньку выращивал лошадей прогулочного типа и продавал их за границу. Для обучения лошадей и держали конно-спортивную секцию. Я ездила туда на тренировки автобусом, который уходил с рижского автовокзала в
07.05, и ни разу на него не опоздала. Для меня это – высшая степень проявления любви к лошадям.
Впрочем, с поэмой я сама не знаю, как быть. Фактически это рассказ с рифмами. То есть, формально относится к поэзии, а фактически – к прозе. Утешаюсь я тем, что длинные сюжетные стихотворные произведения – в традициях русской классики, и мой соратник по жанру – Лермонтов. Выходит, в примерно восьмидесятом году я пыталась сделаться классиком. Но, ей-Богу, больше не буду!
Только порадуюсь, если найдутся безумцы с гитарами и пустят мои слова в дело.
БАЛЛАДЫ
БАЛЛАДА О ДАЛЕКОМ КОРОЛЕВСТВЕ
Забыла душа про восторг и испуг, гуляют над нею туманы.
Пора подниматься в дорогу, мой друг, пора собирать чемоданы.
Побольше оставим, поменьше возьмем, и то по дороге растает
ведь в то королевство, куда мы идем, с большим багажом не пускают.
Там грустные песенки ночью поют под легкий резвон мандолины. Там, может, по карточкам хлеб выдают и мебелью топят камины.
Но те, кто сюда, в королевство пришли, живут и живут непреклонно!
Столицу своей неуютной земли они называют Верона.
Там мальчики носят с собою клинки, и сталью ладонь остужают, и драться уходят на берег реки, а девочки их провожают.
Там время порою обратно бежит, чтоб дважды расстаться навеки. Цианистый калий свободно лежит в разбитой витрине аптеки.
Стоит королевство, как крайний предел измаявшей душу тревоги,
но тот, кто ни разу от боли не пел, туда не отыщет дороги.
И ты безнадежным его не зови – за то ведь его выбирают, что там умирают, мой друг, от любви, и там за любовь умирают.
БАЛЛАДА О ТУРНИРЕ
Поют горячие трубы, доспехи блещут, слепя.
Сегодня я на турнире отстаиваю себя.
Торчу посреди арены, с копьем, на грозном коне,
и панцирь по форме бюста сковал оружейник мне.
Вот первый рыцарь навстречу, он целит в сердце мое.
Но я успеваю прежде вонзить стальное копье.
Вот рыцарь второй навстречу, схватились мы на мечах!
Беднягу спасли герольды и унесли на руках...
Вот третий мчится навстречу. Но где же щит и броня?
У рыцаря нет кинжала, под рыцарем нет коня!
Он гордо поднял забрало, навстречу смерти спеша.
Его оружие – нежность, его доспехи – душа!..
Он держит ветку сирени, как будто стяг, впереди.
Успеть бы копье отбросить и панцирь сорвать с груди!
Успеть бы прогнать с арены герольдов, свиту, коня,
успеть бы понять навеки: вот этот – сильней меня!
БАЛЛАДА О НОВОЙ РОЛИ
из романа "Несусветный эскадрон"
На клавишный веселый перестук откликнулись в лугах гнедые кони.
Сергей Петрович, забывай досуг!
Отныне в несусветном эскадроне служить ты назначаешься, мой друг.
Сергей Петрович, стало быть, пора.
Зайдем-ка в костюмерную с тобою, вот ментики на выбор, кивера,
вот старая попона – после боя прилечь на бивуаке у костра.
В лицо ударит дым пороховой,
и ты навстречу битвам и преградам нас поведешь дорогой боевой!
Не бойся – я все время буду рядом под видом маркитантки полковой.
Начищу сбрую твоему коню, повешу талисман тебе на шею... Лететь навстречу бранному огню я выбрала тебя – и не жалею, а надо – так от пули заслоню!
Должно быть, вот в чем истина и соль и сказки про гусара, и баллады:
должны моими стать печаль и боль твои,
Сергей Петрович, – так уж надо, чтоб ты сыграл достойно эту роль...
БАЛЛАДА О СЕРЕБРЯНОМ КУБКЕ
из романа "Несусветный эскадрон"
А там, на поляне, где пали с разбега и конь, и наездник, два смятых крыла, в серебряный кубок кровавого снега на вечную память я молча взяла.
Оттуда струились лесные тропинки
в счастливые царства за гранью беды, да только в ладони чернели дробинки, да только обратно вели все следы.
Ведь тот, кто изведал пленительной жажды, кто выбрал мгновенья, а не времена, кто выпил с друзьями за вольность однажды, вовек за иное не выпьет вина.
От друга, как клятва, к надежному другу глоток переходит святого огня, и кубок серебряный пущен по кругу, и вот он дошел наконец до меня.
И там я останусь – пускай заметает тропинки к надежде, вот там я стою с серебряным кубком, и снег в нем не тает, вот там сохраняю я верность свою.
МОРЯЧКА
Я сказала – люблю другого, королевство нашло короля.
Он в ответ не сказал ни слова и пошел обживать стапеля.
И пока я стихи писала о тебе, мой капризный поэт, яхта стройная вырастала и светился ее силуэт...
И когда мы в ночи молчали, чтоб не выдали слез голоса, он сидел себе на причале и прилежно сшивал паруса. А когда надежда на чудо обратилась в осколки стекла, я взглянула вдаль – а оттуда мне на помощь – два светлых крыла!
Приближалась гордо и властно яхта белая издалека, и была она так прекрасна, как прекрасна любовь моряка. Ветер пел про мужское дело, ветер пел про морское житье, на борту названье горело – я увидела имя свое...
Я недолго с тобой прощалась. Вещи собраны. Море – у ног. Яхта подана. Поднят парус. Ветер грудью на парус налег. И в разлуке с тобой не тяжко, а привольно и ласково мне – я стираю его тельняшку в несоленной балтийской волне.
БАЛЛАДА О ШЕКСПИРЕ
Шекспир презирает границы. Вот номер набрала рука, и память листает страницы, и вдруг возникает строка. Во всей своей радостной силе, как ночью – пронзительный свет, летит над развалом России его благородный сонет.
Шекспир презирает границы
и тех, кто в границах погряз. Слеза, что дрожит на реснице, важней дипломатерных дрязг. Когда замолчат телефоны, надежней не будет гонца. Тропинкою мимо кордона он выведет в ночь жеребца. .
Шекспир презирает границы, и стынет полковничья кровь, когда вдоль заставы промчится веселая россыпь подков. Без пошлин, без виз, как и прежде несется гонец на заре. Слова о любви и надежде в седельной его кобуре.
Шекспир презирает границы, за что же их нам уважать? Беспошлинно странствуют птицы и облака не удержать. Политики, нас бы спросили намордников нет для стихий! Летят над развалом России Шекспир, и любовь, и стихи.
АНГЕЛ С ТРОМБОНОМ
Музейная церковь органно вздыхала. Там пусто, и сыро, и странно слегка. Баталию напоминала мне роспись ее потолка.
Там ангел с тромбоном в мундире зеленом, и ангел со скрипкой, и ангел с трубой под пороховым небосклоном зовут эскадроны на бой!
Там черные клубы военного дыма, да рваные крылья неведомых птиц, да ядра, летящие мимо обветренных ангельских лиц. Играет в Эдеме оркестр походный, на ангеле каждом – истертый до дыр петровский, зеленый, пехотный, полтавский, победный мундир!
Когда я баллады писать перестану, меня нарисуйте на том потолке – я в строй, как положено, стану с веселым тромбоном в руке.
Я – ангел с тромбоном в мундире зеленом. Устав ожидать, обещать и любить, под пороховым небосклоном
я буду атаку трубить.
БАЛЛАДА О СОРАТНИКАХ
Дерутся люди на войне плечом к плечу, а в жизни я спиной к спине стоять хочу.
Когда ко мне крадется враг, подлец и скот, его подхватит твой кулак на апперкот.
Когда ползет к тебе сквозь тьму нечистый сам, ребром ладони я ему автограф дам.
Но, в ожиданье новых бед и новых драк, мы ровно десять тысяч лет стоим вот так.
И ты забыл, незримый друг, наш первый час, и ласку губ, и ласку рук, и ласку глаз.
А я забыла наш апрель в садах ночных,
и как густеет жаркий хмель в глазах твоих.
Но, если наш совместный бой придет к концу, то разминемся мы с тобой лицом к лицу.
Так лучше нам забыть каприз далеких лет.
Вот так стоим, вот так срослись, разлуки – нет!
И если снова воевать тебе и мне,
так что ж, ведь нам не привыкать – спиной к спине...
БАЛЛАДА О БЛАГОРОДНОМ КОРОЛЕ
из рассказа "Бессмертный Дим"
Много дней и ночей, много весен и лет восседали на карточном троне благородный король, и красавец валет, и лукавая дама в короне.
Но с тех пор, как вращается наша земля, многим дамам назначено это: избирает в супруги она короля, а целует красавца валета.
Но и в карточном царстве случается боль, и томят-угнетают невзгоды. Погрустнел, помрачнел благородный король и ушел навсегда из колоды.
Ни сыграть, ни сгадать на колоде моей. У валета дрожит алебарда: понимает, подлец – замещать королей не годится столь мелкая карта.
Ты поди замени благородство и честь своенравного верного друга!
А в постель к королеве случайно залезть – невеликая, братцы, заслуга.
Если хочешь финала – так вот он, изволь.
Но услышишь и вдруг промолчишь ты...
... Не встречался ль тебе синеглазый король, в седине и с повадкой мальчишки?..
БАЛЛАДА О ЧЕТВЕРТОМ ВЕТРЕ
Четыре ветра – золотой и синий, зеленый и бесстрастно-белоснежный, прислушиваясь, крылья опустили.
А я играла им на клавесине сиреневую нежность...
И ветер золотой пожал плечами
и с крыльев отряхнул пылинки вальса.
– Боюсь, друг друга не поймем мы с вами, совсем в другой я обитаю гамме, – сказал он и умчался.
Сказал зеленый ветер: – Непонятно, к чему все эти символы и тени! – и полетел, мальчишка безоглядный, туда, в июньский вечер беззакатный, туда, к живой сирени!
А синий ветер был прощально светел, впитав всю грусть, что отзвенела, тая.
– В моих морях такого я не встретил,
но должен кто-то грустным быть на свете, – сказал он, улетая.
Лишь белый ветер промолчал сурово.
Но не бросался он в полет безбрежный.
Он словно ждал иного... да, иного...
Над клавесином зацветала снова сиреневая нежность
и белый ветер задрожал от муки.
Не мог он больше жить на маскараде, а с собственною музыкой в разладе! Я прямо с клавиш опустила руки в серебряные пряди...
БАЛЛАДА О МЮНХГАУЗЕНЕ
В переулки вплывала речная прохлада
и таял безветренно день,
и взлетала с террасы висячего сада
в вечернее небо сирень.
Старый город грустил о наивной отваге, которою сказка горда
ах, о том чудаке, фантазере, бродяге, что в жизни не лгал никогда.
Вдоль террасы скользил силуэт полустертый – в сиреневом был парике.
Все как должно – лядунка, мундир и ботфорты, и профиль повернут к реке.
Сад парил, опершись о кирпичные своды, синь глаз просверкнула в упор.
Ты сказал: "Берегись, я ведь той же породы – бродяга, чудак, фантазер..."
Я услышала – трудно придется со мною...
И был ты, конечно же, прав.
Но ворвалось мне в душу иное, иное, рассудок, увы, обогнав!
Там, в высоком, сиреневом, влажном тумане, внезапный и мой, как звезда, засветился бессмертный осколок преданья о том, кто не лгал никогда...
БАЛЛАДА О ХАЙЯМЕ
В буфете был интимный полумрак, стыл кофе в нежных чашечках...
Итак – что вы ответили корреспонденту,
Хайяма вслух читающий чудак?
Шла киносъемка где-то вдалеке.
Клубком свернулось время на руке и замерло, и слушало Хайяма на нервном незнакомом языке.
Буфет, кинозвезда, корреспондент, и этот затянувшийся момент – кусочек звездной вечности Хайяма... Но нас нашел сердитый ассистент!
Мы поняли одно – скорей, скорей!
"Беги!" – "Бегу!" – и быстрый скрип дверей. И, ощутив отсутствие Хайяма, проснулось время на руке моей.
... О розе петь отрадно соловью,
Но что я завтра шефу пропою?
Скажу, как есть, – по милости Хайяма не состоялось это интервью...
ЛИРИКА
Стеклянные монетки
Все счастливые мгновенья как стеклянные монетки я бросаю их в копилку и дрожит хрустальный звон не смотри что будет дальше может быть одни осколки разъедающая раны звездно-радужная пыль этой хрупкою валютой за большое ожиданье за надежду и за верность платит нам с тобой любовь а какие-то бедняги с грандиозным счетом в банке за стеклянную монетку горы золота сулят но она идет по курсу нежности непобедимой и ее добыть иначе невозможно на земле...
Фрагменты
1.
Он ловил пролетавший ветер,
только тот ускользнул меж веток...
И прозрел облетевший клен, и оплакал ушедшее лето.
2.
Царит графическая красота
осенних веток сквозь вуаль тумана, но ведь осталсь маленькая рана от каждого опавшего листа...
3.
Кружевной старинный мост, клены у воды...
В мокрой куче рыжых звезд нет моей звезды.
4,
О листве остро и непросто ты сказал золотые слова. Я сказала – ржавые звезды. Как всегда, была неправа.
5.
Колдуют аккорды Вивальди
и нежность спускается к нам... ... а я ухожу по огням, дрожащим на мокром асфальте.
6.
А прямо над головой моей маленькая луна
сплела себе гнездышко из ветвей и греется там она.
7.
Вспомнилось – ночами он бродил со мной... Только это было под другой луной.
* * *
Закрой глаза – и пусть тебе приснится, как над притихшим миром наугад, пути не зная, две ночные птицы, Любовь и Одиночество, парят. Ты думаешь, душа твоя свободна из них избрать желанную одну... Я знаю, что они поочередно черкнут крылом по твоему окну.
* * *
Ты хочешь быть первым из первых? Ты веришь в созвездье Удач?
Играет на собственных нервах проснувшийся ночью скрипач.
Играет! Но искрами льдинок в лицо ударяют ветра. Играет! Игра поединок.
Меж богом и чертом игра.
И губы – в кристалликах соли, и светится тысяча лун, и волны пронзительной боли струит колебание струн! И кто-то испуганный где-то шепнет, прямо в ухо дыша, что продана дьяволу эта истекшая стоном душа...
* * *
... давай начнем сначала!
И я скажу все то, о чем молчала,
а ты свои слова возьмешь обратно.
И разойдемся, ран не бередя.
И на асфальте – не следы, а пятна
огней рекламы в зеркале дождя.
Мы оба так гуманны, так честны перед лицом карающей весны!
Мы не виним друг друга понапрасну,
мы не клянемся в сердце "Не отдам!",
мы не летим вдогонку по неясным,
по тающим, мерцающим следам!..
Прости – я задыхаюсь, я устала.
И ты устал. Давай начнем сначала...
* * *
Те губы, что я целовала, молчат со страницы журнала.
И там, в перспективе страницы, так неразличимы ресницы.
Тебя на странице немножко,
ты весь поместился в ладошке.
На теплом и розовом ложе лежишь – неживой, непохожий,
красивый такой и печальный... Мир праху картинки журнальной!
Ах, мало ли скомканных лиц, загадочных, нежных, суровых...
А тень между гибких страниц – как та, на щеке, от ресниц полуторасантиметровых...
СИРЕНЬ И СЕРЕБРО
1.
А когда мне предложит судьба исполненье желанья любого, я ей дам нерушимое слово, что хочу умереть за тебя...
2.
Опять одним жива, опять в ночи свеча, опять ищу слова, а нахожу печаль.
Опять прядется нить незримым паучком: метнуть – соединить зрачок с твоим зрачком.
Раздвинься, суета! Раздайся, пестрый шум! Опять твои цвета через плечо ношу.
Опять и звук ловлю, и отзвуки ловлю.
Не спрашивай – люблю? Не убеждай – люблю!
А просто принимай, как принимают май.
3.
Не надо, не торопись давать имена...
Так просто дать имя надежде, а вдруг обманет она?
Тогда – потеряно имя на все времена.
И если нечаянный гость ступил на порог души, не спрашивай ты об имени и имя давать не спеши! Даже любовь любовью называть не спеши.
Рождение имени таинство. Пусть совершится в тиши.
Пока не сказано слово, пока не названо имя, пока не натянута нить узнавания между нами, между нашими именами, все можно еще изменить...
Так поразмысли же, стоя пред словом на самой грани, пока еще тишина.
И не торопись давать имена.
4.
Еще не сказано слово. Еще не названо имя.
Еще не смешаны краски
на сердцевидной палитре. Над волосами твоими еще не светится нежность серебряной голубизной. Какая странная краска...
(... а просто ты слишком долго
где-то бродил под луной...)
Еще не тронуты кистью
полоски будущих радуг,
но сгусток синего блеска
желает мерцать из-под век.
Какая влажная краска...
(... а просто ты слишком долго
следил за теченьем рек...)
И бьется о край души
из глуби восставшая нежность,
и ждет белизна вторженья,
и тонкая кисть готова...
Еще не названо имя.
Еще не сказано слово.
5.
Метались ночные птицы
над профилем спящего города.
Под звездными сводами памяти я имя искала тебе.
Имен беззвучные стаи носились в страстной погоне за обликом и за плотью.
Ах, не забывай, постой – ведь каждое было птицей, когда-то клевавшей с ладони, и каждая черная птица когда-то была золотой!
Но вот безликие стаи уже беззвучными стали, и взгляды не провожали навеки чужих имен.
Я все им навек прощала, и мне они все прощали, и над бескрайним простором простер крыла небосвод.
В просторном и светлом храме освобожденной памяти я имя творила тебе...
6.
Имя твое серебряное крошечными молоточками однажды гномы сковали...
И, отправляясь в путь, имя твое серебряное на тонкой прочной цепочке повесила я на грудь.
И стало оно талисманом,
и все по далекому звону
в толпе узнавали меня,
и спрашивали незнакомые:
скажите, чье она имя
так гордо несет, звеня?
Бывало, на звон надежная протягивалась ладонь, хоть чаще имя притягивало молнийный резкий огонь.
Но крепла дерзкая гордость отчаянным талисманом!
Имя твое серебряное звенит на моей груди – и отзываются травы, и отзываются птицы, и день, что уже свершился, и тот, что еще впереди.
Имя твое сиреневое
в мае правит вселенной. Припасть к его аромату – живую душу вдохнуть...
Имя твое сиреневое
я с самой высокой ветки сорвала и приколола на грудь.
Иду по жаркому лету,
иду по осенним лужам,
иду по мерзлому снегу
сквозь ледяные ветра,
как в облаке аромата!
И знаю – я в мире главная хранительница сирени, хранительница серебра.
Имя твое серебряное, имя твое сиреневое несу на груди.
Услышал?
Узнал?
Подойди...
* * *
Сонет о первой любви
Забытый мой, разыскивать не надо те губы, что в смятенье и печали о поцелуе даже не мечтали, то сердце, что просило только взгляда.
С трудом из зачарованного сада своей любви я вырвалась. Встречали меня шальные брызги на причале, оседланные кони у ограды.
Я с милым другом сквозь ветра летела и уплывала в лунное молчанье, в полночный аромат высоких трав.
Я получила все, чего хотела.
Что ты предложишь? Лишь воспоминанье? Оно мне ни к чему.
Себе оставь.
МОНОЛОГ ОДНОГО ПРИЯТЕЛЯ
Однажды сдуру я вообразил,
что для меня всегда существовали
не крокодил, а слово "крокодил",
и не печаль, а слово о печали.
Я поселился в мире пестрых слов, как в мире пылесосов и кроватей. Они теперь – свидетели объятий и реквизит моих кошмарных снов.
Но Божий дар вступил в свои права. Я словно провалился в сон зловещий, где все мои любезные слова преобразились в действия и вещи!
И мелкого помола – слово "соль",
и звуки слова "жить" – биенье пульса,
и звуки слова "бить" – живая боль,
и в звуках слова "пить" я захлебнулся...
Они нахальны, въедливы и злы, они, нацелясь, не промчатся мимо, у них такие острые углы и запахи! Они невыносимы!
Я понял, что попал в какой-то бред. Я к черту Божий дар послал, понятно. Не получился из меня поэт... Слова вернулись в словари обратно.
Пейзаж с ветром
Ветер в порыве отчаяния пейзаж истрепал осенний. Ветер в порыве раскаяния ткнулся мне лбом в колени и запричитал, всхлипывая, – только и поняла, что аллеи какие-то липовые, что какие-то зеркала...
В его прохладную гриву скользнула моя рука. какая же я счастливая могу пожалеть чудака, которому не под силу создать картину и стих. Его мастерские сиры. Его палитры пусты.
А мимо летели и пели,
то с дерева, то с куста, несбывшиеся акварели, расплавленные цвета! Растаяли в сизом дыме. Потом остыла зола.
И ветер рыдал над ними. А я уже не могла.
Пейзаж с рекой
... а реки минувшую осень
так медленно в море уносят...
Прозрачные скорбные лики мерещатся в темной воде – прощаются клены и липы с мерцанием звезд и сердец. Не царствовать осени вечно! На поиски новой любви, мое золотое сердечко, к далекому морю плыви.
Но время иначе течет
для тех, кто в погоне, – и вот, пока я стою на откосе, моя беспокойная осень настырным и рыжим дурманом гуляет по всем океанам!
И чаек чарует и сводит с ума мореходов она, а новой любви не находит на старую обречена. Живя ее строгим законом, о новой мечтая все реже, стоим с догорающим кленом вдвоем на пустом побережье.
А реки минувшую осень бесстрастно и властно уносят.
* * *
Без готических порталов и классических кинжалов, без кошмарных ритуалов, от которых стынет кровь, исторических скандалов, актуальных ныне вновь, без трагических финалов, замурованных подвалов и наивных идеалов нет романов про любовь!
Мы опять обручены, мы опять обречены, по окраинам вселенной нас разносят скакуны. Словно птица без гнезда, в небе мается звезда. По окраинам вселенной нас разносят поезда...
* * *
Никаких утешений – лишь дождливый январь. Никаких украшений – лишь любимый янтарь. Ни печали, ни боли над бесснежной зимой. После сыгранной роли – возвращенье домой.
* * *
По этим улицам туманным,
по дальним рощам и полянам,
по тоненьким меридианам
я уходила от тебя.
По чьим-то скомканным постелям, по расстелившимся метелям, по крутобоким параллелям я уходила от тебя.
Иные меркли расставанья.
И вырастали расстоянья.
И умирали ожиданья,
Я уходила от тебя.
Я – далеко. За бывшим адом.
Неразличим твой голос рядом.
Недостижим мой профиль взглядом.
Ушла. Вот так-то... От тебя.
* * *
Во имя тех пронзительных минут, что счастьем испытавшие зовут, и нашей нежности неутолимой, и нашей верности необъяснимой, что для души то светоч, то беда, – не возвращайся больше никогда.
* * *
Воздай, о Господи, зверю, тоскующему в окне, по той неизменной вере, какую питает ко мне. Единственным занят делом – быть рядом! – мой брат меньшой, доверившийся всем телом, прижавшийся всей душой. Весь путь его до порога, весь свет для него – окно, бескрайней идеи Бога постичь ему не дано – у зверя малая меря... Но молча, день изо дня, он верит, и эта вера спасет его и меня.
* * *
И острая боль пройдет,
и нежная грусть растает...
Скомандую сердцу: "Взлет!" – послушно оно взлетает.
А где-то плывут восходы и в рощице голубой считает кукушка годы, не прожитые тобой.
* * *
Текут свозь меня дожди да дела в подтеках будничной лжи.
Наверно, это я умерла, а ты по-прежнему жив.
Сирень зацветает – а это ты сквозь облако, наугад кладешь на могилу мою цветы который уж год подряд...
* * *
Молодость – просвистела (финиш ближе, чем старт), и поняла, в чем дело, – губит меня азарт.
Солнце – при небосклоне, нежности – при луне, шалый азарт погони – где ж ему быть! – при мне...
* * *
И любимый с улыбкой растерянной спросит: ты откуда ж такая явилась ко мне? Я возникла в янтарном сиянии просек, далеко-далеко и на рыжем коне. Из тенистого царства лукавых тропинок конь шагнул, как под дождь, под струящийся свет и, соткавшись из тысяч шальных золотинок, засветился прозрачно вдали силуэт. Вот взяла и возникла, как некое чудо, отозвавшись на чей-то неведомый зов, а потом поняла – я и вправду оттуда, я из видземских светлых и добрых лесов. А когда облетит моя яркая осень
и леса очарует предзимний покой,
я исчезну в янтарном сиянии просек,
я и рыжий мой конь... далеко-далеко...
На твоей цепочке – крест,
на моей – медвежий коготь...
я носила на руках
не младенца, а тигренка...
и дыхание коня
наполняло мне ладони...
после смерти стать бы мне
добрым пастырем звериным...
ПЕСЕНКИ
* * *
Для тех, кто не может без чуда, на небе сияет звезда.
Любовь прилетает оттуда, любовь улетает туда.
И нам дается на время ее нездешнее бремя. Покуда можешь – неси, а новой уж не проси.
Любовь ослепительной силы была – а теперь она где? Отыщешь любовь мою, милый, лишь там, на далекой звезде.
Ведь нам дается на время ее нездешнее бремя. Покуда можешь – неси, а новой уж не проси.
* * *
КОШАЧЬЯ ПЕСЕНКА
Не станет задорно петь в груди фанфарная медь, ты в битву иди спокойно – спокойных боится смерть. Пускай беда за бедой и сто погонь за тобой – но – если спасешь ты знамя, то, значит, не кончен бой!
Дорога, а не дорожка,
как крестный путь, нелегка, и горек ветер тревожный, летящий издалека... Уходит в атаку кошка со знамени Спартака.
Пока по земле иду, пока отвожу беду, несу я свою свободу, как маленькую звезду. Не лезу в заросли слов, не откликаюсь на зов, но – знаю, кому нужна я, звезда моя и любовь.
Дорога, а не дорожка,
как крестный путь, нелегка, и горек ветер тревожный, летящий издалека... Уходит в атаку кошка со знамени Спартака.
СКАЗКИ АНДЕРСЕНА
Плывет над землей акварельный туман – обычная рижская осень. Приходит задумчивый Ханс-Кристиан, последнюю сказку приносит. Не зная, что жжет настоящий огонь, на ножке упругой и длинной стоит, как цветок – не дыши и не тронь! – подружка моя, балерина.
Но в сказку внезапно ворвалась беда... Не надо рассказывать, хватит! Подружка моя улетает туда, где гибнет отважный солдатик. Мгновенная вспышка ожогов и ран – и пламя вздохнет, успокоясь. Зачем вы придумали, Ханс-Кристиан, такую печальную повесть?
К ладони горячей прильнула ладонь
и замерли чуткие руки.
Я знаю, что жжет настоящий огонь,
но он не больнее разлуки.
И, поздно иль рано, подхватит меня крылом своим властным, орлиным, тот ветер, что бросил в ладони огня подружку мою, балерину...
НА МОТИВ "ЗЕЛЕНЫЕ РУКАВА"
Прожила эта песня столетья,
в каждой пьесе Шекспира звеня,
и ее захотела пропеть я,
потому что она – про меня.
Винной ягодой в крепкой настойке сохраняю я песню свою...
Мистер Уильям, прошу вас, настройте эту лютню – я тоже спою.
Были струны мои одиноки. Современные ритмы забыв, положила я новые строки на приветливый старый мотив. Если трудно придется, мой милый, эту песню на помощь зови – я ее для тебя сочинила о любви, о любви, о любви...
Но ее не пропели мы вместе – эти струны бессильны, прости. Даже самою искренней песней я тебя не сумела спасти. Сколько боли в прощальном аккорде... В одиноком молчанье стою. Мистер Уильям, прошу вас, настройте эту лютню – я тоже спою.
* * *
Узлом запутались дороги, осточертела беготня.
О вседержители, о боги, сошлите в Болдино меня!
Пускай – внезапно и коварно, пускай – как гром средь ясна дня, я буду только благодарна. Сошлите в Болдино меня!
Не место в городской квартире седлать крылатого коня – ему бы летний луг пошире... Сошлите в Болдино меня!
Там тешится лихой забавой, во весь опор донца гоня, наездник смуглый и курчавый... Сошлите в Болдино меня! .
МАРШ ДЕСАНТНИЦ
из романа "Люс-А-Гард"
Когда надоест понемножку кофейно-диванный комфорт, обуй свою правую стройную ножку в высокий пиратский ботфорт.
Придуманных песен не хватит для жаждущих пламени губ – и левую ножку сурово охватит фестончатый жесткий раструб.
Томящая душу отвага вокруг никому не нужна – и, значит, надежная звонкая шпага оттягивать пояс должна.
И лучшее в мире богатство найдешь ты в конце-то концов – ночное, шальное, крылатое братство испытанных в деле бойцов.
Ватага бродяг своенравных, созревших в гульбе да в борьбе, они тебя примут в команду на равных, и выбор доверят тебе.
Но если влечет хоть немножко диванно-кофейный уют, навеки – навеки! закрыта дорожка туда, где мужчины живут!
ПЕСНЯ ДЕСАНТНИЦ
из романа "Люс-А-Гард"
Опять подначивает бес,
Опять томит причуда,
Опять хочу в Шервудский лес, В ватагу Робин Гуда!
Опять, опасностью дразня, приснилось пенье рога, опять хочу седлать коня – такая уж тревога...
Закон генетики суров,
Но обещает чудо:
По каплям разлетелась кровь Бродяги Родин Гуда,
И зов отваги не утих,
И грезишь ты о зове,
Когда в артериях твоих
Есть капля этой крови.
Далекий брат, и ты, сестра, Слетайтесь отовсюду!
Нас кровь зовет, нам всем пора В ватагу Робин Гуда. Остаться в ласковом тепле Причины не ищите:
Ведь столько слабых на земле Нуждается в защите.
Прислушайся – в твоей крови пророчит непогоды шальная искорка любви, веселья и свободы.
Так что же? В путь, сестра и брат По крови и по чуду!
Для нас в ночи костры горят
Ватаги Робин Гуда.
МАРШ БАСТАРДОВ
из романа "Королевская кровь"
Мы письмо получили и читали, смеясь, и смеялся лихой гонец.
Собирается в битву Богоизбранный князь и позвал меня наконец!
Стало небо – бездонным, изумрудной – трава, опьянил аромат лесной,
а в ушах зазвенели золотые слова:
"Все, кто любит меня, – за мной!"
Мы – бойцы, мы – бастарды, мы услышали весть, мы примчимся издалека,
нам досталась от бабок потаенная честь королевского перстенька.
Это властное тело, и надменная бровь и повадка – Господень дар! Собирается вместе королевская кровь, как заметила Жанна д'Арк.
Собирается вместе и течет напрямик, и с утесов, и с кораблей,
и возводит на троны их законных владык, наших братьев и королей.
Мы – бойцы, мы – бастарды, нет победы без нас, мы за брата встаем стеной,
и единственный водит нас в атаку приказ
"Все, кто любит меня, – за мной!"
ПЕСНЯ
из повести "Баллада о полковой сковородке"
Расползайся от удара, стоязыкое жулье!
