Текст книги "Французова бухта"
Автор книги: Дафна дю Морье
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
Глава 18
Впервые за долгие годы обеденный зал Нэврона снова принимал гостей.
Яркий свет свечей заливал фигуры приглашенных, расположившихся по шесть в ряд с обеих сторон длинного стола, уставленного серебром, тарелками с каймой из роз и высокими вазами, до краев наполненными фруктами. Во главе стола восседал хозяин – голубоглазый, розовощекий, в съехавшем набок парике, слишком громко хохочущий и слишком охотно откликающийся на любую произнесенную гостями шутку. Напротив него расположилась хозяйка – холодная и невозмутимая. Она едва притрагивалась к блюдам, которые подносил ей слуга, все свое внимание сосредоточив на соседях, как будто оба они – и тот, что сидел справа, и тот, что сидел слева, – были для нее самыми важными и интересными людьми на свете и только им она хотела бы посвятить сегодняшний вечер, а если они пожелают, то и все последующие вечера. "Черт побери, – думал Гарри Сент-Колам, пиная возившихся под столом собак, – никогда еще Дона не кокетничала так отчаянно, никогда еще глаза ее не сияли так призывно. Если это результат все той же проклятой болезни, остается только пожалеть здешних молодцов". "Черт побери, – думал Рокингем, наблюдая за ней через стол, – никогда еще Дона не была так прелестна. Хотел бы я знать, какие мысли бродят сейчас в ее голове и что она делала сегодня в лесу в семь утра, вместо того чтобы спокойно спать в своей кровати?"
"Так вот она какая, – думали остальные гости, сидящие за столом, – знаменитая леди Сент-Колам, о которой болтают все кому не лень! Леди Сент-Колам, пирующая в лондонских кабаках бок о бок с городскими шлюхами, разъезжающая в мужском наряде по большим дорогам и, если верить слухам, не отказывающая ни одному сент-джеймскому волоките, не говоря уже о короле".
Неудивительно, что поначалу гости держались скованно и неловко. И только когда она заговорила с ними, когда начала расспрашивать – этого – о доме и о семье, того – о любимых занятиях и увлечениях, – для каждого находя улыбку и приветливое слово, каждому давая понять, что любой его жест, любая мельком оброненная фраза исполнены глубокого значения и смысла и лишь она, Дона Сент-Колам, способна по достоинству оценить их, – только тогда они наконец смягчились, расслабились и послали к черту все эти глупые сплетни, придуманные, как рассуждал юный Пенроуз из Трегони, какими-нибудь завистливыми бабами, решившими оклеветать эту удивительную, несравненную женщину, которая может составить счастье для любого мужчины и которую, думал Юстик, следовало беречь как зеницу ока и держать под тремя замками. То же думал и Тремейн из Пробуса, и рыжеволосый Карнтик, владевший чуть ли не всем западным побережьем. Первый – единственный из всех присутствующих – не имел ни жены, ни любовницы и сейчас молча, с угрюмым восторгом пожирал Дону глазами. Второй, чья жена была лет на десять старше его, встретившись с ней взглядом, уже прикидывал, как бы застать ее наедине где-нибудь в укромном местечке. Даже Годолфин, чванный, надутый Годолфин со своими выпученными глазами и бесформенным носом, скрепя сердце признал, что жена у Гарри не лишена обаяния, хотя есть в ней все-таки что-то настораживающее, что-то такое, от чего серьезному человеку делается не по себе, – то ли этот взгляд, прямой и дерзкий, то ли странное, упрямое выражение лица… Нет, не хотелось бы ему, чтобы у Люси была такая подруга. Зато Филип Рэшли, грубый, замкнутый и совершенно не умеющий вести себя с женщинами, вдруг разговорился и рассказал ей о детстве и о любезной матушке, умершей, когда ему не исполнилось еще и десяти лет.
"Итак, скоро одиннадцать, – думала Дона, – а они по-прежнему едят, пьют, болтают и даже не думают вставать из-за стола. Я должна продержаться еще немного, тогда у корабля будет больше шансов. Отлив уже начался, и, если они не станут обращать внимания на пробоину – ведь какой-то ремонт они все же успели сделать, на первое время его должно хватить, – к полуночи корабль сможет выйти в море".
Она дала знак лакею, чтобы он не забывал наполнять кубки, и с улыбкой повернулась к соседу слева, машинально прислушиваясь к гулу голосов и думая о Уильяме, оставленном ею наверху. Очнулся ли он уже или по-прежнему лежит с закрытыми глазами, бледный как мел, с алым пятном, растекающимся по повязке?
– Почему так тихо? Почему никто не поет? – произнес Гарри, с трудом разлепляя веки. – В старые добрые времена, когда была жива королева, мой дед держал менестрелей. Они сидели вон там, на галерее, и развлекали гостей своими песнями. Куда, черт побери, подевались теперь менестрели? Должно быть, проклятые пуритане перебили их всех до единого!
"Так, – подумала Дона, вглядываясь в лицо мужа, – кажется, он уже готов. Вот и отлично, на сегодняшний вечер, по крайней мере, я от него избавлена".
– А по мне, так лучше бы этих глупостей и вовсе не было, – нахмурился Юстик. Его отец сражался на стороне парламента, и он не терпел насмешек над пуританами.
– Скажите, сударыня, а часто ли при дворе устраивают танцы? – покраснев до ушей и с надеждой глядя на Дону, спросил юный Тремейн.
– Конечно, – ответила она. – Приезжайте в Лондон, когда мы туда вернемся, я подыщу вам подходящую невесту.
Вместо ответа он затряс головой и с собачьей преданностью уставился на нее.
"Вот и Джеймс станет таким лет через двадцать, – думала Дона. – Будет возвращаться домой под утро и, разбудив меня ни свет ни заря, делиться своими победами. К тому времени сегодняшние события уже забудутся, отойдут в прошлое, но, может быть, глядя во взволнованное лицо Джеймса, я снова вспомню о них и расскажу ему, как однажды, много лет назад, ужинала в компании с дюжиной мужчин и до полуночи не отпускала их от себя, чтобы дать возможность одному-единственному и самому дорогому для меня мужчине благополучно переправиться во Францию и навсегда исчезнуть из моей жизни…
Боже мой, опять этот Рокингем! Что он там затеял? О чем они шепчутся с Гарри?"
– В самом деле, Дона, – загремел с противоположного конца стола голос ее мужа, – куда мог подеваться твой нахальный лакей? Ты знаешь, что его до сих пор нет?
– Знаю, – с улыбкой ответила она. – А разве он тебе нужен? По-моему, мы и без него прекрасно обходимся.
– Скажи, Джордж, – не унимался Гарри: ему, видимо, не терпелось поделиться своей досадой с другими, – как бы ты поступил с лакеем, решившим устроить себе выходной именно в тот день, когда у хозяина гости?
– Что за странный вопрос, Гарри, – откликнулся Годолфин. – Разумеется, уволил бы его.
– Да еще и выпорол бы хорошенько, – поддержал Юстик.
– Выпорол – как бы не так, – икнув, пожаловался Гарри. – Дона в этом подлеце души не чает. Пока она болела, он неотлучно находился при ней. Вот ты, Джордж, стал бы терпеть такое у себя в доме? Ты позволил бы своему лакею целыми днями торчать в комнате твоей жены?
– Конечно, нет, – ответил Годолфин. – Моя супруга в теперешнем ее положении и сама не пожелала бы видеть рядом с собой посторонних. Только я и ее старая кормилица имеем право ухаживать за ней.
– Как это трогательно, – заметил Рокингем, – сколько в этом милой сельской простоты! А вот леди Сент-Колам почему-то предпочитает общество лакеев.
И, подняв бокал, он с усмешкой посмотрел на Дону.
– Вы довольны своей утренней прогулкой, сударыня? – спросил он. – В лесу было не слишком сыро?
Дона не ответила. Годолфин подозрительно уставился на нее. В самом деле, зачем Гарри позволяет жене фамильярничать со слугами? Эдак недолго сделаться посмешищем для всей округи! Да-да, наверное, это тот самый нахальный лакей, который сидел на козлах, когда ее светлость приезжала к ним в гости.
– Как здоровье вашей супруги? – обратилась к нему Дона. – Надеюсь, жара ей не слишком досаждает?
Он что-то пробубнил в ответ, но она его уже не слушала, потому что в этот момент Филип Рэшли наклонился к ней слева и зашептал на ухо:
– Могу поклясться, сударыня, что мы с вами уже встречались, вот только, убей меня Бог, не помню где.
Он сосредоточенно сдвинул брови и уставился в тарелку, словно надеясь найти там ответ.
– Вина для мистера Рэшли, – крикнула Дона и с очаровательной улыбкой придвинула к нему бокал. – Представьте себе, мне тоже так показалось.
Наверное, мы виделись шесть лет назад, когда я приезжала сюда в качестве невесты Гарри.
– Нет, – покачал головой Рэшли. – Я уверен, что это было недавно. Я даже голос ваш почему-то помню.
– Поверьте, дорогой Рэшли, – вмешался Рокингем, – вы не единственный, кому кажется, что он уже встречался с Доной. Многие мужчины попадались на этот крючок. Вот увидите, вы еще не одну ночь проведете без сна, пытаясь решить эту загадку.
– А вы ее, надо полагать, уже решили? – произнес Карнтик, бросая на него убийственный взгляд.
Рокингем вместо ответа улыбнулся и принялся расправлять кружевные манжеты.
"До чего же он омерзителен, – думала Дона. – Эти узкие кошачьи глазки, эта многозначительная улыбка… Как ему хочется, чтобы все считали его моим любовником!"
– Скажите, сударыня, вам никогда не приходилось бывать в Фой-Хэвене? – – снова обратился к ней Рэшли.
– Нет, никогда, – ответила Дона.
Он осушил бокал и с сомнением покачал головой.
– Ну а о несчастье, приключившемся со мной, вы, надеюсь, слышали?
– Да, конечно, – ответила она. – И, поверьте, я вам искренне сочувствую. У вас до сих пор нет никаких известий о корабле?
– Какие там известия, – мрачно буркнул он. – Стоит себе где-нибудь во французском порту, а я даже не имею права потребовать его обратно. А все потому, что двор заполонили иностранцы и король гораздо лучше говорит по-французски, чем по-английски. Ну да ладно, сегодня ночью я за все расквитаюсь.
Дона кинула взгляд на часы, висевшие над лестницей. Они показывали без двадцати двенадцать.
– А вы, милорд, – с улыбкой обратилась она к Годолфину, – вы тоже были свидетелем того, как мистер Рэшли лишился своего корабля?
– Да, сударыня, – сурово ответил он.
– Надеюсь, вы не пострадали?
– Нет, к счастью, все обошлось. Негодяи быстро сообразили, что с нами шутки плохи, и, как истинные французы, предпочли удрать с поля боя.
– А их предводитель – он действительно так ужасен, как вы говорили?
– В тысячу раз ужасней, сударыня. Я в жизни не видывал более наглого и свирепого бандита. Поговаривают, что, отправляясь на разбой, он всегда берет с собой женщин. Должно быть, это те несчастные созданья, которых он похитил в окрестных деревнях. Чудовищно, просто чудовищно! Я даже не рискнул пересказывать это жене.
– Еще бы, – пробормотала Дона, – кто знает, к каким последствиям это может привести… в ее положении.
– Он и на "Удачливый" взял с собой женщину, – подтвердил Филип Рэшли.
– Я сам ее видел, так же ясно, как вижу вас. Она стояла на палубе: глазищи бешеные, на подбородке краснеет ссадина, волосы развеваются по ветру – типичная французская портовая шлюха.
– А помнишь того маленького оборванца, который постучал к тебе в дверь?
– спросил Годолфин. – Готов поспорить, что он тоже из их шайки. У него был противный писклявый голос и до отвращения смазливая физиономия.
– Говорят, французы вообще очень странный народ, – обронила Дона.
– Если бы не ветер, они бы от нас не ускользнули, – пропыхтел Рэшли.
– Но в самый неподходящий момент с берега вдруг налетел сильный шквал, и они стрелой понеслись вперед. Можно подумать, что им помогал сам дьявол.
Джордж почти в упор выстрелил в главаря и все равно умудрился промахнуться.
– Это правда, милорд? – обратилась Дона к Годолфину.
– Обстоятельства сложились таким образом, сударыня… – покраснев до корней волос, начал Годолфин, но Гарри прервал его, хлопнув рукой по колену и проорав с другого конца стола:
– Брось, Джордж, всем известно, что этот подлый лягушатник стащил у тебя с головы парик!
Все посмотрели на Годолфина, который застыл, не поднимая глаз от бокала.
– Не обращайте на них внимания, дорогой Годолфин, – проговорила Дона.
– Выпейте лучше вина. Стоит ли так сокрушаться о каком-то парике. Ведь вы могли лишиться гораздо большего. Подумайте, какое горе вы причинили бы бедной леди Годолфин!
Карнтик, сидящий слева от Рэшли, вдруг поперхнулся вином и закашлялся.
Время шло. Часы показывали без четверти двенадцать, без десяти, без пяти… Гости по-прежнему сидели за столом. Тремейн и Пенроуз из Трегони обсуждали подробности петушиных боев; гость, прибывший из Бомина, – Дона не расслышала его имени – шепотом рассказывал Рокингему скабрезные анекдоты, то и дело толкая его локтем в бок; Карнтик таращился на нее голодным взглядом; Филип Рэшли ел виноград, отщипывая его морщинистыми волосатыми пальцами; Гарри развалился на стуле и мурлыкал какой-то нескладный мотив, одной рукой вцепившись в стакан, а другой поглаживая сидящего на коленях спаниеля. Неожиданно Юстик посмотрел на часы, вскочил со своего места и громогласно возвестил:
– Господа, хватит терять время! Не забывайте, что мы приехали сюда по важному делу!
В зале мгновенно воцарилась тишина. Тремейн покраснел и опустил глаза в тарелку, Карнтик вытер губы кружевным платком и уставился прямо перед собой.
Кто-то осторожно кашлянул, кто-то скрипнул стулом, и все стихло, слышался только голос Гарри, который продолжал, улыбаясь, тянуть свой пьяный напев, да звон конюшенных часов, отбивающих полночь. Юстик выразительно посмотрел на Дону. Она поднялась.
– Вы хотите, чтобы я ушла, господа?
– Глупости, – рявкнул Гарри, приоткрывая один глаз. – Оставьте мою жену в покое. Без нее весь вечер пойдет насмарку, уж я-то знаю. Твое здоровье, дорогая! Видишь, я на тебя больше не сержусь, я простил тебя за то, что ты потакаешь этому наглому лакею.
– Гарри, угомонись, сейчас не время для шуток, – одернул его Годолфин и, повернувшись к Доне, прибавил:
– Извините, сударыня, но в вашем присутствии мы не сможем говорить так свободно, как хотелось бы. Юстик прав, мы потеряли слишком много времени.
– Конечно-конечно, – ответила Дона. – Я не собираюсь вам мешать.
Она направилась к двери. Гости встали, провожая хозяйку. И тут во дворе неожиданно зазвонил колокол.
– Кого там еще принесло? – зевнув, пробурчал Гарри. – Что за манера являться в гости с опозданием на два часа? Ну, так уж и быть, откупорьте еще одну бутылку!
– Разве мы кого-то ждем? – удивился Юстик. – Годолфин, вы кого-нибудь приглашали?
– Нет, – нахмурился тот. – Я не хуже вас понимаю, что мы должны соблюдать секретность.
Снова зазвонил колокол.
– Да откройте же, в конце концов! – заорал Гарри. – Что вы там, оглохли?
Спаниель соскочил с его колен и с лаем кинулся к двери.
– Черт побери, куда провалились все слуги? – продолжал надрываться Гарри. – Эй, Томас, ты что, не слышишь? Открой дверь, тебе говорят!
Рокингем встал и, подойдя к двери, ведущей на кухню, широко распахнул ее.
– Есть тут кто-нибудь? – крикнул он.
Ему никто не ответил. В кухне было темно и тихо.
– Спят они, что ли? – удивился он. – Свечи везде потушены, темнота – – хоть глаз выколи. Эй, Томас! – снова позвал он.
– Гарри, может быть, ты отослал их спать? – спросил Годолфин, отодвигая стул.
– Спать? Какого черта? Нет! – пробормотал Гарри, с трудом поднимаясь на ноги. – Заболтались, наверное, и не слышат, что мы их зовем. Ну-ка, Роки, крикни еще разок.
– Говорят тебе, здесь никого нет, – ответил Рокингем. – В кухне темно как в преисподней.
Колокол ударил в третий раз. Юстик, чертыхнувшись, подошел к двери и стал возиться с засовами.
– Может быть, это один из часовых, оставленных в лесу? – предположил Рэшли. – Может быть, бандиты что-то пронюхали и схватка уже началась?
Юстик наконец отпер дверь и, остановившись на пороге, крикнул в темноту:
– Кто там? Кто явился в такой поздний час?
– Жан-Бенуа Обери, к вашим услугам, господа! – послышался ответ, и в зал неспешной походкой вошел француз. На лице его играла улыбка, в руке поблескивала шпага. – Не двигайтесь, Юстик, – приказал он и добавил, обращаясь к остальным:
– Всем оставаться на своих местах. Вы окружены, господа. Первый, кто пошевелится, получит пулю в лоб!
Дона подняла голову: на лестнице, ведущей на галерею, стояли Пьер Блан и Эдмон Вакье, оба с пистолетами в руках, а из кухонной двери выходил Уильям. Лицо его было бледно, но спокойно, одна рука беспомощно висела вдоль тела, в другой блестел острый кинжал, нацеленный прямо в горло Рокингему.
– Садитесь, господа, – проговорил француз. – Не беспокойтесь, я не задержу вас надолго. А вы, сударыня, можете идти. Впрочем, нет, постойте…
Сначала отдайте мне ваши рубиновые серьги, я поспорил на них со своим юнгой.
И он подошел к ней, поигрывая шпагой, а двенадцать мужчин с ненавистью и страхом следили за ним из-за стола.
Глава 19
Они словно оцепенели. Ни один не двинулся с места, ни один не проронил ни слова – все сидели как вкопанные и смотрели на француза, который с улыбкой протягивал руку за драгоценностями.
Их было двенадцать, двенадцать против пяти, но пятеро держали в руках пистолеты, а двенадцать только что плотно поужинали и понимали, что шпаги, висящие в ножнах на боку, вряд ли будут для них хорошим подспорьем. Юстик, правда, все еще стоял в дверях, но после того, как Люк Дюмон подошел к нему и ткнул пистолетом под ребра, он волей-неволей вынужден был закрыть дверь и запереть ее на засов. А с галереи уже спускался Пьер Блан со своим напарником. Разойдясь в противоположные концы длинного зала, они застыли по углам, готовые, как и обещал их главарь, уложить на месте любого, кто осмелится вытащить оружие. Рокингем стоял, привалившись к стене, и не отрываясь смотрел на кинжал, направленный на него. Он молчал и лишь время от времени проводил языком по губам. Спокойней всех был, казалось, сам хозяин: плюхнувшись обратно на стул, он поднес ко рту полупустой стакан и с легким недоумением уставился на вошедших.
Дона вынула из ушей серьги и вложила их в протянутую руку пирата.
– Все? – спросила она.
Он показал концом шпаги на ожерелье.
– Еще вот это, с вашего позволенья, – сказал он, слегка приподнимая одну бровь. – А то, боюсь, мой юнга останется недоволен. И браслет тоже, если не возражаете.
Она сняла браслет и ожерелье и молча, без улыбки, протянула ему.
– Благодарю, – сказал он. – Судя по всему, вы уже оправились от болезни?
– Мне казалось, что да, – ответила она, – но не удивлюсь, если после вашего вторжения разболеюсь снова.
– В самом деле? – сочувственно произнес он. – Какая жалость, я себе этого не прощу. Мой юнга тоже иногда страдает от простуды, но стоит ему подышать морским воздухом, все как рукой снимает. Отличное средство, советую вам попробовать.
Он сунул драгоценности в карман, поклонился и отвернулся от нее.
– Лорд Годолфин, если не ошибаюсь, – проговорил он, останавливаясь перед его светлостью. – Очень рад. Когда мы виделись в последний раз, я, помнится, одолжил у вас парик. Что поделаешь, я и на него поспорил со своим юнгой. Зато теперь можно ограничиться чем-нибудь менее существенным.
С этими словами он поднял шпагу и срезал орденскую ленту со звездой, висящую на груди Годолфина.
– Оружие, к сожалению, я тоже вынужден у вас забрать, – заявил он, и шпага Годолфина вместе с ножнами упала на пол. А француз отвесил поклон и повернулся к Филипу Рэшли. – Добрый вечер, сэр, – проговорил он. – Надеюсь, вы немного поостыли с прошлого раза. Благодарю вас за "Удачливый".
Чудесный корабль! Боюсь только, что теперь вам его не узнать: наши мастера оснастили его заново и покрасили в другой цвет. Вашу шпагу, сэр. И потрудитесь вывернуть карманы.
На лбу у Рэшли вздулись жилы. Он тяжело пропыхтел:
– Вам это даром не пройдет, черт возьми.
– Возможно, – ответил француз. – Ничто в этом мире не дается даром.
Но платить пока приходится вам.
И он пересыпал золотые монеты из кармана Рэшли в кошелек, висящий у него на поясе.
Затем он медленно двинулся вокруг стола, и каждый из гостей по очереди отдавал ему свое оружие, вручал деньги, снимал с пальцев перстни, вытаскивал из галстуков булавки. А француз, посвистывая, переходил от одного к другому и, наклоняясь время от времени к вазе с фруктами, отщипывал несколько виноградин. Один раз, когда толстяк из Бомина замешкался, стягивая перстни с заплывших жиром пальцев, он даже присел на край стола, уставленного серебром и фарфором, и налил себе вина из графина.
– У вас неплохой погреб, сэр Гарри, – промолвил он. – Однако, если бы вы дали этому вину полежать еще несколько лет, оно только выиграло бы. У меня в Бретани было с полдюжины таких бутылок, но я имел глупость выпить их раньше срока.
– Какого черта!.. – заплетающимся языком проговорил Гарри. – Да как вы…
– Не беспокойтесь, – улыбнулся француз, – я мог бы, конечно, взять у Уильяма ключ от погреба, но мне не хочется лишать вас удовольствия отведать это вино лет через пять.
Он почесал ухо и покосился на перстень, сиявший на руке сэра Гарри.
– Какой красивый камень, – заметил он.
Вместо ответа Гарри сдернул перстень с пальца и швырнул французу в лицо. Тот поймал его на лету и поднес к свету.
– Ни единого изъяна, – сказал он. – Большая редкость для изумруда.
Впрочем, отнимать его у вас было бы просто грешно. Вы и так отдали мне слишком много.
И он с поклоном вернул перстень супругу Доны.
– Ну а теперь, господа, – проговорил он, – у меня к вам последняя просьба. Возможно, кому-то она покажется неделикатной, но выбирать, как говорится, не приходится. Мне, видите ли, хотелось бы вернуться на корабль, но боюсь, что это не удастся, если я позволю вам созвать часовых и устроить за мной погоню. Поэтому, господа, извольте снять ваши штаны и передать их моим друзьям. А заодно и чулки с башмаками.
– Боже всемогущий! – простонал Юстик. – Неужели вам мало наших унижений!
– Сожалею, господа, – улыбнулся француз, – но таковы мои условия. Да вы не беспокойтесь, ночи сейчас теплые – как-никак середина лета. Не угодно ли пройти в гостиную, леди Сент-Колам? Думаю, что господа не захотят раздеваться при вас, хотя наедине каждый из них наверняка проделал бы это с огромным удовольствием.
Он распахнул перед ней дверь и, обернувшись, крикнул в зал:
– Даю вам пять минут, господа, и ни секундой больше. Пьер Блан, Жюль, Люк, Уильям, проследите, чтобы все было в порядке, пока мы с ее светлостью обсудим кое-какие важные вопросы.
Он вышел в гостиную и плотно прикрыл за собой дверь.
– Итак, леди Сент-Колам, гордая хозяйка Нэврона, – произнес он, – не хотите ли и вы последовать примеру ваших гостей?
И, отбросив шпагу на стул, он с улыбкой повернулся к ней. Она подошла к нему и положила руки на плечи.
– Откуда в тебе столько безрассудства? – спросила она. – Столько безудержной дерзости? Разве ты не знаешь, что окрестные леса черны от часовых?
– Знаю.
– И все-таки решился прийти?
– Чем рискованней предприятие, тем больше шансов на успех – я не раз в этом убеждался. К тому же я не целовал тебя целых двадцать четыре часа.
Он наклонился и сжал ее лицо в ладонях.
– О чем ты подумал, когда я не вернулась к завтраку? – спросила она.
– У меня не оставалось времени на раздумья, – ответил он. – Вскоре после рассвета Пьер Блан разбудил меня и сообщил, что "Ла Муэтт" села на мель и повредила днище. Мы спешно взялись за ремонт. Работа, сама понимаешь, была не из легких. А когда мы, голые по пояс, стояли в воде и задраивали пробоину, явился Уильям и принес известия от тебя.
– Но ведь тогда ты еще не мог знать о готовящемся нападении?
– Нет, но кое о чем уже я догадывался. Мои матросы обнаружили двух часовых: одного на берегу, чуть выше по течению, а второго – на холме с противоположной стороны. И хотя они стерегли только лес и реку, а к ручью не подбирались и корабль пока не нашли, я понял, что времени у нас остается в обрез.
– А потом снова пришел Уильям?
– Да, около шести. И сказал, что вечером в Нэвроне ожидаются гости.
Тогда-то я и придумал свой план. Уильям тоже должен был в нем участвовать, но, к несчастью, на обратном пути на него напал часовой и ранил его в руку.
Это чуть было не испортило нам все дело.
– Я все время думала о нем за ужином. Он лежал наверху совсем один, раненый, беспомощный…
– И все же он сумел выполнить мое поручение: открыл окно и впустил нас.
Остальных слуг мы связали спина к спине, как некогда матросов "Удачливого", и заперли в кладовой. Кстати, – добавил он, опуская руку в карман, – если хочешь, я верну тебе твои безделушки.
Она покачала головой:
– Нет, пусть они останутся у тебя.
Он протянул руку и погладил ее по волосам.
– Если ничего не случится, "Ла Муэтт" отплывет через два часа, – сказал он. – Ремонт мы так и не успели закончить, но до Франции корабль, надеюсь, продержится.
– А ветер? – спросила она.
– Ветер крепкий и довольно устойчивый. В Бретань мы должны прибыть не позже, чем через восемнадцать часов.
Она промолчала. Он снова погладил ее по волосам.
– На моем корабле не хватает юнги, – произнес он. – Нет ли у тебя на примете смышленого мальчишки, который согласился бы отправиться с нами?
Она подняла голову, но он уже отвернулся и потянулся за шпагой.
– Уильяма, к сожалению, мне придется взять с собой, – сказал он. – В Нэвроне ему больше делать нечего. Кончилась его служба. Надеюсь, ты им довольна?
– Да, очень, – ответила она.
– Если бы не сегодняшняя стычка с часовым в лесу, я оставил бы его здесь. Но теперь риск слишком велик. Как только его опознают – а произойдет это, конечно, очень скоро, – Юстик не задумываясь вздернет его на первом суку. Да ему и самому вряд ли захочется служить у твоего мужа.
Он обвел глазами комнату, на мгновение задержался на портрете Гарри, затем подошел к балконной двери и отдернул штору.
– Помнишь наш первый ужин? – спросил он. – И портрет, который я набросал, пока ты смотрела в огонь? Ты сильно рассердилась на меня тогда?
– Я не рассердилась, – сказала она. – Мне просто стало досадно, что ты так быстро меня раскусил.
– Знаешь, – проговорил он, – я давно хотел тебе сказать: из тебя никогда не выйдет настоящий рыболов. Ты слишком нетерпелива и вечно будешь запутывать бечеву.
В дверь постучали.
– Да? – крикнул он по-французски. – Господа уже разделись?
– Разделись, месье, – послышался из-за двери голос Уильяма.
– Ну вот и отлично. Скажи Пьеру Блану, чтобы связал им руки, отвел наверх и запер в спальнях. Часа на два мы их обезопасим, а больше нам и не нужно.
– Хорошо, месье.
– Да, Уильям…
– Слушаю, месье.
– Как твоя рука?
– Побаливает, месье, но я стараюсь не обращать внимания.
– Ты сможешь отвезти ее светлость на песчаную отмель в трех милях от Коуврэка?
– Конечно, месье.
– Хорошо. После этого оставайся там и жди меня.
– Понимаю, месье.
Дона с удивлением взглянула на него:
– Что ты задумал?
Он подошел к ней, сжимая в руке шпагу, – глаза его потемнели, улыбка сбежала с лица. Помолчав минуту, он спросил:
– Ты помнишь наш последний разговор у ручья?
– Да.
– Помнишь, как мы оба решили, что у женщин нет выхода? Что если женщина и может убежать от себя, то только на день или на час?
– Помню.
– Сегодня утром, когда Уильям принес известие о приезде твоего мужа, я понял, что сказка кончилась: ручей больше не сможет стать нашим убежищем.
"Ла Муэтт" должна искать себе другую стоянку. И хотя корабль по-прежнему волен плыть куда захочет, а команда его по-прежнему вольна распоряжаться собой, их капитан теперь навсегда привязан к этим местам.
– Почему? – спросила она.
– Потому что здесь живешь ты. Потому что мы оба не можем друг без друга. Я знал об этом с самого начала, еще когда приезжал сюда зимой. Я лежал в твоей кровати, закинув руки за голову, смотрел на твое холодное лицо на портрете и, улыбаясь, думал про себя: "Это она". Я ждал, просто ждал, ничего не предпринимая, твердо зная, что рано или поздно наше время обязательно придет.
– Вот как? – переспросила Дона.
– А разве ты не чувствовала то же самое, пируя в лондонских тавернах в окружении приятелей своего мужа? Разве, притворяясь беспечной, равнодушной, разочарованной, ты не знала, что где-то, неизвестно в каком краю, неизвестно в каком обличье, живет тот единственный нужный тебе человек, без которого твоя жизнь пуста и легковесна, как соломинка на ветру?
Она подошла поближе и прикрыла ему глаза ладонями.
– Да, – сказала она, – да, ты прав. Все, что происходило с тобой, происходило и со мной. Я узнаю каждое слово, каждый жест, каждое мимолетное движение души. Но сейчас слишком поздно. Мы бессильны что-либо изменить. Ты сам вчера это говорил.
– Я говорил это, когда мы были вместе, когда нам ничто не угрожало и до рассвета было еще далеко. В такие минуты человек не думает о будущем, он живет настоящим, и чем меньше у него надежд, чем опасней его положение, тем сильней радость бытия, тем пронзительней испытываемое им наслаждение. Любовь – это тоже бегство, Дона. Благодаря ей мужчина забывает не только о грядущих бедах, но и о себе самом.
– Я знаю, – сказала она. – Я чувствовала это всегда. Но женщины, к сожалению, устроены иначе.
– Да, – согласился он, – женщины устроены иначе.
Он достал из кармана браслет и надел ей на руку.
– Утром, – продолжал он, – когда рассвело и над ручьем поднялся туман, а ты по-прежнему не возвращалась, я вдруг испытал какое-то странное ощущение – не разочарование, нет, а, скорей, отрезвление. Я понял, что бегство для меня теперь так же невозможно, как и для тебя. Я стал узником, закованным в цепи и брошенным в глубокую темницу.
Она взяла его руку и прижалась к ней щекой.
– И ты пошел на корабль, – сказала она, – и работал весь день, не разгибая спины, работал и молчал, и на лице твоем застыло упрямое и серьезное выражение, которое я так хорошо знаю. А потом работа была окончена и настало время принимать решение. Что же ты решил тогда?
Он отвернулся и посмотрел в распахнутое окно.
– Что бы я ни решил, – медленно проговорил он, – ничего уже не изменится. Дона Сент-Колам останется Доной Сент-Колам, женой английского баронета и матерью двоих детей, а я – французским пиратом, разбойником и грабителем, злейшим врагом твоей страны. Так что, как видишь, Дона, решать нужно не мне, а тебе.
Он подошел к балконной двери и остановился, глядя на нее через плечо.
– Поэтому я и попросил Уильяма отвезти тебя на мыс в Коуврэке. Я хотел, чтобы ты могла подумать. Если нам удастся прорваться сквозь заслон часовых, быстро поднять паруса и вместе с отливом выйти в море, то в Коуврэк мы попадем на рассвете. Я подплыву на лодке к мысу, и ты скажешь мне свой ответ. Если же до полудня от нас не будет никаких вестей, значит, мои планы сорвались и Годолфин сможет наконец осуществить свое заветное желание – вздернуть ненавистного француза на самом высоком дереве своего парка.
Он улыбнулся и шагнул на террасу.
– Я помню каждую минуту, проведенную с тобой, Дона, – сказал он, – но одна дорога мне больше всего. Та, когда мы стояли вдвоем на палубе "Удачливого", а над головой у нас свистели пули. По лицу у тебя текла кровь, рубашка промокла насквозь, но ты смотрела на меня и улыбалась.
