Текст книги "Не позже полуночи"

Автор книги: Дафна дю Морье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 40 страниц)

Опасный мужчина
The Menace
пер. Ю. Клейнер

Бэрри Джинз – которого поклонники называли иногда просто Бэрри – был известен еще и как Опасный мужчина (если требовалось имя более значительное). На жаргоне киношников, а еще чаще у женщин, «опасный мужчина» значит сердцеед, любовник, человек с широкими плечами и вообще без бедер. У опасного мужчины не бывает длинных ресниц или профиля; он всегда некрасив; как правило, имеет нос с горбинкой и, желательно, шрам. Голос у него глубокий, и говорит он мало. Если же говорит, то сценаристы отводят ему короткие, отрывистые реплики вроде: «Осторожней, детка!», или «Довольно!», или даже просто «Посмотрим». Его некрасивое лицо всегда непроницаемо; оно не выдает ничего, так что ни внезапная смерть, ни женские страсти никак на нем не отражаются. Только худые скулы напрягаются, и тогда поклонники знают, что сейчас Бэрри ударит, и ударит больно, или что ему предстоит продираться – в изодранной рубахе – сквозь джунгли, или – потерпев кораблекрушение – лежать в шлюпке рядом с любимой женщиной, прикоснуться к которой ему мешает благородство.

Пожалуй, никто не заработал для мира кино денег больше, чем Бэрри Джинз, Опасный мужчина. Он родился в Англии в семье священника. Его отец долгие годы был викарием в Херн-Бэй. Старики утверждают, будто помнят, как Бэрри мальчиком пел в церковном хоре, но это неправда. Мать его была наполовину ирландка, поэтому его и назвали Бэрри. Он учился в классической школе [76]76
  Классическая школа– государственная или частная школа для детей от одиннадцати до восемнадцати лет, программа которой предусматривает изучение классических языков.


[Закрыть]и по возрасту не мог участвовать в первой мировой войне, то есть принадлежал к поколению людей за пятьдесят. Все это знают и принимают как должное. Для Опасного мужчины такой возраст – самый подходящий. Поклонникам не нужно, чтобы сквозь джунгли продирался какой-то юнец или чтобы он лежал в лодке после кораблекрушения. Это не смотрится.

Отец Бэрри был человеком достаточно широких взглядов и позволил сыну поступить на сцену. Некоторое время он работал в репертуарном театре, [77]77
  Репертуарный театр– театр с постоянной труппой, в афишу которого входит несколько спектаклей (в отличие от театров, где труппа набирается на одну постановку, которую играют ежевечерне).


[Закрыть]а потом его взяли во второй состав в одну лондонскую постановку. Начав со статиста, он поднялся до маленьких ролей в салонных комедиях, модных в первые послевоенные годы, но особого успеха в них не имел. Режиссеры находили Бэрри слишком зажатым, и он приобрел репутацию актера, который на театральном жаргоне называется «бревно». Сейчас режиссеры – и те, что давно отошли от дел, и те, которые еще работают, хотя и впали в детство, – утверждают, будто они всегда предсказывали Бэрри большое будущее. Но, по правде говоря, только его жена Мэй всегда в него верила, и, возможно, лишь благодаря этой вере они и не расстались, и сейчас, через тридцать лет, все еще вместе. Мэй знают все. Она не из тех жен, которые всегда держатся в тени и появляются – прелестные и застенчивые – лишь на гала-представлениях. Мэй всегда при нем: в артистической уборной, а порою и на съемочной площадке. Бэрри считает, что без Мэй он бы пропал.

Именно Мэй выпихнула Бэрри на пробу в лонсдейловской пьесе, которая ставилась в Нью-Йорке в конце двадцатых годов. Там была маленькая роль, и у актера, которого наметили режиссер с Лонсдейлом, в последний момент случился аппендицит; пришлось взять Бэрри. После этого дела его пошли в гору. Забавно, как актеры, у которых ничего не выходит в Лондоне, вдруг начинают блистать в Нью-Йорке. Как неудачники в Австралии. Уезжает такой человек палубным пассажиром, а потом вдруг узнаешь, что у него миллион овец и ранчо размером с Корнуолл.

Женщины были без ума от Бэрри. Когда он в своем английском костюме стоял, сцепив руки, на сцене, они прямо боготворили его. Странно, как мало все это значило для английских женщин.

После лонсдейловской комедии Бэрри предложили роль в американской пьесе. И хотя она продержалась на сцене совсем недолго, все газеты трубили о Бэрри. Он не делал ничего особенного, только во втором действии произносил под занавес: «Все, крошка… Кончено!» Но то, как он это произносил, действовало на американок. Будущее Бэрри было обеспечено: сразу после премьеры его пригласили в Голливуд. Мэй велела ему соглашаться, и, спустя три недели, они уже были на Тихоокеанском побережье. Бэрри Джинз. Опасный мужчина.

Всего через несколько месяцев женщины всего мира знали его лицо лучше, чем лица собственных мужей. Тех это, впрочем, нисколько не задевало. В каком-то смысле мужчине даже льстило, если девушка вообще соглашалась выйти за него замуж. Это значило, что ее избранник – этакий супер-Бэрри. Его мягкая фетровая шляпа, примятая посредине, сигарета, которую он никогда не мусолил во рту, но всегда небрежно держал в руке, небольшой шрам на виске, наводивший на мысль о столкновении с носорогом или о ноже, брошенном в шанхайском притоне (на самом деле он неловко поскользнулся на молу в Херн-Бэй), – все это источало неизъяснимые, трудно уловимые чары, так что все прочие знаменитости отодвигались на задний план. Но самое главное – у Бэрри был рот твердый и решительный, а под ним квадратная челюсть с ямкой на подбородке, сводившей с ума миллионы людей. Рот этот никогда не улыбался, никогда не расслаблялся; вообще-то говоря, этот рот не делал ровным счетом ничего. Это на них и действовало. Женщинам надоели крупные планы их любимых актеров, слившихся в поцелуе. От Бэрри они ничего подобного и не получали. Наоборот, он отворачивался от партнерши. Или смотрел поверх нее. Или просто произносил негромко: «Ты…» И всё. Затем – наплыв и новая сцена, а поклонницы пусть терзаются.

По сути дела, Бэрри Джинз, Опасный мужчина, ввел моду, напрочь отменившую всякие ухаживания, и эта мода господствовала в период между двумя войнами по обе стороны Атлантического океана. Не стало вовсе того, что в просторечии называется «приударить». Если молодой человек вез девушку в машине и притормаживал возле ее дома, речи не было о том, чтобы зайти и побыть у нее полчаса. Ведь Бэрри Джинз так не делал. Бэрри еще глубже надвигал на глаза свою шляпу, рот его делался еще тверже, и он произносил что-нибудь вроде: «Пока…» В следующем кадре зрители видели, как девушка, стоя перед дверью, вставляет ключ в замочную скважину и плачет, а Бэрри Джинз в своем «кадиллаке» заворачивает за угол. То же самое происходило в горах или в пустыне. Если Бэрри Джинз оказывался у пропасти где-нибудь в Андах или в Альпах, если он лежал на краю оазиса с грязной лужей и тремя пальмами, в пятистах милях от ближайшего поста легионеров, рядом с ним, конечно же, была женщина; но он не прикасался к ней. У него не было даже веревки, чтобы вытащить ее из пропасти, или жестянки, чтобы набрать грязной воды из лужи. Он лишь произносил: «Вот так» – и уходил прочь. Или умирал.

Благодаря этой своей манере Опасный мужчина приобрел популярность не только у женщин, но и у мужчин. Им больше не приходилось особенно затрудняться. Необязательными стали поцелуи. Необязательными – ласки. А уж вся эта утомительная белиберда с заказыванием столика в ресторане, беседой с метрдотелем и обсуждением карточки вин воспринималась просто как нечто допотопное. Ведь Бэрри Джинз так не делает. Стоило ему войти в ресторан со своей дамой и лишь поднять палец, и все как будто тут же знали, что ему нужно. Официанты лезли вон из кожи: людям, которые уже сидели за столиками, говорили, что мест нет, а Опасный мужчина садился за стол вместе со своей женщиной, которая смотрела только на него, и, отодвинув меню, произносил одно лишь слово: «Устриц».

Бэрри Джинз ввел моду на бифштексы, такие сырые, что было неясно, жарили ли их вообще, на то, чтобы ходить зимой без пальто, спать нагим (это поклонники заключили из того, что ни в одном фильме не было показано, как он надевает пижаму), а также любить вещи больше, чем людей. Так, в самых своих знаменитых фильмах, тех, что вошли в его «золотой фонд», в последних кадрах Опасный мужчина обычно поглаживал свой старенький «форд» или держал румпель яхты, а то еще стоял с топором в руке перед гигантским дубом, произнося: «Придется тебя срубить». Люди выходили из кино, ощущая комок в горле. Какими заурядными казались после этого обычные любовные истории! Единственная картина с Бэрри Джинзом, которая не получилась, – это грандиозная экранизация библейской «Книги Бытия», где он играл Адама. Там была сцена, где он поглаживал по спине динозавра, говоря: «А у меня ребра нет». В этом не было правды. Но тут уж вина сценариста.

Когда началась вторая мировая война, Опасный мужчина хотел записаться в добровольцы. Однако Пентагон счел, что его роль в увеселении армии и поддержании таким образом ее морального духа слишком высока, Бэрри не взяли, и он продолжал сниматься в кино. Правда, свое неучастие в войне он компенсировал тем, что послал в Европу больше продуктовых посылок, чем все британцы, живущие в США, вместе взятые. Его колбасный фарш помог многим семьям свести концы с концами, и тысячи домохозяек не клюнули на геббельсовские измышления относительно голодающей Британии лишь потому, что у них была возможность готовить еду на комбижире из посылок Бэрри.

Когда война закончилась и Опасный мужчина впервые за десять лет приехал в Европу с намерением навестить отца (тот уже был на покое, хотя все еще жил в Херн-Бэй), толпа на Вокзале Ватерлоо собралась такая, что она растянулась до самой Темзы. Пришлось вызвать конную полицию, и люди, которые не знали, в чем дело, решили, что наконец-то коммунисты устроили свою революцию.

Бэрри растерялся, а Мэй эта демонстрация очень понравилась. За годы, проведенные в Штатах, она в отличие от Бэрри научилась говорить с американским акцентом и нахваталась словечек типа «о'кэй». Когда они приехали, то Мэй в основном и выступала перед микрофоном, а Бэрри велела не высовываться и совсем надвинуть шляпу на глаза. Так он казался еще недоступнее, и толпе это понравилось. Шумиха была такая, что им пришлось отказаться от поездки в Херн-Бэй, а вместо этого пригласить отца в Кейп-Рот, где они скрывались от поклонников. Там были сделаны фотографии: Бэрри вместе с отцом смотрит на море и произносит: «Как хорошо дома!» Поговаривали, что они получили приглашение в Бэлморал, [78]78
  Бэлморал– средневековый замок в Шотландии.


[Закрыть]но так это или нет – неизвестно.

Новые имена, эстрадные звезды, кумиры молодежи никак не повлияли на популярность Опасного мужчины. Его слава слишком глубоко укоренилась в сердцах мужчин и женщин старше тридцати пяти. Они родились и выросли с верой в Бэрри Джинза; с верой в Бэрри Джинза они умрут. Да и молодежь любила его. Седеющие волосы (только на висках, заметьте), едва различимый намек на мешки под глазами и складки у рта – все это действовало на дочерей так же, как двадцать лет назад на их матерей: они начинали мечтать. Кому нужны поцелуи соседского мальчишки или молодого человека из дома напротив, если можно сидеть – совсем одной – в темном зале, а Бэрри Джинз скажет тебе с экрана: «Жди», а потом повернется и уйдет? Его чарующий голос, смысл, которым он его наделяет… И ничего в глазах, ни тени улыбки. Только: «Жди». О боже!

Опасный мужчина никогда не брался за Шекспира. Против этого возражала Мэй. Каждый может наклеить бороду и болтать без умолку, говорила она. Господь дал тебе образ, вот и не выходи из него. Бэрри был разочарован. Он бы с удовольствием попробовался в «Лире» – «Гамлета» и «Ричарда Третьего» уже застолбили.

– Мэй права, – соглашались люди из его окружения. – За этот материал не берись. И в Токио он не пойдет. Ты держись за роли, на которых пошел вверх, тогда наверху и останешься.

Его окружение (иначе – «ребята») состояло из личного менеджера, импресарио, пресс-агента, личного секретаря, гримера и дублера. Секретаршу Мэй не потерпела бы: секретарша в летах захотела бы вертеть Бэрри, а молодая – еще чего-нибудь. С ребятами было спокойнее. Все они отбирались ею лично, и у всех были жены, которых можно было не принимать в расчет.

Без ребят и без Мэй Бэрри не мог ступить и шагу. Даже уик-энды ребята проводили в Беверли-Хиллз, [79]79
  Беверли-Хиллз– предместье Лос-Анджелеса, где постоянно или временно проживают актеры Голливуда.


[Закрыть]в специально выстроенном для него доме – очаровательной имитации старой кентской хмелесушилки. На всякий случай. Вдруг подвернется новый сценарий или миллионер, которому некуда девать деньги, а то вдруг бухгалтер придумает новый финт с налогами. Для улаживания таких дел Мэй и нужны были ребята, чтобы не беспокоить Бэрри.

У Опасного мужчины не было детей. Только Мэй. Когда-то их это огорчало. Можно было бы печатать фотографии Бэрри с сынишкой на плечах или как Бэрри учит его плавать в бассейне или пускать воздушного змея. Но годы шли, и Мэй с ребятами решили, что лучше оставить все, как есть. Долговязый парень или здоровая гогочущая деваха могли бы сильно подпортить легенду об Опасном мужчине. И Бэрри Джинз остался загадочным и недоступным, каждой женщине он был любовником и ни одной девушке не был отцом. Когда знаменитый актер начинает играть отцов – это начало конца. Когда же он играет дедушек – это конец.

– Солнышко мое, – говорила Мэй. – Ты нужен людям такой, как ты есть: руки в карманах и в надвинутой шляпе. Ты только ничего не меняй. И после съемки тоже.

Так и было. Бэрри почти всегда молчал. Даже дома. Люди, его знавшие – в основном публика из Голливуда или как-то связанная с кино, – смотрели, как этот высокий поджарый человек тянет через соломинку апельсиновый сок (Бэрри не употреблял спиртного), и поражались, как это – черт возьми! – ему удается. У его сверстников были животы и складки на шее. У большинства. Только не у Бэрри Джинза. О, у Опасного мужчины не было ничего подобного! Каждый день, если не было съемок, Мэй поднимала его в шесть утра, и он делал шведскую гимнастику. И если вечером не было приема, то в девять он уже спал.

За все те годы, что Опасный мужчина правил миром, имя его не было замешано ни в одной истории. Он не разрушил ни одной семьи. Красавицы, игравшие с Бэрри, не могли даже принести домой фотографию, где они сняты вместе с ним в студии. Мэй не позволяла. Снимок можно было опубликовать. Он мог появиться в газете, и начались бы разговоры. Пылкие итальянки, томные французские «vedettes», [80]80
  Звезды (франц.).


[Закрыть]красотки из южных штатов, смуглые пуэрториканки – какую бы из звезд дня ни наняли играть с Бэрри, ни одной не удавалось и словом с ним перемолвиться за пределами съемочной площадки. Мэй с ребятами всегда были начеку. А если какому-то репортеру, более шустрому, чем его коллеги, удавалось застать Бэрри врасплох во время ленча – когда ребята отлучались в туалет, а Мэй пудрила носик – и спросить: «Что вы думаете о Мици Сульва?» или еще о какой-нибудь красавице, чье имя шло на афише вслед за ним, Бэрри отвечал только: «Она великолепна». Такой ответ ни к чему не обязывал и был абсолютно безопасен. Он никак не ущемлял ни эту женщину, ни Мэй. Никакой, даже самый изощренный репортер не мог бы извратить его или придать ему какой-то иной смысл. Что даст заголовок вроде: «Бэрри Джинз считает Мици Сульва великолепной актрисой»? А пока репортер готовил свой следующий вопрос, из туалета уже появлялись ребята.

Лишь во время подготовки первой сенсорной программы [81]81
  Сенсорная программа. – Технические нововведения, потрясшие кинематографический мир и повлекшие за собой события, описанные в рассказе, являются плодом фантазии автора. Идея сенсорных устройств (в оригинале feelies), видимо, заимствована у О. Хаксли («Прекрасный новый мир»).


[Закрыть]сотрудникам Бэрри пришлось задуматься, годятся ли и теперь их прежние методы. Все знают, что сенсорные программы, или «сенси», появились в конце осени 59-го. Это была подлинная революция в кино, приведшая к хаосу, который продолжался до тех пор, пока технари не взяли дело в свои руки, а крупные концерны не опутали все свои залы сенсопроводкой. Однако настоящая паника началась на киностудиях. Что будет со «звездами»? Выстоят ли в новой обстановке великие, и самый великий из великих – Бэрри Джинз, Опасный мужчина? Дело в том, что эффект достигался не только сенсофикацией зала: во время передачи актера тоже подключали к сети (специальное устройство было спрятано в его одежде), и чувственная энергия актера подавалась на «мяукалку» – так называли устройство, которое, в свою очередь, передавало энергию на энергомашины, установленные в залах. Если ток был ниже уровня «А», «мяукалка» просто не включалась. И весь ужас заключался в том, что «мотивация» (то есть уровень сенсоэнергии актера) была величиной неизвестной и определялась лишь опытным путем.

Бэрри уже находился на площадке и репетировал с Вандой Грэй, когда техники вдруг оповестили режиссера, что уровень актера едва дотягивает до «G». Это самый низкий уровень на шкале, и его недостаточно для питания «мяукалки». Режиссер объявил перерыв и начал совещаться с группой.

Ситуация была деликатная. Даже у режиссера, давно знавшего Бэрри, не хватало смелости сказать ему, что уровень, который он выдает, – всего-навсего «G». Но инженер, специалист по сенсоустройству, настаивал. Он единственный разбирался в работе прибора и потому находился в выигрышном положении.

– Давайте рассуждать здраво, – говорил он. – Ни к черту ваш мужик не годится. Я понимаю – звезда. Мировая величина. Ну и что? Мы вступили в новую эпоху. «Сенси» выпихнут Джинза из дела.

Директор картины проглотил две таблетки транквилизатора.

– Дело серьезное, – сказал он. – Все, о чем мы здесь говорим, должно остаться в этих стенах. Если по студии пойдут разговоры, что Бэрри Джинз не выдает выше уровня «Джи», компании «Джигентик Энтерпрайзис Лимитед» – конец. Лично мне уже будет не подняться. И я не шучу, когда говорю вам, что это серьезный удар для всей кинопромышленности.

Инженер пожевал резинку и пожал плечами.

– Вам решать, – сказал он. – Я сделал все, что мог. Я поднимал энергетический уровень, так что фидер чуть не полетел к чертям. Если эти игры не прекратить, прибор совсем загнется, а это обойдется «Джигентик Энтерпрайзис» в добрый миллион.

Режиссер что-то говорил о том, что надо показать Бэрри психиатру, на что директор группы задумчиво кивал головой.

– Есть тут один швед в «Интернейшнл», – сказал он. – Он вроде бы прямо чудо сотворил, когда у Лейлы Монтана сел голос.

– Точно, – сказал режиссер. – Лейла тогда вполне оправилась, хотя в «Голден Герл» ее все равно пришлось дублировать. Стойте-ка…

Он повернулся к инженеру и поинтересовался, нет ли и в сенсоаппаратуре чего-нибудь вроде дубляжа.

– Нельзя тут сделать подмену? – спросил он. – Взять чей-нибудь уровень и подать его на «мяукалку»?

Инженер покачал головой.

– Не пойдет, – сказал он. – Запись идет впрямую.

И он пустился в технические подробности, которые были выше их понимания. Режиссер внимательно слушал. И ему и всей группе предстояло овладеть этим жаргоном. Мало толку от режиссера, который не представляет, что происходит на площадке. Он выходит в тираж. А «сенси» – это надолго.

– Надо было проверить, – сказал он. – Это идиотизм – не проверить все заранее. Я как чувствовал, – что-то мы не то делаем.

– Ну, проверили бы, и что? – спросил директор. – Или ты считаешь, что я должен был пойти и сообщить Бэрри Джинзу результат? Да он бы от ярости лопнул.

– Бэрри бы не лопнул, – сказал режиссер. – Бэрри – парень что надо. С ним без проблем. Только вот…

Он огляделся беспомощно.

– И что, никак нельзя скомбинировать уровни? – спросил он инженера в последней надежде. – Никак нельзя взять энергии у Ванды, когда они заняты в одной сцене? Я хочу сказать, у нее ведь уровень «Эй», так?

– У нее-то «Эй», тут все в порядке, – ответил инженер, продолжая жевать резинку.

– Ну, так как же? – спросил директор с надеждой.

– У женщин коэффициент другой, – объяснил инженер. – Разные уровни не соединяются. Сегодня, по крайней мере, это невозможно. Может быть, лет через десять, когда технику усовершенствуют.

Режиссер беспомощно развел руками.

– Всё, – проговорил он. – Сдаюсь. Мне этой картины не сделать.

Директор, бледный как смерть, обошел по очереди всех сотрудников, призывая их хранить молчание.

– Только не проговоритесь, – просил он. – Ни одному человеку. Узнаю, что болтаете, всех уволю.

Затем он пригласил ребят, сказав, что нужно посоветоваться совершенно конфиденциально. Даже без Мэй. Ей пока что ничего не следовало говорить.

Ребята пришли, и директор закрыл двери своего кабинета и выставил в коридоре охрану.

– В чем дело? – спросил Элф Бернелл, менеджер Бэрри.

Директор картины компании «Джигентик Энтерпрайзис» надел свои роговые очки. Ему хотелось, чтобы они ощутили все значение известия, которое он собирался им сообщить.

– Возникла чрезвычайная ситуация, – сказал он. – Сегодня утром на съемочной площадке обнаружилось, что у Бэрри – уровень «Джи».

Ребята молчали, онемев. Затем Боб Элдер вытер испарину со лба.

– Боже! – проговорил он. Боб был пресс-агентом Бэрри.

– Думаю, мне не нужно говорить вам, – продолжал директор, – что я взял со всех слово держать это в строжайшей тайне. И конечно, сам Бэрри ничего не знает. Ему сказали, что произошла техническая неполадка.

Кен Дори, импресарио Бэрри, задал два вопроса, которые до него уже задавал режиссер, – о дублировании и о наложении уровней партнеров. Директор просветил его на этот счет.

– Техника тут не поможет, – сказал он. – Нужно действовать в другом направлении. Я предлагаю психиатрию. Зовите шведа из «Интернейшнл».

Ребята разом присвистнули.

– Мэй этого не потерпит, – сказал Элф Бернелл. – Психиатра она к Бэрри и на сто миль не подпустит.

– Ну и что же тогда делать? – спросил директор картины. – Не забывайте, что я отвечаю перед «Джигентик Энтерпрайзис» за каждую задержку и сегодня же вечером должен обо всем доложить.

Слип Джуит, гример Бэрри, подался вперед.

– Можно сказать, что Бэрри заболел, – предложил он. – Я могу над ним поработать. Я ему такую желтуху организую, только скажите.

– Надолго ее не хватит, – сказал Кен, привыкший мыслить реалистично. – С желтухой Бэрри потянет несколько дней, ну несколько недель, а дальше что?

– Да, что дальше? – спросил Боб Элдер. – Что я скажу прессе? Что у Опасного мужчины уровень «Джи»? И мы все отправимся в богадельню?

Директор снял очки и стал протирать их.

– Боюсь, – сказал он, – что, несмотря на все то сочувствие, с которым я отношусь к долговременным прожектам – вашим и Бэрри Джинза, – я не смогу в них участвовать. Компания «Джигентик Энтерпрайзис» прибегла к его услугам для данной картины, предполагая, несомненно, что он обладает энергией уровня «Эй», «Би» или в крайнем случае «Си». Сомневаюсь, чтобы компания согласилась использовать актера с более низкими показателями. Весьма сомневаюсь.

Дублер Бим Спунер деликатно кашлянул.

– Я тут на днях околачивался на площадке, – сказал он. – Ну и разговорился с инженером. Попросил меня попробовать. У меня уровень «Эй».

Никто не отреагировал на его слова. Бим славный парень, но очень уж наивен. Пэт Прайс, секретарь, затушил сигарету.

– Без Мэй в этом деле не обойтись, – сказал он. – Придется ей сказать. Трудно, но ничего не поделаешь.

Боб Элдер тоже затушил сигарету.

– Я согласен с Пэтом, – сказал он. – Мэй – самый близкий Бэрри человек. Надо включать ее в игру.

Совещание окончилось. Директор картины принял еще две таблетки транквилизатора и отправился обедать. Ребята скопом двинулись в актерскую уборную. Там Мэй делала сандвичи, а Бэрри спал.

– Что стряслось? – спросила Мэй. – Бэрри говорит, сенсоприбор испортился. Как им не стыдно! Заставили человека гримироваться, выпустили на площадку, а потом – пожалуйста, что-то у них там не включается!

– Не в этом дело, – сказал Элф и кивком указал на спящего Бэрри. – Выйдем отсюда.

Элф условился с Кеном и Бобом, что они втроем будут говорить с Мэй, а остальные тем временем побудут с Бэрри. Они вышли из здания и стали прогуливаться по садику позади студии. Ребята ничего не смягчали. Рассказали все, как есть. Мэй отреагировала нормально. И, как истинная женщина, она сразу расставила все по местам.

– Это все Ванда, – мгновенно заявила Мэй. – Бэрри никогда не относился к ней всерьез. Конечно, когда он с ней играет, у него и будет «Джи». Она на него давит.

– Ладно, – сказал Кен. – Пусть так. Но ему придется играть с ней. Верно? Это оговаривалось при обсуждении картины. А то, что Бэрри на дух не переносит Ванду Грей, никак не касается «Джигентик Энтерпрайзис». Им нужен результат. Бэрри должен выдать уровень «Эй», или его уволят.

– Не посмеют! – вскричала Мэй. – Уволить Бэрри? Опасного мужчину?

– Они самого господа бога уволят, – сказал Кен. – Если он не справится. Пойми, Мэй, «сенси» – это дело новое. Они затопчут все, что было раньше. И если Бэрри не выстоит, ему конец.

– Нам всем конец, – сказал Боб.

Они смотрели на Мэй, которая за время разговора постарела лет на десять. Она понимала, что ребята правы. Мэй тоже привыкла мыслить реалистически.

– Мы должны повысить уровень, – произнесла она, как будто говоря сама с собой. – Мы просто обязаны его повысить.

– Ты думаешь, тебе это удастся, Мэй? – спросил Кен. – То есть…

Он не договорил. В конце концов, положение и впрямь было деликатнейшее.

– Попробую, – ответила Мэй. – Если и у меня не получится…

Она тоже не закончила фразу.

– Молодчина, – сказал Элф, потрепав ее по плечу. – Начни, а там посмотрим. Не будем пороть горячку.

– Сколько у нас времени? – спросил Кен с намеком, когда они возвращались в актерскую уборную. – Мэй ни за что не сумеет поднять уровень к завтрашнему утру.

– Я попрошу отсрочку на сутки, – сказал Элф. – Свалим на «мяукалку». С ребятами из «Джи-Эн» я договорюсь.

Бэрри уже проснулся и ел овсянку. Бифштексы с кровью были всего-навсего рекламным трюком, который давным-давно придумал Боб Элдер. На самом деле Бэрри жил практически на одной овсянке. Мэй знаком показала ребятам, что хочет остаться с мужем наедине.

– Скажи, милый, – спросила она, – как ты смотришь на то, чтобы немножечко отдохнуть?

Бэрри ответил не сразу. Ему всегда требовалось время, чтобы сообразить, о чем его спрашивают.

– Гм… Мм… – проговорил он.

Затем нахмурился и вытер с подбородка овсянку.

– Я думал, мы уже отдыхали, – сказал он. – Мне казалось, мы уже снова работаем.

– Работаем, солнышко, – сказала Мэй. – Но работа откладывается на сутки. Какие-то неполадки с новым оборудованием. Я подумала, может, нам сходить вечерком куда-нибудь поужинать?

Бэрри взглянул на нее с удивлением.

– Куда-нибудь поужинать? – спросил он.

– Да, милый, – улыбнулась Мэй. – Мы с ребятами подумали, что ты недостаточно отдохнул. Ты нервничаешь из-за картины.

– Нет, – сказал Бэрри. – Я никогда не нервничаю.

Он положил себе еще каши. Мэй нахмурилась. Вполне возможно, что из-за этих новых «сенси» диету и образ жизни придется менять самым коренным образом.

– Довольно, – сказала она, забирая тарелку. – Тебе не полезно есть так много овсянки. Знаешь, что я подумала? Давай сходим в этот ресторан, куда все сейчас ломятся. В «Серебряную туфельку». Поужинаем по-настоящему, выпьем немножечко и побудем вдвоем. Как ты на это смотришь, милый?

Бэрри наблюдал, как его тарелка с овсянкой исчезает в окошечке кухонного лифта. Мэй закрыла дверцу лифта, и тарелка пропала.

– Не знаю, дорогая, – сказал Бэрри. – Я бы лучше остался дома.

– Как скажешь, – с улыбкой согласилась Мэй, целуя его в макушку. – Как скажешь.

На следующий день Элф Бернелл был разбужен в половине седьмого: звонил телефон у изголовья кровати.

– Да, – сказал он.

– Это Мэй, – прозвучало в трубке. – Боюсь, ничего хорошего.

– Ничего не выходит? – спросил Элф.

– Абсолютно. Весь вечер он раскладывал пасьянс, а в десять уже крепко спал. Он и сейчас спит.

– Я бужу ребят, – сказал Элф. – Не дергайся. Мы скоро будем.

В восемь он созвал ребят на совещание. Встретившись и выяснив, что все они единодушны в отношении следующего шага, ребята сели в машину и проехали пятьсот ярдов, которые отделяли их от дома Бэрри. Мэй поджидала их на террасе.

– Я все испробовала, – сказала она. Вид у нее был утомленный.

Она впустила их в дом и провела в гостиную. Все сели. Элф откашлялся. Он был среди них главный, и начинать предстояло ему.

– Слушай, Мэй, – сказал он. – Ты замечательная женщина. Мы все тебя уважаем. Понимаем, как тебе тяжело. Но нельзя, чтобы сантименты сломали жизнь Бэрри. Мы все так считаем.

– Естественно, мы так считаем, – сказала Мэй.

– Ну так вот, мы с ребятами думаем, что лучше будет, если ты поживешь пару дней в загородном клубе, а мы займемся Бэрри.

Ребята опустили глаза. Они не знали, как Мэй отнесется к такому предложению. Но у Мэй были крепкие нервы.

– Элф, – сказала она. – Я сама об этом думала сегодня в полчетвертого утра. Только вряд ли из этого что-нибудь выйдет.

– Надо попробовать, – сказал Кен.

– В конце концов, – сказал Боб, – есть же вещи, о которых мужчина не может рассказать жене. Возможно, с нами старина Бэрри будет пооткровеннее.

Мэй предложила всем сигареты и налила кофе.

– Он не расскажет вам ничего такого, о чем я бы не знала, – сказала она. – Тридцать лет я опекаю его день и ночь.

– Может, в этом и дело, – сказал Боб.

Наступило молчание. Положение было не из легких, это понятно. Весь вопрос в том, что делать дальше. Еще раньше, чем они что-нибудь придумают, из «Джигентик Энтерпрайзис» уже станут названивать и спрашивать, как дела.

– Ладно, – неожиданно согласилась Мэй. – Я исчезаю на пару дней. Берите его. Делайте что угодно, только чтоб хуже не было.

– Вот это молодчина! – обрадовался Элф.

У ребят отлегло от сердца.

Когда около десяти утра Бэрри проснулся и попросил, чтобы ему принесли его апельсиновый сок, он увидел, что на стуле у окна сидит его секретарь Пэт, с ним рядом – гример Слип. Остальные находились внизу и названивали по телефону, улаживая на ближайшие сутки дела с кинокомпанией.

– Где Мэй? – спросил Бэрри.

– Ей нездоровится, – ответил Пэт. – Встала с головной болью, мы позвали врача, и он посоветовал ей съездить на денек-другой за город и поделать массаж.

Бэрри отхлебнул сок.

– Не помню, чтобы у нее когда-нибудь болела голова, – сказал он и снова лег с намерением это обдумать.

– Возраст, – сказал Слип. – У них он так проявляется.

Он подошел к кровати, усадил Бэрри, подперев его подушками и валиком, и принялся щелкать ножницами.

Бэрри посмотрел на часы.

– Уже одиннадцатый час, – сказал он.

– Точно, – подтвердил Пэт. – Мы не стали тебя будить. Работы нет. Все никак не отладят «мяукалку».

– А-а, – протянул Бэрри.

Они приготовили ему ванну, накормили завтраком, помогли одеться и отвели его к машине. Машина стояла около дома, и все ребята уже сидели в ней.

– Бэрри, привет, – поздоровались они.

За рулем сидел Кен.

– Забирайтесь, – пригласил он. – Едем на Пончо-Бич.

Все ждали реакции Бэрри. Этот пляж находился в десяти милях от города, и другого такого места не было на всем Американском континенте, от Лос-Анджелеса до Перу. То еще было место. Если актера или служащего «Джигентик Энтерпрайзис» или какой-то другой крупной кинокомпании заставали там, его увольняли. Эту поездку Элф Бернелл обговаривал лично с главой компании.

– Пончо-Бич? На пляж? – спросил Бэрри. – Здорово! А можно я выкупаюсь?