Текст книги "Турецкий горошек"
Автор книги: Д. Нельсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
– Питер участвовал в ней.
– Кого он играл? – спрашивает она.
– Горошка, который продавал кофе, – говорю я.
– Твой новый молодой человек актер? Он очень мил. Так мне показалось на первый взгляд.
Они уже имели достаточно потрясений, поэтому я решила не упоминать пока о молодости моего молодого человека.
– Нет, он не актер. На самом деле он владелец этого киоска. Он одевается в костюм горошка в качестве рекламы.
– Как интересно. Должно быть, у него богатое воображение. – Тетушка молчит. Я почти слышу, о чем она думает. Наконец она говорит: – Мне не следовало бы говорить этого…
– …Это никогда не останавливало тебя прежде, – замечаю я.
– Верно, ты слишком хорошо меня знаешь. Мне думается, будет забавно, если вы с Дэвидом вновь сойдетесь, но, честно говоря, я всегда считала твоего мужа мороженой рыбой. Лиззи, деточка, поступай, пожалуйста, так, как будет лучше тебе и моей будущей внучатой племяннице.
– Спасибо, – говорю я.
– Я люблю тебя, – добавляет она. – И не волнуйся, я наставлю твою мать на путь истинный.
Примерно за год до этого моей тете уже удалось однажды умиротворить мою мать. Я надеюсь на нее и в дальнейшем, но сомнения все-таки остаются.
Осознав, что с Дэвидом мне хочется общаться меньше всего, я звоню Джилл, выдирая ее из объятий сна. Я забыла не только о разнице во времени, но и о том, какой ворчливой она бывает по утрам.
– Я должна сообщить тебе кое-что, упредив всех наших остальных родственников, – говорю я и излагаю только самое существенное. Она определенно не из тех, кому захочется узнать, счастлива ли я.
– Значит, моя сестра в сорок лет станет матерью-одиночкой, – говорит она.
– Сорок мне исполнится только в следующем месяце, и я пока еще замужем. Правда, не за отцом моего ребенка.
– С чего это ты стала такой бойкой на язык? – спрашивает она.
Мы еще немного поговорили. Слова типа «аморально», «измена», «прелюбодеяние», «неверность», «обман» проплывали по телефонной линии. Мы холодно прощаемся. Учитывая ее собственное положение, я понимаю, почему она сердится на меня.
Звонок сестре оказался хорошей разминкой перед беседой с Дэвидом. Дрожащими руками я набираю его рабочий телефон. Из мирного щебета Сильвии я поняла, что он ничего ей не сказал. Она переключает меня на его телефон, и я прослушиваю два популярных шлягера: «Не стоит отвечать» и «Я улетаю на самолете». Интересно, почему заменили классическую музыку?
– Нам надо поговорить, – говорю я, когда он берет трубку. Он не замечает, что я не поздоровалась с ним.
– Приходи домой. Поговорим вечером, – предлагает он.
– Я не приду домой. Давай встретимся во время ланча.
Он соглашается без контрпредложений.
– В «Дарах моря»? – спрашиваю я.
– В «Мирабели», – говорит он.
Пусть будет «Мирабель». Я отдаю ему этот раунд в нашей тихой войне. Ресторан важен только тем, что он представляет собой нейтральную территорию. В любом случае в «Мирабели» даже спокойнее, чем в «Дарах моря».
«Мирабель» – это французский ресторан, отделанный в серо-розовых тонах. Я первый посетитель, появившийся чуть позже половины двенадцатого. Пока я раздеваюсь, официантка расставляет по столам вазочки со свежими ветками рождественского остролиста. Выбрав место в глубине зала, я сажусь лицом к двери, чтобы увидеть приход Дэвида.
Он тащит свое пальто к столу, складывает его и вешает на один из двух свободных стульев. Наверное, боится, что в гардеробе могут украсть его шикарное фирменное пальто.
Закончившая с остролистом официантка с ходу предлагает нам коктейли. Мы отклоняем предложение. Просмотр меню напоминает некий фарс. Выбор блюд, так же как и выбор ресторана, не имеет ровным счетом никакого значения.
Однако официантка рассчитывает получить заказ. Мы оправдываем ее ожидания. Я выбираю салат и мясное ассорти с бобами. Дэвид заказывает салат и телячью отбивную.
Входят две аккуратные бабульки с одинаковым сиреневым оттенком волос. Одна одета в шерстяной жакет, а другая – в твидовую юбку и подходящий к ней кардиган. На шеях обеих поблескивают жемчужные бусы.
Потом появляется молодая женщина с футляром. Она устраивается в противоположном конце зала и устанавливает перед собой пюпитр. На ней черные брюки, ботинки и белая блузка с ниспадающими рукавами. Достав из футляра флейту, она играет «Тихую ночь», которая сменяется «Ясной полночью».
Такую обстановку можно было бы назвать очень милой, если бы не повод, по которому мы пришли сюда. Моя привычка медлить дает Дэвиду возможность начать первому.
– Лиз, что происходит? – Он поигрывает ножом. Глядя на него, я думаю, как он красив. Строгий деловой костюм сидит на нем просто идеально. Мне хочется растрепать его волосы, чтобы он не был таким чертовски безупречным. Я пытаюсь представить его в костюме горошка. Не удается. Я чувствую на себе его взгляд.
– Я хочу развод, – говорю я.
– Ты уже говорила это по телефону. Почему? – Его голос спокоен.
– У нас с тобой не получилась семейная жизнь. У тебя одни интересы, у меня другие. Нас объединяет лишь общая частная собственность, но нет больше никаких точек соприкосновения.
Дэвид смеется, но смех его вовсе не веселый. От его сухой сдержанности веет всезнайством; по крайней мере, он явно считает себя всезнающим.
– И из-за этого ты совершила все эти глупости? Тебе нужно больше внимания. Уходи со своей работы и будешь путешествовать вместе со мной. Я говорил тебе это сотни раз.
Официантка приносит наши салаты и двуногую перцемолку, чтобы мы могли приправить наши блюда свежемолотым перцем.
– Откуда у вас перец? – интересуется Дэвид. Наш брак разваливается, а он определяет мое решение как «глупости» и больше волнуется о том, где выращен перец. Благодаря такому его отношению мое положение неожиданно значительно облегчается.
– Понятия не имею, – говорит официантка.
Он показывает, что согласен на любой перец. Она перчит его салат.
– Нет, не угадал. – Я имею в виду, что недостаток его внимания не является причиной развода. Меня бесит, что два таких умных человека, как мы с Дэвидом, прожившие вместе более десяти лет, по-прежнему совершенно не понимают друг друга. Я говорю ему об этом.
– Я понимаю тебя лучше, чем ты думаешь. – Он берет кусок хлеба. Поглядывая на завернутый в фольгу кусочек масла, он подзывает официантку. – У вас есть несоленое масло?
Она приносит несколько кружков масла, завернутых в серебряную фольгу. Он отламывает кусочек хлеба на один укус и аккуратно размазывает по нему масло. Как обычно, он пережевывает хлеб десять раз и лишь потом подцепляет кусочек авокадо из салата.
– Твоя мать очень расстроена, – говорит он, проглотив еду.
– Я знаю. Я говорила с ней. А также с тетушкой Энн, Беном, Джанис и Джилл. – Я предупреждаю его возможную попытку повлиять на меня через моих родственников.
– Ты, конечно, проветрила наше грязное белье перед своими родственниками.
– Ты первый сообщил об этом моей матери. А я не звонила твоей сестре.
– Тебе никогда не нравилась моя сестра.
– Как и тебе, – парирую я.
Он подцепляет на вилку темно-красный кусочек помидора.
– Вот видишь, а ты говорила, что у нас нет точек соприкосновения.
Я невольно усмехаюсь такому плачевному итогу нашей семейной жизни.
– Дэвид, объясни мне, пожалуйста, почему ты стал таким трудоголиком?
Он кладет вилку на стол.
– Я не считаю себя трудоголиком. Я аккуратно работаю, как мой отец, как мой дед. Нам нужны средства, чтобы поддерживать определенный уровень жизни.
Я довольствовалась бы гораздо меньшими средствами, если бы мы могли вместе радоваться жизни.
– Мы играем вместе в гольф и бридж, – говорит он.
– В основном с деловыми партнерами. У тебя есть настоящие, душевные друзья?
– Как ты наивна. Друзья… в нашем волчьем мире!
Я вспомнила рассказы Дэвида о том, что отец наказывал его за любые отметки ниже отличных, что ему пришлось всерьез заняться спортом, чтобы стать капитаном. Он стал, к сожалению, лишь помощником капитана футбольной команды. Его отец не пришел посмотреть ни на одну игру.
Когда мы с Дэвидом поженились, я, помню, надеялась на то, что смогу смягчить последствия его сурового детства сердечной теплотой и веселым настроением. Я оказала нам обоим плохую услугу. Мне следовало бы давно это понять, но я не понимала. Пытаясь смягчить его натуру, я жестоко поцарапалась, наверняка не пропустив в той непроходимой чащобе ни одного дерева.
Мне не стоило удивляться его духу соперничества. Но в какой-то момент ему, возможно, следовало задуматься, чего же именно он хочет от этой жизни. Я спрашиваю:
– Ты когда-нибудь хотел другой жизни? Такой, где можно было бы отдохнуть и расслабиться? Просто наслаждаться жизнью – такой, какая она есть, не властью и могуществом или…
Он поднимает на меня глаза. Впервые, по меньшей мере за последние семь лет, мы пытаемся обсудить нечто отвлеченное. Он отводит взгляд и долго смотрит в сторону. Наконец он говорит:
– Лет пять или шесть назад у меня был один клиент. Он создал мощный бизнес, стал настоящей акулой. Я вел дело по продаже его компании. Семь миллионов долларов. Потом он уехал в Кентукки и заделался почтенным фермером. Я навестил его однажды, решив предложить отличную перспективу. Ты знаешь, что он сделал?
– Что? – Я подумала, что мне мог бы понравиться парень, так круто изменивший свою жизнь.
– Он пригласил меня на верховую прогулку и показал кучу каких-то местных скал и деревьев. Я спросил, как он выдерживает такую тишину и покой после азарта и волнений деловой жизни. И он сказал очень странную, совершенно нелепейшую вещь.
– Что же он сказал?
– Сказал, что этот покой его возбуждает. Я немного поразмышлял над его словами, может, неделю или около того. Все думал, может, я чего-то не понимаю.
– И…
– И пришел к выводу, что этот парень слабак, что он просто сошел с дистанции. Он удалился от дел лишь для того, чтобы сохранить завоеванную репутацию.
Мне вдруг припомнился один случай. В первые годы нашей семейной жизни мы как-то поехали на сельскую ярмарку. Дэвид купил мне наполненный гелием шарик, который я привязала к запястью, но не слишком крепко. И он отвязался и улетел в небо.
Я опечалилась, мне было очень дорого то, что он по собственному почину пошел и выбрал мне розовый шар, словно почувствовал, что мне хотелось именно такой. Дэвид хотел купить мне другой шар, но новый не исправил бы ощущения потери. Он не понял. Выслушав мои объяснения, он недоуменно покачал головой. Наверное, тогда я последний раз пыталась объяснить ему мои чувства.
Внезапно, совершенно неожиданно, на меня нахлынули воспоминания о том, как я автостопом путешествовала по Италии. Мне тогда ужасно захотелось многослойный бутерброд с тунцом и салатом, и я зашла в придорожный магазинчик. После яркого солнца я с трудом смогла разглядеть сумрачную обстановку.
Владелец магазинчика, толстый коротышка, на первый взгляд выглядел так, словно давно умер, но ему было все как-то недосуг заняться похоронами, однако при виде меня он встрепенулся и разразился восторженным потоком слов. Я позабыла мой словарик в рюкзаке, оставшемся в камере хранения на железнодорожной станции. Чем более смущенной я выглядела, тем быстрее и громче он говорил, перемежая свою речь яростной жестикуляцией.
Я пыталась попросить у него банку тунца, майонез, консервный нож и сельдерей. Жестами я показывала ему, как плывет рыба, как открывается банка. Я тоже старалась говорить быстрее и громче. В итоге я купила колбасу, сыр, оливки, пакет печенья и банку сока, которые были мне предложены. Мне удалось выпить этот сок только на следующий день, когда я нашла открывалку. Продавец никак не отреагировал на мою пантомиму по открыванию банки.
Официантка убрала тарелки из-под салатов.
– Где ты живешь? – спросил Дэвид.
– У друзей.
– Означает ли это, что ты не хочешь говорить мне? – Он сорвал ягодку с остролиста, покрутил ее в пальцах и бросил в пепельницу.
– Верно. – Я слегка меняю направление разговора. – Мне хотелось бы думать, что мы сможем достичь согласия.
– Если ты собираешься поживиться за мой счет, то ничего не выйдет. Это ведь ты бросаешь меня. Именно ты начала играть не по правилам, не оставив мне ни единого шанса.
Мне вдруг представилось, как в его глазах загорелись долларовые символы, как у Скруджа Мак-Дака из диснеевского мультфильма.
– Твои слова только еще раз показывают, какие мы с тобой разные, – говорю я.
Официантка приносит его телячью отбивную и мое мясное ассорти с бобами. Она ставит перед ним отбивную чуть-чуть не по центру. Он аккуратно подвигает тарелку так, чтобы она оказалась точно перед ним.
Мы приступаем к основному блюду. Сейчас Дэвид, как обычно, найдет повод для недовольства – исключением была лишь наша недавняя трапеза в Атланте. Я жду.
– В соусе явно не хватает вина, – говорит он.
– А мое ассорти просто великолепно. – На самом деле я едва попробовала его. Меня поташнивает – больше от нервов, чем из-за Хлои.
– Почему бы тебе не отложить окончательное решение на пару месяцев? – Он делает глоток воды. Кубики льда в его бокале уже растаяли. – Можно я позаимствую твой лед?
Я киваю на лед, не соглашаясь на промедление.
– Мы уже слишком далеки друг от друга. Я признаю, что вела себя неправильно, не попытавшись рассказать тебе, какой несчастной представляется мне моя жизнь, но я и сама долго этого не понимала. – Это правда. Такая же правда, как то, что во мне растет Хлоя.
– Может, нам стоит проконсультироваться у психолога по вопросам семьи и брака, – предлагает он.
Семейный консультант не превратит его в человека, которому нравится смотреть на скалы и деревья. Или меня в пустышку, подобную Агги-Лу.
– Может, нам стоит поговорить с адвокатом, – сказала я, гордясь моим контрпредложением.
– Разумеется, в случае необходимости, хотя я все-таки считаю это преждевременным. Мы можем сэкономить деньги, обратившись к знакомому юристу. Возможно, к кому-то из моей фирмы. – Я не успеваю ничего ответить, а он добавляет: – Надеюсь, ты понимаешь, что у тебя нет никаких оснований для развода.
– Несовместимость характеров. – Я отодвигаю тарелку с половиной недоеденного ассорти. Подлетевшая официантка забирает наши тарелки. От кофе мы отказываемся.
– Ты подумала, на что ты будешь жить?
– Я работаю. Припоминаешь?
– На твою жалкую зарплату не очень-то разбежишься, – усмехается он.
Он сводит на нет значение моего жалованья так же, как многие годы сводил на нет значение моей работы. Я все отлично понимаю. И это не просто недостаток интереса к тому, чем я занимаюсь – это недостаток уважения к моим достоинствам и успехам. И ко мне самой. Даже в конце нашей семейной жизни он насмехается над моей работой.
Я даже не злюсь, а погружаюсь в какой-то печальный туман. Я продолжаю говорить, осознавая всю бессмысленность своих слов:
– Большинство людей живет, зарабатывая меньше меня. Целая семья может прожить на одно мое жалованье. Так что одной мне вполне его хватит. – На самом деле сейчас я представляю собой одну целую и три десятых человека.
– Привычный тебе стиль жизни отличен от стиля большинства людей, – бросает он.
– Это твой стиль, а не мой. Мне не нужна яхта, членство в загородном клубе и прочее.
Я беру счет, принесенный официанткой. Мне крайне важно самой заплатить за этот ланч, поскольку благодаря этой встрече я выиграла больше, чем он: проявив твердость характера и отстояв мою физическую свободу. Мне необходимо заплатить, подтвердив, что деньги не имеют значения.
– Тебе всегда нравились ребяческие выходки, – говорит он, убирая свою кредитку.
– Да, ты прав. – Я встаю из-за стола.
– Я пока не дал согласия на развод, – говорит он. – И если ты будешь слишком спешить, то ничего не получишь. – Поскольку я ухожу, ему приходится повысить голос.
Две сиреневых головки, словно на шарнирах, повернулись в его сторону, пока я надевала пальто. Я подошла обратно к столику. Бабульки смотрят на меня, возможно, надеясь получше прояснить ситуацию.
– Я забыла сказать, что Флориан пришлет меню и смету для твоего рождественского приема. Позвони ему и обговори последние детали.
Он не будет этим заниматься. Он поручит все Сильвии.
Я исполнила мой последний формальный супружеский долг.
Глава 10
В тот же день я пытаюсь дозвониться адвокатам. Шесть раз мне удается пообщаться только с секретарями. Голоса двух юристов звучат раздраженно из-за того, что их отрывают от работы.
Еще один просто не занимается такими делами. Наконец одна женщина, Кэрол Госс, владелица единоличного офиса на Кулидж-корнер, сама подходит к телефону. Она не отшивает меня. И мы назначаем встречу на шестнадцатое января.
Я готовлю Питеру на ужин испанское блюдо «тако», вкусные рулеты из маисовых лепешек, начиненные рубленым мясом, сыром, луком и бобами с острой подливой из растертого авокадо, смешанного с помидорами, луком и приправами. Лепешки шкворчат на сковороде. Кухонный комбайн решительно не желает работать, пока я не вспоминаю, что надо все время прижимать крышку. Авокадо превращается в однородную зеленую массу. Я пробую подливку, вкус кажется мне невнятным. Я добавляю еще лимонного сока, соуса «Табаско» и опять проверяю остроту вкуса. Теперь подливка кусается и жжется.
Питер приходит около восьми вечера с букетом цветов и подарком, завернутым в бумагу с желтыми утятами. Развернув сверток, я обнаруживаю в нем комплект одежды для трехмесячной малышки, розовое платьице и отделанные кружевами трусики с продернутой резинкой.
Он проводит пальцем по кружевам.
– Разве они не удивительны? Такие крошечные. Я купил их в «Детском мире».
Трусишки по размеру не больше его ладони. Глядя, как он обращается с этими вещичками, я понимаю, что приняла правильное решение.
Как раз в тот момент, когда я отправляю в рот последний кусочек мясного рулета «тако», раздается звонок в дверь. Питер, уже закончивший ужинать, пошел открыть дверь. Босси плетется за ним. Эта псина никогда не лает на людей, как другие собаки.
Убирая со стола, я слышу:
– Меня зовут Бен, я брат Лиз. Вы, должно быть, Питер. Это моя жена, Джанис.
Они проходят за Питером в гостиную. Бен порывисто обнимает меня, его мягкая фланелевая рубашка прижимается к моей щеке. Наше долгое объятие завершается взаимным похлопыванием.
Забрав снятые куртки, Питер предлагает моим родственникам кофе.
Джанис целует меня, и я попадаю в привычный и вкусный аромат ее духов «Шалима». Она подхватывает детское платьице со стула.
– Какая прелесть. Помню, у Сэмми было похожее.
– Питер купил его сегодня. Первый наряд для Хлои.
– Хлои? – удивленно произносит Джанис. – Вы уже выбрали имя?
– Пока мы зовем ее так. Хотя, вероятно, это имя останется у нее на всю жизнь, – говорит Питер.
– Ты всегда хотела ребенка, – замечает Бен. Питер принес покрытый салфеткой поднос с четырьмя чашками. Все ложечки на блюдцах лежат строго в одном направлении, и рядом стоит плетеная корзинка с пряниками, оставшимися от елочных украшений. Он показывает на мою чашку.
– Эта без кофеина, – предупреждает он. Джанис и Бен переглядываются. Отлично зная их, я вижу, что они одобряют его поведение. В атмосфере еще витает легкое напряжение, не затаенное, а скорее подобное дыханию ветра в жаркий полдень.
– Какие у вас планы? – спрашивает мой брат.
– Перестань строить из себя папочку, – говорю я Бену, который сразу приносит извинения.
Питер, найдя удобный предлог, удаляется, предоставив нам возможность для родственного разговора. Босси предпочитает остаться со мной или, возможно, поближе к пряникам. Она пристраивается так, что прямо перед ее носом маячит заветная корзинка.
– Мне он понравился, – говорит Бен, когда Питер скрывается на балконе. Отломав ручку у пряничного ангела, он вопросительно смотрит на меня, переводя взгляд на собаку. Я говорю, что он вполне может угостить ее.
– На вид он очень хорош, – говорит Джанис. – Я надеюсь только, что ты понимаешь, что делаешь.
– На данный момент в моих делах полная неразбериха. Но он замечательный.
Я поведала им, как я попала из дома «Д» в дом «П», включая мои шатания в разные стороны. Джанис, сидящая на подушке у ног Бена, склоняется, чтобы похлопать меня по колену.
Когда я заканчиваю свою историю, Бен предлагает позвать Питера из добровольного изгнания. Поднявшись на второй этаж, я вижу, что он смотрит «Альфа» по каналу, который повторяет все сериалы, начиная от сотворения мира.
– Какие проблемы! – восклицает он, отлично подражая голосу Альфа, когда я предлагаю ему пойти со мной в гостиную. Потом он касается рукой моего подбородка и слегка приподнимает его. – С тобой все в порядке?
– Да. Мой брат и его жена одобрили наш союз. – Я замечаю, как спадает напряжение Питера, плечи его слегка опускаются, и он обнимает меня. Сейчас мы понимаем друг друга без слов.
Мы возвращаемся в гостиную, Бен и Джанис остаются с нами еще пару часов. Мы разговариваем о музыке, о киоске Питера, о яблоневых проектах Бена, о Сэмми и о самом последнем политическом скандале.
– А где вы, ребята, собираетесь встречать Рождество? – спрашивает Джанис.
– Мы пока не говорили об этом. Были слишком заняты подготовкой, – отвечает Питер.
– Приезжайте к нам на рождественский ужин. Или даже в канун Рождества, чтобы остаться на ночь, – предлагает Джанис.
– Мы ведь единственные родственники на этом краю земли, и нам лучше держаться вместе, – говорит мой брат.
– Да, уж точно, – поддерживает его Джанис. – После всех этих переездов и перестановок в нашем доме сейчас царит настоящий хаос, но если вы сможете смириться с беспорядком, то мы с радостью примем вас.
Питер широким жестом обводит рукой свой дом, привлекая наше внимание к его творческому беспорядку.
– По-моему, именно так и должен выглядеть жилой дом.
Перед уходом Бен говорит мне:
– Я скажу маме, что нам он понравился. Возможно, это поможет.
Жутко студеный январь выдувает из домов сердечное тепло рождественских каникул. Из-за пары штормовых северо-восточных циклонов, один за другим обрушившихся на город, откладывается начало занятий в колледже. Город замирает на два дня. Снег приглушает все звуки. Выглянувшему наконец солнцу не удается прогреть морозный воздух и растопить снежные заносы. Такой злющей зимы не было уже лет десять.
Когда занятия все же возобновились, я, потеплее укутавшись, отправилась в колледж. Лыжный пуловер с капюшоном и маской защищает мое лицо. Как чудесно выйти на улицу после долгого домашнего заточения. Поскольку на тротуарах полно снега, то идти по ним довольно трудно.
Я надела толстенный свитер, чтобы скрыть мой округлившийся живот, и шерстяные колготки под слаксы, чтобы не мерзли ноги. Даже если бы я не была беременной, то выглядела бы толстой, учитывая, сколько слоев теплой одежды защищает меня от холода.
Согласно расписанию, мне предстоит вести три уже знакомых курса. Но я не из тех профессоров, которые из года в год читают одни и те же лекции. Я стараюсь идти в ногу со временем и разнообразить учебный материал. У меня также есть два новых кураторских поручения и приглашение стать соавтором статьи для журнала «Медицинское обслуживание». Загруженный получается семестр.
Термометр в моем кабинете показывает + 18 градусов, что кажется мне чудесным после уличной стужи. На сей раз я рада, что отопительную систему так и не отрегулировали.
Онемевшими от мороза пальцами я беру коричневый конверт внутренней почты колледжа с грифом «совершенно секретно». Должно быть, его сунули под дверь моего кабинета, раз я не нашла его в моем рабочем почтовом ящике. На конверте оттиснуты сорок четыре линии для возможности многократного использования в целях экономии денег и древесины. Конверт запечатан скотчем со специальными красными прорезями, чтобы ни у кого постороннего не возникло искушения распечатать его. Имя отправителя вычеркнуто толстым черным маркером.
Я осторожно вскрываю послание. Обычно подобные конверты приходят от кадровиков, готовых засекретить все на свете. Однажды я обнаружила в нем некую законоведческую статью, которую наша начальница отдела кадров аккуратно вырезала из «Уолл-стрит джорнал». Она сопроводила ее запиской: «Возможно, ваш супруг сочтет это интересным». На том конверте также стоял гриф секретности. Может, ей не хотелось, чтобы ее уличили в излишней любезности.
Второй причиной для грифа секретности бывало появление какой-то внутренней проблемы. В этом конверте как раз содержалась проблема.
Женский преподавательский состав счел нужным потребовать увольнения Самнера по этическим соображениям. На следующую неделю назначено собрание для выработки стратегии.
Яркий образ нашего директора промелькнул в моем воображении, и за ним последовало и резкое неодобрительное замечание. Однако я напоминаю себе, что он отличный добытчик денежных субсидий. Благодаря его способности добывать средства мы построили новое учебное здание. Вклады в наши благотворительные фонды увеличились на шестьдесят один процент, ни один из которых не пошел на увеличение жалованья сотрудников.
Звонит телефон. После обмена каникулярными новостями Джуди спрашивает:
– Ты получила извещение о собрании?
Я отвечаю, что получила и приду. Она просит меня связаться для надежности еще с несколькими сотрудниками и предлагает обсудить кое-какие вопросы до начала собрания.
– Заходи ко мне сейчас и захвати кофейку.
– Мне без кофеина, – говорю я.
Она приходит минут через десять с двумя пластиковыми чашками, на крышке одной из которых нацарапана буква Б.
– Я что-то не помню, чтобы ты любила бескофеиновый кофе, – говорит она, пристроив чашки на мой стол и снимая пальто. В свитере с высоким воротником, подвязанным шарфом, вид у нее просто потрясающий.
– Пришлось полюбить, когда обнаружила, что жду ребенка.
Воцаряется молчание.
Джуди садится и склоняется ко мне. Она входит в роль наставника-воспитателя. Я понимаю, что в ней борются профессиональные и дружеские чувства.
– Ты хочешь спросить меня, от Питера ли он?
– О да! Я разрываюсь между двумя желаниями – быть тактичной и узнать всю подноготную.
– Я почти уверена в этом. И я по-настоящему счастлива. Держу пари, что уже ответила на твой следующий вопрос.
– Естественно, ты выиграла. – Она срывает пластмассовую крышку с чашки.
– Я даже не переживаю больше из-за того, что он моложе меня, – говорю я.
– Я читала в «Национальной статистике», что все актрисы сходятся с более молодыми мужчинами. Возьми Шарандон или…
– Ты читаешь «Национальную статистику»? – Надо же, Джуди читает «Национальную статистику». Вот уж никогда бы не подумала. Ладно бы еще «Государство», «Новую Республику», даже «Жизнь Марии Стюарт», но «Национальную статистику» – такое я даже предположить не могла.
– Я читаю все, включая содержание этикеток на бутылках кетчупа. Давай-ка вернемся к Самнеру, – говорит она. – Мне доверилось по крайней мере четверо девушек, которых он вынудил вступить с ним в связь. Однако я не могу обмануть их доверие, открыв их имена.
– Я слышала о твоем выступлении на предыдущем собрании, – говорю я.
Джуди вертит в руках конец шарфа.
– Да, признаюсь, я выступила тогда не лучшим образом. Но когда он встал и начал нагло лгать нам в лицо, я просто вышла из себя. – Ее лицо посуровело. – Мне хочется прижать к ногтю этого негодяя. Он завалил несколько моих девочек.
Собственническое отношение Джуди к ее студенткам поистине легендарно. Выступление в данной ситуации в защиту студенток может обернуться смертельным ударом в политическом смысле, но у Джуди такая безупречная репутация, что ее боится даже сам директор. Viva страх!
Раздается стук в дверь. Прежде чем я успеваю сказать: «Войдите», Тина протискивается между Джуди и моим столом, чтобы добраться до приемника. Она переключает канал, и мы слышим голос Джека Кейна. Этот знаменитый радиоведущий активно борется за права человека, и ему уже удалось добиться отмены нескольких законов, запрещающих курение. Я не согласна с ним, но меня восхищают люди, способные выиграть борьбу с правящей системой.
Мелисса Гринбаум одна из его гостей. Тема его интервью – сексуальные домогательства.
– Может, вы зашли в его кабинет в тесноватых джинсах, – говорит ведущий.
– Я зашла в его кабинет, потому что он провалил мой совершенно нормальный реферат. На мне были те же самые джинсы, что и сейчас, и как вы видите, они не слишком тесны мне. Он сказал мне, что для получения отличной оценки, я должна… с ним.
– Черт, – сказали мы все трое одновременно.
Мелисса продолжила:
– Вот вам немного тесноваты джинсы, мистер Кейн. Рубашка расстегнута, золотая цепочка путается в волосах на вашей груди. Неужели это означает, что вы хотите, чтобы я и другие гости вашей передачи… с вами?
– Меткий удар, – хором восклицаем мы.
– Как вы считаете, она рискует проиграть свое дело, выступив по радио? – спрашиваю я. Во мне еще сильна жена юриста.
– Она просто пытается достать Самнера всеми возможными способами. Я не думала, что у нее такой сильный характер, – говорит Джуди.
Кейн запустил рекламу, не ответив на вопрос Мелиссы. Вернувшись в эфир, он уже начинает беседовать с тремя другими студентками из разных учебных заведений города. Все они рассказывают о возникших у них проблемах. Джек предлагает людям звонить и высказывать мнения.
– Вы в эфире, – говорит он.
– Мне надоело, что смазливые девицы соблазняют совершенно добропорядочных мужей, – говорит женский голос.
– Добропорядочные мужья не поддаются соблазнам, – парирует Джек. Женщина вешает трубку, прежде чем он успевает отсоединиться.
– Как вы думаете, директор Бейкер пойдет на попятную? – спрашивает Тина.
– Он упрямый, – говорит Джуди. – Как осел.
После занятий я захожу в киоск. Там толпа. Мухаммед уже за прилавком. А Питер проводит собеседование с новым кандидатом в помощники для его бизнеса. Мой горошек хочет сократить время своего пребывания на работе до десяти часов в день. Мы с ним обсудили наши финансовые возможности и выяснили, что прекрасно заживем, сложив наши заработки. Я рада, что мое жалованье теперь считается достойным вкладом, а не жалким пустячком.
Кандидатом является молодая девица, и я испытываю укол ревности.
– Можно я буду работать в костюме сельдерея? – спрашивает она.
Слегка утешает то, что обычно работнички в его киоске не задерживаются дольше трех месяцев. Мухаммед исключение.
Питер замечает меня.
– Лиз, привет, познакомься с Андреа. Андреа, это моя невеста.
Мы изучающе посматриваем друг на друга, обмениваясь рукопожатием. Меня никогда не волновало, кто именно работает у Дэвида. Я надеюсь, что это у меня разыгрались гормоны, а не у него.
– А у вас есть система безопасности? – интересуется она.
– По правде говоря, нас два раза грабили, но после этого охранники колледжа взяли нас под свое крыло, – говорит Питер.
Он показывает ей другие меры безопасности – камеры слежения, объявление, гласящее, что к оплате принимаются купюры не больше двадцати долларов, и аварийные кнопки для связи с полицейским участком.
