Текст книги "Турецкий горошек"
Автор книги: Д. Нельсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
– Мама раньше частенько делала специальный шоколадный соус к ванильным кексам. Нам разрешили взять по три штуки, а всего их было двенадцать. Джилл и Лиз слопали свои в первый же день, но я оставил про запас, чтобы съедать по одному в день после уроков, – начинает он.
Я вмешиваюсь. Раз уж Бен решил поведать эту историю, я хочу добавить кое-что в свою защиту.
– Мой школьный автобус приезжал на десять минут раньше, чем его. Я приехала и увидела буфетную через дверь кухни. В буфетной я высмотрела его последний кекс на тарелочке с синим узором в китайском стиле, с изящной ивой у мостика через ручей. Такая посуда обычно продавалась в дешевых магазинах Вулворта. Так вот, а рядом с кексом стояла и шоколадная подливка в баночке из-под арахисового масла «Скиппи». Я не удержалась и…
– Ты и не пыталась удерживаться, – перебил меня Бен. – Когда я вошел в буфетную, то увидел, что она уже вооружилась вилкой. Я завопил: «Мама!»
Он вопит так же, как вопил в детстве. Босси подскочила и встала в стойку, готовая броситься на защиту в случае необходимости. Осознав, что все в порядке, она вновь улеглась и положила голову на лапы, но на всякий пожарный посматривала на нас.
– Мама была на втором этаже! – с театральной трагичностью восклицает Бен.
– Она не могла поверить, что я опустилась до такой низости, – замечаю я.
– Да, а я так расстроился, что укусил ее – маму, не Лиз, – хотя хотелось мне укусить Лиз.
– К тому времени, когда мама закончила отчитывать Бена за его кусачую выходку, я успела спрятать все следы преступления.
После ухода моего любимого вместе с братом в голове моей закружились видения вкусных кексов. Со всей быстротой, на которую я с моим обитателем была способна, мы находим рецепт. Аромат ванили и вкус взбитых с сахаром яиц порождает у беременных дам стойкое ощущение счастья. Выскоблив ложкой миску, я вычищаю ее пальцем, чтобы не пропало ни капельки теста.
Миска выглядит идеально чистой. Пока аромат выпекающихся кексов заполняет кухню, я растапливаю шоколад для подливки.
Вкус первого кекса потрясает сам по себе, но от него также попахивает детством: уютным домом после катания на коньках, складыванием картинок-загадок перед камином, когда занятия в школе отменялись из-за снегопада. Я усмехаюсь, вспоминая, какой потрясенной была физиономия одиннадцатилетнего Бена, когда я лопала его кексик.
Отмывая оловянные формочки от прилипших остатков кекса, я замечаю грязное окно над раковиной. Когда я его вымыла, мне бросились в глаза посеревшие занавески. На фоне чистого окна стала заметной также и грязь на полках. Я перемыла все, что там стояло. И протерла даже сами полки.
По телевизору началось «Колесо фортуны», но на сей раз стройность Ванны казалась менее важной, чем пыль под креслом. Я слышу, как один из игроков угадывает «Майкла Дугласа», и в этот момент замечаю, что пора почистить камин.
Копоть кое-где так въелась, что мне не удается оттереть его дочиста. Я залезаю внутрь камина. На меня валятся хлопья сажи.
Входит Питер. Из-за кирпичного свода до меня доносится его голос:
– Лиз? Ты где?
От неожиданности я вздрагиваю и, развернувшись, застреваю в камине. Я слышу его шаги, он останавливается перед камином.
– Санта Клаус, ты либо проспал полгода, либо прилетел на полгода раньше, – говорит он. – Может, объяснишь мне, зачем ты залезла в камин?
– Он грязный, – говорю я. – Свет просачивается внутрь через верхнее отверстие.
– Большинство каминов именно такие, – говорит он. – Ты будешь торчать там целый день?
– Вероятно. – Мне не хочется признаваться, что я застряла.
– Вероятно?
Когда я поворачиваюсь, пытаясь освободиться, меня всю осыпает сажей. Она уже насыпалась мне под лиф. Сажа на редкость едкая. Я чихаю. Вдруг он уйдет на работу, оставив меня?
– Я застряла.
Он пытается вытянуть меня за ногу. Не помогает.
– Повернись.
– Не могу.
– Где твои руки? – спрашивает он.
– Одна опущена вниз, другая лежит на животе. – Я стараюсь не поддаваться панике. Мое чихание провоцирует очередной черный снег.
– Ты можешь поднять платье? – спрашивает он.
Я ощупываю ткань на груди. Она легко поднимается.
– А зачем?
– Попытайся поднимать платье, одновременно опускаясь вниз.
Я стягиваю платье, приседая. Вроде бы получилось. Вся в саже с ног до головы я выползаю из камина. Он таращится на меня с открытым ртом. Потом он начинает смеяться, не тихим смехом, а раскатистым безудержным хохотом. Он подводит меня к зеркалу.
Я гляжу на свое отражение. И вижу некое странное подобие Майкла Джексона.
Черные следы отмечают мой путь от камина до зеркала в прихожей. Мои шлепанцы безвозвратно погибли. Питер подцепляет их ручкой метелки и бросает в мусорный контейнер.
– Прими душ. Я подожду на всякий случай и помогу тебе вылезти, чтобы ты не поскользнулась, – говорит он. Последние смешки еще душат его, пока он помогает мне залезть в ванну.
Мой толстый живот уже не смущает меня. Руки Питера тоже становятся черными. Он почесывает щеку, оставляя на ней черные полосы. Раздевшись, он присоединяется ко мне. Черные ручьи бегут между грудей параллельно коричневой полоске.
Я оглядываю себя, как зачарованная. Никогда в жизни, даже в детстве, я не была такой грязнущей.
Он намыливает руки, чтобы хорошенько вымыть меня. Я делаю то же самое с ним. Мыльная пена становится темно-серой от сажи.
Его пенис оживает. Взяв в руки гибкий шланг, я споласкиваю водой его пенис и, опираясь на руку Питера, опускаюсь на колени. Я беру в рот его орган. Он отвердевает. Я отстраняюсь, и он выбрасывает струю. Он помогает мне подняться на ноги.
Еще раз хорошенько намылив мое тело – пена уже стала почти белой, – он берет шланг и споласкивает меня. Его очередь опускаться на колени. Его язык выискивает такие чувствительные уголки, о которых я и понятия не имела. На нас низвергаются водные потоки. Его ласки троекратно доводят меня до оргазма.
– Да, такого сексуального приключения мы не забудем никогда, – говорит он, заворачивая меня в банную простыню с эмблемой «Кока-колы».
– Если не повторим в точности, – говорю я.
– Особенно оригинальное раздевание в камине.
Бен сказал Питеру, чтобы он не появлялся в киоске по крайней мере часа два. Я угощаю его кофе с кексами.
Мы болтаем легко и непринужденно, как в первые дни, когда я заглядывала в его киоск, чтобы перекусить салатом с лавашем.
– Извини, что я так ужасно вела себя последнее время, – говорю я.
– Я не выдержал бы, если бы ты была для меня лишь легким флиртом, – говорит он. Его волосы еще влажно поблескивают. – Или, вернее, я попросил бы тебя уйти, поскольку это мой дом. Но нам просто встретилось небольшое затруднение, через которое нужно было пройти. – Он берет последний кусочек кекса и шкрябает вилкой по тарелке, собирая остатки подливки. – Или даже полезно было пройти.
– Я понимаю тебя, – говорю я. Что-то мне хотелось сказать ему, какая-то мысль крутится у меня в голове, но я никак не могу связно сформулировать ее. Она с трудом пробивает себе путь.
– И я понял то, что ты доверяешь мне достаточно, чтобы быть самой собой, – говорит он.
Я киваю. Эта истина согревает меня в печали и в радости. В прошлом. И в настоящем.
Когда он собирается уходить, я вручаю ему пару кексов и баночку подливки для Бена. Я наливаю подливку в баночку из-под арахисового масла – в качестве запоздалого извинения за мой детский проступок.
Звонит телефон.
– Твой ублюдок уже родился?
– Привет, Дэвид. Нет, она еще не родилась.
– Когда-нибудь твоя соплячка возненавидит тебя. Она узнает, какая ее мать шлюха. – Я вовсе не удивилась бы, если бы сейчас из телефонной трубки вдруг вырвалась ядовитая струя.
– Дэвид, тебе пора лечиться. – Я отсоединяюсь от моего мужа.
Если бы с моим уходом он потерял обожаемого человека, а не некие должностные обязанности, то я, возможно, чувствовала бы себя виноватой. Девиз Дэвида: «Спокойствие и только спокойствие» разжег встречный огонь, поскольку я более чем спокойно относилась к его орудиям – деньгам и благосостоянию.
Не желая общаться с Дэвидом или выслушивать вопросы типа: «Ты еще не родила?» – я включаю автоответчик. Питер записал мелодию «Преодолей все вершины», которая предшествует записи на пленку человеческой речи.
– Привет, Элизабет, это твоя мать.
Я немного поспорила сама с собой, размышляя, брать ли трубку. Пай-девочка выиграла спор.
– Привет.
– Ты уже выборочно отвечаешь на звонки? Как я вообще могу узнать, слушаешь ты меня или посмеиваешься?
Сверхмощная волна вины обрушивается на меня. Если вина вызовет родовые схватки, то тогда от нее, возможно, будет даже какая-то польза. Но она вызвала только злость. Однако я придержала язык.
– Я включила автоответчик из-за Дэвида.
– Бедняга. Он так много потерял. – Должно быть, она услышала, как я глубоко вдохнула от выплеска адреналина. – И все-таки ему не следует расстраивать тебя.
– Спасибо большое. А то я уже вдруг задумалась, на чьей ты стороне.
Мама угрожает приехать к нам на восток, чтобы помочь мне с ребенком. Все ее подруги обычно сваливались как снег на голову своим детям, чтобы помочь им с новорожденными, и мама неизменно старается выполнять неписаные законы приличия.
– Это очень мило с твоей стороны, но мы уже все уладили. Бен помогает Питеру в киоске, чтобы он мог оставаться со мной и Хлоей.
– Ты по-прежнему забегаешь вперед с этим глупым именем? О-о господи! – стонет она.
– Не приставай к ней с глупыми вопросами, – слышу я приглушенный голос тетушки Энн.
– Твоя тетя только что ударила меня.
Пай-девочка Лиз, которая не любит раскачивать лодку, надеясь, что все будут любить ее, такую милую и покладистую, на сей раз решила все-таки перевернуть эту самую лодку. Может, это решил мой инородный обитатель, но я тоже продолжаю идти по пути зрелости после самого затяжного детства за всю историю человечества. Я осознаю, что думаю о себе в третьем лице, когда иду на конфликт. Подобно Олли Норту или Бобу Доулу, которые постоянно говорили о себе: «этот лейтенант не стал бы» или «Роберт Доул считает». По крайней мере, это не стало национальной традицией. Хотя если бы стало, то у меня появилось бы оправдание.
Моя милая покорность Дэвиду не пробудила в нем любви ко мне. С Питером я вела себя ужасно, но он по-прежнему любит меня. И мама, хотя мы любим друг друга, перешла все возможные границы, критикуя мое поведение. Допустим, она изменилась к лучшему, но до полного исправления ей еще предстоит долгий путь.
– И правильно сделала, умница, тетушка Энн. Ты тоже огорчила меня. Меньше чем за пять минут тебе удалось выплеснуть на меня все, что тебя не устраивает. Ты встала на сторону мужчины, считавшего меня каким-то бездушным довеском. Если хочешь поговорить, то давай говорить о приятном.
Она старательно откашливается и заявляет:
– Давай, поступай как тебе заблагорассудится, но только знай, что этим ты убиваешь меня.
То ли мой инородный обитатель, то ли обретенная решительность подталкивают меня отстаивать права на личную жизнь, и мне это очень нравится. Я учусь активно действовать. Это новый обычай. Обычаи нужно закреплять.
– Мне жаль, что ты недовольна. Мы поговорим снова, когда ты будешь в более подходящем настроении. Я люблю тебя.
Она умудряется сдавленно выдохнуть:
– Я тоже люблю тебя.
Мое самообладание сходит на нет, а мои внутренности судорожно сжимаются. Приступ домовитости закончился. Я предпочитаю посмотреть программу Опры. В ней принимают участие зрелые женщины, отдавшие предпочтение более молодым мужчинам. Теперь, если ей когда-нибудь понадобятся зрелые женщины, предпочитающие более молодых мужчин, переодетых овощами, я смогу предложить свои услуги в качестве гостьи.
По пути в ванную меня настигает приступ второго судорожного сжатия, но воды еще не отошли. Я лишь слегка протекаю.
Вновь звонит телефон и включается автоответчик.
– Привет, Лиз, это Джуди. Я надеюсь, что включенный автоответчик означает, что ты занимаешься чем-то созидательным—к примеру, претерпеваешь родовые муки.
Я хватаю трубку.
– У меня действительно схватки.
Через двадцать минут ее «жук» уже фырчит на нашей подъездной дороге.
– Я подумала, что тебе, возможно, захочется с кем-то поболтать.
– Боли не такие уж сильные, – говорю я. Меня убаюкала боль, сообщив мне: «Это я, твой инородный обитатель. Не будь слишком самоуверенной, мамуля».
Джуди звонит Питеру и доктору. Она отвозит меня в Бригамский родильный дом. Питер уже ждет нас у входа, когда «жук» привозит нас туда.
Питер занимается оформлением документов, пока санитар усаживает меня на каталку. Около лифта на пятом этаже меня встречает медсестра.
– Меня зовут Карен Петрикон.
Вскоре приходит Питер, и она объясняет ему, где и как надо вымыться в преддверии будущего события, а потом показывает мне палату, которая станет моим пристанищем на ближайшие несколько часов. Она не спрашивает, почему он вырядился в маскарадный костюм овоща. Вероятно, видела его в киоске.
Моя палата оборудована кондиционером. Может, в отсутствие рожениц ее используют в качестве холодной мясной кладовки, хотя я не заметила никаких крючков для мясных туш. Я прошу третье одеяло. Карен хорошенько укрывает меня. В дверях появляется Питер, он восхитительно смотрится в зеленом больничном халате. Он восхитителен в любых нарядах, ему к лицу медицинская униформа и костюм горошка, и даже наряд, подаренный ему самой матушкой природой.
Меня поместили в одноместную палату, но из глубины коридора сюда доносятся женские крики.
– Это не слишком-то доброе предзнаменование, – говорю я.
В углу палаты стоит что-то вроде кресла, обшитого фирменной искусственной кожей из зеленого винила. Питер напоминает мне старую шутку о том, что искусственные виниловые изыски опасны для естества. Я издаю стон. Он думает, что это от боли, а не от критического мнения по поводу его юмора.
Напротив моей кровати маячит телевизор. Стрелки часов, стоящих рядом с этим ящиком, сообщают мне, что сейчас уже восемь часов вечера.
Мой врач – венгр с огромными черными глазами и ресницами, словно приобретенными в косметическом магазине. Доктор Ласло осматривает меня, выясняя, не нужно ли отдать распоряжения относительно проведения процедур очищения организма и бритья.
– Спасибо, что попали на мой рабочий день. Доверьтесь медсестре и делайте все, что она скажет. – Он заглядывает под одеяла, впуская холодный воздух. Мой половой орган представляет для всех присутствующих огромный интерес. – Ваша малышка должна появиться около полуночи.
Он соврал. Наступившая полночь растянулась до часу, двух, трех и четырех часов утра. Питер дремлет в кресле. Оттенок его зеленого халата отличается от зелени винилового покрытия.
Мне удается подремать в перерывах между схватками. Одна из них оказывается мучительной. Я кричу. Ошибка. Большая, большая, большущая ошибка. От крика мне стало еще больнее. Просыпается Питер. Он выключает телевизор. Все равно я уже потеряла интерес к этим обучающим наглядным примерам. Он старается успокоить меня.
Входит Карен.
– Вы уже почти готовы к родам, – говорит она.
Я не говорю ей, что была готова уже много недель назад. Мы с моим инородным обитателем готовы расстаться. Как я буду воспринимать будущие расставания с ней? Ведь буду же я уходить на работу. А потом она будет уходить в школу? Потом закончит колледж? Буду ли я плакать, когда она пойдет к алтарю? О боже, я еще даже в глаза ее не видела, а уже выдала замуж.
Я рассказываю Питеру о моих размышлениях, и он сжимает мою руку. Я плачу от очередного приступа боли.
Он говорит: «Прости, милая», – ошибочно думая, что слишком больно сжал мне руку.
Подойдя сзади к моей кровати, Карен вывозит меня из палаты и доставляет в специальную родильную палату, расположенную дальше по коридору. Питер идет рядом со мной, не отставая ни на шаг.
Передо мной открываются двери. Лишь глаза выделяются из общей массы зеленых халатов, масок и шапочек. Стены в палате тоже зеленые. Как и потолок. Похоже, я попала в какой-то зеленый ночной кошмар. Я узнаю ресницы моего врача.
Мучительные схватки следуют одна за другой.
– Я хочу обезболивание, – говорю я.
Меня подвозят к лежанке, на которой должна будет родиться моя дочь. Чьи-то руки поднимают и, слегка раскачав, перекладывают меня на это ложе, подобно тому, как двое ребят бросают третьего в воду. Кто-то надевает мне носки. Мне поднимают ноги.
– Нет времени, Лиз, – говорит доктор Ласло. – Уже пошла головка. – Он направляет зеркало прямо на мою вагину. – Видишь! – Малоприятное зрелище. Головка Хлои, темная и мокрая, показалась между моих ног.
– Тужься! – говорит Ласло.
– Уж лучше вынимайте ее, – советую я ему.
– Она что, всегда так командует? – спрашивает он Питера.
– Почти, – говорит Питер.
Хлоя обретает свободу. И молчит. Ее молчание, кажется, длится вечность. Но вот она мяукнула. Слезы льются по щекам Питера. И по моим тоже.
Доктор поднимает ее для нашего обозрения. Кошмар! Неужели она уродина, с вытянутой головой и толстыми щеками. Нет, все отлично! Она все-таки очаровательна. Ее кладут мне на живот, еще не обрезав пуповину, а потом вновь забирают.
– Через пару минут, Лиз, ты получишь назад свою дочь, – говорит доктор Ласло.
– Выглядит хорошо, – говорит этот педиатр из угла палаты. – У нас родился очередной здоровенький ребенок. – Кроме обычных анализов, он собирается сделать анализ ДНК для установления отцовства.
Хлоя уже вовсю кричит. Мой бывший инородный обитатель. Мне приносят ее, завернутую на индейский манер в розовую фланелевую пеленку. Ее запястье охватывает розовый браслетик, на каждой бусине которого выгравировано по букве моей девичьей фамилии – Эндрюс, своеобразный общественный комментарий к моему семейному статусу.
Мой горошек. Он берет ее ручку.
– Привет, малышка, – говорит он.
Глава 16
Жизнь входит в обычное русло. Не прошло и недели, а я уже не могла представить себе, как жила раньше без Хлои. Ей можно присвоить статус тех замечательных младенцев, которые хорошо едят и хорошо спят. Она прекрасный ребенок, за исключением того получаса в день, когда ее ничто не радует и она безостановочно ревет.
По ночам, когда Питер дома, ее кормежкой занимается он, говоря, что дает мне возможность не вставать с кровати. Но я-то понимаю, что это просто очередной предлог, чтобы подержать ее на руках. Он проявлял к ней такую же привязанность и до того, как мы получили результаты анализов, подтвердившие его отцовство. У Дэвида редкая группа крови. «Красный Крест» дважды обращался к нему с просьбой сдать кровь для крайне нуждавшихся в переливании крови пациентов с такой же группой. Один из них жил в Канзасе, а другой – в Вайоминге. Так что нам не пришлось даже ждать анализа ДНК.
Должна признать, что на самом деле моя дочь не слишком-то симпатичная. Ее щечки стали еще более пухлыми, а все темные волосики повыпадали. Лысина никогда не портила внешность Чарльза Блейкли или Кевина Эвбенкса.
Не считая болезненного заживания швов, я вновь стала нормальным человеком – хотя и потеряла былой вес. Джуди, Тина и все мои друзья приходят посмотреть на ребенка. К данной ситуации подходят слова Джона Кеннеди, однажды заявившего: «Я – мужчина, сопровождавший в Париж Жаклин Кеннеди». Вот и я – женщина, доставившая Хлою в этот мир. Но для меня их слова о том, какая она прелестная и очаровательная малышка, звучат упоительной музыкой, даже если они сильно преувеличивают ее достоинства.
Питер, который много лет не разговаривал со своими родителями – хотя время от времени он пишет матери на адрес соседей, – решается позвонить и сообщить им о Хлое. Он никогда особенно не распространялся о своих родителях. Его отец вешает трубку, едва услышав: «Это Питер». Питер смотрит на отключившийся телефон. Он уходит из дома, не взглянув на меня.
Во время его отсутствия звонит телефон. Женский голос говорит:
– Мне крайне неловко тревожить вас. Я мать Питера. А вы Элизабет?
Я отвечаю, что да.
– Но откуда вы знаете мое имя?
– Я видела вас в «Горячей линии». У вас уже родился ребенок?
– На прошлой неделе. Девочка. Мы назвали ее Хлоей.
Мать Питера глубоко вздыхает.
– Я догадалась, что это звонил Питер, он хотел сообщить нам… Мне просто не верится. Я стала бабушкой.
Мы разговариваем о малышах. Она рассказывает мне, каким упрямым был Питер.
– Он вечно спорил с отцом, а тот еще больший упрямец. Он не смог принять нашего сына таким, какой он есть, – говорит она. – Я всю жизнь жила между двух огней.
– Давно вы не разговаривали с Питером?
– Ужасно давно. Мне хочется, чтобы мой сын вернулся. Вместе с его семьей. Но его отец – слишком гордый упрямец.
Далее следует пауза, потому что я совершенно не знаю, что сказать. При всех моих ссорах с сестрой и матерью я даже не представляю, что могла бы годами не общаться с ними.
– Я даже не уверена, помнит ли кто-то из них, из-за чего они поссорились последний раз. Питер просто развернулся и ушел, – продолжает она.
Такая неумолимость вроде бы совсем не в характере того Питера, которого я знаю. Я подозреваю, конечно, что терпение его не безгранично, но ко мне он относится с почти ангельским терпением. Интересно, какой мой поступок мог бы вынудить его бросить меня. Но эти мысли не поколебали моей уверенности в его любви.
– Может, вы хотите приехать посмотреть на малышку? Мы будем рады видеть вас.
– Я не могу.
– Тогда мы можем отправить вам фотографии по электронной почте.
– К сожалению, у меня технофобия.
Я слышу печальные нотки в ее голосе. Я обещаю послать фотографии обычной почтой.
Питер возвращается домой часа через три, и мы обсуждаем звонок его матери. В основном мы говорим о том, что нам не хочется повторять с Хлоей тех ошибок, которые допустили с нами наши родители. Вероятно, все родители в свое время говорили примерно то же самое. Я представляю, как Каин жаловался своей жене на то, что родители не обращали на него внимания, но обожали Авеля.
Впервые я могу представить, что моя мать испытывала ко мне такие же чувства, какие я испытываю к Хлое – хотя это очень странное ощущение.
В выходные, через неделю, мы одалживаем у Бена видеокамеру, чтобы снять малышку. Мы записываем две кассеты: одну – для матери Питера, а вторую – для моей матери и тетушки Энн. Моя мать звонит нам, получив посылку. На сей раз она не говорит ни единого плохого слова.
– Может, вы с тетей Энн приедете навестить нас осенью? – спрашиваю я. Я серьезно обдумала это приглашение.
– Лиз пригласила нас, Энн, – слышу я, как мать говорит в сторону.
– Мы закажем билеты, – просачивается тетушкин голос.
– Давайте встретимся в День благодарения, – говорит мать.
– Отличная идея, – говорю я. И у меня действительно такое мнение.
Август плавно сменяется сентябрем. Впервые, с четырехлетнего возраста, я не готовлюсь к новому учебному году. Так странно в преддверии сентября не запасаться новыми ручками и тетрадками, не доставать теплые одежды. Январь никогда не воспринимался мной как начало года, он был просто продолжением года, начавшегося в сентябре.
Когда почтальон приносит заказное письмо, мы с Джуди сидим у меня на кухне. Она забежала ко мне в свой обеденный перерыв, чтобы подкрепиться салатом с лососем и полюбоваться на малышку. Найдя меня за нарезанием сельдерея, она берет это занятие на себя, когда я иду открывать почтальону. В послании от Совета правления Фенвея сообщается, что заседание по поводу обсуждения моего дела назначено на первое октября.
Кэрол потребовала его уже давно, через неделю после моего увольнения. Может, они наконец образумились в связи с тем, что на прошлой неделе она подала иск в суд.
Джуди накрывает на стол, а я мою руки, чтобы избавиться от рыбного запаха.
Звонит телефон. Я спокойно продолжаю вытирать руки, поскольку привыкла не брать трубку до третьего звонка, когда с включившегося автоответчика поступает сообщение о личности звонящего. В честь Хлои у нас теперь записана «Сверкай, сверкай, звездочка». Дождавшись окончания мелодии, я могу приступать к разговору.
– Привет, Лиз. Это Кэрол. Я послала им вторую повестку, затребовав все твои рабочие документы и отзывы. – Три недели назад она велела мне отправить заказное письмо с просьбой предоставить копии моих документов. Разумеется, они ничего не прислали. – Наконец дело сдвинулось с мертвой точки, – говорит она перед тем, как попрощаться.
– И все-таки я рада, что мы попытались для начала обойтись без судебных разборок, – говорю я Джуди, которая заправляет салат майонезом.
– С большинством людей довольно приятно иметь дело, но только не с членами этой управленческой стаи. Порой приходится надевать волчью шкуру, чтобы тебя не сожрали.
– Но такая защитная маскировка еще не делает меня хищницей, – замечаю я.
– Безусловно. Но разве ты не вправе, отстаивая свои интересы, куснуть кое-кого? – Она берет ложку и пробует салат. – Надо добавить еще немного карри.
Это письмо является первым важным событием после рождения Хлои. Все последнее время важными событиями были улыбки моей дочери, а не дела, связанные с моей карьерой или разводом. Мне даже не верится, что я так привязалась к ней.
Джуди нарезает лимон для приготовления нашего послеобеденного чая со льдом, а я купаю Хлою в кухонной раковине. Она смешно помахивает своими ручонками. Первое время она с подозрением относилась к таким купаниям, но теперь полюбила их. Я заворачиваю ее в полотенце с капюшоном и отношу на второй этаж.
Мы не стали приобретать кучу специальных детских вещей, купили только детскую кроватку и складной стульчик, чтобы я могла присесть с ней в любом месте. Однако я начинаю понимать преимущества одежного стола. Интересно, делают ли еще такие комплекты столов с ванночками? Мама долго хранила его на чердаке; поверхность столика была обтянута материей, и в середине пришиты завязки для фиксации положения ребенка. На обратной стороне этого холста были карманы для всякой всячины, и в них можно было воткнуть булавки. Может, он все еще на чердаке. Надо будет спросить Джанис, когда я увижу ее на следующей неделе.
Пока я одеваю ребенка, Джуди отвечает на очередной телефонный звонок. Она кричит мне наверх:
– Это опять Кэрол. Возьми трубку, а я закончу с ребенком.
Она перехватывает у меня застегивающийся подгузник. Мы не пользуемся бумажными, но трудно найти место, где продаются матерчатые подгузники.
– Мне прислали отзывы, – сообщает Кэрол. Она крайне взволнована. – Точно такие же, какие выкрала Тина. Судебный курьер сказал, что они консультировались с адвокатом, прежде чем выдать их, поэтому я уверена, что больше у них ничего нет.
– А как выглядят мои остальные документы? – интересуюсь я.
– Я перешлю тебе копии, но в них столько твоих заслуг, что тебе следовало бы повысить жалованье, а не грозить увольнением, – говорит она. – Просмотри их внимательно. Теперь об этих трех отрицательных отзывах, с ними нам нужно разобраться.
– Каким образом? – спрашиваю я.
– У тебя случайно нет каких-нибудь старых работ, написанных рукой Мэри? Я хочу отдать их на сличение графологам.
Я думаю.
– Не знаю, вполне вероятно, что я все выбросила.
– А что, если просто позвонить и спросить ее? – предлагает Кэрол. – Она ведь должна уже вернуться домой, правда?
Мы рассказали ей о проблемах Мэри и о том, как мы помогли ей. Сведения, сообщаемые адвокату клиентом, считаются секретными, поэтому я не чувствовала себя виноватой, раскрыв тайну личной жизни Мэри. Хотя мне очень хотелось дать ей по шее, но победило хорошее воспитание.
– Я слишком зла на нее, – говорю я.
– Ладно, я подумаю, как лучше разобраться с этим. Буду держать тебя в курсе, – говорит Кэрол.
Джуди спустилась вниз с ребенком на руках и сидит, слушая наш разговор. Когда я кладу трубку, она говорит:
– Чем больше я думаю об этом, тем более бессмысленным мне все это кажется. Мэри обожает тебя. Это какая-то подделка.
Во время нашего разговора я наливаю в рожок молочную смесь и передаю его Джуди, чтобы она покормила малышку. Хлоя засыпает с бутылочкой во рту. Иногда она рефлекторно делает пару посасываний. Молочная смесь слегка пузырится по краю соски.
Вдруг я вспоминаю о благодарственном письме, которое Мэри написала мне на первом курсе. Я иду к коробкам с моими рабочими материалами, которые еще так и не удосужилась распаковать. Примерно на середине коробки в пачке бумаг я нахожу это письмо.
– Ты сможешь приглядеть за малышкой, пока я отвезу Кэрол письмо?
Джуди соглашается.
Кэрол отзванивается через три дня.
– Плохие новости, графологи говорят, что почерки несомненно идентичны.
– Вот черт, – говорю я.
– Есть еще кое-что. Я позвонила ей и попросила ее прийти на заседание, но она категорически отказалась. Бросила трубку. Мы можем заставить ее дать показания в суде, поскольку она свидетель противной стороны, но не можем заставить явиться на заседание Совета.
– Ее показания могут испортить все дело, – говорю я, думая: почему, почему, почему?
– Вот именно. Даже при наличии двух отрицательных отзывов и одной подделки они могут отговориться тем, что, мол, это была шутка студенток, а они просто не проверили ее.
– Мне надо время, чтобы переварить новые сведения. У меня Джуди, она передает тебе привет.
Джуди забегает почти каждый день. Якобы пообедать. Но, по-моему, чтобы повозиться с Хлоей. Мы устраиваемся на кухне, новом центре моей вселенной.
– Что-то тут нечисто. Ведь Мэри понимает, что ты много сделала, чтобы спасти ее, но почему же, ради всего святого, ей понадобилось строчить на тебя кляузу? – спрашивает Джуди.
Я ставлю воду для чая. Обида угнетающе действует на мои умственные способности.
– Да в чем, собственно, проблема-то? Может, наша борьба не стоит свеч. Может, мне лучше подыскать другую работу.
– И позволить этим негодяям беспрепятственно увольнять людей? – Джуди, как капитан болельщиков, стремится укрепить мое мужество. Дай мне «Л»! Дай мне «И»! Дай мне «3»! Что получится? Перепуганная крошка – Лиз!
Мне необходимо самостоятельно осмыслить последние несколько месяцев в отношении моей работы. У меня нет проблем в моей личной жизни. Она вполне устроена. Теперь надо привести в порядок карьерную часть.
Спрыгнув со стула, Джуди набирает номер Тины.
– Ничего, поднимай свою задницу и приезжай к Лиз… Меня не волнует, что это твой единственный выходной.
Тина подрабатывала на Копли-сквер в фирме «Au Bon Pain». Она выдохлась, отработав восемь часов на ногах сразу после двухчасовой уборки.
Тина приступит к преподавательской работе на следующей неделе, в качестве ассистента в Симмонсовском колледже. Она очень удачно выпуталась из этой сложной ситуации. Я потрясена ее способностями. Большинство наших уволенных сотрудников до сих пор ищут работу.
Тина копается около получаса. Она появляется у нас в обрезанных джинсах.
