Текст книги "Баллада о трубе и облаке"

Автор книги: Цирил Космач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– Чего ж тут писать? – протянул старик. – Трое ребят пришли домой к матери, их окружили, вместе с матерью они и сгорели в доме. Это страшно, какая же это история?

– А что ж такое, по-вашему, история?

– Истории есть… истории… В историях должны великие дела происходить!

Петер Майцен опустил мальчика на землю. Янкец взял его за руку, повел в погребок и сунул в руки стакан.

– Папа потом всегда вино пьет, – объяснил он. – А вы тоже запыхались.

– Пейте, пейте, пожалуйста!.. Кислое оно, да что поделаешь! – воскликнул старик.

Женщина посадила Янкеца на приступку и поставила ему на колени тарелку с яичницей.

– А папа ел яичницу тоже? – спросил он.

– Тоже, тоже, – кивнула она и погладила его по голове. – Ешь, пожалуйста! – Отвернувшись, она вытерла передником глаза и подошла к Петеру Майцену. – Пишете сейчас новую историю?

– Пишу… медленно…

– Знаете, когда я служила в городе, я много читала. А сейчас давно не читаю. Некогда. Да и что читать! Если красиво написано, значит, неправда, а про плохое читать… не хочется! И потом, книги все-таки для молодых. Молодой человек все подряд читает – и хорошее, и плохое, – для него все живое. А когда человек станет старше… Эх, чего там, у каждого своя собственная история, зачем нам еще печатные читать!..

– У каждого… – согласился Петер Майцен.

– Конечно. Можно даже, наверно, сказать, что человек для того на свете и живет, чтоб свою историю пережить.

– Эх, что поделаешь… – вздохнул старик. – Ты поторопись. Поторопись, чтоб он теперь один дома не оставался.

Женщина взяла бочонок, подошла к бочке и постучала по ней.

– К концу идет, к концу! – заметила она. – А могильщиков всегда жажда томит.

– Сколько нальется, столько и выльется… – вздохнул старый Блажич и ладонью вытер лоб.

Женщина нацедила вина и взяла корзинку.

– Вот так. Теперь я пошла.

– Я тоже домой пойду, – заявил Янкец.

– Да зачем тебе домой? – ласково спросила тетка, гладя его по волосам.

– И мне пора, – сказал Петер Майцен, вставая.

– Куда вам спешить! – воскликнул старик и взял его за руку. – Оставайтесь!.. Янкец, скажи господину, пусть останется.

– Оставайтесь, – равнодушно сказал ребенок.

– Оставайтесь! – поддержала женщина. – Не оставляйте их одних.

Она исчезла, и вместе с нею исчезли слова. Воцарилось молчание, и в помещении, которое казалось все более и более тесным, почти ощутимо утверждалась печаль. Янкец неподвижно сидел на пороге, старый Блажич смотрел куда-то прямо перед собой, и опять слышалась его песенка:

 
Лихая смерть придет,
мой погребок запрет…
 

«Надо бы что-нибудь сказать, – мучительно думал Петер Майцен. – А что скажешь? Что?» Нужные слова не приходили, вместо них появилось хорошо знакомое чувство собственной немощи и бессилия. Он смотрел на Блажича, на Янкеца и удрученно думал, что сейчас сам он слабее старика и даже ребенка.

Он полез в карман за сигаретами и спичками.

«Единственное, что я умею делать в таких случаях!» – сказал он себе с горьким презрением и изо всех сил чиркнул спичкой по коробку.

Старик, вздрогнув, посмотрел на него. Какую-то долю секунды он, казалось, не узнавал его, но тут же пришел в себя и, грустно улыбнувшись, наполнил ему стакан.

– Пейте!.. Пейте!.. Что поделаешь!..

Петер Майцен принял стакан и выпил его почти залпом. Подержал стакан в руке, заглянул внутрь, словно в тонком слое розоватого осадка хотел найти слова бодрости и утешения.

– Да, каждому надо жить, – беззвучно произнес старик. – Каждому надо жить. Каждому!.. И каждому придется умереть. Каждому!.. Что поделаешь, так уж это:

 
Лихая смерть придет,
мой погребок запрет…
 

«И чего я не ушел вместе с теткой!» – сказал себе Петер Майцен, но тут же подумал, что уходить некрасиво, некрасиво даже думать об этом. «Но тогда что же мне тут делать? Что сказать старику и мальчику?.. Может, не так уж все страшно. Если б я ушел с теткой, она мне рассказала бы, что, собственно, происходит с молодым Блажичем… И мы встретили бы девушку. Ведь дорога почти наверняка ведет мимо омута. И уж тут пришлось бы ей заговорить. А если кроется здесь какая-то тайна, тетка рассказала бы мне о ней… Да какая может быть тайна? Но даже если она есть, зачем мне всюду совать свай нос? Разве не хватит мне сегодня тайн? И разве мало у меня забот с Темникаром? Достаточно! Он перерос меня, к теперь я его боюсь».

Старый Блажич с шумом вогнал затычку. И Петер Майцен вздрогнул, словно этот удар подтвердил его мысли.

Старик выглянул из тьмы, неторопливо уселся на своей табуретке и наполнил стакан.

– Пейте!

– Довольно уже, будет!

– Или уходить хотите? Конечно, если ждет работа, если спешите…

– Нет, нет, я не спешу! – прервал его Петер Майцен, сам удивившись своим словам.

Он посмотрел на старика, но тому словно не было дела до него. Он осушил стакан, поставил его и снова наполнил. Потом вздохнул, медленно поднялся, подошел к Янкецу и погладил его по голове.

«Нет, ей-богу, я здесь лишний. Пойду!» – твердо решил Петер Майцен, но не мог заставить себя двинуться с места.

– Дедушка, поиграйте! – попросил мальчик, протягивая деду трубу.

– Сейчас? – спросил старик и опять погладил его по голове.

– Ведь у вас же перевелся дух?

– Перевелся, – кивнул старик и взял трубу. – А как окошко? Закрыто еще?

– Закрыто.

– Закрыто. Конечно, закрыто, – покорно произнес старик. – Ведь тетка еще не вернулась домой.

– Нет еще. Она с теткой Змагой разговаривает, – спокойно ответил Янкец, показывая рукой на долину.

– Сирота, – вздохнул старик, направляясь к своей табуретке.

– Тетя не сирота! – возразил мальчуган. – Ведь у взрослых не бывает пап и мам, только дети бывают сиротами. Я стану сиротой, когда мой папа умрет.

– Нет, нет! – заторопился дед, опять подходя к нему. – Я говорю: тетя Змага сирота.

– Змага? Да ведь она взрослая! – не соглашался ребенок.

– Взрослая? Конечно, взрослая. Но и взрослые бывают сироты. Некоторые всю жизнь остаются сиротами.

– А я не буду сиротой, когда стану взрослым! – решительно сказал Янкец.

– Конечно, ты не будешь! – согласился дед.

– Я буду парнем, когда стану большим.

– Конечно, будешь парнем. Большим парнем. Парнем что надо!

– А когда будет война, я не пойду в партизаны, – серьезно сказал мальчик.

– О… о… о! – протянул старик. – Ведь ты всегда говорил, что станешь партизаном.

– Я бы стал, – неторопливо рассуждал мальчик, – да только не буду, чтоб мои дети не были сиротами.

– Ох! – всхлипнул старик и покачал головой. – Куда ж ты денешься, сынок? Ведь сейчас такие войны, от них не скроешься. Они всюду настигнут, повсюду, домой к тебе придут.

Янкец молчал, не сводя с деда широко открытых глаз.

– Что поделаешь! – вздохнул старик. – Видишь, лучше бы вовсе не иметь детей.

Янкец проглотил слюну и ошарашенно спросил:

– Но ведь дети всегда есть. Или нет?

– Конечно, есть. И всегда будут, – подтвердил старик. – Дети всегда будут, слава богу! Только войны больше не должно быть.

Мальчик удивленно смотрел на него, и взгляд его был полон недоверия.

– Дедушка, поиграйте! – снова попросил он.

Старик покачнулся.

– Сейчас, – кивнул он и положил руку на голову ребенка. – Конечно, поиграю, – повторил он, и его большие, окостеневшие от работы пальцы скользнули по волосам внука.

– Ну, давайте!.. – Мальчик неторопливо поднял руки.

Старый Блажич медленно отошел к прессу и с затаенным вздохом опустился на свою табуретку. Осмотрел трубу, словно впервые держал ее в руках. Вытер ладонью мундштук и смочил языком толстые фиолетовые губы. Набрал в грудь воздуха и поднял трубу. Но не издал ни звука. Нагнулся к Петеру Майцену и, понизив голос, повторил:

– Не сердитесь, сударь. Ребенок есть ребенок!

– Конечно, конечно! – с готовностью ответил Петер Майцен. И опять кровь бросилась ему в лицо от поспешности и даже неуместности своего ответа. «И что это сегодня со мной? – спрашивал он себя с досадой. – Почему я не могу по-хорошему поговорить со стариком? Почему не могу найти ни одного бодрого слова для ребенка? Неужели я совершенно впал в отчаяние?»

Старик выпрямился, оперся затылком о трухлявый столбик ветхого пресса, зажмурил глаза, задержал дыхание… труба запела.

Петер Майцен, как завороженный, не сводил глаз со старой трубы, трепетавшей от своей сдерживаемой силы в старческих руках и причудливо мерцавшей в полутьме погреба. Звуки ее ударялись в стены, отражались от них, сталкивались, ломались и умирали, растерзанные, а новые волны звуков безжалостно придавливали эхо к земляному полу.

«Это смерть! – содрогнулся он. – Нет, случайное совпадение, – пытался он успокоить себя. – Но если это даже чистое совпадение, то весьма странно, что трубу я услышал именно тогда, когда вдохновение пропало и меня впервые охватили сомнения и отчаяние. Звуки обрушились на меня и настолько выбили из колеи, что пришлось уйти из дому. Труба звала меня. Почему? Потому что Чернилогар не хотел слышать ее зова. Конечно, из-за Чернилогара я и пошел в Тихий дол. Иначе не пошел бы! А теперь что есть, то есть. Вначале все было хорошо. И не без пользы для моей работы: труба переместилась к Темникару; и я даже радовался этому. Но Темникар – вымысел, а здесь – правда, жизнь. Нет, тут не история, как сказал бы старый Блажич. Для него все, до чего он дожил и что ему довелось пережить, реальный ужас, а не вымышленная история. Может быть, и о Темникаре он сказал бы, что это реальный ужас, а не вымышленная история. Господи, а может, это и впрямь не вымысел? Разве ужасы, которые творятся человеком якобы во имя человека и вполне ощутимы для него, не могут быть предметом вымысла? Или человек и человечество воистину начали творить такое, что уже никакому перу не под силу? Неужто и Темникар переступил ту грань? Если так, значит, он поспешил на зов той же трубы, которая и меня вытащила из дому, чтобы показать мне никогда прежде не виданные ужасы».

Труба смолкла. Последние звуки отразились от стен и постепенно растворились в тишине.

Петер Майцен снова видел перед собой старика и мальчика. И снова его кольнула мысль о том, что он все время соединяет горькую реальность с горьким миром своей фантазии и собственной горечью.

Старик вытер лоб тыльной стороной ладони.

– Уже три раза? – спросил Янкец.

– Три, – задыхаясь ответил дед и потянулся за стаканом.

Мальчик осторожно взял трубу из рук старика.

– А теперь расскажите сказку.

– Сказку? – прохрипел дед, опустошая стакан. – Да, конечно.

– А какую, знаете?

– Нет еще, – качнул головой старик и поднял руку ко лбу. – Может быть, господин расскажет сказку?

– Да я ни одной сказки не знаю, – растерялся Петер Майцен. – Ни одной.

– Совсем ни одной? – удивился мальчик, и в глазах его появились сомнение и жалость.

– Ни единой, – пробормотал Петер Майцен и стал зажигать сигарету.

– Видишь ли, Янкец, господин пишет истории, – сказал старик. – А истории – не для детей. Для детей сказки.

– И вы теперь расскажете сказку?

– Расскажу, конечно, расскажу, – согласился дед. – Только потерпи немного, пока дух переведу и вспомню какую-нибудь.

Янкец вернулся к двери, сел на порог и аккуратно положил трубу на колени.

Старый Блажич выпил и наполнил стакан Петеру Майцену.

– Пейте! Пейте! – сказал он и, опершись спиной о трухлявый столбик пресса, закрыл глаза.

«Чего я сижу здесь? – сказал себе Петер Майцен, а рука его сама собой потянулась к стакану. – Почему не ухожу? Чего еще жду? Неужели я в самом деле чего-то жду?.. А чего? Сказки? Или смерти?»

– Дедушка! – взмолился Янкец. – Расскажите еще раз сказку о пастушке и яворе.

Петер Майцен насторожился.

– О пастушке и яворе? – пробормотал Блажич, не открывая глаз. – А она не слишком грустная?

– Грустная, зато красивая.

– Ну ладно. Только подожди, я немножко передохну. А ты пока посмотри, закрыто ли окошко.

«О пастушке и яворе? – задумался Петер Майцен. – Я такой сказки не знаю… Может, это сказка о Яворке? Может, старый Блажич тоже видел, как девушка обнимает явор? И может, он знает – почему, если выдумал сказку об этом яворе?.. Ах нет! Это невозможно. Опять совпадение… Но до чего же удивительное совпадение. Пастушка и явор. Грустная, зато красивая сказка?.. Дождусь-ка ее, этой сказки. Ведь все равно придется повременить, пока старик проснется».

Он прислонился к стене. Перед его глазами была как бы картина в черной раме, прекрасная и совершенно отчетливая. На высоком пороге, точно на деревянном коне, сидел Янкец. На коленях у него поблескивала труба, и волосы его в прозрачном воздухе казались золотыми. Мальчик словно был нарисован на фоне пейзажа, пейзажа плоского, лишенного перспективы, как на картинах художников-примитивистов или на детских рисунках. Справа петлей бежала дорога, слева на голом склоне высился дуб. Над головой мальчика во всю длину картины перекинулась широкая розовато-белая дуга – поле цветущей гречихи. Выше ее простиралась поляна, на ней – деревья и среди них дом под красной крышей. В закрытом окне чердака стояли солнечные блики. А надо всем синее небо, и на небе белое облако.

– Облако! – шепнул Петер Майцен, обрадовавшись как ребенок. – Облако! Я совсем о нем забыл. А оно вернулось. Вот хорошо-то: выдумаешь какое-нибудь знамение и сам в него поверишь.

Он посмотрел на мальчика и на старика, словно облако им тоже должно принести избавление.

«Но ведь это мое облако! Оно таит в себе надежду, что я все-таки закончу повесть о Темникаре. И это его облако тоже. Ведь Темникар еще жив. Далеко внизу, под своим облаком, он поспешает в свой последний бой…»

Взгляд Петера Майцена скользнул мимо дома и остановился нё поле цветущей гречихи, спокойной и розовой, как снег, освещенный вечерним солнцем. Он смотрел и смотрел, но так и не уловил того мгновения, когда гречиха и впрямь превратилась в снег и вокруг уже стояла зима.

А посередине заснеженного поля стоял человек – Темникар.

Темникар стоял над осыпью перед Робами. Стоял над крутой белой осыпью, недвижно, как черная статуя, как нечто извечное и вместе с тем рожденное сегодня, как нечто неодушевленное и в то же время до ужаса живое, как может быть живым человек, который знает, что волею судьбы через несколько часов будет мертв. Его резко расчерченное морщинами лицо было серым, как камень, и, как камень, неподвижным. Лишь во впадинах глаз пылали жаркие огоньки: в них отражались Брезы, отражался снежный, сверкающий на солнце купол горы.

Он решительно тряхнул головой и зажмурился, а открыв глаза, снова перевел взгляд с ровных заснеженных покосов в долину, где по тому берегу реки проходила граница света и тени.

– Скоро час! – твердо произнес Темникар. – Хорошо я шел. И теперь, можно сказать, достиг цели. Выйти на тропу – и я на месте.

Он запыхался, по спине струйками стекал пот. Хотел было хлебнуть из баклажки, но раздумал. «Нет! Надо идти, чтоб кроты чертовы меня не обогнали!»

Он повернул влево, думая по осыпи добраться до тропы, которая пересекала скалы и вела к Чаревой пещере. Хватался за камни, за стебли сухой травы, за кусты, за корни. Его жесткие ладони были разбиты и ободраны в кровь, но так затвердели от холода, что боли он не чувствовал. Да и мысли его были слишком далеки от этого. Одна мысль сверлила мозг: как бы Мартин со своими подручными не опередил его. Она подстегивала, как бич. Давно уже не испытывал он такой легкости, такого прилива сил.

«Вы хорошо несете меня, старые кости, хорошо! Вот так бы и дальше, и мы их обставим!» – подбадривал он себя.

Он был уже недалеко от тропы и вдруг замер.

«Нет, с этой стороны нельзя, отсюда Мартин поведет своих кротов. Они увидят мои следы, и все будет напрасно».

Вернувшись обратно по собственному следу, он стал размышлять, откуда лучше подобраться к тропе.

«По скалам! – вдруг озарило его. – По скалам, как, бывало, я взбирался к пещере, когда был пастухом».

Ему и в голову не приходило, что четырнадцатилетний подросток не чета семидесятилетнему старику. Ни на секунду не усомнился он в том, что сможет взобраться. Нашел место, где взбирался когда-то, и начал подъем. И дело пошло. Вскоре он уже достиг первого уступа и присел отдохнуть. Уступ был узким, вроде бы даже стал чуть уже, чем в годы его юности, и в памяти вдруг ожили былые страхи:

«А что, если свалишься?»

«Если б свалился, тебя бы давно не было! – ответил он самому себе и теснее прижался к скале. – Теперь падать нельзя. Ни в коем случае! Упаду – погибну не только я, погибнут все, кто в пещере. Ну-ка, иди!»

Собрав всю силу в руках, он подтянулся, на втором уступе снова передохнул. Он еще дважды отдыхал и вскоре благополучно достиг тропы.

– Добрался! – вслух произнес он и сел в снег. Достал баклажку и сделал два больших глотка. Вытер усы, огляделся.

«А теперь? – хмуро вопросил он себя. – Где мне их ждать? И как сделать, чтоб они первыми не уложили меня? Ведь их пятеро!»

«Юстин Гачник тоже был один, а управился с девятью!» – последовал ответ; он вспомнил о знаменитом контрабандисте, голыми руками справившемся с девятью стражниками на границе: подстерег их на узкой тропе возле Великой главы и одного за другим отправил к ее подножию. Трое разбились насмерть, и остальным досталось как следует. Этот геройский подвиг, случившийся за несколько лет до войны, так воодушевил сейчас Темникара, что он несколько раз осмотрел край тропы, вновь переживая геройскую схватку Юстина.

– Я тоже так сделаю, – решил он. – Подожду их у Великой главы. Там можно укрыться. Они меня не увидят и не услышат. Пойдут они гуськом, пойдут медленно, по скалам, потому что тропа узкая и внизу пропасть. А кому не по себе станет, тот поползет на всех четырех. Поползет, как коварный зверь, и я… ударю по зверью, не по человеку!

Эта мысль придала ему новые силы.

– Ударю по зверью, не по человеку! – твердо сказал он, вставая.

Оставалось поскорее добраться до большой скалы, действительно напоминавшей огромную голову. Темникар шагал уверенно, то и дело повторяя:

– По зверью ударю, не по человеку!..

Он выбрал подходящее местечко за скалой. Утоптал снег вокруг, чтоб ничто не мешало двигаться. Прислонился к скале. Потянулся к баклажке и выпил. Откашлялся и задумался.

– Пожалуй, хлебну еще, потом не придется… – проворчал он. Вытер усы, подвесил было баклажку к поясу, но передумал. – Дьявол искушать станет! – И поставил ее в снег рядом с собою.

Сунул руки в карманы и стал смотреть на освещенные Брезы.

«До пяти солнце еще высоко будет… К тему времени со всем будет покончено…»

Поглядел в долину. Граница света и тени была уже за рекой.

«Половина третьего… – Он угрюмо вглядывался в даль. – Где же они, кроты чертовы, пора доползти бы!»

Прислушался.

Тишина. Глухая тишина. И такая напряженная, что он невольно сунул руку в карман и нащупал револьвер. Потом не спеша взял топор и по привычке пальцем провел по лезвию. И тут вдруг показалось, будто кто-то стоит за спиной, наблюдает за ним; не враг, а кто-то хорошо знакомый, свой. Он оглянулся. Позади была голая серая скала.

«Один я. Один!.. Сижу в засаде у Великой главы и поджидаю с топором в руке, как тать. Кто увидел бы, глазам не поверил… А ты сам бы поверил?»

– Нет! – Вздрогнув, он отчетливо увидел себя стоящим у скалы и сжимающим в руках топор.

Отложив в сторону топор, он взялся за баклажку. Но, не успев приложить ее к губам, замер, напрягся, как натянутая струна, затаил дыхание. Раздались голоса.

– Идут! – шепнул он и полез за револьвером. Проверил его. Не привык он обращаться с этим оружием, да и не очень ему доверял. Впрочем, если бы и доверял, сейчас все равно нельзя было стрелять. «Нет, с этим чертом связываться нечего. Одного свалишь, другие унесут ноги. Топором ударю, топором. По зверью ударю, не по человеку!»

И опять от этих слов ему стало легче на душе.

– Теперь, ребята, потише! – донесся из-за поворота скалы голос Мартина. – Зимою далеко слыхать.

– Далеко слыхать, – шепотом повторил Темникар, берясь за топор.

– Ну, затянемся еще разок, – сказал Мартин. – А там – пока не отправим их в Вифлеем.

«Нет, не придется вам больше покурить! – возразил Темникар. – Не придется… не придется…»

– Мартин, дал бы глоточек пропустить, – прозвучал чей-то хриплый голос. – Люди мы как-никак!

«Люди?» – помрачнел Темникар.

– Моя мать говорит, что, мол, нет, хе-хе! – ответил Мартин.

«Верно, не люди! – решительно поддержал его Темникар. – Не люди. Твоя мать права. Бедняга! Она всегда слыла разумной женщиной. И в молодые годы была девка не промах. Когда Тилчка умерла, она ко мне все липла. Еще бы чуть, взял бы я ее. Тогда Мартин мог бы стать моим сыном. И сейчас… сейчас я поджидал бы его с топором!.. Господи, чего только не подумается!.. Ну а все-таки, как бы ты поступил, если б Мартин в самом деле был твоим сыном и находился на другой стороне? – Старик зябко поежился при этой мысли. – До чего я дошел, что только в голову не лезет!.. Могло быть и такое!.. Слыхал я, и такое бывало!..»

– Ну, Миха, ступай вперед! – приказал Мартин.

– Почему я? – хрипло спросил Миха.

– Кто-то должен быть первым. Всем сразу нельзя.

– Кто-то должен быть первым! – шепотом повторил Темникар и встал потверже.

– Знаю я, – ворчал Миха.

– Чего же тогда ноешь? – насмешливо спросил Мартин. – Или уже полумертвых боишься?

– Не боюсь я… только ты здорово ошибаешься, если думаешь, что они безоружные.

– Конечно, не безоружные, – фыркнул Мартин. – Но ведь сегодня сочельник. Им и в голову не придет, что мы в гости к ним нагрянули. Полеживают себе в своей берлоге, а мы к самому входу и подберемся.

– Это еще видно будет, – пробурчал Миха.

– Это еще видно будет, – повторил Темникар, словно злосчастный Миха был его союзником.

– Конечно, видно будет! – отрезал Мартин. – Подползем к самой пещере. И начнем с гранат. А потом ворвемся – и без пощады…

– Без пощады! – пробормотал Темникар и невольно глянул на холодную сталь своего топора.

– Надо перебить всех до одного!

– Всех до одного! – повторил Темникар.

– Хватит! – отрезал Мартин. – Иди вперед – и ни слова больше.

– Ни слова больше! – повторил Темникар, точно этот приказ относился и к нему.

– Тихо! – прошипел Мартин.

– Тихо! – повторил Темникар.

И была тишина – ледяная, промерзшая тишина.

Руки Темникара железной хваткой сжали рукоять топора. Взгляд вонзился в край скалы. Не было больше мыслей, исчезли чувства. Он ждал, когда появится первая голова. Ждал долго, очень долго, целую вечность.

Наконец показалась голова злосчастного Михи.

– Будь ты самим господом богом, все равно ударю! – Хрип вырвался из груди Темникара, он занес топор. И почувствовал, что крепко попал. Послышался слабый стон, и Миха покачнулся. Темникар схватил его за плечо и рывком притянул к себе, чтоб тот упал у него за спиной. Повернулся, хотел еще раз ударить, но увидел на снегу кровь. Он знал, что бедняга мертв, – и в тот же миг у него самого внутри что-то надломилось, словно душа рассталась с телом, и он снова увидел себя и свое дело. Но сейчас не время было думать об этом. Думать надо было лишь о том, чтобы свалить второго так же, как первого. Он не сводил взгляда с края скалы.

– По зверью ударю, не по человеку, – хрипло повторял он.

Появилась вторая голова. Темникар размахнулся. И с каким-то странным удовлетворением почувствовал, что опять попал в цель.

Появилась третья голова. Она была у самой земли, потому что третий полз на четвереньках. Темникар подождал, пока он подползет ближе, и занес топор. Но в эту минуту человек начал подниматься, топор соскользнул с головы и вонзился в плечо. Раздался истошный крик, и человек вскочил на ноги. Темникар быстро поднял топор, но человек покачнулся и полетел вниз.

– Упал! – послышался голос Мартина.

– Упал! – повторил Темникар. Понял: Мартин решил, будто у третьего закружилась голова и он рухнул вниз. Темникар почувствовал облегчение, но инстинкт подсказывал ему, что близится самое худшее и вместе с ним его конец.

– Как и следует… как и следует… – отозвалась его душа откуда-то издалека, из белой ледяной тишины.

Появился четвертый. Темникар занес топор, но рука вдруг замерла: человек увидел его. Это длилось всего мгновение, и все-таки Темникар отчетливо разглядел выпученные от ужаса глаза и разинутый, готовый издать вопль рот. Он понимал, что этого нельзя допустить, и поспешил размахнуться во второй раз. Однако человек успел повернуться и кинулся назад. Темникар задел его по спине. Прыгнув вперед, ударил еще и еще раз. Человек упал. Споткнувшись, Темникар повалился на него.

– Темникар! – раздалось в тишине.

Почти нечеловеческий крик изумления словно подбросил Темникара кверху. Шагах в десяти от него стоял Мартин, и вид у него был такой, словно перед ним появилось привидение.

– А… а… а!.. – захрипел Темникар и, подняв топор, пошел на него.

– Темникар! Вы с ума сошли! – крикнул Мартин. – Стойте! Стойте!.. Я убью вас! Убью!

– Не убьешь! – хрипел Темникар.

Загремел выстрел. Темникар увидел вырывающееся из дула пламя. Что-то горячее хлестнуло его по бедру, но он не остановился.

– Стойте! – снова крикнул Мартин и спустил курок. Но, видно, он не успел как следует прицелиться, рука его дрогнула, и пули зарылись в снег под ногами Темникара. – Я убью вас! Убью!.. – вопил Мартин.

– Не убьешь! – прохрипел Темникар, напрягая все силы.

Мартин в ужасе выкатил глаза, словно к нему приближалось неуязвимое для пуль чудовище, а не старый Темникар.

– Пощадите меня! Пощадите! – завопил он и отскочил назад. Спрятавшись за выступом, он выставил винтовку. – Я убью вас! Убью!.. – визжал он.

– Не убьешь! – хрипел Темникар.

Загремел выстрел. Пуля ушла в пустоту.

Темникар размахнулся и с силой ударил топором по стволу винтовки, как бывало, когда вгонял в скалы стальные крючья.

Мартин, обезумев, завыл.

Темникар был уже над ним. Вжимаясь в скалу, парень трясся всем телом и всхлипывал:

– Темникар! Пощадите меня!.. Пощадите!..

Бросив топор, Темникар взялся за ствол и одним рывком выдернул винтовку из дрожащих рук Мартина.

– Пощадите, Темникар!.. Пощадите!.. – визжал Мартин, отбиваясь руками и ногами.

Темникар схватил его в охапку, поднес к краю тропы и встряхнул, как сноп соломы.

– Темникар! – в смертельном ужасе кричал Мартин, судорожно цепляясь за него. – Мы вместе упадем!.. Мы вместе свалимся!.. Вместе!.. Темника…а…ар!

Старик почувствовал, как земля уходит у него из-под ног.

«Конец!» – с облегчением подумал он, закрывая глаза. И черная бездна поглотила его. Он падал долго, ударился обо что-то и полетел в какую-то еще более глубокую пропасть.

«Конец!»

И все-таки это еще был не конец. На белой осыпи возле Роб он еще раз проснулся, но только наполовину, словно в тяжком сне. Смертельная усталость не давала пошевелиться. С трудом он раскрыл глаза. Увидел Брезы, пылавшие в лучах заходящего солнца.

«Должно быть, скоро пять…» – с затаенной радостью отметил он. Тяжелое, очень тяжелое дело было сделано – это он сознавал, но что за дело и как он его совершил – он не знал, понимал лишь, что дело это хорошее, такое хорошее, что теперь он может спокойно лежать и очень скоро уснет. Он чувствовал, что уснет крепко, грудь его ширилась и наполнялась блаженным покоем, словно Тилчка обняла его и сказала: «Спи, усталый ты мой человек!..»

Он смотрел на Брезы. Круглая гора надвигалась и росла, надвигалась и росла, заливая его своим теплым розовым светом. Он раскрыл изумленные глаза, стараясь охватить взглядом просторные заснеженные покосы, но не смог, потому что они заняли собою все небо.

«Ох, второй год хорошие травы будут!» – удовлетворенно подумал он и закрыл глаза. Сон был уже совсем рядом, так близко, что он ощущая его мягкую руку, а он так устал, так устал, что едва смог прошептать из последних сил:

– Спокойной ночи, Тилчка…

Петер Майцен вздрогнул и чуть не свалился с табуретки. Старый Блажич, положив руку ему на колено, смотрел на него широко открытыми глазами.

– Умер, – прошептал он.

– Умер, – кивнул Петер Майцен.

– Умер… – повторил старик, и две одинокие серые слезинки скатились с его опухших век. – Окно открыто.

– Окно открыто, – повторил Петер Майцен, не сразу сообразив, что старик говорит о своем сыне, а не о Темникаре.

– Так мы условились, – шептал Блажич, ближе наклоняясь к нему. – Когда он умрет, тетка распахнет окно. И сейчас… сейчас… – Тряся головой, он показал на склон.

Петер Майцен посмотрел на залитый солнцем дом, проглядывающий сквозь зелень деревьев. В стеклах чердачного оконца уже не плясали блики заходящего солнца. Окно было черным, безжизненным. Петера Майцена пронзила дрожь, словно мимо пронеслась смерть. Молодой Блажич скончался. Петер Майцен встал, но слов не было. Он протянул руку, чтобы выразить старику соболезнование, но тот, очевидно, его не понял. Схватив стакан, он стал наливать вино.

– Дедушка, окошко открыто! – крикнул Янкец.

Кувшин дрогнул и стукнул по стакану, стакан звякнул и закачался, но старик подхватил его, поставил перед Петером Майценом и зашептал:

– Мы сидели тут, чтоб мальчик не видел.

– Дедушка, окошко открыто! – повторил Янкец, вставая. – Теперь мы пойдем домой?

Старик обнял его и стал гладить корявыми пальцами.

– Больно! – повел головой мальчуган.

– Больно!.. – прохрипел старик. – Конечно, больно…

Голос его прозвучал необычно, и внук поднял удивленный взгляд. А старик не отпускал его и все гладил по голове. Пальцы его, должно быть, стали еще более твердыми, потому что мальчик вырвался из его рук и с тревогой посмотрел на него.

– Янкец… – хрипло сказал старик, протянув к нему руку.

– Дедушка, сыграйте!

Старик медленно взял трубу и оглянулся на Петера Майцена.

– Сыграйте! – Мальчик нетерпеливо покрутил рукой.

– Сейчас, – вздохнул дед и улыбнулся.

– Ну давайте!

Старик провел рукой по глазам, облизнул губы и поднял трубу.

Петер Майцен замер, как пригвожденный.

Старик наклонился и едва слышно прошептал:

– Понимаете, сударь, ребенок есть ребенок!..

Петер Майцен едва нашел в себе силы кивнуть.

Труба запела. Звуки бились о холодные и темные стены погребка. Они колотились в стены, как колотится в сердце печаль, не находя выхода.

С трудом сдерживал себя Петер Майцен. В его сердце тоже билась печаль. Когда труба умолкла, он подошел к старику и молча взял его за руку.

– Ну вот теперь и мы пойдем, – покорно ответил тот. – Запрем погребок и пойдем.

– Нет! – возразил Янкец. – Еще разок!

Петер Майцен повернулся и опрометью бросился наружу. Он перебежал через дорогу, миновал виноградники. И замедлил шаг только возле омута. Яворки нигде не было. На зеленой траве были разостланы белые простыни, и три ивы спешили ему навстречу, как три хмурые тетки, три черные Парки.

И тогда вновь запела труба.

Он оглянулся. Погребок теперь не казался ему головкой черноглазой девушки, задремавшей среди зелени, теперь это был огромный белый череп.

– Смерть! – содрогнулся Петер Майцен и почти бегом кинулся из Тихого дола.