Текст книги "Разорванный август"

Автор книги: Чингиз Абдуллаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 8

Сначала было принято заявление Политбюро ЦК КПСС о незаконности указа Ельцина. Затем похожее постановление приняла Центральная контрольная комиссия. Секретариат официально обратился в Верховный Совет СССР с просьбой дать правовую оценку указу российского президента. Это было парадоксально, но получилось именно таким образом. Указ Ельцина на время сплотил всех руководителей Коммунистической партии, они наконец осознали, насколько невероятными могут быть изменившиеся условия, в которых им придется действовать.

В такой обстановке начался июльский Пленум. Горбачев приехал на него сосредоточенный, мрачный, непривычно молчаливый. Он помнил о том, с каким трудом ему удалось сохранить свое лидерство в партии на прошлом апрельском Пленуме и не ожидал ничего хорошего от этих людей, собравшихся снова в Москве. Если на последнем Пленуме ему удалось убедить руководителей национальных республик поддержать его, то теперь обстановка кардинально изменилась. Президентом России был избран его «заклятый оппонент» Борис Ельцин, который ровно через десять дней после своей инаугурации издал Указ о департизации в самой большой республике Союза. Это фактически означало полузапрет Коммунистической партии и ее полное отстранение от нормальной деятельности.

Когда Ивашко предоставил слово Горбачеву, он вышел на трибуну под взглядами сотен людей, устремленными на него. Многих из них он хорошо знал, со многими был знаком уже не одно десятилетие. Сегодня нужно пройти и через это испытание. Горбачев еще раз посмотрел в зал и начал свою речь. «Те, кто сегодня ругает перестройку и ее инициаторов, не в ладах с фактами, – сразу начал он после ритуальных приветствий. – К началу восьмидесятых наша страна подошла в состоянии депрессии. Старые и новые болезни общества не обнажались и тем более не излечивались, что, еще более усугубляя ситуацию, привело в конце концов к тяжелому кризису».

Он начал говорить о тяжелом решении Ленина, который понял, что переход к социализму будет долгим и трудным, решив взять на себя ответственность за новую экономическую политику, которая почти сразу дала свои положительные плоды. Однако с конца двадцатых годов Сталин и его окружение избрали авторитарно-бюрократическую модель развития, отказавшись от рынка.

После стольких разоблачений Сталина и его окружения было очень выгодно и удобно обвинять именно Сталина в том, что произошло с Советским Союзом уже в девяносто первом году. При этом Горбачев не хотел и не мог ответить на вопрос: каким образом советское руководство могло перейти к индустриализации страны, не прибегая к подобным «авторитарно-бюрократическим методам»? И каким образом удалось в кратчайшие сроки построить мощную производственную базу, сумевшую помочь стране отстоять ее независимость в годы войны и стать второй супердержавой после таких невероятных потерь?

Эпоха, когда народные массы брали штурмом Бастилию или Зимний, ушла в прошлое, демагогически восклицал Горбачев. Сегодня можно достигать подлинно революционных преобразований посредством реформ. Он даже решился заявить, что уже сейчас некоторые товарищи требуют переименования партии в социалистическую или социал-демократическую, какой она раньше и была. В зале поднялся недовольный гул, и Горбачев сразу пояснил, что подобные предложения не могут быть приняты иначе чем на общепартийном референдуме, и партия сохранит название «коммунистическая». Он сообщил, что за последние годы численность коммунистов упала на четыре миллиона двести тысяч человек, и большинство выбывших из партии коммунистов – это граждане тех республик, где к власти пришли откровенные сепаратисты и националисты. Однако оставшиеся пятнадцать миллионов человек – это большая сила, они могут и должны исправлять сложившуюся ситуацию.

Об указе Ельцина Горбачев сказал особо. «Это не тот документ, который служит сегодня нашему обществу, – гневно произнес он под аплодисменты собравшихся. – В условиях различных конфликтов он провоцирует дальнейшую напряженность, и наш Пленум обязан высказаться по этому вопросу». Это был психологически точный ход. Теперь основной гнев собравшихся на Пленуме коммунистов был переведен на «отступника» Ельцина, который позволил себе издать такой указ буквально через несколько дней после своего избрания президентом.

«Мы отстали, – признавал Горбачев, – от экономически развитых стран по современным высоким технологиям, и необходимо сокращать подобный разрыв». Он говорил о задачах коммунистов, о задачах всей партии в сложных условиях новых реальностей, когда страна стоит перед подписанием Союзного договора.

Аплодисменты были не очень громкие и согласованные, но все привычно аплодировали. Как он и предполагал, основной удар пришелся по «авантюристическому курсу Ельцина и его окружению». Выступающие в один голос клеймили Указ президента РСФСР, почти не критикуя собственного лидера. Однако многие не удержались, чтобы снова не отметить «непродуманность реформ», их поспешный характер, «неспособность партийных органов адекватно реагировать на меняющуюся обстановку». Все эти выпады были в его адрес, и Горбачев это прекрасно понимал.

На этот раз выступало немало заранее отобранных кандидатов. Они скучно зачитывали свои доклады, единодушно поддерживая проект новой Программы КПСС, которую должны были принять на предстоящем съезде. В некоторых выступлениях были прописаны и гневные реплики в адрес указа российского президента. Но от Горбачева не укрылось мстительное выражение лиц, когда речь зашла о созыве очередного съезда. Он неожиданно подумал, что эти люди никогда больше не будут за него голосовать. Ни при каких обстоятельствах. И до съезда нужно еще раз подумать о том, кому именно он может доверить свой пост в партии. Ему хотелось оставить вместо себя Шенина, но в последние дни он начал сомневаться и в этом кандидате.

Выступающие ораторы обращали внимание на провокационный характер указа Ельцина, появившегося через несколько дней после его вступления в должность и перед очередным Пленумом ЦК КПСС, о котором было объявлено заранее. Некоторые требовали отменить подобный указ, отмечали его незаконность и неправомочность. Чтобы утихомирить разгоревшиеся страсти, пришлось напомнить, что Верховный Совет СССР уже обратился в Комитет конституционного надзора.

Первый день завершился довольно поздно. Предпоследним выступал Олег Лобов, ставший первым заместителем председателя Совета министров РСФСР. Разумеется, об указе Ельцина он не сказал ни слова, зато рассказывал об экономических трудностях и проблемах России. Горбачев знал, что Лобов был одним из близких к Ельцину политиков, и поэтому внимательно слушал его. Кроме того, ему просто было интересно выступление этого опытного аппаратчика, который провел два года в Армении, на посту посланного туда второго секретаря ЦК Компартии Армении. Лобов говорил достаточно недолго. Вспомнив о председателе, Горбачев наклонился к Ивашко:

– Что у нас с Силаевым?

– Иван Степанович подал заявление о выходе из состава Центрального Комитета, – ответил тот, – мы включили его вопрос в повестку Пленума. Будем выводить из состава ЦК.

– В партии он остается?

– Да, – утвердительно кивнул Ивашко, – но не желает быть больше членом ЦК, считая, что это помешает его работе в руководстве правительством Российской Федерации.

Горбачев отвернулся. Он не хотел комментировать поступок Силаева, которого знал очень давно. В конце концов, каждый выбирает свой путь. Лобов, будучи одним из самых близких людей Ельцина и работая с ним много лет в Свердловске, посчитал для себя возможным остаться в составе ЦК КПСС, а Силаев решил выйти из состава Центрального Комитета. Каждый выбирал свой путь. Последним выступал главный редактор журнала «Диалог» Попов, но Горбачев его уже не слушал. Сегодняшний день прошел относительно благополучно. Он все время помнил, что у него еще самая важная встреча в Новоогареве, которая должна состояться сразу после Пленума, и визит Джорджа Буша в Москву.

Вечером он приехал домой уставший и опустошенный. Раиса Максимовна привычно ждала его у дверей. Он умылся, переоделся, прошел ужинать. Она села рядом. Сегодня прислуживала новая женщина, которая сильно волновалась. Раиса Максимовна выразительно смотрела на нее, и от этого несчастная волновалась еще больше. У нее дрожали руки, она впервые видела так близко самого Михаила Сергеевича.

Когда она вышла, Раиса Максимовна спросила у мужа:

– Как прошел Пленум?

– Пока неплохо. Они ополчились на Бориса Николаевича за его указ, который он принципиально не хочет отменять. Почти каждый говорил об этом. Сегодня у них был другой враг, который заставил их забыть обо мне. Хотя и в мой адрес, как обычно, сказали немало. Но меньше, чем могли.

– Как они встретили твой доклад?

– Нормально. Только два раза слегка пошумели. – Когда я говорил о возможности переименования партии и новой экономической политике. Наши консерваторы не хотят ничего менять и даже слышать своих оппонентов.

– Этого следовало ожидать, – кивнула она.

– До съезда они дотерпят, но там меня все равно не изберут, – убежденно произнес Горбачев, – почти наверняка прокатят. Можно даже не сомневаться. Выберут какого-нибудь нового Полозкова, такого ортодокса, ничего не желающего видеть вокруг себя. И мы получим пятнадцать миллионов людей, объединившихся вокруг консерваторов, которые погубят перестройку.

– И ты никак не можешь повлиять на ситуацию?

– Я попытаюсь. Нужна компромиссная кандидатура. Раньше я думал о Шенине, но мне кажется, что он тоже слишком увлечен этой коммунистической фразеологией. Ивашко явно не подходит, Дзасохова не любят. Надо подумать...

– Пойдем, – предложила Раиса Максимовна, – тебе следует немного успокоиться, отдохнуть. Пойдем пройдемся.

Уже выходя из здания, она увидела руководителя службы охраны президента генерала Медведева и обратилась к нему:

– Михаилу Сергеевичу не понравилась ваша новая сотрудница, будет правильно, если ее заменят.

Горбачев даже не обернулся на ее слова, а Медведев понимающе кивнул головой. Он знал, что в подобных вопросах мнение Раисы Максимовны было определяющим.

Все оставшееся время до сна Горбачев прогуливался вместе с женой, подробно рассказывая ей о работе Пленума, о выступлениях членов ЦК, о реакции секретарей ЦК на их выступления. Для него такие мгновения жизни были не просто отдыхом после напряженного дня. Разговаривая с человеком, которому он абсолютно доверял и мнение которого для него было так важно, он чувствовал, как заряжается ее энергией.

Утром он снова поехал на заседание Пленума ЦК. Еще в машине ему позвонил Ивашко:

– Некоторые товарищи предлагают исключить Шеварднадзе из партии, а не выводить его из состава ЦК. Как вы считаете, Михаил Сергеевич?

Горбачев возмутился. Нельзя разрешать им подобным образом расправляться с его бывшими соратниками, даже если они уходят в отставку.

– Это неправильно, – убежденно сказал он, – мы должны демонстрировать пример законности и толерантности, а наши товарищи хотят крови. Эдуард Амвросиевич подал заявление о выходе из партии, и мы должны вывести его из состава ЦК в связи с прекращением его членства в КПСС, а не исключать человека, который уже вышел из партии. Так и передайте нашим товарищам.

Второй день Пленума начался с выступления директора Института мировой экономики и международных отношений Академии наук СССР Мартынова. Его спокойный, уверенный, взвешенный тон передался и остальным выступающим. Сегодня все было гораздо спокойнее, чем вчера. Но выступление делегатов от Прибалтики буквально потрясло, словно они постепенно возвращались в двадцатые-тридцатые годы, когда их коммунистические партии были вне закона, а коммунистов преследовали. После январских событий в Литве и в Латвии ничего другого невозможно было ожидать. Большинство населения было решительно настроено против «сателлитов» Москвы. Выступавший член Центральной контрольной комиссии Литвы Качанов прямо говорил о дальнейшей невозможности работы в подобных условиях. Последним на Пленуме выступил доцент Свердловского инженерно-педагогического института Гуселетов. Он был одним из тех, кто решительно осуждал указ своего бывшего земляка о полной департизации в России.

После перерыва начали рассмотрение организационных вопросов. Приняли решение о проведении Двадцать девятого съезда КПСС в ноябре или декабре этого года. Затем приняли решение о проекте новой Программы КПСС. Рассматривая организационные вопросы, из состава ЦК были выведены Силаев, по собственному желанию, Шеварднадзе – в связи с прекращением членства в партии, и Березин, исключенный из рядов КПСС. Особое заявление было принято по указу Ельцина. Выслушали и секретаря ЦК Манаенкова, который рассказывал о тяжелом положении дел в эстонской партийной организации. Но это сообщение уже мало кого интересовало, кроме самих эстонских делегатов. Затем для заключительного выступления предоставили слово самому Горбачеву.

«В отличие от предыдущих Пленумов, на этом преобладает здравый, деловой подход», – сразу начал Михаил Сергеевич. Ему было приятно, что впервые за последние несколько лет в выступлениях не было откровенного хамства и нападок лично на него. Он говорил о зарождении новой цивилизации двадцать первого века и сам отчасти верил в возможность подобных перемен не только в стране, но и во всем мире. Говорил о неизбежности перестройки, которую следовало проводить давно. Еще раз подчеркнул, что партия выступает за социализм, демократию, прогресс.

Во время его выступления в зале стояла угрюмая тишина, почти не прерываемая аплодисментами. Гнетущая обстановка, которую чувствовали все сидевшие в президиуме. Шенин наклонился к Манаенкову:

– Не знаю, что будет дальше, но на съезде нас всех прокатят. Всех до единого, – убежденно произнес он.

Горбачев тоже чувствовал эту обстановку. Она давила на него своим непривычным состоянием. Он привык к радостным аплодисментам в зарубежных странах, где его встречали приветственными криками «Горби!», привык к улыбкам окружавших его людей. Но в его собственной стране люди уже давно не улыбались при его появлении. И так же угрюмо молчали, слушая его рассуждения. Может, поэтому он все меньше и меньше общался с людьми, чувствуя эти настроения. И сейчас, пока он произносил свое заключительное слово, в зале стояла гнетущая, напряженная тишина, словно стая волков ждала долгожданной отмашки, чтобы наконец наброситься на него.

Надо помогать людям преодолевать повседневные трудности, пройти нынешний нелегкий этап общественного развития, сказал в заключение Горбачев, и в этом роль партии незаменима, и она должна осуществляться независимо от того, насколько мы будем втянуты в свои внутрипартийные дела. Последнюю фразу он произнес намеренно громко, чтобы все поняли. Внутренние свары не должны мешать продвижению вперед.

Он возвращался на свое место под нестройные аплодисменты. Ни одному лидеру партии так жидко и неуверенно еще не аплодировали ни разу за более чем девяностолетнюю историю партии. Многие уже думали о предстоящем съезде. С нарастающим раздражением и сомнением Горбачев посмотрел на эту массу сидевших людей. Нет, они его уже никогда не изберут – в этом не может быть никаких сомнений. Нужно очень серьезно подумать о своем возможном преемнике в партии, а самому остаться президентом страны.

Ни он, ни сидевшие с ним в президиуме члены Политбюро и секретари Центрального Комитета, никто из находившихся в зале людей даже не могли подумать, что это был последний Пленум в истории их партии. Июльский Пленум тысяча девятьсот девяносто первого года. Последний перед полным развалом и запретом самой Коммунистической партии. Созданная небольшой группой единомышленников, прошедшая через горнило революций, закалившаяся против царских репрессий, взявшая власть в октябре семнадцатого, отстоявшая ее в июле восемнадцатого, победившая в ожесточенной Гражданской войне, когда страна переживала самое ужасное противостояние, затронувшее каждую семью, каждый город, сумевшая избежать раскола в ходе острых дискуссий двадцатых годов, выстоявшая после репрессий тридцатых, поднявшая народ на подвиг и героически сражавшаяся в сороковых, добивавшаяся громких свершений в пятидесятых, пытавшаяся реформироваться в шестидесятых, начавшая загнивать в семидесятых, разваливаться – в восьмидесятых, эта партия была партией Титанов и Героев, Мыслителей и Революционеров. А через девяносто лет своей эволюции превратилась в сборище плохо думающих и трусливых чиновников, приспособленцев, карьеристов и обычных попутчиков, в массе которого растворились действительно порядочные, умные, инициативные и преданные высоким идеалам люди.

Горбачев поднялся и пошел к выходу. За ним потянулись остальные члены Политбюро. Некоторые из руководителей союзных республик уже твердо решили для себя, что больше вообще не стоит появляться на подобных сборищах. Они почувствовали вкус власти, вкус самостоятельности, когда можно было распоряжаться всеми богатствами своих республик, не опасаясь строгих ревизоров из Центра. Подобная самостоятельность их теперь полностью устраивала. Они начали понимать, что Горбачев теряет реальную власть даже в Москве и уж тем более не сможет вернуть под свой контроль каждую из национальных республик.

И это был главный итог последнего Пленума.

Ремарка

«Рассмотрев обращение Комитета конституционного надзора СССР к президенту РСФСР о предложении отложить введение в действие Указа «О прекращении деятельности организованных структур политических партий и массовых общественных организаций в государственных органах, учреждениях и организациях РСФСР», служба Государственного советника РСФСР по правовой политике уполномочена заявить следующее: «Уважительно относясь к деятельности Комитета конституционного надзора СССР, президент РСФСР не находит правовых оснований для изменения сроков введения в действие настоящего указа. Указ вступает в силу 4 августа 1991 года, в точном соответствии с действующим законодательством Российской Федерации».

Сообщение РИА

Ремарка

«Возбужденный интерес к Пленуму ЦК КПСС принес разочарование тем, кто предрекал раскол партии, – таков смысл высказываний членов Центрального Комитета на пресс-конференции, состоявшейся в Москве. Закончившийся Пленум, несмотря на острые политические дискуссии, прошел в духе стремления понять друг друга, сохранить единство партии, отмечал член Политбюро, секретарь ЦК КПСС А. Дзасохов.

На острые вопросы о социальной базе партии, на ее отношение к нарождающемуся классу буржуазии последовал спокойный ответ академика Л. Абалкина, который, будучи членом ЦК КПСС, не считал возможным проводить социальные и сословные границы для членства в КПСС.

На Пленуме принято решение созвать внеочередной Двадцать девятый съезд КПСС в ноябре—декабре нынешнего года. В связи с этим решением журналисты высказали предположение, что «последний решительный бой» ортодоксальные коммунисты решили отложить до съезда, как высшего партийного органа. Такие прогнозы вызвали категорические возражения участников пресс-конференции. А. Дзасохов подчеркнул, что ни один из тридцати восьми выступающих на Пленуме членов ЦК КПСС не ставил вопроса о смещении Генерального секретаря. Более того, Центральный Комитет придерживается мнения, что в нынешних политических условиях совмещение М.С. Горбачевым постов президента страны и Генерального секретаря ЦК КПСС является целесообразным. «Что касается будущего съезда, – отметил Дзасохов, – наша цель – обеспечить способность партии перешагнуть через нынешние трудности». В этом смысле Пленум «выдержал экзамен перед главной проблемой – сохранения согласия по основным вопросам».

Сообщение ТАСС

Ремарка

«Несмотря на острую критику в свой адрес, Горбачеву пока удается балансировать между консерваторами и сторонниками реформ. Однако объявление о проведении внеочередного съезда дает возможность сторонникам жесткой линии подготовиться к смещению с поста Генерального секретаря Михаила Горбачева».

Сообщение «Рейтер»

Глава 9

Начало лета девяносто первого выдалось достаточно жарким, особенно в Москве. А уже к концу июля стало немного прохладнее. Эльдар вместе с остальными сотрудниками отдела изучал Указ президента РСФСР о департизации, который им передали для анализа. Элина Никифоровна настаивала, что текст справки, подготовленной для президента, должен указывать на абсолютно незаконный и провокационный характер данного документа, который фактически отстраняет Коммунистическую партию в Российской Федерации от любой деятельности в органах власти. По мнению Дубровиной, это было не просто вызовом, но и политической провокацией. Тулупов соглашался с ней, не пытаясь спорить. Он вообще был редким циником. А вот Кирилл Снегирев и Эльдар Сафаров справедливо указывали, что данный указ можно считать политически вредным, но его нельзя назвать антиконституционным, так как из статей Конституции СССР и Конституции РСФСР уже были исключены положения о руководящей и направляющей роли Коммунистической партии. Дубровина нервничала и напоминала своим обоим сотрудникам, что они являются членами партии, а Эльдар вообще перешел на работу в президентскую администрацию из аппарата административного отдела ЦК КПСС.

– Почему мы не можем дать объективного заключения по этому вопросу? – недоумевал Снегирев. – Конечно, если оценивать указ с политической и партийной точек зрения, то это настоящая провокация и вызов существующей системе власти. Но нас здесь держат не как коммунистов, а как специалистов по праву. И мы обязаны выдавать объективное заключение по этому вопросу.

– Ничего объективного в праве тоже не бывает, – меланхолично заметил Тулупов. – Не забывайте, Кирилл, что право отражает реалии существующего государства. Во времена Сталина или Брежнева такой указ не мог появиться, а сейчас он кажется вполне возможным. Не забывайте, что во многих советских республиках власть уже не является прерогативой Коммунистической партии.

– Именно поэтому российский президент и издал такой указ, – не успокаивался Кирилл, – ни у одной партии уже нет права на истину. Это и есть демократия.

– А я прежде всего коммунист, а уже потом юрист, – отрезала Дубровина, – и мне непонятен подобный указ, который я тоже считаю политической провокацией. Получается, что из-за того, что я работаю в государственном учреждении, я должна отказаться от своих взглядов? От своих идей? Вы так можете далеко зайти в своих утверждениях, Снегирев. Этот указ не может быть выполнен хотя бы потому, что уже через несколько дней мы должны свернуть деятельность всех партийных организаций в государственных учреждениях Российской Федерации. Вы представляете, что это означает на деле? Полный развал, всеобщий бардак, который и так у нас царит уже несколько лет.

– Я не говорил об отказе от своих взглядов, – покраснел Снегирев, – я говорил о справке, которую мы должны подготовить как юристы, а не как члены одной партии.

– Мы здесь все члены одной партии, – напомнила Элина Никифоровна, – и наш президент – тоже член этой партии. И осмелюсь вам напомнить, что господин Ельцин тоже был членом этой партии в течение многих лет и получил такую известность и популярность именно потому, что был руководителем крупной партийной организации в Свердловском обкоме, а потом руководил и Московским горкомом партии.

– И вы сами, Снегирев, вступили в партию в двадцать четыре года, – напомнил Тулупов, усмехнувшись, – и еще были секретарем комсомольской организации вашего института. Разве это не правда? Или тогда у вас были другие взгляды?

– Я своих взглядов не менял, – снова покраснел Снегирев, – просто высказываю свое мнение, как профессиональный юрист.

– Оставьте свое мнение при себе, – посоветовала Дубровина, – мы готовим справку для президента страны, а не даем изложение своих сомнений и мнений.

– Может быть, было бы правильно указать в справке различные мнения, которые существуют в нашем отделе? – предложил Эльдар. – Так будет более объективно.

– Я такую справку не подпишу, – жестко отрезала Элина Никифоровна, – и тем более не отнесу ее к Валерию Ивановичу для Михаила Сергеевича. А вы, Сафаров, еще очень молоды, чтобы давать подобные советы. Не забывайте, что вы только несколько дней как перешли к нам на работу.

– Я не забываю, – тихо ответил Сафаров, – но я хочу поступить именно как коммунист. Почему мы должны скрывать наши сомнения в правовой основе подобного указа? Я думаю, что Снегирев прав, мы обязаны показать президенту весь спектр наших мнений. Так будет правильно и объективно.

– Боюсь, что мы с вами не сработаемся, – разозлилась Дубровина. – В конце концов, я подписываю этот документ и не собираюсь устраивать дискуссию по этому вопросу.

– Но тогда нас обвинят в некомпетентности, а это еще хуже, – заметил Кирилл, поправляя очки. – И еще неизвестно, какое заключение выдаст Комитет конституционного надзора. Профессор Алексеев – один из лучших юристов в нашей стране. Мы ведь все с вами учились по его учебнику «Теория государства и права». Можете себе представить, что произойдет, если наше правовое заключение не совпадет с мнением его комитета. А там работают очень квалифицированные юристы. И неизбежно встанет вопрос о нашей квалификации.

Дубровина замерла и посмотрела на Тулупова.

– А вы как считаете, Александр Гаврилович? – спросила она уже не столь уверенным голосом.

– Полагаю, что в этом как раз Снегирев прав. Будет не совсем правильно, если мы дадим правовое заключение, в корне отличающееся от решения Комитета конституционного надзора, – подтвердил Тулупов.

Элина Никифоровна растерянно посмотрела на троих мужчин. Она поняла опасность ее односторонней аналитической записки.

– Сделаем так, – предложил Тулупов, почувствовав ее колебание, – подготовим строго юридическое заключение об указе Ельцина и добавим к нему нашу политическую составляющую. С точки зрения закона здесь нет особых нарушений, но с политической точки зрения здесь явный вызов союзной власти, внесение дестабилизации в работу государственных учреждений на территории Российской Федерации и антикоммунистическая направленность данного решения. В конце концов, мы можем сделать заключение и как юристы, и как члены партии.

– Правильно, – согласилась Дубровина, – так все и сделаем.

Кирилл и Эльдар переглянулись, улыбнувшись. Кажется, их строгий руководитель понял, что речь может идти о ее собственной карьере.

На следующий день подробная аналитическая записка с анализом ситуации вокруг указа Ельцина была передана руководителю президентской администрации. И уже через полчаса он вызвал к себе Дубровину. Она вернулась в ужасном состоянии. Все лицо было покрыто красными пятнами, руки дрожали, по глазам была размазана тушь. Мужчины молчали, понимая ее состояние. Когда зазвонил ее телефон, она не смогла поднять трубку, рука у нее дрожала. В конце концов она разрыдалась.

Тулупов поднялся, налил ей воды, протянул стакан.

– Успокойтесь, Элина Никифоровна, не нужно так волноваться.

– Он накричал на меня, как на девчонку, – всхлипнула Дубровина, – говорил, что мы все не имеем права работать в администрации президента с такими взглядами. Обещал уволить всех четверых.

– Нужно было объяснить ему, что наше мнение не может кардинально расходиться с возможным решением Комитета конституционного надзора, – напомнил Тулупов.

– Я ему говорила. – Она залпом выпила воду и поставила пустой стакан на стол. – Но он не хотел меня слушать. Сказал, что не потерпит у себя ренегатов и предателей, и приказал дать другое заключение, в котором мы должны обосновать незаконность указа Бориса Николаевича. И добавить туда вторую часть нашей записки о политическом противостоянии и провокационных действиях российских властей.

– Успокойтесь, – снова посоветовал Тулупов, – мы все сделали правильно. Завтра, если появится заключение комитета, мы всегда можем показать нашу первую записку. А если будет другое решение, мы предъявим наш второй документ. Так будет правильно.

Кирилл громко выражал свое возмущение. Эльдар молчал. Он не предполагал, что в администрации президента, на самом олимпе власти, возможны такие скандалы.

На следующий день Элина Никифоровна предложила ему просмотреть документы, подготовленные к приезду в Москву президента США, по которым тоже необходимо было выдать правовое обоснование. В материалах уже были подробные справки юридического отдела Кабинета министров, различных служб и ведомств Министерства обороны СССР и заключение министерства иностранных дел СССР.

Эльдар читал и строго секретные документы с возражениями по новому договору, которые обосновывал военный советник президента маршал Ахромеев. Он справедливо указывал на имеющийся ракетный потенциал Великобритании и Франции, направленный прежде всего против Советского Союза, а также на ряд неточностей в подсчетах истинных потенциалов обеих сверхдержав. Ведь ракеты и самолеты малого и среднего радиуса действий не могли долететь из Советского Союза до Америки, тогда как подобные ракеты могли достать территорию Советского Союза с многочисленных баз НАТО, находившихся в Западной Европе. При этом Ахромеев особо указывал, что все договоры по СНВ должны быть увязаны с договорами по противоракетной обороне, иначе невозможно подлинное сокращение ядерных ракет. Ахромеев писал, что по крылатым ракетам морского базирования американцы имеют большое преимущество, и необходимо рассматривать сокращение этого вида вооружений в рамках договора об СНВ. Однако Генеральный штаб согласился рассматривать вопрос об этих ракетах вне договора СНВ. В документе указывалось, что дальность подобных ракет была до двух тысяч шестисот километров, а высота – до пятидесяти метров.

Он читал эти документы, недоумевая, как вообще они могли попасть в их отдел, настолько все было секретно. И только через некоторое время понял: все данные по этим ракетам были известны обеим сторонам и опубликованы в американской прессе, поэтому уже не являлись секретом ни для кого в мире, кроме советских людей. Однако с правовой точки зрения все было сделано почти идеально, сказывался опыт многочисленных переговорщиков и крючкотворов с обеих сторон. По каждому пункту, по каждому разделу, по каждому слову, переведенному на оба языка, стороны договаривались очень тщательно, вникая в любые детали.

Дубровина приказала ему отнести документы в 19-й кабинет, где сидел маршал Ахромеев. Эльдар забрал документы и вышел из комнаты. Поднялся на другой этаж и нашел 19-й кабинет. В приемной сидел офицер, очевидно, работавший вместе с маршалом в качестве его адъютанта или помощника. Он доложил Ахромееву о появлении гостя, и тот пригласил Сафарова к себе.