Текст книги "Забытый сон"

Автор книги: Чингиз Абдуллаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Такого человека просто не существует, – убежденно заявил Улдис, – это миф, легенда, выдумка. Под именем Дронго действует целая группа людей. Я недавно прочитал об этом в российском журнале. Была целая статья о том, что его не существует.

– Тем более, – разозлился Брейкш, – но я сегодня с кем-то обедал.

– Опять в «Винсенте»? – обидно рассмеялся начальник полиции.

– Не важно, – еще больше разозлился депутат, – ты все проверь и узнай, кто это такой. По-моему, он знает слишком много о деле погибшего Арманда Краулиня. Ты помнишь его самоубийство?

– Конечно, помню. Мои ребята дежурили на улице, а в суде адвокат его жены даже уверял, что они могли спать в автомобиле или куда-нибудь отъехать.

– Вот, вот. То самое дело. Ты все проверь. – Брейкш отключился и бросил аппарат на сиденье. Затем, вспомнив о чем-то, еще раз взял телефон и набрал номер своего секретаря.

– Идиотка! – закричал он, услышав ее голос. – Нужно проверять людей, прежде чем назначать им встречу или соединять со мной! Еще один раз так ошибешься, и я тебя выгоню!

Секретарша не стала ему напоминать, что он сам назначил свидание в «Винсенте». Она давно усвоила, что он никогда не принимает никаких возражений.

Глава 8

Дронго вернулся в отель в хорошем настроении. И сразу увидел в холле одного из своих «наблюдателей». Дронго нагло подошел к нему и уселся напротив, глядя ему в глаза. Несчастный мужчина не знал, что ему делать. С одной стороны, он ждал здесь именно Дронго, а с другой – должен был сообщить о его появлении. Но как сообщить и как вообще себя вести, если человек, за которым он обязан наблюдать, устроился в кресле напротив и не сводит с него глаз. «Наблюдатель» даже заерзал от неожиданности. Ему было лет тридцать пять. У него были небольшие, аккуратно подстриженные усики, выбритый затылок, квадратное лицо. Очевидно, в молодости он занимался боксом, что отразилось на его перебитых ушах. Незнакомец ерзал в кресле и не знал, как ему себя вести.

Неожиданно Дронго обратился к нему.

– Вы долго меня сегодня искали? – спросил он.

«Наблюдатель» вытаращил глаза.

– Что? – Он выдал себя этим вопросом. Было заметно, как он волнуется.

– Вы меня долго искали? – участливо повторил вопрос Дронго.

– Эс несапруоту, – ответил «наблюдатель». В переводе с латышского это означало, что он не понимает вопроса.

– Я вас не понимаю, – повторил по-русски Дронго.

– Вай юус рунаят латвиски? – спросил мужчина, продолжая упрямо говорить на латышском языке.

– Я не говорю по-латышски, – понял вопрос Дронго, – но думаю, что вы понимаете по-русски. И нечего придуриваться. Вы ведь не просто следите за мной, а следите по поручению кого-то другого. И вы не один, а вас по меньшей мере трое. Это многовато для одного человека, но мало для меня. Вас должны были предупредить о моей квалификации. Если хотите, я буду оставлять вам адрес, куда собираюсь направиться. А вы мне скажите, почему проявляете ко мне такой интерес.

– Атвайнуонет, – пробормотал извинение «наблюдатель» и, быстро поднявшись, вышел из холла.

К Дронго подошла высокая женщина лет сорока пяти. У нее были светлые коротко остриженные волосы, карие глаза, немного пухлые губы. Она была в темном пальто.

– Извините, – нерешительно сказала женщина, – вы господин Дронго?

– Да, – ответил он, поднимаясь. Неужели новый «наблюдатель»? Не похоже, они стараются не идти на контакт. Тогда кто это?

– Татьяна Фешукова, – представилась женщина, – меня прислала Лилия Краулинь.

– Добрый день, – он пожал протянутую руку, – как хорошо, что вы пришли. Сейчас отсюда вышел один мой знакомый, который не знает русского языка. Или скорее делал вид, что не понимает. Вы бы мне очень помогли. Вы знаете латышский язык?

– Конечно, – ответила она на хорошем русском языке, – я гражданка Латвии и для получения гражданства недавно даже сдала экзамен по латышскому языку.

– Вы давно здесь живете?

– Давно. У меня двое сыновей. Одному – двадцать пять, другому – пятнадцать. Но для получения гражданства мне нужно было сдать экзамен.

– Вы считаете это обстоятельство обидным для себя?

– Нет, – удивилась она, – почему обидным? Они попросили меня сдать экзамен, я его и сдала. Потом экзаменаторы говорили, что многие латыши не смогли бы выдержать такого строгого экзамена. Но ничего страшного или обидного я в этом не нахожу.

– У вас хороший характер, – улыбнулся Дронго, – но напрасно вы сказали мне про вашего старшего сына. Нужно было ограничиться только младшим.

– Почему? – удивилась она.

– Я начал бы за вами ухаживать, зная, что у вас есть только пятнадцатилетний сын. А теперь выясняется, что у вас есть и двадцатипятилетний.

– Ну, какие глупости! – отмахнулась Татьяна. – Я не обращаю внимание на свой возраст. И разве плохо, что в моем возрасте у меня такой взрослый сын? Я этим очень горжусь.

– Это прекрасно, – отозвался Дронго. – Куда вы хотите меня повести?

– Лилия приказала мне устроить вам культурную программу, и я взяла билеты на вечернее представление. У нас дают «Травиату» Верди. Вы любите оперу?

– Конечно, – кивнул изумленный Дронго. – Вы хотите пригласить меня в оперу?

Такое случилось впервые в жизни. Он ожидал чего угодно, но только не этого. На Кавказе гостей звали за обильный стол, в Северной Европе – приглашали выпить кофе, но в оперу его еще никогда не приглашали.

– Обязательно пойду, – пробормотал он, – а в котором часу начало?

– Вечером, в семь.

– Прекрасно. Тогда у нас есть время. Я хочу навестить бывшего консьержа в доме отца Арманда Краулиня. У меня есть его адрес, но это где-то за городом. Не составите мне компанию?

– Вы хотите увидеться с Рябовым? – спросила Татьяна.

– Да, – кивнул Дронго, – я хочу задать ему несколько вопросов.

– Я знаю, где он живет, – сообщила она, – но не думаю, что он сможет сказать нам что-нибудь новое. Его допрашивали столько раз!

– Ничего. У меня есть еще несколько вопросов.

– Хорошо, – согласилась Фешукова. – Вы думаете, что Лилия права?

– А вы так не думаете?

– Не знаю. Я плохо знала Арманда, вообще была далека от политики. Я работала в научно-исследовательском институте, была биологом, защитила кандидатскую диссертацию. А потом решила открыть свое дело и переманила всех девочек из моей лаборатории в открывшееся издательство. Если бы вы видели моих девочек! Это самое настоящее чудо. Они мне так помогают. Но я отвлеклась. Лилия никогда не верила в самоубийство Арманда, а я доверяю ее чутью. Не знаю почему, но доверяю. Они прожили вместе двадцать лет, за это время можно хорошо узнать человека. И они любили друг друга, а это тоже сильно сближает. Поэтому я ей верю на каком-то подсознательном уровне, хотя знаю, что все факты, собранные следователем, говорят о самоубийстве. Они проводили разные экспертизы и всегда доказывали, что Арманд сам покончил с собой.

– Но Лилия все равно не верила.

– Да, все равно не верила, – повторила Татьяна, – и поэтому решила позвать вас. Я думаю, вы – ее последняя надежда. Вы знаете, как тяжело она болеет?

– Знаю.

– Ее старшая сестра Дорика сказала мне, что у Лилии нет шансов. – Татьяна достала платок и вытерла набежавшую слезу. – Вы понимаете, как это ужасно? У нее нет шансов. Ни единого.

– Она мне об этом сказала. – Дронго вспомнил, что не успел переодеться после обеда. Обычно он менял рубашки два раза в день и поэтому всегда возил с собой десять-двенадцать рубашек. Он вообще был привередлив, став с годами несколько брезгливым. Нижнее белье Дронго не доверял никому, предпочитая лично загружать стиральную машину, которая не только стирала, но и сушила выстиранное. Одиночество имело свои плюсы и свои минусы, он привык к самостоятельности, и люди вокруг иногда слишком сильно раздражали его. Любимым видом отдыха было не только чтение, но и возможность продумать ситуацию, вычислить возможного преступника. Чтение в Интернете его раздражало, было слишком много ненужной информации, и поэтому он любил старые книги, пахнущие бумагой и кожей.

Извинившись перед своей собеседницей, Дронго поднялся наверх и переоделся. На столике стоял его любимый «Фаренгейт». Уже сколько лет он пользовался этим парфюмом! Все остальные, которые он перепробовал, не соответствовали так точно его характеру и его отношению к жизни. Улыбнувшись, он прыснул парфюмом на запястье и вышел из номера.

Фешукова ждала его внизу. Они пошли к выходу из гостиницы, и она предложила дойти до ближайшей автобусной остановки.

– Лучше вызовем такси, – возразил Дронго. – Вы же говорили, что нам далеко ехать.

– Минут двадцать пять, – согласилась Татьяна.

– Тогда однозначно на машине, – Дронго решительно направился к портье.

В ожидании заказанного такси они вышли на улицу. К отелю подъехали два автомобиля с офицерами, одетыми в иностранную военную форму.

– Это гости из НАТО, – пояснила Фешукова.

Офицеры, весело переговариваясь, вошли в отель. Дронго проводил их долгим, задумчивым взглядом. И в который раз подумал: интересно, когда Горбачев начинал свою перестройку, он предполагал такую ситуацию? Предвидел, что стремление людей к свободе обернется такими потерями, мог предугадать, чем закончатся его «эксперименты» для собственной страны? Она не просто исчезнет с политической карты мира, миллионы людей потеряют свою Родину, миллионы других окажутся за рубежом нежелательными иммигрантами, миллионы соотечественников в одночасье потеряют все свои сбережения, превратившись в обреченных на нищенство людей. Мог ли он предвидеть, что распадется Югославия, исчезнут Чехословакия и ГДР? Мог представить, что в Прибалтике появятся офицеры НАТО, а вокруг России возникнет пояс недружественных государств? Что стремление одних народов к свободе, а других – к справедливости обернулось для России самым страшным потрясением за всю ее многовековую историю? И дело не в потере привычного имперского статуса, Россия все равно остается самой большой страной в мире. Дело было в людях, лишившихся прошлого и будущего, дело в народах, многие из которых были выброшены в феодализм, дело в десятках миллионах людей, оказавшихся выбитыми из колеи нормальной жизни.

– Вы о чем-то задумались? – поинтересовалась Фешукова.

– Обратил внимание на надписи в отеле, – улыбнулся Дронго. – Они на трех языках – латышском, английском и русском. А в большинстве других мест они только на двух языках – латышском и английском.

– Здесь раньше тоже были надписи только на двух языках, – ответила Татьяна, – но из других стран бывшего Союза сюда приезжают слишком много гостей, особенно из России. Решили, что будет правильно, если напишут на трех языках.

– Экономическая целесообразность диктует свои законы, – улыбнулся Дронго. – Кажется, пришла наша машина.

Они сели в автомобиль, и Татьяна назвала адрес дома Рябова. Когда они отъезжали от отеля, к нему подъехали еще две машины с гостями из НАТО. Дронго обернулся, посмотрел на них, но ничего не сказал.

– Вы раньше бывали в Латвии? – спросила Татьяна.

– Много раз, – ответил Дронго, – мне очень нравилось ходить по вашему городу. Я вообще любил бывать в Риге. У меня здесь было много знакомых. Но одних уже нет, другие уехали, третьи – умерли. И моей старой Риги не осталось. Наверное, так и должно быть, ведь любой город со временем меняется, а после моего первого приезда сюда прошло уже больше двадцати пяти лет.

– Да, у нас многое изменилось, – согласилась его спутница, – особенно сложно стало после вступления в Евросоюз.

– Почему?

– Выросли все цены, – пояснила она. – Я занимаюсь книжным бизнесом, и у нас самые большие трудности. Мы не можем конкурировать с русской книгой, здесь она продается в огромных количествах и ее привозят из России. Не можем конкурировать и с книгами на английском, немецком языках. Наши издания на латышском выходят таким маленьким тиражом, что они не окупают никаких затрат. Тем более затрат на переводы, покупку прав, издание книг. В общем, положение не очень.

– Мне говорили, что у вас проблемы с русским языком, – сказал Дронго, – но насколько я могу судить, в Риге все говорят или хотя бы понимают русский язык.

– Это проблема с нашими школами, – пояснила Татьяна.

– Я знаю. Извините, что затрагиваю такую щекотливую тему. Я понимаю, что вы гражданка Латвии и не должны мне отвечать. Но мне кажется, что право каждого человека выбирать, в какой школе ему учиться. Если хочет в русской, то должен учиться в русской. Да при желании хоть на суахили. Безусловно, что в школах должны преподавать государственный язык, и он должен быть везде приоритетным, но разве плохо, если граждане вашей страны будут знать еще и другие языки?

– Там все слишком сложно, – ответила Фешукова, – все не так просто, как вы думаете. У многих людей до сих пор нет гражданства…

– И у меня нет гражданства, – повернулся к ним водитель, – вы правильно говорите насчет школ. Я вам так скажу, пусть каждый учит тот язык, который хочет. А латышский мы все знаем, иначе пассажиров потеряем. Есть такие, которые принципиально по-русски говорить не хотят, и мы их понимаем. Но вообще-то они нас всех обманули. Говорили, что мы должны их поддержать в девяностом, и тогда все будет хорошо. Я сам белорус по национальности, мой отец переехал сюда еще в сорок шестом. Но он был офицером, и сейчас нам не дают гражданства.

– Вот видите, – показала на водителя Татьяна, – все слишком непросто. Сейчас нужно свернуть на параллельную улицу.

– Я знаю, – отозвался водитель, сворачивая налево.

Дронго обернулся. За ними следовала та самая машина, которую он уже видел на мосту. Это был все тот же самый «Ситроен», в котором находилось сразу двое мужчин, очевидно, тех самых «наблюдателей».

– Мне кажется, за нами следят, – сообщил водитель, глядя в зеркало заднего вида.

– Кто это следит? – улыбнулась Фешукова. – Зачем за нами следить?

– Вы сможете оторваться? – спросил Дронго. – Я заплачу вам в два раза больше, если вы сумеете оторваться и высадить нас на какой-нибудь соседней улице.

– А вы шпион? – спросил, улыбаясь, водитель.

– Да, – кивнул Дронго. – Меня зовут Джеймс Бонд.

Водитель беззлобно рассмеялся. И резко повернул направо. Затем прибавил скорость.

– Если меня остановят, штраф будете платить сами, – предупредил он и вывернул руль. Автомобиль развернулся, едва не столкнувшись с набиравшим скорость «Ситроеном», который проехал мимо них, пытаясь затормозить. Послышался скрежет тормозов, но они уже успели набрать скорость.

– Получилось, – обрадовался водитель.

Позади пытался развернуться «Ситроен», отставший от них примерно метров на пятьсот. Сидевшему за рулем «Ситроена» «наблюдателю» нужно было остановить машину и только затем попытаться развернуться. В это время такси свернуло на другую улицу и водитель остановил машину.

– Выходите, – предложил он, – этот дом проходной. За ним двор и следующая улица. Там возьмете такси. Если меня остановят, то я скажу, что не видел вас. Не знаю, кому я помогаю и зачем, но было интересно.

Дронго оставил ему в три раза больше, чем показывал счетчик.

– Спасибо, – кивнул он водителю. Затем, схватив за руку Фешукову, нырнул с нею в подъезд дома, и такси отъехало. Через пятнадцать секунд мимо них с ревом пронесся «Ситроен». Дважды терять одного человека за сутки было слишком много даже для не очень опытных «наблюдателей». Дронго усмехнулся.

– Лилия не говорила мне, что мы будем играть в шпионские игры, – заметила Татьяна, обращаясь к нему. – Кто они такие?

– Мои старые знакомые, – ответил Дронго. – Отсюда далеко до дома Рябова?

– Не очень. Можем дойти пешком.

– Ни в коем случае. Иначе нас сразу найдут. Остановим любую машину. И не беспокойтесь.

– Ничего, – улыбнулась Татьяна. – Я думаю, когда все закончится, вы напишете мемуары, а мы их опубликуем. Будет забавно.

Глава 9

Автомобиль затормозил около дощатого домика. За забором залаяла собака. Как в обычной среднерусской деревне. Это был небольшой рабочий поселок. Молодых людей здесь почти не осталось, все перебрались в столицу, некоторые дома стояли заколоченными. Это место считалось бесперспективным, и дома намеревались сносить, чтобы построить здесь новый большой центр для обслуживания автомобилей.

Фешукова открыла дверь и громко позвала сначала по-латышски, затем по-русски. Они прождали минуты полторы, прежде чем наконец послышались тяжелые шаги. Дверь отворилась, и на пороге возник мужчина, накинувший на себя какую-то замызганную куртку. Под ней была не очень свежая темная рубашка и мятые брюки. В правой руке он держал палку, на которую опирался при ходьбе.

Очевидно, это и был тот самый Рябов. Тяжело ступая, он дошел до калитки и открыл ее, смерив гостей недобрым взглядом. Затем спросил:

– Что вам нужно? Кто вы такие?

– Мы хотим с вами поговорить, – ответил Дронго, решив, что нужно взять инициативу на себя.

– О чем поговорить? Откуда вы приехали? Опять будете меня уговаривать съехать отсюда? Никуда я не уеду, и вы меня не выселите. Прав таких не имеете.

Дронго оглянулся на свою спутницу. В таких случаях решение нужно принимать мгновенно.

– Мы как раз хотим вам помочь, – сказал Дронго, – мы журналисты и поэтому приехали к вам.

– Журналисты, – прохрипел Рябов, – журналисты – это хорошо. Ну, тогда входите в дом. Цыц ты! – прикрикнул он на захлебывающуюся от лая собаку, сидящую на цепи.

Они вошли в дом. Здесь царил полный беспорядок.

– Проходите в комнату, – скинул с себя полушубок Рябов. – Правда, у меня там неубрано. Жена умерла в прошлом году, а дочь все никак не соберется приехать, чтобы отца навестить.

– Где она сейчас? – спросил Дронго, усаживаясь на стул. Он так и не снял куртку. Впрочем, Рябов ему и не предлагал. Фешукова осталась в пальто. Она уселась на другой стул.

– В Калининграде, – ответил хозяин, входя в комнату. Он недовольно огляделся, словно не знал о царившем вокруг беспорядке, и сел на диван, который жалобно под ним скрипнул.

– Что вам нужно? – спросил он, вытягивая свою левую ногу. Из-под брюк проглядывал протез.

– Мы хотели с вами поговорить, – осторожно начал Дронго, – нам сообщили, что у вас есть некоторые проблемы…

– У меня одна большая проблема. Эти гниды из районной власти хотят меня отсюда выгнать. А я не хочу уезжать. Они говорят, что эти дома принадлежали давно закрытой фабрике. А я им объясняю, что купил дом еще десять лет назад и заплатил полную цену. У меня купчая есть, а они ее не признают. Говорят, что прежний владелец не имел права продавать дом. Он смошенничал. Но при чем тут я?

Старик от негодования даже побагровел. У него было большое широкое лицо, несколько рыхлый нос, мордастые щеки.

– Безобразие, – в тон ему согласился Дронго. – Значит, дом вы купили десять лет назад? – Он достал из кармана ручку и сложенный вчетверо листок бумаги, словно для того, чтобы начать записывать.

– Почти десять лет, – кивнул Рябов. – А теперь они мне говорят, что я приобрел его незаконно. Можете себе представить?

– А где вы работали до этого?

– Нигде не работал. В собачьей будке дежурным сидел. Сначала на вокзале, потом в одном приличном доме устроили. Консьержем меня называли. Ну, какой я к черту консьерж был, если платили гроши и еще хотели, чтобы я сутками дежурил. Махнул я на все рукой и ушел.

– А до этого?

– До этого человеком был, – с чувством произнес Рябов. – При советской власти жили. Я в училище заместителем директора работал по хозяйственной части. А потом оттуда ушел и на железной дороге работал. Только там мне тоже не повезло. Видите, как меня там укоротили? – Он поднял штанину, показывая протез. – И стал я никому не нужным инвалидом. Вот такая у меня судьба. А теперь меня еще и из дома моего выгнать хотят.

– Нехорошо, – согласился Дронго. – Значит, ногу вы потеряли, когда работали на железной дороге?

– Я же говорю.

– Значит, сторожем и консьержем вы работали, уже будучи инвалидом?

– Правильно. И гроши получал. Когда советская власть была, она нас, инвалидов, уважала. У меня трудовой стаж был почти тридцать пять лет. А после мы гроши получали.

– И вы работали консьержем?

– Ну да. В Риге. Тогда я еще там жил, в самом центре. Мне еще в восемьдесят шестом как инвалиду квартиру дали в доме железнодорожников. Хорошую квартиру – трехкомнатную.

– Ясно. И вы работали консьержем. Но нам рассказывали, что там в это время случилась какая-то непонятная история с самоубийством?

– Что здесь непонятно? – удивился Рябов. – Все как раз понятно было. Человек домой пришел, а тут ему письмо принесли, что он банку деньги должен. Ну, он веревку на себя накинул и решил со всеми долгами вот так расплатиться. Они меня доведут, что я тоже на себя веревку накину.

– А нам говорили, что про письмо он уже знал и сам просил своего секретаря это письмо ему принести.

– Ну, может, и так было, – великодушно согласился Рябов, – я уже иногда запамятываю. Только он повесился, это точно.

– И вы считаете, что это было самоубийство?

– Конечно. Эти господа ведь с жиру бесились. Он ремонт в своей квартире делал, другой девочек к себе водил, третий – мальчиков. В таком доме только такие господа и жили. И всегда хорошо жили. И при советской власти, и потом. Они всегда устраивались. Его папаша был известным врачом еще до войны. Потом при Советах неплохо жил. А сынишка у нас даже в крупных начальниках ходил, песни народные пел, разные фестивали организовывал. Потом уехал за границу. А когда вернулся, сразу бизнесменом заделался. В общем, у них и куры несутся, и петухи. Это мы как тогда плохо жили, так и сейчас плохо живем.

– Господин Рябов, а как все произошло? Неужели в его квартире никого больше не было?

– Не было, конечно. Я на смену в девять заступил и никого не видел.

– Подождите, – прервал его Дронго, – значит, до вас там был другой дежурный?

– Конечно, другой. Раньше полагалось сутки дежурить и трое дома. А нас тогда взяли двоих. И мы вдвоем работали. Сутки дома, сутки – на смене. Правда, платили полтора оклада, но все равно не так много.

– Значит, в доме был и другой консьерж?

– Мой напарник. Андрей Скалбе. Он живет сейчас в Вентспилсе. Андрею тогда было двадцать или чуть больше, он совсем молодым был. И ему нравилось там работать. Потом и он ушел, через год или полтора.

– И вы в девять заступили, – напомнил Дронго. – Он сдал вам дежурство и ничего не сказал про посторонних.

– Не было в доме посторонних. Там всего восемь квартир. Иначе он меня предупредил бы, – упрямо повторил Рябов, – и ключи запасные у нас лежали, мы их мастерам давали, когда они приезжали на работу. Но они к десяти приходили, а наш жилец, тот самый, который покончил с собой, Краулинь, раньше приехал. Вежливый был, не задирался. Поздоровался и поднялся по лестнице, дверь своими ключами открыл. Потом в квартире остался. И машину рядом с домом оставил, все как обычно. Его секретарь приехала, поднялась, звонила, стучала, он не отвечал. Ко мне спустилась, и мы снова ему домой позвонили. Но он не ответил, и тогда мы наверх поднялись. Дверь открыли и его нашли. Она кричать стала, а я ее сразу послал вниз, звонить в полицию.

– А почему не позвонили из квартиры? – сразу спросил Дронго.

– Как это из квартиры? Я ведь все знаю. Там ничего нельзя было трогать. Чтобы моих отпечатков не было. Мы ученые, такие вещи хорошо знаем. И краской везде пахло, маляры только закончили работу. Я сразу ее вниз послал, а сам к соседям начал стучаться. Хорошо, что соседи еще дома были. Там на площадке три квартиры были. В одной Кловисы жили. Их отец тоже врачом был. И сын тоже врачом стал. А в другой квартире – семья Березкиных. Жена и сын, ему уже шестнадцать стукнуло, в это время дома были. А муж на работу ушел. Ну, они все и пришли, чтобы я, значит, один не оставался. Хотя нет. Не так было. Сначала Кловис пришел, а потом Березкины появились. Но они в квартиру не входили. Мать боялась пускать сына к повешенному, говорила, что нельзя на самоубийцу смотреть, мол, нехорошая примета.

– Ясно. А потом приехала полиция?

– Через несколько минут. Они рядом стояли, недалеко от дома. И первыми к нам явились. А потом все остальные. Такое дело громкое было, о нем все газеты писали. И дамочка, жена, значит, покойного, все не успокаивалась. Ходила в полицию и в прокуратуру, жалобы писала. На всех нас писала, что мы не заметили убийцу, который в дом вошел и ее мужа убил. Ну смех один был. Я сам видел, как он мимо меня прошел и наверх поднялся. И больше никто в дом не входил. А потом его помощница приехала – его секретарь. Тухлое дело было, но меня пять раз в полицию вызывали.

– И ничего не нашли?

– Ничего, – отмахнулся Рябов. – Вот тогда я и решил, что мне пора уходить. Платят гроши, а требуют следить за каждым, как будто меня телохранителем взяли. И через год мы сюда перебрались, чтобы здесь нормально жить. Только не получилось у нас. Сначала дочь уехала отсюда со своей семьей в этот Калининград, решила, что там лучше устроится. А потом Лида, жена моя, умерла. Вот теперь я и сижу здесь один, жду, когда меня из моего дома выгонят.

– Вам разве не обещают компенсации? – не выдержав, вмешалась Фешукова.

– Какая компенсация? Дадут тысячу латов и ногой под зад. Говорят, что мой дом дороже не стоит. А какую квартиру я могу купить за тысячу латов? Скамейку в парке, чтобы там умереть?

– Значит, вы переехали десять лет назад? – уточнил Дронго.

– Почти десять. Точнее, девять с половиной.

– И за сколько вы тогда купили этот дом?

– Девять тысяч латов дал, – зло сообщил Рябов, – целое состояние. Это сейчас шестнадцать тысяч долларов. Можете себе представить? А они говорят, что меня обманули.

– Представляю. Большие деньги, очень большие. Только я не могу понять, откуда вы их взяли? Ведь вы жили на пенсию, получали гроши, работая консьержем. Откуда вы взяли такую большую сумму? – полюбопытствовал Дронго.

Фешукова замерла от ужаса. Она смотрела на сидящего напротив Рябова, уже готовая увидеть в нем сообщника убийцы. Но сам старик, похоже, не смутился, он даже разозлился.

– Кто вы такой? Журналист или следователь? Вы должны на моей стороне быть, а такие паскудные вопросы задаете. Нехорошо это, нечестно. – Он тяжело поднялся с дивана. – Не буду я вообще с вами разговаривать! – закричал Рябов. – Уходите отсюда! Ничего я больше вам не скажу. – Он замахнулся на Дронго палкой.

– Это вы получили деньги за убийство, – с отвращением произнесла Татьяна Фешукова. – Теперь я все понимаю. Вы ничего не сказали про убийцу.

– Не было никакого убийцы! – закричал Рябов. – На улице машина стояла с полицейскими. Как он мог мимо них пройти? Никакого убийцы не было. И вы мне такие глупости не говорите. – Он опять поднял палку и кому-то погрозил: – Хотите меня дураком выставить?

– Откуда у вас такие деньги? – спросила Татьяна.

Дронго поднялся, чтобы быть рядом с ней.

– Сама догадайся, – огрызнулся Рябов, – а я тебе не скажу. И ничего больше вам не скажу. Уходите отсюда, иначе собаку на вас спущу.

– Спокойно, – посоветовал Дронго, – не нужно так нервничать. Кажется, я понял, откуда вы взяли деньги. Вы ведь сказали, что дочь уехала отсюда вместе со своей семьей. А потом умерла ваша жена. Значит, вы переехали сюда вместе со всей своей семьей. В этот дом. Что вы сделали со своей прежней квартирой?

Рябов обернулся, махнул левой рукой:

– Раз знаешь, зачем спрашиваешь?

– Вы продали квартиру в доме железнодорожников?

– Продал. И получил четырнадцать тысяч латов. Я еще машину тогда купил. «Москвич». Меня за эту машину тоже в полицию вызывали, все время узнавали, откуда у меня деньги. И следователь такой настырный был. Проверял, как я дом продал и сколько денег получил. Все до единого лата проверил.

Фешукова облегченно вздохнула. Она все поняла.

– Не нужно так нервничать, – посоветовал Дронго, – и тем более ругаться в присутствии дамы.

– Кто ты такой? Следователь? Или журналист?

– Конечно, журналист. Значит, купчая у вас есть? И не нужно мне тыкать, я этого не люблю. Татьяна, мы, кажется, можем идти.

– Подождите, я вам мою купчую покажу.

– Не нужно, мы вам и так верим.

Дронго пропустил Фешукову первой и вышел следом за ней.

– Может, чайку попьете? – крикнул им вдогонку Рябов, проявляя запоздалое гостеприимство.

– Спасибо, не нужно, – ответил ему на прощание Дронго.

Собака снова залаяла. Они дошли до калитки, и в этот момент из дома вышел, тяжело ступая, Рябов.

– Что будет с моим домом? – крикнул он гостям. – Они меня могут выгнать?

– Нет, – отозвался Дронго, – подавайте в суд. Пусть они доказывают, что вы неправильно купили этот дом. Если вашу купчую регистрировал нотариус, то вы можете получить всю сумму, заплаченную за дом.

– Это мне мало. Что я куплю сегодня на такие деньги? – разозлился Рябов. – А мое имущество, хозяйство? Я сарай построил…

– До свидания, – сказал Дронго, закрывая калитку.

На улице он вздохнул полной грудью. В доме Рябова был невыносимый смрад, пахло плесенью и пылью.

– Вы думаете, что он не врет? – спросила Фешукова.

– Я думаю, что в полиции наверняка проверили, откуда у него появились деньги и машина. Мне скорее была важна его реакция, чем ответ.

– У нас осталось только полтора часа, – напомнила Татьяна, – опоздаем на «Травиату». И учтите, что я должна еще переодеться.

– Тогда ловим машину и едем к вам, – согласился Дронго, – мне тоже нужно сменить костюм. Он, кажется, пропах всеми запахами этого дома.