Текст книги "Тверской бульвар"

Автор книги: Чингиз Абдуллаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Мне нужны адреса его друзей, – объявила я Сердюкову. – Я знаю, у него есть двое близких друзей – Антон Григорьев и какой-то Икрам.

– Икрам Зейналов, – кивнул майор. – Мы с ними уже беседовали.

– И тем не менее дайте мне их адреса и телефоны.

– Вы можете все узнать у матери Левчева, – напомнил Сердюков.

– Будет лучше, если вы дадите мне эти адреса. – Я представила, как долго мне придется объясняться с Медеей или с профессором Левчевым. И еще представила, как с ребятами разговаривал Сердюков.

Он начал искать эти адреса. Я смотрела на него с некоторым презрением. В углу у него стоял компьютер. Он мог хотя бы иногда включать его, чтобы произвести на меня впечатление. Но похоже, что компьютер играл в его комнате роль камуфляжа или мебели. Наконец Сердюков нашел нужные адреса и передал их мне.

– Больше ничего? – осведомляется майор. – Может, вы мне тоже оставите ваши координаты?

– Вот моя карточка. – Я протянула ему визитку. – И давайте мы с вами сразу условимся. Если появятся новые подробности или какие-нибудь сообщения об исчезнувшем мальчике, то вы сначала позвоните мне. Не отцу и не матери, а именно мне. Я их законный представитель. И учтите, что у его отца больное сердце и ему много лет. Если вы вдруг «случайно» позвоните и сообщите, что тело мальчика где-то нашли, его отец может просто не выдержать. И вся ответственность за его болезнь или, не дай бог, смерть ляжет на вас. Вы меня поняли? Я вас предупреждаю официально.

– Не нужно меня пугать, – огрызнулся Сердюков, но по его лицу я уже поняла, что профессору Левчеву он звонить не будет. Лишние неприятности ему не нужны.

Я попрощалась с этим человекоподобным и вышла из управления милиции. Был четвертый час. У меня окончательно испортилось настроение. А чего я, собственно, ждала? Если мне удалось выяснить столь неприятные подробности из жизни Константина Левчева за один день, то почему милиция не могла их узнать за три? Все правильно. Они сразу выяснили, чем именно увлекался исчезнувший подросток. Его пагубное влечение было слишком явным. Я до сих пор глубоко убеждена, что все наркоторговцы в любом районе Москвы, Нью-Йорка или Парижа находятся под контролем правоохранительных органов. О них знают и в милиции, и в полиции. Но кому-то выгодно до поры до времени их не трогать. Ведь если убираешь одного, который сливает тебе всю информацию, то на его месте сразу появляются трое неуправляемых кретинов, которые, во-первых, уже не работают на полицию, во-вторых, конкурируют друг с другом, а в-третьих, не соблюдают некоторых негласных правил. Ведь торговцы наркотиков на самом деле это не просто гуляющие сами по себе «мартовские коты». Они знают правила. Не продавать наркотиков детям, сообщать о неуправляемых маньяках и психах, не доводить людей, сидящих на последней дозе, до отчаянных срывов, делиться всей информацией, отстегивать, если нужно, причитающуюся долю не только своему боссу и поставщикам, но и своим кураторам от местной мафии и местной полиции. Или милиции, смотря, где это происходит. В общем, правила очень жесткие и четкие. И поэтому я уверена, что, если где-нибудь власти захотят по-настоящему бороться с торговцами наркотиками, они придушат эту гниду довольно быстро. Но что будет потом?

Очевидно, этот вопрос задают себе многие аналитики правоохранительных служб мира. Что делать с миллионами наркоманов, которым нужны их дозы? Легализовать наркотики, как в Голландии? Разрешить их продажу? Но это невозможно, общество не примет таких нововведений. Отпускать наркотики через аптеки? Представляете, какие начнутся злоупотребления?! Вообще лишить наркоманов их привычных доз? Тоже не выход. Они выйдут на улицы в поисках нужного им дурмана. Будут убивать и грабить, насиловать и жечь. Лучше одной рукой бороться с поставщиками крупных партий наркотиков, а другой – разрешать мелким продавцам сбивать напряжение в обществе.

Я посмотрела на часы. И поняла, что еще успею заехать к одному из мальчиков. Глянув на адреса, выбирала, к кому из них лучше поехать. И выбрала Антона Григорьева. Откуда мне было знать, что случится завтра? И вообще почему я выбрала именно его? Случайность? Интуиция? Что-то почувствовала? Не знаю. Я потом долго это анализировала, но так и не пришла ни к какому выводу. Я заправила машину и поехала к другу Кости. Мне было о чем его спросить.

ГЛАВА 8

Никогда не думала, что в центре города еще сохранились такие дома – старые, кирпичные, трехэтажные, оставшиеся еще с прошлого или даже с позапрошлого века. Наверное, их скоро будут сносить, но пока такие дома в центре лужковской Москвы выглядят явным анахронизмом. Я подъехала к нужному мне дому и с трудом припарковала машину между грузовиком и небольшим мини-автобусом. Затем вышла из автомобиля, надеясь, что грузовик сумеет отъехать осторожно, не задев моей машины. Хотя если водитель болван, он может поцарапать мой автомобиль. Нужно будет не задерживаться у Григорьевых. Я вошла во двор и огляделась. В нужном мне доме был только один подъезд, рядом с которым стояли мусорные баки. Двор выглядел чистым. Я вошла в подъезд и поднялась на второй этаж. Мне была нужна шестая квартира. А это как раз на втором этаже. В подъезде пахло кошками. Я позвонила и довольно долго ждала, когда мне откроют, слушая крики за дверью. Кто-то кричал, что нужно открыть. Женский голос отвечал, что открыть не может. Переговоры длились секунд сорок. Я терпеливо ждала. Наконец дверь открылась. На пороге стоял пожилой мужчина лет шестидесяти пяти. На нем были белая рубашка, застегнутая на все пуговицы, и темные брюки. В фигуре чувствовалась военная выправка. Худощавое лицо, кустистые брови, длинный нос с горбинкой. Он строго посмотрел на меня и отрывисто спросил:

– Кто вы такая?

– Моя фамилия Моржикова. Ксения Моржикова. Я адвокат. Мне нужны Григорьевы.

– Это мы, – ответил мужчина. – А кто именно вам нужен?

– Я хотела бы поговорить с Антоном Григорьевым. – Я пыталась догадаться – это отец или дедушка мальчика? Скорее дедушка.

– Он скоро будет, – кивнул мне мужчина. – Заходите.

Я вошла в квартиру. Пахло обедом. Мужчина проводил меня в большую комнату, где я уселась на диван. Из другой комнаты вышла девушка лет двадцати с полотенцем на плечах и недоуменно уставилась на меня.

– Здравствуйте, – кивнула я ей.

– Здрасьте. – Девушка посмотрела на дедушку. – А кто это?

– Адвокат. Пришла поговорить с Антоном, – пояснил тот.

– А что он опять натворил? – испугалась девушка. И спросила уже у меня: – Зачем он вам нужен?

– Хочу с ним поговорить, – ответила я, еще не совсем ориентируясь, что здесь происходит. В этот момент в комнате появляется женщина лет сорока со светлыми волосами, собранными в пучок, немного красноватым лицом и зелеными глазами. Наверное, в молодости она была очень красивой, подсознательно отметила я. И почувствовала, что ненавижу себя за такие мысли. Что значит – в молодости? Выходит, и я в молодости была ничего? А сейчас мне тридцать девять и моя молодость уже позади. Увы. Как ни грустно признавать.

– Кто вы такая? – тоже спросила женщина. – Зачем вы пришли?

Похоже, в этом доме у всех была какая-то непонятная реакция на чужих. Чего они опасаются? И почему такая неприкрытая агрессия?

– Я адвокат. Моя фамилия Моржикова. Я представляю интересы семьи Левчевых. Вы, наверное, слышали, что пропал их мальчик. Константин Левчев.

– Мы ничего не знаем, – быстро ответила женщина, – и вообще я не понимаю, почему вы пришли к нам.

– Мне говорили, что Антон и исчезнувший Костя были друзьями.

– Вам сообщили неправильно.

– Извините. – Я поднялась с дивана. – Очевидно, произошло недоразумение. Простите, с кем я говорю?

– Я мать Антона, – представилась женщина. – Меня зовут Елена Степановна.

Вот так женщины сами делают из себя старух, даже того не желая. Ну зачем представляться по имени-отчеству? Ведь она могла сказать, что ее зовут Еленой. А я почти ее ровесница. Но в таком возрасте она уже называет себя по имени-отчеству. А Степан Григорьев – это, очевидно, ее отец? Он сидел на стуле и напряженно смотрел на дочь, словно ждал от нее каких-то распоряжений.

– Могу я поговорить с вами наедине? – спросила я у матери Антона.

Наверное, она что-то почувствовала. Или поняла. Взглянув на отца и дочь, коротко им приказала:

– Выйдите отсюда.

– Мама, мы опоздаем, – напомнила дочь. Очевидно, они куда-то собирались.

– Анна, я тебе сказала, чтобы ты вышла, – повысила голос мать.

Дочь рассерженно дернула плечами и вышла из комнаты. Следом вышел и дедушка. Елена уселась на стул и показала мне на соседний.

– Зачем вы пришли? – устало спросила она. – Что вам нужно?

– Вы знали, что ваш Антон дружил с Константином Левчевым?

– Ну, знала. Что с этого? Нас и так уже измучили. Два раза из милиции приходили. Как будто мой Антон в чем-то виноват.

– Никто его ни в чем не обвиняет. Но вы же должны понимать. Пропал мальчик. Его родители сходят с ума. А ваш Антон с ним дружил.

– Ну и что? У него друзей много.

– Не говорите так, – мягко упрекнула я Елену. – Вы же представляете, что чувствует сейчас мать Кости. Она сходит с ума.

– Мы в этом не виноваты, – с каким-то ожесточением отрезала Елена. Ну почему она так неправильно реагирует? И вообще, почему она такая озлобленная?

– Никто вас ни в чем не обвиняет. Но поймите, мне очень нужно поговорить с вашим сыном. Может, ему известны какие-нибудь подробности насчет Кости. У мальчиков обычно свои секреты.

– Никаких секретов у него нет, – ожесточенно произнесла Елена. – Он ничего не знает. Все, что Антон знал, он уже рассказал в милиции. Ничего большего не знает. И оставьте нас в покое.

У нее было какое-то отрешенное и одновременно упрямое выражение лица. Я ничего не могла понять. Почему эта женщина не хочет мне помочь? Почему вообще встретила меня с таким недоверием? Наверное, в милиции ее Антону крепко досталось. Может, он вместе со своим другом принимал эту гадость и в таком случае его, конечно, подозревают в первую очередь. И вообще, я не уверена, что таким типам, как майор Сердюков, можно разрешать разговаривать с подростками. Но я пришла только для того, чтобы попытаться узнать правду про Левчева. Мне нужно попытаться понять, что могло случиться с мальчиком.

– А вы знаете Константина? – спросила я у Елены. – Вы его видели? Говорят, раньше он был одним из лучших учеников. Прекрасно рисовал. И вдруг начал увлекаться наркотиками, перестал учиться, забросил рисование. Вы его видели?

– Да, – тихо ответила Елена. – Конечно, я его видела. Он к нам иногда заходил. Он и этот азер, как его зовут? Икрам, кажется.

– Азербайджанец?

– Да. Но мой отец был против их дружбы. Он считает неестественными подобные отношения. А вот против Кости ничего не имел. Хотя и знал, что тот полукровка.

– Я не совсем понимаю, при чем тут национальность мальчиков?

– У отца свои взгляды на это. Он прошел все горячие точки. Был в Карабахе, Осетии, Дагестане, Чечне. Два раза был ранен, контужен. Ему сейчас шестьдесят пять, и он уже давно на пенсии, но делами внука живо интересуется. После Чечни мой отец вообще всех кавказцев терпеть не может. Даже слышать про них не хочет. На базаре специально у них ничего не покупает. Ищет только русских и украинских продавцов. Не любит он их. Я думаю, его можно понять. Говорят, что после Отечественной войны многие вернувшиеся с фронтов не могли даже слышать немецкий язык.

– Мне трудно такое понять. Извините…

– Наверное, трудно. Но у Кости ведь мать осетинка. А отец болгарин. Мы знали про его родителей. Костя иногда к нам приходил. Они с Антоном дружили. Такой воспитанный, хороший мальчик.

– Вы знали, что он наркоман?

– Потом узнала. Мой тоже немного баловался, но дед взял ремень и хорошо прошелся по его спине. С тех пор Антон, по-моему, завязал.

– А почему не отец?

Кажется, я задала глупый вопрос. Елена помрачнела, отвернулась. Потом глухо отозвалась:

– Отец с нами не живет.

Так вот откуда такое ожесточение. Теперь я начала ее понимать. Конечно, ей тяжело. Очень тяжело. Как бы ни помогал бывший супруг. А сейчас еще тяжелее в несколько раз. Дочери уже лет девятнадцать или двадцать, и наверное, алименты на нее отец уже не выплачивает. А поднимать одной двух взрослых детей очень трудно. Да еще и отец сидит у нее на шее.

Я взглянула на нее с пониманием и сожалением.

– Мы развелись восемь лет назад, – устало поведала Елена. – Я переехала сюда к отцу. После смерти матери он жил один. Здесь четыре комнаты. В двух жили наши, а в двух других – соседи. Мы выкупили у них эти комнаты и сделали одну большую четырехкомнатную. Мне удобно, а дети стесняются. Говорят, что в таких домах уже никто не живет. Может, и не живут. Зато просторные комнаты и в доме всегда тепло. Он ведь из кирпича и камня построен. Сейчас дома из панелей строят. И у нас два своих камина. Но вам, наверно, меня не понять.

– Почему? – возразила я. – Очень даже понимаю. Я тоже развелась с моим первым мужем, который бросил меня с маленьким сыном.

Елена молча посмотрела на меня, кажется начиная что-то понимать. Теперь я уже не была ей совершенно чужим человеком, адвокатом, который пришел мучить ее сына, а такая же брошенная женщина, как и она сама.

– Трудно было? – вдруг спросила меня Елена.

– Нелегко, – призналась я, – но ничего. Справились. Самое главное – не нужно все время держать на него обиду. И детям ничего про него плохого не говори. Только хорошее, особенно сыну, – позволила я себе дать совет.

– Антон все понимает. А его старшая сестра вообще не хочет даже слышать про своего отца. И видеть его. Он несколько раз звонил, хотел увидеться с ними, но дети отказываются. Мы ведь не просто с ним развелись. Он как только стал главным инженером комбината, у него сразу появилась подруга. Лет на пятнадцать его младше. Вот он к ней и ушел. А дети его простить не могут. Эта особа только на несколько лет старше Анны. Стыд-то какой – связался с малолеткой! Хотя та тоже себе на уме, сразу поняла, что его можно захапать со всеми деньгами.

Обычная история последних пятнадцати лет. В молодости мужчина женился на своей сверстнице. Вместе с ней растил детей, делал карьеру. А когда ему исполнилось сорок лет, он достиг пика своей карьеры. В последние десять—пятнадцать лет у многих к тому же появились шальные деньги. И бывшие жены, уже состарившиеся вместе с ними, перестали их устраивать. Им понадобились молодые супермодели. Желательно лет на двадцать или тридцать моложе. Поэтому стали бросать своих жен, брать вместо них вот такие «модели», не понимая, какими обреченными будут чувствовать себя в старости. Ведь они, по существу, покупают себе новую любовь и новую семью. А как только здоровье или деньги начнут уплывать, рассчитывать на понимание новой жены не придется. Старая осталась бы с ними до конца. Новой нужен только здоровый и богатый. Нет, не так. Богатый и здоровый. Вот так правильно.

– Мой тоже изменял, – поведала я Елене. Мы незаметно перешли на «ты».

– Насчет парня ты верно сказала, – вздохнула она. – Костя действительно в последнее время немного был не в себе. Они все немного не в себе были. Сейчас подростков трудно понять. А мой без отца растет. И дед не всегда прав бывает. Антон иногда срывается, конфликтует с нами, из дома уходит. Но сегодня должен вернуться. Ты его дождись, раз такое дело, поговори с ним.

– Мама! – закричала Анна из другой комнаты. – Мы уже опоздали.

– Ты дождись Антона. Он скоро будет, – повторила Елена, вставая. – Извини меня, мы должны с дочкой ехать. У нас важное дело. А ты Антошу дождись. Я попрошу отца напоить тебя чаем. У него хороший чай есть. Он его специально для гостей держит. С травкой ароматной. И мед у нас домашний. Только не уходи.

Я кивнула в знак согласия, и она вышла из комнаты. Я почувствовала себя уставшей, словно выжатый лимон. Каждый разговор отнимает много сил. У каждой семьи свои проблемы, свои секреты, тайны, обиды, горе. Никогда не знаешь, что скрывается за входной дверью в квартиру. Но теперь я поняла и раздражительность Елены, и почему у нее красное неухоженное лицо. Остаться в тридцать два или в тридцать три года с двумя детьми и без денег – такое не каждая выдержит. Даже если отец присылает детям жалкие гроши в виде алиментов. А Елена, похоже, выстояла. Если бы я ей не сказала, что сама разведена, она не разрешила бы мне остаться в их доме. А теперь я сижу на стуле и жду, когда придет Антон. И когда его дед принесет мне свой хорошо заваренный чай с домашним медом.

ГЛАВА 9

Ждать пришлось недолго. Дедушка принес мне чай в большой белой кружке и мед в небольшой чашечке, очевидно, предназначенной специально для таких целей. Поставил все на стол, строго посмотрел на меня. Затем молча вышел на кухню и принес еще одну темную кружку для себя.

– Пей, – сказал он, словно приказывая.

Я послушно начала пить.

– Значит, ты адвокат, – начал он разговор. Видимо, его дочь что-то рассказала ему, перед тем как уйти. Поэтому он стал обращаться ко мне на «ты».

– Да. – Чай действительно был вкусный. С какой-то приятной травой.

– Вкусно? – строго спросил Григорьев.

Я молча кивнула.

– С Кавказа привез, – поясняет он. – Иногда прошу знакомых, они мне тоже привозят. Это чабрец, горная трава. Ее в Азербайджане и в Дагестане особенно любят.

– Вы знаете Икрама? – вспомнила я. – Это азербайджанский друг вашего внука.

– Знаю, – мрачно ответил Григорьев. Стариком я его назвать не могу, язык не поворачивается. А называть дедушкой – слишком претенциозно. Поэтому буду называть его Григорьевым. Я ведь не знаю, как его зовут по отчеству. Нужно, конечно, спросить.

– Вы чем-то недовольны? – Я по его лицу поняла, что он недоволен этой дружбой внука с Икрамом.

– Конечно, недоволен, – сразу ответил мне Григорьев, – а ты как думаешь? Понаехали всякие черномазые, их уже столько в Москве, что скоро они автономию будут требовать в рамках одного города. И ничего с этим не поделаешь.

– Ну до этого еще далеко.

– Ничего не далеко. Ты на базары ходишь? Наверное, нет. А я хожу. И вижу, как количество их растет с каждым месяцем, с каждым годом. На строительстве у нас одни таджики, на базарах – только азеры, а в казино – грузины. Скоро здесь будет филиал кавказцев.

– Таджики не кавказцы, – попыталась я восстановить справедливость.

– Какая разница? Все равно не наши. Напрасно их пускают к нам в город. Мы их пока не замечаем, а потом поздно будет. Я такого в жизни насмотрелся. Врагу не позавидуешь.

– Тяжело вам было на войне?

– А кому легко? Я ведь не на одной войне был. Еще в Афганистане побывал. Потом нас перебросили в Фергану. Ты уже, наверное, не помнишь, что там было. А потом в Карабах, в Осетию, в Абхазию. Запылало везде, уже не остановить. Затем Чечня, Ингушетия, Дагестан. Мы воевали лет пятнадцать, не меньше. Немцев быстрее победили. А нашему поколению пришлось хлебнуть этого дерьма по самую макушку.

Я понимала, что он прав. Понимала, что им пришлось пройти через настоящие испытания, через все эти региональные войны, которые происходили по всей территории нашего бывшего Союза. Честное слово, люди, которые говорят, что наша страна распалась без крови, как Югославия, просто откровенно врут. Крови было столько, что ею можно было бы залить всю Югославию. И в Таджикистане во время гражданской войны, и в Карабахе во время азербайджано-армянского противостояния, и в Грузии во время ее региональных конфликтов, и в Приднестровье, я уже не говорю о Чечне и Дагестане. Теперь мы все знаем, но все равно в газетах иногда читаем, что распад Советского Союза обошелся без крови. Мне хочется в таких случаях просто посмотреть этим журналистам в глаза.

– Не любите вы кавказцев? – спросила я у Григорьева.

– Почему я их должен любить? – ответил он достаточно рассудительно, без злости и без напряжения. – Я живу в своем городе. А вот они пусть убираются к себе на юг и живут в своих странах. Так будет справедливо.

– Сейчас так не получится, – возразила я. – Сейчас другое время. В любой стране нужны рабочие руки, мигранты, которые будут строить, торговать, работать, создавать. И везде идет перемешение наций. Вы же должны это понимать.

– Понимаю. Но сердцем не хочу принимать. Вот в Англии одна национальная партия появилась. Они очень интересные идеи предлагают. Всем желающим иностранцам, которые приехали в их страну и получили право на проживание в Англии, они готовы выдать деньги и вернуть их на прежнее место жительства. По-моему, справедливо.

– У них не хватит денег. Это, должно быть, не национальная партия, а националистическая. Я в Англии была, там живет множество разных народов.

– Вот-вот. И в футбол скоро будут играть только черные, как за Францию. Одни черные негры, арабы и армяне. Тоже мне – сборная Франции! И им не стыдно?

– Нет, не стыдно. Они ведь выиграли чемпионат мира. – У меня сын и муж увлекаются футболом, поэтому я все знаю. – А потом еще и чемпионат Европы. Они молодцы. Их вся страна как героев встречала. И не важно, какого они цвета кожи. Самое главное, что они выиграли эти чемпионаты.

– Вот если все так будут считать, тогда скоро и в нашей команде вместо русских парней будут играть разные черные и желтые. Тренер у нас уже иностранец, скоро появятся и игроки.

– Вы серьезно считаете, что сегодня можно отгородиться от всех соседей и жить самостоятельно? Вы действительно думаете, что у нас или у кого-нибудь в мире это может получиться?

– Ничего я не думаю, – буркнул Григорьев, – но я не хочу, чтобы мой внук дружил с кавказцами. Они в меня стреляли, а мой внук должен дружить с их детьми?!

– В вас, наверное, стреляли преступники. При чем тут их дети?

– Понимаю, не мальчик уже. Но ты меня не агитируй. Я тоже был за Интернационал и за дружбу народов. Только дружба у нас не очень получается. Не любят они нас, сама знаешь. А почему мы их должны любить?

– Нужно разбираться в каждом отдельном случае, – уверенно ответила я. – Есть люди, с которыми можно иметь дело, а есть такие, кто нас не любит. И мы не обязаны их любить. Все верно. Но при чем тут дети?

– А дети рано или поздно вырастают, – заметил Григорьев, – ты лучше мед попробуй, не пожалеешь. У нас на даче пасека своя. Так вот, я не хочу, чтобы мой внук дружил с этим азербайджанцем. Ничему хорошему он его не научит.

– Ребята сами выбирают себе друзей.

– А потом начинают принимать наркотики, – парировал Григорьев. – Ты же пришла из-за этого бедного парня? Он тоже полукровка, мама у него с Кавказа. И вот чем все это закончилось. И другой их друг тоже с Кавказа. Я когда узнал, что наш тоже решил таким образом побаловаться, взял ремень и хорошо прошелся по его мягкому месту. Парням иногда такая закалка нужна. Чтобы знал, как себя вести.

– Не уверена. У меня тоже парень растет. Однажды у вас просто не хватит сил с ним справиться.

– Он от порки умнее будет.

– И злее.

– Ты со мной не спорь! Парень без отца растет, ему крепкая мужская рука нужна. Лена успела мне шепнуть, что ты тоже одна мальчика растишь. Тяжело тебе?

– Сейчас уже не одна. У меня есть второй муж.

– Значит, повезло. А вот Лене не повезло. У нее двое детей и такое старое дерево, как я, на шее. И она одна крутится. За всех нас. Поэтому я как могу, так ей и помогаю. И не спрашивай меня больше про этих кавказцев. У меня знаешь сколько людей погибло там, на юге? Не могу я про это спокойно вспоминать.

– Я вас понимаю. Но с мальчиком вы не совсем правы. И насчет полукровок тоже. Сейчас в каждом столько разной крови намешано. У меня самой бабушка нерусская.

– Еврейка? – строго уточнил Григорьев. Почему-то считается, что если адвокат, то бабушка обязательно еврейка.

– Нет, англичанка.

– Ну англичанка это еще ничего, – вздохнул Григорьев, – могло быть и хуже.

– У вас странное разделение людей по национальностям, – не удержалась я от сарказма. – Есть нации «ничего», есть «хорошие», а есть «плохие». Вам не кажется, что это немного смешно и очень печально?

– Нет, не кажется. Во всем мире существует такая градация. Ты разве сама ничего не понимаешь? И не считай меня придурковатым националистом, который думает только о том, как всех черномазых истребить. Ничего подобного. Посмотри, как к нам сейчас относятся грузины и украинцы. Но я же не говорю, что всех украинцев нужно из Москвы выселить только потому, что Ющенко попал под влияние националистов. У меня, между прочим, мать украинка. И я тоже полукровка.

А насчет «хороших» и «плохих» вот что тебе скажу. Есть народы, которые к нам всегда хорошо относились. Например, белорусы. А есть, которые всегда с нами враждовали и нас ненавидели. Скажем, их соседи – поляки. Не потому, что одни очень хорошие, а другие очень плохие. Но так исторически сложилось. Я ведь историю тоже неплохо знаю. Сколько веков воевали англичане и французы? А потом французы с немцами? Трудно даже подсчитать. Есть удобные соседи, а есть – неудобные. Вспомнить страшно, сколько лет мы воевали с турками. А сейчас ездим к ним на курорты. Поэтому ты меня не агитируй. Я все равно при своем мнении останусь.

В этот момент я услышала звук поворачивающегося в замке ключа и стук открывающейся двери. Григорьев мне подмигнул:

– Это Антон. Он со мной не разговаривает уже несколько месяцев. После того случая, когда я его выпорол. Но ты не беспокойся. Я его сейчас позову.

Армейское воспитание дедушки мне совсем не понравилось. В комнату вошел подросток лет пятнадцати с мокрыми, словно прилизанными волосами. Я знала – это гель, который сейчас используют подростки. Мальчик показался мне симпатичным, с правильными чертами лица, намечающимся волевым подбородком, немного вытянутыми скулами. Такие парни должны нравиться девочкам. Несколько портили общее впечатление только глаза Антона, которые он постоянно прятал, словно не желал смотреть прямо. Джинсы, джинсовая куртка, теплая майка… На ногах – темные кроссовки. Антон подозрительно уставился на меня. Я обратила внимание на невысокий рост парня. Наверное, поэтому деду удалось с ним справиться. Но подумала, что уже скоро Григорьев ничего не сможет сделать внуку. У него просто не хватит сил, когда Антон подрастет.

– Входи и садись, – строго велел ему дед. – Адвокат к тебе приехал. С тобой поговорить. Насчет Кости. Все понял?

Антон кивнул и сел на диван. С дедом говорить он явно не желал. Мне хотелось выставить Григорьева из комнаты, чтобы побеседовать с парнем по душам, но я понимала, что мне это не удастся.

– Здравствуй, Антон, – начала я. – Я приехала к тебе по поручению родителей Константина Левчева. Ты знаешь, что он пропал и его нигде не могут найти?

Антон молчал. Этого я боялась больше всего. После разговоров с майором Сердюковым, после «воспитания ремнем» деда мальчик просто замкнулся в себе и не хотел ни с кем разговаривать. Ну как можно было бить подростка? Неужели этот старик-остолоп ничего не понимает?

– Отвечай, когда тебя спрашивают, – строго потребовал дед.

Антон молчал.

– Извините. – Я поняла, что нужно вмешаться. – Может, мы сделаем по-другому? Поговорим с Антоном с глазу на глаз. Как адвокат и самый важный свидетель. – И заметила в глазах мальчика интерес. Такие слова всегда действуют на подростков. На этом можно сыграть.

Его дед недовольно нахмурился, но он был достаточно осведомлен о подобных вещах, чтобы возражать.

– Ладно, – согласился старик, поднимаясь, – поговорите вдвоем. Пусть будет такая адвокатская тайна. Я не стану вмешиваться. – И, тяжело ступая, вышел из комнаты.

Антон проводил его мрачным взглядом. Ох, как же неправильно поступил дедушка! Нельзя бить детей ни при каких обстоятельствах. Нельзя, и все. Антон никогда не забудет, как его отстегали ремнем. И никогда не простит этого деду. Нет, не боли он не забудет – не простит унижения.

– Послушай меня, Антон. – Я встала и пересела на другой стул, чтобы быть поближе к нему и чтобы нас не услышал его дед, который мог подслушивать у двери. – Родители Кости сходят с ума, не зная, где сейчас их сын. Вы были с ним самыми близкими друзьями. Ты можешь мне сказать, куда он исчез?

– Я не знаю, – выдавил Антон. – Меня и в милиции об этом спрашивали. Грозились. Говорили, что я наверняка знаю, где он может отлеживаться. Они даже спрашивали про одного нашего знакомого, у которого мы два раза были. Это врач такой, его еще все «санитаром» зовут…

– Викентий?

– Вы и про него знаете? – удивился он.

– Как видишь, знаю. И вообще это ни для кого не секрет. Видимо, и в милиции знают про ваше «убежище». Ты тоже пробовал эту гадость? Только ответь мне честно, не лги.

– Несколько раз. Но уколы не делал. Ни разу, честное слово. А Костя сорвался. Мы даже не думали, что это произойдет так быстро…

– Почему?

Антон тяжело вздохнул, помрачнел и умолк. Честное слово, он знал. Я почувствовала, что он знал, где Костя, и решила выяснить это у него во что бы то ни стало. Для этого сложилась хорошая ситуация. Дома не было его матери и старшей сестры. К тому же ему явно понравилось, как я удалила из комнаты его дедушку. Остается парня дожать. И начать с того, что попытаться выяснить, почему так внезапно изменился Костя. Что случилось с ним в последние шесть месяцев?

Но в этот момент я услышала знакомые завывания моей машины. Включилась сигнализация. Этот паршивый водитель грузовика все-таки, видимо, задел мой автомобиль. Чтоб он сдох, сукин сын! Я надеялась, что моя машина пострадала не очень сильно, но была вынуждена закончить разговор, который только начался, выбежать из квартиры, спуститься на улицу и отключить сирену. Внимательно осмотрела автомобиль. Было уже темно, но при свете фонаря я разглядела свежую царапину. Так и думала! Не следовало ставить здесь машину. Нашла место для парковки, старая дура. Обиднее всего было, что я даже не смогу попросить денег на ремонт моего автомобиля у Левчевых. Мне будет стыдно и неприятно это сделать. У них такое горе, а я тут с какой-то царапиной на своей машине.

Поднимаясь по лестнице к Григорьевым, я услышала громкий голос деда Антона:

– Ты дурака не валяй! Расскажи ей, куда спрятался твой дружок. Куда он сбежал? Может, его спрятал у себя дома ваш друг кавказец? Или помог ему куда-то сбежать? Ты только не увиливай, смотри у меня!

– Отцепись! – крикнул внук. – Я с тобой не разговариваю.

– Будешь. Снова ремня захотел?

– Только попробуй! Я тоже из дома сбегу…

Нужно вмешаться. Иначе действительно произойдет непоправимое. Ну как можно разговаривать таким тоном с подростком? Честное слово, я больше никогда в жизни не стану кричать на Сашу. И никогда не буду ему угрожать. Я начала громко стучать в дверь. Открыл мне Григорьев. У него был явно недовольный вид. Я помешала ему заниматься воспитанием внука. Я бесцеремонно оттолкнула его и вошла в квартиру. Антон стоял в гостиной весь какой-то затравленный и злой.