355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Чингиз Абдуллаев » Твой смертный грех » Текст книги (страница 1)
Твой смертный грех
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 03:14

Текст книги "Твой смертный грех"


Автор книги: Чингиз Абдуллаев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Чингиз Абдуллаев
Твой смертный грех

Следует окружить себя со всех сторон цепью ледяных гор – правилами игры, и тогда люди, которые захотят к тебе приблизиться, отморозят себе руки. А пожаловаться они не смогут, ведь это их собственные правила игры. Пусть они бьют в пустоту и теряют равновесие – тут уж делай с ними что твоей душе угодно.

Ганс Эрих Носсак

Глава 1

Прием проходил в отеле «Ритц-Карлтон». Построенный на месте бывшего здания «Интуриста», которое торчало нелепым «гвоздем» в центре Москвы на бывшей улице Горького, этот отель стал одним из самых фешенебельных и роскошных в столице. На приеме, устроенном в честь презентации известного гламурного журнала, было много известных людей – политиков, бизнесменов, популярных актеров, звезд шоу-бизнеса. Были и никому не известные, которые умудрялись попадать почти на каждую подобную тусовку. Всего на приеме собралось около трехсот гостей.

Одной из последних приехала молодая женщина лет тридцати пяти. Она вышла из представительского «БМВ», подождав, пока охранник, сидевший рядом с водителем, откроет ей дверь. Затем этот же охранник проводил ее в холл отеля, где она скинула ему на руки норковое манто и осталась в элегантном сером облегающем платье от известного итальянского модельера. В руках у нее была небольшая серебристая стеганая сумочка, а на ногах туфли на высоких каблуках того же цвета. Внимательный наблюдатель мог обратить внимание на часы с плавающими бриллиантами, стоившие не меньше двухсот тысяч долларов.

У женщины было довольно миловидное лицо с немного вздернутым носиком, голубые глаза и красиво уложенные каштановые волосы. Она доброжелательно поздоровалась с устроителями приема, проходя в зал, и сразу нашла знакомых женщин, которые потянулись к ней.

Стоявшие в противоположном углу двое мужчин с интересом взглянули на незнакомку.

– Кто это? – спросил один.

– Ирина Хаусман, – пояснил второй, пожилой лысоватый мужчина лет шестидесяти. – Разве вы ее не знаете? Известная особа в Москве. Не пропускает ни одного подобного приема. Такая светская львица. Жена Романа Хаусмана…

– Владельца страховой компании?

– Да. К тому же он акционер сразу нескольких компаний. Говорят, что «Форбс» поставил его в своем новом списке по нашей стране на восемьдесят девятое место. Неужели и про него вы ничего не слышали?

– Меня долго не было в Москве, Лев Борисович.

– И тем не менее вы должны были слышать о Хаусмане. Он достаточно известный человек.

– Теперь буду знать. А чем именно занимается его жена?

– Ничем. Или всем. Как вам больше нравится. Богатая бездельница, которая охотно играет в «благотворительность». Умело просчитывает каждый свой шаг, публикует каждый раз суммы, жертвуемые ею на благотворительность, и охотно помогает молодым актерам из шоу-бизнеса. Все как обычно. Когда много «легких» денег и скучно жить, хочется чего-то оживляющего.

– Они давно женаты?

– Лет пять.

– Странно. Очень красивая женщина…

– Она – его третья супруга, а он – ее второй муж, – охотно объяснил Лев Борисович.

– И кем был первый муж?

– Тоже бизнесменом. Но, конечно, не таким известным, как Хаусман. Какой-то владелец универмага или супермаркета, что-то в этом роде. Кажется, он был грузин и намного старше ее. Они развелись довольно быстро.

– Красивая женщина, – задумчиво повторил мужчина. – Откуда вы все знаете, Лев Борисович?

– У меня такая профессия – все знать, – вздохнул тот. – Я ведь адвокат и смею вас уверить, что адвокат неплохой, которому принято доверять самые большие секреты. Все знают, что Гальперину можно доверить любые тайны, и я буду достаточно последовательно и настойчиво их защищать.

– Не сомневаюсь, – согласился мужчина.

Ему было около сорока лет. Немного выше среднего роста, худощавый, подтянутый, он являл собой разительный пример большинству пришедших представителей мужского пола, которые позволяли себе уже к сорока годам нагуливать «пивной животик» и переедать в модных ресторанах столицы. Мужчина был одет в строгий темный костюм в тонкую белую полоску, к которому добавлялись светло-голубая сорочка и сине-красный галстук, подобранные с большим вкусом. Внешность у него была довольно запоминающаяся. Тяжелый подбородок, немного раскосые глаза, черные волосы, в которых уже начинала пробиваться седина. Но она лишь добавляла незнакомцу некий шарм, свойственный уже зрелым мужчинам. Адвокат Гальперин обращался к нему как к Роберту Туманову.

Ирина почувствовала на себе взгляд незнакомца и повернула голову. Взгляды встретились, и она, усмехнувшись, отвернулась – этот молодой нахал позволял себе так нагло ее рассматривать. Первый муж Ирины был старше ее на четырнадцать лет, а нынешний – на шестнадцать, поэтому она привыкла, что все мужчины ее возраста или немного постарше всего лишь молодые щенки, на которых не стоит обращать никакого внимания. К тому же Ирина слишком ценила свое нынешнее положение, чтобы позволить себе заглядываться на какого-то наглеца, осмелившегося так бесцеремонно и нахально ее рассматривать.

Но мужчина не сводил с нее взгляда, и она невольно сделала шаг вперед, прячась за фигуру своей подруги. По залу разносили крепкие спиртные напитки и соки. Не отводя взгляда от прячущейся за подругами Ирины Хаусман, Туманов подозвал к себе официанта, выбрал стакан с виски и бросил туда щедрую порцию колотых льдинок. Когда Ирина снова бросила на него взгляд, он по-прежнему смотрел в ее сторону.

– Кажется, наша гранд-дама заинтересовалась вами, – заметил Гальперин. – Если вы не заядлый сердцеед и не боитесь разборок с ее супругом, можете улыбнуться ей в ответ.

– Я вообще редко улыбаюсь, – пояснил Туманов. – А где они живут?

– Там, где и все остальные. Конечно, на Рублевке, в своем коттедже. Сейчас все более или менее обеспеченные люди живут за городом. Лучшая экология, меньше суеты и меньше загазованности.

– И я должен бояться ее супруга?

– Если попытаетесь сойтись с ней ближе, то безусловно. У Романа Эдуардовича репутация очень жесткого человека. Добавьте и шестнадцать лет разницы. Любой мужчина будет психовать рядом с такой красивой женщиной, даже имея столько денег, как Хаусман.

– Вы меня убедили, – без тени улыбки произнес Туманов, – теперь не стану даже смотреть в ее сторону.

– Я не был бы так категоричен, – улыбнулся Гальперин, – но, в общем, вы правы. Всегда лучше налаживать новые отношения со свободными женщинами, чем рисковать и нарываться на гнев очередного Отелло, которому не всегда могут нравиться заигрывания с его Дездемоной.

Он отошел к известной певице, давно посматривавшей в их сторону. Она собиралась поручить Гальперину свой бракоразводный процесс и теперь терпеливо ждала, когда он наконец закончит разговаривать с этим неизвестным мужчиной и подойдет к ней.

Туманов остался один, по-прежнему не спуская глаз с гостьи.

Ирина снова заметила его настойчивый и внимательный взгляд. Это становилось забавным. Она улыбнулась и покачала головой, чтобы он заметил ее жест. Нельзя быть таким настойчивым, это просто неприлично. С другой стороны, подобная назойливость приятно щекотала нервы. Такие нахальные мужчины уже давно ей не попадались. После того как она вышла замуж за Романа Хаусмана, никто не осмеливался смотреть на нее таким образом, репутация «сердитого» мужа была хорошо всем известна. Странно, что этот тип никогда не слышал о ее супруге. Может, незнакомец – обычный иностранец? Ирина внимательно оглядела его. Нет, не похож. Скорее у него восточные корни, хотя определенно сказать достаточно сложно. Сейчас многие народы перемешались, и достаточно трудно определить, кто именно перед вами – типичный азиат, стопроцентный европеец или вообще прилетевший из другого полушария американец или канадец. Нет, этот тип хоть и одет в превосходный костюм, тем не менее продукт явно местный, а значит, обязан понимать, что нельзя рассматривать так посторонних женщин, даже если никто и никогда не узнает о его бесцеремонном поведении на приеме.

– По-моему, этот тип слишком нагло на вас смотрит, – заметила соседка Ирины, стоявшая рядом с ней.

Соседка была владелицей нескольких бутиков. И хотя ей уже за пятьдесят, она все еще молодилась, подтягивала кожу, надувала губы, убирала морщины, не вылезала из косметических салонов, героически голодала, чтобы сохранить фигуру, и, по ядовитым слухам своих подруг, уже дважды убирала себе жировые складки. Нина Константиновна Бичурина, супруга Викентия Бичурина, который уже давно махнул рукой на все чудачества своей супруги. Она носила вызывающе обтягивающее белье и не стеснялась появляться даже в мини-юбках, демонстрируя свои «сделанные» ноги. По тем же слухам, она содержала молодого любовника, который был оформлен ее секретарем, и это не вызывало никаких возражений у мужа, справедливо рассудившего, что такой вариант ему вполне подходит. Любовника звали Вадимом, и ему было около тридцати. Высокого роста, белокурый, смазливый, услужливый и внимательный. Наличие Вадима позволяло самому Бичурину заниматься своими делами, не приходить домой по ночам, а отправляться к любовнице. Подобное положение устраивало обоих супругов. У них были уже взрослые дети и внуки, и им более всего хотелось избежать публичных скандалов.

– Вы его знаете? – спросила Ирина.

– Туманов, – ответила Бичурина, – Роберт Туманов. Появился из Европы несколько лет назад. Кажется, полтора года назад. По слухам, достаточно богат, но занят темными делишками; говорят, даже сидел в какой-то французской тюрьме. Но человек достаточно скрытный. Никто ничего не знает ни о его семье, ни о прежней жизни. Только слухи, моя дорогая, только слухи.

Она давно ненавидела свою собеседницу, но положение обязывало, и на подобных приемах они даже мило здоровались и целовались. Бичурина не могла не видеть, как смотрят на жену Хаусмана остальные мужчины, и это приводило ее в ярость. Она знала, что Ирина была родом из Чебоксар и приехала сюда в семнадцатилетнем возрасте поступать в театральное училище. Конечно, девочка не поступила и устроилась работать в каком-то дешевом варьете. Некоторые же утверждали, что это был ночной клуб, где Ирина демонстрировала стриптиз. Возможно, это были лишь грязные слухи завистниц. И хотя Ирина делала все, чтобы скрыть подобный факт своей биографии, о нем знали многие. Выжить приезжей семнадцатилетней девочке в Москве в лихие девяностые годы было очень трудно. Через что именно прошла Ирина, никто точно не знал. Наверное, для нее это были не самые приятные воспоминания. Ей невероятно повезло. Ее подруги либо спивались, либо становились наркоманками, либо заканчивали на улицах, пытаясь заработать на жизнь. А в Ирину влюбился один бизнесмен и решил забрать ее из этого заведения. Он помог ей с жильем и даже разрешил заочно поступить в институт. От него Ирина родила своего единственного сына. Но «благодетеля» довольно быстро убили.

В девяностые годы любой бизнесмен, даже не имевший отношения к преступному миру, должен был опасаться за свою жизнь. «Не имеющих отношения» почти не было. А значит, почти все жили под постоянным давлением криминального мира. Долги обычно не возвращались, кредиты не отдавались, государственные деньги переводились в офшоры, а собственность переписывалась на посторонних людей. Идеальным решением любой финансовой проблемы была пуля киллера.

После смерти своего друга Ирина сумела выжить и даже вышла замуж за другого бизнесмена, владельца известного московского супермаркета. Он был гораздо старше ее, но с ним она прожила около трех лет. Переписав квартиру и дачу на свое имя, ей удалось получить при разводе неплохую сумму отступных и два автомобиля. И уже в качестве достаточно состоятельной и независимой женщины она встретила Романа Эдуардовича Хаусмана, за которого и вышла замуж через год после их знакомства.

Сын был отправлен на учебу в Швейцарию, а Ирина, которая была некоторое время Ириной Петрозашвили, стала теперь Ириной Хаусман, постаравшись навсегда забыть свою первую и основную фамилию – Станцева.

– А как он оказался на этом приеме? – поинтересовалась Ирина у Бичуриной.

– Наверное, кто-то пригласил, – пояснила Нина Константиновна. – Сейчас время такое – можешь случайно оказаться в одной компании либо с бандитом, либо с известным писателем, либо с каким-то политиком. Все перемешалось. – Туманов по-прежнему не сводил взгляда с Ирины, и Бичурина неожиданно заметила: – А он симпатичный, но очень наглый.

Ирина еще раз взглянула на смотревшего в ее сторону мужчину и, повернувшись, направилась в туалетную комнату. Она подошла к зеркалу, взглянула на себя и нахмурилась, увидев, как раскраснелись щеки. Этот непонятный незнакомец так бесцеремонно ее рассматривал. Вдруг скрипнула дверь, и в женский туалет вошел Туманов. Ирина не испугалась, только немного удивилась и, холодно взглянув на него, произнесла:

– Вы перепутали туалеты.

– Нет, – возразил Туманов, подходя ближе, – не перепутал. – Голос у него был приятный.

– В таком случае я перепутала, – сказала Ирина, отворачиваясь, чтобы выйти.

Но не успела сделать даже одного шага, как он положил ей руку на плечо. Это была уже не наглость, а нечто большее.

– Что вы хотите? – резко бросила она.

Туманов дернул ее к себе, пытаясь поцеловать, и от такого хамства и напористости она даже растерялась. А между тем его ищущие губы уже скользили по ее лицу. Она попыталась вырваться, отвернуться, но у него была стальная хватка. Наконец его губы встретились с ее губами, и он прошептал:

– Не дергайся.

Ирина все крепче сжимала губы, но по-прежнему ничего не боялась. Девочка, которая в семнадцать лет приехала одна в Москву в девяносто пятом году, прошла через кровавые девяностые и сумела выжить во время августовского дефолта девяносто восьмого, не могла испугаться. Она не могла испугаться еще и потому, что ее дважды насиловали в молодости, и она знала, как бывает больно и неприятно, когда на тебе рвут одежду и причиняют физическую боль.

– Отпусти! – гневно потребовала Ирина.

– Ты мне слишком нравишься, – прошептал он.

У него было приятное дыхание. И пахло от него мужчиной. Каким-то острым сандаловым парфюмом и мужской силой.

– Это основание для того, чтобы ловить меня в туалете? – насмешливо спросила Ирина.

Он опустил руки.

– Извини, кажется, я повел себя глупо.

– И нагло, – добавила она, не торопясь уходить, – в любой момент сюда может кто-то зайти.

– Тебя останавливает только это?

– Мы даже незнакомы.

Туманов снова поднял руки и прижал ее к себе. Правая рука больно сжала ее бедро.

– Значит, нужно познакомиться, – предложил он.

– Дурак, – ответила она.

Он страстно поцеловал ее. Рука заскользила вниз, приподнимая платье.

– Нет, – прошептала Ирина, – не здесь. Пожалуйста, не здесь.

Рука сразу опустилась. Он умел контролировать свои эмоции. Это ей тоже понравилось.

– Я сниму номер наверху, – предложил Туманов, – а потом спущусь за тобой.

– Хорошо, – согласилась она и, поправив прическу, пошла к выходу. Уже открыв дверь, обернулась и улыбнулась напоследок.

Через десять секунд Туманов тоже вышел из туалета, столкнувшись с пожилой дамой, которая удивленно взглянула на него и шарахнулась в сторону.

Он прошел к портье и заказал номер в отеле. Потом вернулся в зал, где проходил прием, но Ирины нигде не было видно. Туманов подошел к Гальперину.

– Вы ее не видели? – спросил он.

– Кого? – не понял Лев Борисович.

– Госпожу Хаусман. Она была здесь…

– Она уже уехала, – удивленно ответил Гальперин, – я сам видел, как она подходила к своей машине.

И тогда Роберт Туманов впервые за вечер усмехнулся.

Глава 2

Мать меня не любила. Я всегда это чувствовал. Может, потому, что был третьим ребенком в семье. Вернее, потому, что я был третьим мальчиком в семье. Она, конечно, ждала девочку. После двух мальчиков, моих старших братьев, она так хотела дочку… И говорят, все сердобольные соседки и родственницы уверяли ее, что она родит именно девочку. Какая-то идиотка первой придумала, что если живот острый, то будет мальчик, а если круглый, то обязательно наоборот. Из чего вы уже догадались, что живот у матери был достаточно круглым, чтобы убедить всех в том, что родится девочка. Но родился третий мальчик. Когда ей сообщили эту новость, она заплакала. Не уверен, что от счастья.

Если вспомнить русские сказки, то там всегда первые двое сыновей достаточно умные, а третий – дурак. Вот этим дураком я и был. И отношение к третьему мальчику в семье оказалось соответствующим. Я практически не помню, когда мне покупали новую одежду или новые ботинки, приходилось донашивать вещи старших братьев. Единственная новая вещь, которая была у меня в детстве, – это шерстяной джемпер, подаренный сестрой моего отца именно мне. Но с джемпером связаны особо неприятные воспоминания, о которых я расскажу позднее. В общем, я был своеобразным «гадким утенком» в семье, которого никто особенно не ждал и не жаловал.

Мы жили в Уфе, и отец работал на заводе стекловолокна. Сыновей он назвал Раисом, Равилем и Ринатом. Вы уже догадались, что Ринат – это я. Ринат Мухтарович Давлетшин, вот такое имя я получил при рождении.

Когда я родился, отцу уже подкатывало под сорок. Это был строгий мужчина с прокуренными седыми усами, и мальчики его очень боялись. Когда двое старших однажды напроказничали, исцарапав «Запорожец» нашего соседа, он спокойно снял ремень и по очереди выпорол каждого. Очень спокойно и без ругани, что было еще страшнее. Раис и Равиль все время дрались друг с другом, ругались, но дружили крепко, а такую «мелюзгу», как я, и близко не подпускали к своим играм. И уж тем более никто из них даже не думал играть со мной или просто общаться.

А я донашивал их одежду под насмешки своих школьных товарищей, которые всегда понимали, что эта одежда досталась мне от моих старших братьев. Когда я пошел в первый класс, Раис был уже в шестом, а Равиль – в пятом. Можете себе представить, какая это разница в школе? Никогда не забуду, как Леша Вихров где-то в третьем или четвертом классе пошутил, что у меня брюки в заплатках, оставшихся от моих старших братьев. Все так надо мной смеялись, а я готов был провалиться сквозь землю. Мне было ужасно стыдно. Сам не знаю почему, но стыдно. Хотя, если подумать, нет ничего обидного – носить одежду, оставшуюся от своих старших братьев. Но мне так хотелось в детстве надеть наконец что-нибудь свое, новое, в котором никто в школе не видел моих старших братьев. И тогда появилась тетя Лиза, подарившая мне новый шерстяной джемпер. Хотя я подозреваю, что она покупала его для кого-то из моих старших братьев, но мальчики после шестого класса начинают быстро расти, и джемпер мог подойти только мне.

Ночью я три раза вскакивал с кровати, чтобы посмотреть на свой новый джемпер, висевший в шкафу. Он был двухцветный, сзади желтоватый, а спереди коричневый, и застегивался на светлые пуговицы. Никогда в жизни я больше так не радовался новой одежде. Для меня джемпер был лучше смокинга или фрака от самого известного портного. Утром, дрожа от возбуждения, я надел его и пошел в школу. Мне было только одиннадцать лет.

Вы уже догадываетесь, что именно произошло? Правильно догадываетесь. Тот же Леша стал первым меня высмеивать, спрашивая, когда этот джемпер носили мои старшие братья, под дружный хохот остальных ребят. Никто не поверил, что это новая вещь, которую я первый раз надел сегодня утром. Все закончилось тем, что я полез в драку с Лешей и порвал свой джемпер в двух местах. Мать молча закатила мне пощечину и села его штопать, а я забился в угол и проплакал до вечера. Когда пришел отец, я ждал порки, но он только посмотрел на меня, что-то буркнул и вышел из комнаты. Наверное, понял, как сильно я переживал. С того дня я целых два года ходил в заштопанном джемпере.

Должен признаться, что иметь двух старших братьев, да еще таких откровенных хулиганов, как мои, было достаточно комфортно. В школе их все знали, и у меня практически не было никаких проблем, пока я учился в младших классах. Когда однажды какой-то второгодник собрался меня обидеть, тут же появились оба моих брата и быстро объяснили придурку, как именно ему не стоит поступать. Но так было примерно до седьмого класса, пока мне не исполнилось четырнадцать. Я был щуплым, худощавым подростком маленького роста, который внезапно лишился поддержки своих старших братьев, ушедших в армию, и остался один. Вот тогда меня стали бить. И били достаточно больно. А заодно отнимали двадцать копеек, которые мать давала мне на бутерброды. Так продолжалось довольно долго. Наша школа находилась в рабочем районе, вокруг было много всякой шантрапы, и у меня практически не было шансов сохранять свои деньги в неприкосновенности. Все это мне довольно быстро надоело, и я записался в секцию бокса. Занимался с большим усердием, даже мои тренеры обращали внимание, как работаю на тренировках, вкладывая в свои удары столько злости и ненависти, словно уже заранее предвкушал, как именно буду расправляться со своими обидчиками.

Все так и получилось. Через год никто уже не решался отнимать мои деньги. Я дрался с таким отчаянием, с такой злой решимостью, что наши местные хулиганы потеряли всякий интерес к моим двадцати копейкам; глупо было нападать на бешеного драчуна, каким я стал в свои пятнадцать лет. Пока однажды сам не осознал, что мне нравится это дикое состояние драки, это упоение в бою, когда можно бить ненавистное лицо и не получать отпора. Едва почувствовав свою силу, я неожиданно понял, что теперь сам могу отнимать двадцать копеек у других ребят. И вместе с Лешей Вихровым и Кераем Хасановым, моими одноклассниками, мы сколотили довольно дружную банду, которая занималась отъемом мелочи у младшеклассников. Никто не хотел с нами связываться. Леша был нашим мозгом и наводчиком, он всегда чувствовал, у кого из ребят могут быть деньги, а Керай – настоящий амбал, неповоротливый, но сильный. Правда, в драках он бывал не столь ловок и надежен, но об этом знали только очень близкие друзья. А вот я был главным драчуном в компании. Это прекрасное состояние драки нравилось мне все больше и больше, особенно когда силы были равные. Драться с младшеклассниками оказалось довольно неприятно, такое ощущение, что мучаешь котенка или щенка. Хотя Вихрову доставляли удовольствие именно подобные садистские издевательства над слабыми. А я любил драться с ребятами постарше, которые могли мне ответить, больно ударить, постоять за себя. Не знаю, может, я с детства был мазохистом, и мне даже нравилось, когда мне отвечали. Но, в конце концов, я ломал любого, даже более сильного соперника. Своим напором, своей дерзостью, своей отвагой. Как говорили у нас в Уфе, я был мальчиком «с душком». А это самое главное в драке – никого и ничего не бояться.

Один раз нас даже забрали в милицию и сообщили об этом родителям. Мать дала мне еще одну пощечину и пообещала все рассказать отцу. Я понимал, что меня ждет довольно сильная порка, и был уже внутренне готов к этому. Но в тот вечер отец плохо себя почувствовал, ему вызвали врача и увезли в больницу. Говорили, что у него серьезные проблемы с сердцем. Так я избежал заслуженной порки.

Отец умер через два месяца. Я к тому времени учился уже в девятом классе. Ему было только пятьдесят пять лет. Он был начальником цеха и почти всю свою сознательную жизнь проработал на большом заводе. Люди говорили, что его все уважали, хотя и не очень любили. Он был сухим, мрачным, неразговорчивым человеком. Они вообще мало разговаривали с матерью, даже когда оставались вдвоем на кухне или в спальной, и почти никуда вместе не ходили. Я не могу вспомнить ни одного случая, когда мой отец что-нибудь рассказывал детям или жене о своей работе. И когда он вообще открыто смеялся. У нас была небольшая трехкомнатная квартира, и входить в спальную родителей нам категорически запрещалось. В другой комнате была детская, где стояли три кровати, а третья комната была нашей столовой.

Когда отец умер, стало трудно. Старшие братья служили в армии, а я еще учился в школе. Забыл сказать, что наша мать работала в библиотеке рядовым библиотекарем, и теперь приходилось выживать на ее зарплату и ждать, пока вернутся мои старшие братья из армии. А на дворе был уже восемьдесят седьмой год. Мне исполнилось шестнадцать, и мы уже начали ощущать трудности, с которыми немного позже столкнулась вся страна. Мясо, масло, даже сахар стали выдавать по талонам. Потом исчезла и водка, ставшая невероятным дефицитом.

Через три месяца после смерти отца мы получили похоронку на старшего брата. Его убили в Афганистане, и вместо него нам привезли запаянный, закрытый цинковый гроб. Мы даже не узнали, что именно лежит там, внутри. Мать очень сильно переживала, много плакала. Я всегда подозревал, что она по-особенному относилась к своему старшему сыну. Средний брат вернулся еще через несколько месяцев и сразу устроился на завод, где раньше работал отец. Но к этому времени в стране все уже начало разваливаться.

В восемьдесят девятом я окончил школу и меня почти сразу призвали в армию. Я попал в Азербайджан, который тогда еще входил в состав единой страны. Всех, кто призывался вместе со мной из Уфы, отправили служить либо в Германию, либо куда-то в Прибалтику, а меня – в Азербайджан. Я к этому времени уже был кандидатом в мастера спорта по боксу, вот и стал служить в спецназе, хотя мусульман старались не отправлять туда, так как там как раз в это время начался конфликт между армянами и азербайджанцами.

В Карабахе мы и стояли между враждующими общинами. Тогда в Москве не придумали ничего лучше, как создать в Нагорном Карабахе Особый комитет под управлением Вольского, большого партийного функционера, присланного из Москвы. Если честно, то его не любили ни азербайджанцы, ни армяне. Он воспринимался как типичный наместник Центра, присланный сюда в качестве своеобразного прокуратора. Ну а мы соответственно были его преторианской гвардией. Только не удивляйтесь, что я знаю про прокураторов и преторианскую гвардию. Не забывайте, что моя мама была библиотекарем, и в детстве я читал достаточно много книг. Фактически это было моим единственным занятием. А вот учился я плохо, с трудом окончил школу на тройки и даже не сделал попытки поступить в институт. Считал, что все равно не попаду.

Можете себе представить, чего только я не увидел за несколько месяцев, пока мы дислоцировались в Карабахе. Армянская община не доверяла официальному Баку, а азербайджанская община не доверяла местной власти в Степанакерте. Да еще и город потом переименовали так, как он назывался раньше, – Ханкенды. Наши офицеры, не особенно стесняясь, продавали оружие обеим сторонам – автоматы, пистолеты, патроны, даже гранаты. За хорошие деньги можно было взять на одну ночь бронетранспортер с солдатами и поехать пострелять «на охоту». Меня в ночные охоты не включали – знали, что я из Башкирии, и не привлекали к этим «забавам». Офицеры считали, что нужно давить азербайджанцев-мусульман, и выходили на охоту, радостно сообщая, что идут убивать «чернозадых». Хотя справедливости ради стоит сказать, что когда деньги платили азербайджанцы, то наши офицеры с такой же охотой выходили охотиться на «хачиков». Время было такое, когда все разваливалось и всем было на все наплевать. Если в стране нет твердой власти, если исчезает страх перед законом, все моральные категории уже просто не работают. Деньги становятся главным стимулом.

В девяностом нас перевели в Киргизию, где было тоже очень сложно. Там враждовали узбеки и киргизы, и снова приходилось вставать стеной между двумя враждующими общинами. Только на этот раз мусульмане убивали мусульман. И убивали с особой жестокостью. В общем, лучше не вспоминать, как нас повсюду прессовали. А в девяносто первом меня наконец демобилизовали. Летом я вернулся в Уфу и уже там смотрел по телевизору августовские события в Москве. С первого сентября я устроился охранником в местный ночной клуб «Золотая антилопа». Глупое название, говорят, был такой мультфильм. В клубе потихоньку приторговывали наркотиками, тусовались дешевые проститутки, приходили уже появившиеся в больших количествах бандиты и рэкетиры. А через несколько месяцев «вожди» трех союзных республик подписали в Беловежской Пуще какие-то бумажки, и Советский Союз окончательно перестал существовать.

Честное слово, к этому времени мы все так дружно ненавидели Горбачева, что готовы были не только Союз, но и всю планету послать к чертовой бабушке, лишь бы избавиться от этого несерьезного болтуна. Кто тогда знал, что пришедший ему на смену Ельцин окажется еще хуже и превратит всю страну в один большой криминальный общак, где верховодить будут его родные и приближенные, которые успеют захватить себе самые лакомые куски, а остальным придется выживать «по понятиям». Ну, это я так, к слову. Никогда не любил политиков, а сейчас их тем более не люблю.

Девяносто второй начался необычно. Утром я пошел на дежурство и обнаружил длинные колонны людей, которые стояли и продавали все, что могли продать: еду, галантерею, одежду, даже тапочки. Было полное ощущение, что мир сошел с ума.

И тут у меня появился шанс. Какой-то непонятный, невозможный, невероятный шанс. К нам в ночной клуб приехал оттянуться местный авторитет Тухват Ельгаштин по кличке Черный. Он и был какого-то непонятного темного цвета, наверное, в его роду были либо темнокожие, либо выходцы из южного Пакистана. Но любой намек на подобное родство приводил Тухвата в ярость, и он мог убить человека. Черный имел к девяносто второму году четыре судебных приговора и в общей сложности одиннадцать лет, проведенных за решеткой. Но криминальным авторитетом он не был – просто не мог жить по законам воровского мира. Полный беспредельщик.

К этому времени бандитов и рэкетиров развелось столько, что они были буквально повсюду, контролируя почти каждое торговое заведение, каждую палатку, каждый киоск. В начале девяностых казалось, что всю нашу жизнь определяют именно эти криминальные авторитеты в малиновых пиджаках и с бычьими шеями. Пустые глаза, откормленные рожи – они были похожи друг на друга, как близнецы. И конечно, вся милиция нашей славной страны была куплена этими братками. Вообще было полное ощущение, что в стране не осталось больше ни армии, ни правоохранительных органов, ни прокуроров, ни судей – только братки и купленные ими сотрудники спецслужб, которые их всячески крышевали и поддерживали. Словно в один день сразу отменили совесть, и теперь можно было делать все, что угодно. Не осталось никаких заповедей – ни библейских, ни человеческих. Все смертные грехи стали нормальным образом жизни. Люди перестали чтить родителей, создавали себе ложных кумиров, воровали, убивали, прелюбодействовали, предавали ради наживы. Не говоря уже о чревоугодии, которое стало доступным всем этим откормленным боровам.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю