Текст книги "Буйный бродяга 2013 №1"

Автор книги: Чайна Мьевиль

Соавторы: Велимир Долоев,Юлий Михайлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Нино! – дядя Бручо раздраженно повторил имя задумавшейся отделенной. – Пескоструем уши чистила, что ли?

– На кой черт он мне сдался? – Нино вздохнула, но расписалась в положенном месте.

– Новости посмотришь, – назидательно ответил взводный. – Политинформацию почитаешь. Мало ли для чего такой замечательный электронный агрегат можно использовать? Так, кто тут следующий? Подсветить уже нормально не можете?

Единственными, кто в этот вечер не держал связь с родиной, были Нино и Джамал. Землянин, попавший в Саройю вместе с гуманитарной миссией, сначала не планировал воевать – работы и без этого хватало. Однако полгода назад машина с ним, тремя островитянами-врачами и местным водителем, попала в бандитскую засаду. Иссеченного осколками, с шестнадцатью пулями в теле, Джамала через полтора часа доставили в столичную клинику. Больше не выжил никто. А землянин, на жизнь которого никто из местных врачей не поставил бы и гроша, восстановился практически полностью за десять дней. Чудесная регенерация привела саройцев, не сталкивавшихся с особенностями земного организма, в полный восторг, и врачи уже всерьез собирались, в нарушение собственной этики, немножко порезать больного, дабы пронаблюдать невероятное явление еще раз, однако Джамал сбежал из больницы, нашел сводный батальон рабочих Тяжмаша, в котором у него было множество знакомых, и попросил записать его в ряды интернационалистов. Командование пришло от этого факта междумировой солидарности в некоторую растерянность, однако переговоры с земной миссией в Саройе показали как упертость добровольца с далекой планеты, так и полное бессилие земного «начальства» там, где речь заходила о личном выборе. В итоге Джамал оказался в подчинении у Нино, которая такому пополнению была совсем не рада – черт знает, какие этические заморочки на тему проделывания дыр в себе подобных могли быть у людей, почти два века не знающих войн, да и о государстве давно забывших? Однако в первом же бою Джамал показал себя не только отличным стрелком...

Самой же Нино звонить сегодня было не то что некому, а, скорее, некуда. Отбор в сводный заводской батальон проходил помимо окружных военных комиссариатов, однако это не делало его условия менее строгими – брали только образцовых бойцов. Анфи, на правах учительницы приписанной к заводской коммуне школы, попробовала туда пробиться, но столкнулась с жесточайшей дискриминацией со стороны рабочих. А Нино взяли. Тогда они впервые в жизни серьезно разругались – под конец Анфи начала кричать какую-то несуразицу про то, что она на весь район чуть ли не единственная милиционерка с реальным боевым опытом – даже деликатные соседи невольно стали прислушиваться. В конце концов, обоюдными усилиями им удалось принудить друг друга к миру, но в привычных ласках чувствовалась такая напряженность и натужность, что Нино почуяла неладное. Однако до самого ее отбытия Анфи старалась вести себя как прежде, так что понять, что же она замыслила, не представлялось никакой возможности, а к допросам с пристрастием любимая давно уже привыкла. Первые сеансы связи из Саройи почти убедили Нино, что у Анфи все нормально – насколько может быть «нормальным» положение супруги бойца рабочего батальона, в первом же бою потерявшего четверть личного состава. Однако во время очередного затишья ее неожиданно вызвали в штаб бригады, где взяли подписку о неразглашении того, что так и не было произнесено вслух. Нино поняла: ее любимая теперь тоже сражается на фронте, только не на саройском, а на том, что пафосно зовется «невидимым». Скорее всего, в структурах подпольной компартии Эггро. В Эггро, где с коммунистов живьем сдирают кожу. Где в охранке током и раскаленной решеткой пытают каждого, кто просто попадет в поле зрения органов безопасности. Где учат в опасной ситуации добивать раненого товарища без колебаний, и подпольщики приучаются носить по меньшей мере две капсулы с ядом: одну в воротнике, а вторую, для подстраховки, в более потаенном месте, если уж тебя успели схватить и обездвижить...

Словом, звонить воспитаннице провинциального детдома временно стало некуда. Да, именно временно. Потому что Нино верила – все будет хорошо, революционный пожар охватит и Эггро, он охватит весь мир, и они с Анфи встретятся на развалинах Имперского Дворца, и будут снова взахлеб целоваться, усталые, прекрасные и вооруженные, и напишут свои имена на закопченной и облупившейся от пожара стене, а дальше мир станет нестерпимо светлым и прекрасным, и их маленькому счастью, крепко впаянному во всеобщее счастье человечества, не будет конца и предела. Так будет. Иначе лучше уж сразу подставить грудь под пули контрреволюционеров.

Они с Джамалом сидели снова в притворе храма, на том самом месте, где сегодня утром размышляли о том, как уничтожить эггройского пулеметчика. Летняя ночь вступила в свои права, и взошедшая Средняя Спутница хорошо освещала двор, где взвод, уткнувшись в экраны коммуникаторов, негромко переговаривался со своими семьями. На Острове сейчас как раз разгар рабочего дня, но звонок от сражающихся в Саройе бойцов служит самой веской причиной для перерыва. Даже если бы на этот счет не было принято специальное постановление, вряд ли у самого строгого начальства хватило бы совести это оспорить.

– Слушай, – Нино, наконец, заговорила. – Я так и не поняла, почему ты с нами. То есть это же нерационально, на самом деле. Ну, с вашей точки зрения. Что ты как рядовой боец можешь изменить?

– Мы с вами уже тридцать лет контактируем, – улыбнулся Джамал. Целое поколение островитян выросло, не зная ни капитализма, ни вопроса «одиноки ли мы во Вселенной?». А вы все еще считаете нас чем-то вроде роботов, стерильно рациональных и тошнотворно возвышенных.

– Не роботы? А тот компьютер, что у тебя в мозгу? А снайперская стрельба благодаря глазным экранам? А подключение к Сети без всяких устройств, из любой точки планеты? А регенерация?

– Во-первых, все-таки не в мозгу. Во-вторых, принципиально эти наши компьютеры не отличаются от тех, что используете вы. Разве что интегрированы в тело, но это больше для удобства, нежели ради какой-то глубокой сакральной функции. Мы люди, Нино. И ты это хорошо знаешь, просто дразнишься от нечего делать.

– Угу, а кто первый уходит от темы разговора? – деланно нахмурилась Нино.

– Хорошо, сейчас сформулирую.

Джамал подождал минуты три, затем начал:

– Знаешь, пару раз я серьезно говорил с твоей Анфи. И она однажды выдала замечательный афоризм о фантомных болях. Неначавшаяся война – словно фантомная боль. Пусть Остров был спасен от уничтожения, но эта боль будет преследовать вас, поколение за поколением, пока не наступит всеобщее освобождение. Идеализм, конечно, и перенос персональных впечатлений на общественные отношения. Однако, у нас, землян, своих фантомных болей тоже хватает. Наша история очень трагична. Трагична слишком большим множеством падений, перерождений и вырождений освободительного движения. Трагична полным крахом первых попыток создания коммунистического общества.

Трагична небывалым отчаянием, сочетавшимся с полной апатией после чудовищных поражений. Знаешь ли ты, что такое «конец истории»? Звучит мерзко, не правда ли? И страшно. Совсем как «конец света». А у нас его провозглашали громогласно и с радостью лживые прислужники капитала. И они имели на то основания – наша история и в самом деле могла на них закончиться, история человечества как такового, а не определенной цивилизации.

Мы все же сумели преодолеть этот тупик. Но полвека великого общественного упадка оставили в нашей культуре множество шрамов. Тени прошлого заставляли оглядываться как первых коммунаров, так и их детей и внуков. Изучая историю в школе, просматривая стереофильмы о прошлом, читая книги, мы все с самого детства становились пассивными участниками трагедии. Парижская коммуна будет утоплена в крови, Советская Венгрия падет под ударами интервентов, Сандино, генерал свободных людей, будет предательски убит, а Че Гевара, больной и израненный, попадет в плен и будет расстрелян. Временное торжество революции обращалось контрреволюционным переворотом, предательством тех, кто клялся в верности рабочему классу. Так было слишком много раз, и мы бессильны были что-либо изменить. Диалектика учила нас тому, почему все происходило так, а не иначе, но не давала удовлетворения.

С такими чувствами мы и запускали первые корабли к звездам. Первая Межзвездная, она же экспедиция Гонсалеса, вовсе не предполагала вступления в прямой контакт, даже в случае обнаружения достаточно развитой для него разумной жизни. Это была всего лишь разведка. Но увиденное здесь так напоминало нашу собственную историю, что не вмешаться было нельзя. И мы вмешались. Потому что всегда и везде, в каждую эпоху и в каждом уголке галактики, с энтропией сражается великая армия. От первого раба, разбившего свои цепи и освободившего товарища, чтобы вместе сражаться за свободу, до сверхцивилизаций, обладающих способностью гасить и зажигать звезды, проходит наш фронт. В атаку за наше дело идет и рискующий жизнью подпольщик, проносящий на завод листовки с призывом к борьбе, и врач-подвижник, испытывающий на себе вакцину, которая спасет миллионы людей. Наша победа отражается и в торжествующей улыбке первого космонавта, и в предсмертной песне защитников последней баррикады Парижа. Все мы – живые и мертвые – продолжаем служить одному делу. Это есть рациональность высшего порядка. И если у истории нет прямых и гладких путей – значит, мое место здесь, рядом с вами.

Джамал говорил спокойно, даже чуть приглушенно, но Нино отчего-то вспомнила, глядя на него, первых утопических социалистов. Исступленная религиозность, аскетизм, готовность к самопожертвованию – и риторика. «Когда мир лишь сошел с губ Единого святым Его словом – были люди, животные и растения, но не было раба и господина, бедняка и богача, слабого и сильного» – так, кажется, начиналась «Правда для бедных»? Что ж, не зря свои межзвездные корабли земляне называют в честь исторически обреченных но оттого вызывающих еще большее уважение гениальных борцов и провидцев седой древности – «Томас Мор», «Кампанелла», «Джерард Уинстенли»...

– Слушайте, чего вы тут спрятались? – Варго и в мирной жизни не отличался деликатностью, а уж на фронте и вовсе отличался непостижимым талантом влезать в каждую паузу в разговоре. – Политинформацию читаете?

– А в Тэйки, между прочим, наши вошли в единый фронт с местными левыми националистами. Против религиозных фанатиков и фашистов, – Тио вошла вслед за Варго, настроение у обоих после беседы с домом было определенно приподнятое.

– Ни черта хорошего из этого не выйдет, – тоном знатока прокомментировал Варго. – Надо как здесь, давить всех этих буржуев да мелкобуржуев, жать к земле, чтоб аж пищали от страха...

– Ну, нашелся эксперт в мировой революции, – Тио обернулась к Джамалу. – Слушай, а у вас что по этому поводу пишут?

У землян была своя Сеть, к которой, в принципе, можно было подключиться и с той техникой, что находилась в распоряжении жителей Острова, но навигация в ней была крайне неудобной, не говоря уже о языковом барьере. А новости в ней появлялись куда более оперативно даже, чем в единой островной сети. А с учетом того, что «коммуникатор», находившийся в голове Джамала, нельзя было изъять и положить в несгораемый шкаф в целях безопасности, он всегда был источником самой свежей информации, особенно по земным делам.

– Сейчас гляну, – Джамал прикрыл глаза, сделал пару незаметных постороннему глазу движений пальцами правой руки, начал читать... и от волнения даже едва не прервал соединение:

– Слушайте, этого еще в новостях нет... И даже на Земле пока не знают... Но поступило сообщение от звездолета «Гракх Бабеф». В районе исследования они нашли планету с разумной жизнью гуманоидного типа. Впервые после вас.

– Что? Когда? – не поверила Нино.

– А ведь там и наши ученые есть! – обрадовалась Тио.

– Угу, без наших биологов земляне точно не справились бы, – саркастично заметил Варго. – Точно, пока островитян с собой не брали – никого и не находили. А кого там наши могли найти? Опять, наверное, каких-нибудь буржуев или фашистов – какая уж без них разумная жизнь?

– Перестань, – раздраженно перебила его Тио. – А в самом деле, насколько они там развиты?

– Ну, буржуев и фашистов пока еще там не наблюдается, – Джамал загадочно улыбнулся. – Но в будущем наверняка появятся...

– А, феодализм, значит, – разочарованно протянула Тио.

– … Где-то через сто тысяч лет, – закончил предложение Джамал.

Бойцы сразу притихли. Как-то никто из них не задумывался, что разумная жизнь может быть и такой – примитивной и едва вышедшей из колыбели природы. В конце концов, ничего удивительного вроде бы не было в том, что в огромной вселенной будет такая неравномерность развития. Однако масштабы все равно впечатляли этих людей, пусть и научившихся мыслить в государственных и практически планетарных категориях, но остававшихся все же простыми заводскими рабочими. А теперь было понятно – ответственность за судьбу новорожденного человечества ляжет не только на плечи землян, но и будет разделена всеми ими. Ведь мы одна армия, всевременная и всепространственная, верно?

Нино вспомнила свою любимую, что рискует сейчас жизнью в другой стране, вспомнила свою маленькую мечту об объятиях на руинах старого мира. Но и сейчас эта мечта не казалась ей чем-то жалким и ничтожным. И это значило, что у нее, у них всех, достанет сил и для помощи первобытным братьям по разуму. Для помощи в развитии всей молодой (несколько миллиардов лет – это разве возраст?) Галактике, которую на Земле звали Млечным Путем.

– Ничего, – Нино привстала, чтобы размять затекшие ноги. – Чтобы дождаться буржуев и фашистов для хорошей драки, сто тысяч лет, я считаю, можно подождать. Согласись, землянин, революцию делать гораздо интереснее, чем о ней читать...

Под взглядами своих пораженных бойцов Нино вышла на улицу, навстречу свету Средней Спутницы.

Навстречу будущему.

Навстречу своей борьбе.

Навстречу своему счастью.

Юлий Михайлов
Полтора века спустя

– Друзья! – обычно спокойный Максим был сильно взволнован. – Сегодня нам, кружку сотрудников нашего НПЗ удалось сделать то, о чем мечтали еще наши родители с того момента, когда были приняты законы о «защите-черт их дери-правообладателей» и с приватизации общественного достояния «ОАКЭНГ-Безопасностью». Первый текст тех людей, которых по телевидению и в разрешенном секторе Сети называют «разрушителями первой империи» и «подлыми цареубийцами». А главное, нам наконец удалось установить контакт (правда, пока односторонний) с Южным Конусом.

– Но как? – изумление соратников Максима было таким, будто он захватил в заложники самого регента империи или президента Объединенной акционерной компании электричества, нефти и газа.

– Как вы знаете, когда пару лет назад дела в экономике у наших упырей пошли совсем фигово, регенту пришлось возобновить контакты с Южным Конусом, который до того так долго обвиняли во всех наших бедах, и даже посольствами обменяться.

Общаться с населением дипломатам, конечно, не дают, копирайт-законам на нашей территории обязаны следовать даже они, но способ передать весточку нашелся. Помните Мишу с мусороперерабатывающего?

– Да.

– К ним отправляют на переработку мусор из посольства Южного Конуса, после того, как имперская охрана убеждается, что там нет ничего подозрительного. Охранка, конечно, роет, но у Миши получилось рыть лучше. Как только он узнал, что мусор из Марьинского (как раз в том районе, где посольство) отдела имперской охраны привозят к ним, он проверял всё. Ну, и в куртке, заляпанной какой-то тухлятиной (побрезговал господин капитан, или кто он там, распороть), он нашел под подкладкой …

– Неужели бумагу или даже радиоприемник с нелицензированными частотами? – перебил кто-то из нетерпеливых слушателей.

– Нет, это нашли бы на рентгене. Посольские осторожнее – всего лишь следы молока. Миша этот кусок ткани под свою подкладку зашил, да и вышел спокойно с завода в семь часов. Дома долго соображал, как прочитать, пока не догадался утюгом прогладить – и буквы проступили.

– За текст из собственности «ОАКЭНГ-Безопасности», да еще и на механическом носителе, может сильно не поздоровиться.

– Ну разумеется – теперь же копирайт-полиция чуть не каждый день по квартирам рыщет. И в тот вечер к нему явились, да память помогла – выучил всего за минут за сорок текст, замочил ту тряпку, а через пять минут полицаи из копирайт-отдела тут как тут. Будь у него память хуже, не было бы у нас текста, а Миша лет на семь отправился бы в тайгу.

– Ты-то тоже наизусть заучил?

– Ну разумеется, дураков такое записывать нет. Слушайте:

Друг (как сказали бы в твоей стране в ее лучшие времена, товарищ)! – последнее слово, явно новое для него, Максим произнес, замедлившись. – Если ты смог прочитать это, передай то, что прочитаешь, своим друзьям и жди продолжения.

Мы знаем, что и у вас есть рабочие кружки, и хотим рассказать об идеях, которые могут привести вас к победе, как они привели к победе борцов за лучшее будущее Южного Конуса. Мы знаем, что не только все работы Маркса и Ленина – фамилии Максим произнес, снова задумавшись – но и все тексты, где они упоминались, были уничтожены или искажены «ОАКЭНГ-Безопасностью», но, конечно, о них мы вам тоже расскажем. Сегодня же мы дадим вам изучить текст Сталина. Если тебе больше сорока («Увы, это не о нас с Мишей!» – вздохнул Максим) то ты о нем слышал, но исключительно грязное вранье.

Еще тридцать лет назад он был одним из немногих исторических деятелей, о котором в империи допускались прямо противоположные мнения. Большинство СМИ называли его «вторым тираном окаянных дней» стараясь не упоминать его именем, как уже не упоминали запрещенное имя Ленина, но легальному «Братству Кургиняна» разрешили утверждать, что он был первым регентом восстановленной империи, и оказывать ему такие же почести, какие официоз оказывал Ельцину и Путину.

Разумеется, вранье про «тирана» и «восстановителя империи» было одинаково беспардонным. Однако среди членов «братства» оказался один достаточно умным, чтобы поймать «святых отцов братства» и официоз на противоречиях и составить в общем и целом верную картину вашей истории вековой и полуторавековой давности. Когда он сбежал из «братства» и стал делиться своими открытиями с новыми соседями, его зарезали в подворотне – то ли полицаи, то ли охранка, то ли ОАКЭНГовские головорезы – ну а Имперская православная церковь, которая в «братстве» стала видеть конкурентов, воспользовалась случаем, чтобы надавить через охранку и навязать «братству» унию (те не слишком сопротивлялись – «святых отцов братства» сделали обычными попами, и всё). После этого и с именем Сталина поступили по старой методе – все права на упоминания передали «ОАКЭНГ-Безопасности».

Поскольку же он был одним из передовых деятелей вашего народа в момент его величайших революционных («Революция, как в сноске к записке посольские объяснили, это когда народ свергает власть своих врагов, еще одно запретное слово», – пояснил Максим) достижений и хорошим популяризатором революционной теории, то мы призываем тебя выучить и пересказать товарищам его статью, которая была написана полтора века назад, но до сих пор полностью актуальна в отношении вашей «Объединенной мирной оппозиции». Вот она:

«В средних числах сентября состоялся съезд «земских и городских деятелей». На этом съезде была основана новая «партия» с Центральным комитетом во главе и с местными органами в различных городах. Съезд принял «программу», определил «тактику» и выработал специальное воззвание, с которым эта только что вылупившаяся «партия» должна обратиться к народу. Словом, «земские и городские деятели» основали свою собственную «партию». Кто такие эти «деятели», как они именуются? Либеральные буржуа…»

Лицо номера: Чайна Мьевиль

Х.М. Верфт
Человек, который был Китаем

Кокни (англ. cockney) – пренебрежительно-насмешливое прозвище уроженца Лондона из средних и низших слоев населения; один из самых известных типов лондонского просторечия, на котором говорят представители низших социальных слоёв населения Лондона.

В современной британской литературе писатель-фантаст Чайна Мьевиль, наверное, запомнится в первую очередь тем, как искусно он творил совершенно необыкновенные, выходящие за рамки как канона твердой НФ, так и канонов фэнтези, миры, а также необычным языком своих книг. Во вторую очередь – тем, что в его необыкновенных мирах вспыхивали совершенно реальные классовые, национальные и даже межпланетные конфликты, а персонажи вели себя так, как вполне могли бы повести себя обычные люди. Парадоксальный сплав самых странных фантастических элементов фэнтези и научной фантастики с социальным реализмом, а порой и гиперреализмом, отличает книги Мьевиля от множества однообразных историй про суперменов на космических кораблях и классических отрядов эльф-гном-маг. Не похожи эти книги и на постапокалиптические похождения выживальщиков, набившие оскомину байки про попаданцев в прошлое с целью спасти императора, убить Гитлера или стать советником Сталина, многотомные мрачные страшилки о вторжениях технически превосходящих Землю пришельцев…

Необычным от рождения стать на самом деле не так уж сложно: достаточно получить странное имя. Родители-хиппи назвали ребенка «Чайна», так как слово показалось им красивым. А еще на рифмованном сленге кокни «чайна» означает «приятель». Слово mate рифмуется с China plate (фарфоровое блюдце), потом вторая часть опускается по традиции сленга. My old china – мой старый друг. Гораздо позднее писатель-фантаст Чайна Мьевиль скажет, что благодарен родителям за это имя – по крайней мере, они не назвали его Баньяном.

Если бы я хотел проиллюстрировать тезис «бытие определяет сознание» живым примером, и взять для этого писателя-фантаста, Мьевиль подошел бы как нельзя лучше. Будучи выходцем из небогатой семьи, детство которого прошло в рабочем районе, Мьевиль с малых лет увидел Лондон так, как его видят низы: гигантский промышленный город-спрут, бюрократический монстр, между массивными опорами – как реальными, так и неосязаемыми – хаотично снуют люди, устраивая свою жизнь. Как Мьевиль говорил позднее, Лондон стал его частью точно так же, как человек стал частью города. Этот образ капиталистического мегаполиса займет в творчестве автора если не центральное, то близкое к центральному место. Города – опасные, коварные лабиринты, где самые уродливые язвы общества вылезают на всеобщее обозрение. Но вместе с тем город – нечто живое, наделенное своей красотой. Нечто, что еще только предстоит познать. Мьевиль не призывает уничтожить Город: бездумную агрессию в его книгах в основном проявляют отрицательные персонажи или просто глупцы. Чтобы изменить что-то к лучшему, надо познать это, и именно познание Города предлагает нам автор.

В «Крысином короле» автор изобразил свой родной Лондон, в котором герои прощаются с темным прошлым. Затем – «Вокзал», который стал основой трилогии о Нью-Кробюзоне, гигантском городе-государстве, в котором господствуют промышленность и магия, а также викторианские порядки, неизменные спутники стимпанка. Магия лишь метафора – она, как и все остальное, есть часть системы общественного производства. Промышленная магия Мьевиля, подчиняющаяся правилам, напоминает науку, которую могучий и многоликий капитал тоже ставит себе на службу. В облике Нью-Кробюзона проступает уже не какое-то конкретное место, это собирательный образ промышленного города. Трубы, бесконечно разрастающиеся трущобы, громады зданий, лепящихся друг на друга, подпольщики и профсоюзы… Автор остается урбанистом до конца: «Амальгама», «Нон Лон Дон», «Город и город», «Кракен» и «Посольский город» все тоже повествуют о Городе, несмотря на резкие жанровые различия. Мьевиль то и дело возвращается к Лондону, чтобы показать его с новой стороны, но может изобразить и город в ином мире, как в «Посольском городе», чтобы рассказать историю контакта, чем-то неуловимо похожую на географические открытия нашего с вами прошлого.

Миры Мьевиля – кривое зеркало реального мира. Создать убедительную и реалистичную фантастическую вселенную даже в рамках одной отдельной книги автору помогает мастерское владение языком. В отличие от стерильных копий мира Толкина с эльфами, гномами и прочими персонажами, которые всегда учтивы и на страницах книги обычно даже в туалет-то не ходят, у Мьевиля место, время и личность говорящего всегда серьезно влияет на стиль и характер речи. От книги к книге автор растет: даже простенькие сюжетные ходы кажутся убедительными, а героям книг хочется сопереживать буквально из-за пары удачных фраз. Возможно, ключ кроется в умении Мьевиля передать переживания персонажа через действие: не раз и не два я замечал, как резко иногда расходились слова и мысли героя с поступками, когда доходило до дела. Совсем как живые люди, персонажи Мьевиля могут упасть или вырасти в глазах читателя буквально за одну страницу.

Описания, несмотря на лингвистические изящества, шутки, игру слов и прочие приятные для читателя вещи, всегда точны. Поэтому Город Мьевиля в каждой книге столь притягателен. Кажется, что видишь его, находясь на улицах вместе с персонажами или рассказчиком, а когда книга заканчивается, ощущения напоминают выход из кинозала после действительно хорошего фантастического фильма. Это как раз тот случай, когда можно сказать «сходит со страниц».

Язык книг Мьевиля невероятно богат: в романах всегда присутствует большое количество интуитивно понятных неологизмов и имен собственных – этим язык недвусмысленно указывает на свою принадлежность к фантастическому миру, где в данный момент разворачивается действие.

Если написать о сюжетах книг Мьевиля подробно, есть риск испортить впечатление от знакомства для читателя. Особенно это касается последних романов: «Посольский город» (Embassytown) и «Рельсоморье» (Railsea). Перевод этих книг наверняка будет уступать оригиналу: обилие говорящих имен, неологизмы, имеющие смысл лишь в германских языках, анаграммы, без которых потеряется добрая часть атмосферы. И все-таки их можно и нужно перевести. «Посольский город» не раз и не два заставит читателя задуматься о политике, хотя главный персонаж изначально аполитичен. «Рельсоморье» порадует не только головокружительными приключениями, но и меткими наблюдениями автора, которые тонкой нитью связывают вымышленный мир с реальностью. Теперь эта связь стала чуть сложнее, чем в книгах Нью-Кробюзонского цикла, да и сами миры усложняются. Даже четырехуровневый и географически неоднородный, не изученный до конца мир Рельсоморья покажется простым в сравнении с целой вселенной из «Посольского города», где есть большая политика, есть политика местная и есть политика пришельцев, которых автору удалось изобразить по-настоящему чужими человеку.

Мьевиль многократно заявлял, что его книги – не пропагандистские листовки, что он никогда не пишет в целях пропаганды, а просто, будучи марксистом, так видит мир. Но без марксистского видения едва ли его книги получались бы столь удачными. Из множества миров с концепцией промышленной магии именно мир Мьевиля кажется наиболее убедительным, живым. Нерушимая внутренняя логика любой созданной вселенной позволяет любым выдумкам – даже самым безумным – быть принятыми и воспринятыми читателем.

Ни одна из его книг не обходит стороной вопросы о классовом строении общества, противоречиях между отдельными индивидами и различными группами, организациями, правительствами, корпорациями. Левые идеи в книгах Мьевиля – это не нарочитая проповедь, а неотъемлемая часть изображенной вселенной. Эти идеи вырастают из реалий, с которыми приходится сталкиваться обитателям фантастических миров, они рвутся со страницы на страницу в мире книги, стремясь изменить его. И опять здесь связаны сознание и бытие: Мьевиль, будучи членом революционной троцкистской партии в Великобритании, пытался и сам изменить окружающий его мир. Правда, как и отчаянным одиночкам, столкнувшимся с махиной Нью-Кробюзонского правительства в его книгах, автору пришлось пройти непростой путь. В этом году Мьевиль покинул Социалистическую рабочую партию из-за поведения ее руководства, пытавшегося заставить замолчать нескольких жертв изнасилования, так как речь шла о «достоинстве» замешанного в преступлении партийного босса.

И если вам вдруг покажется, что речь в прочитанной книге шла не только о каком-то чужом мире: Бас-Лаге, Ариеке, Рельсоморье, – но и о той реальности, которую вы видите сейчас за окном, подумайте об этом хорошенько. Ведь и нашему миру не помешают буйные бродяги.