Текст книги "Аччелерандо"

Автор книги: Чарльз Стросс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Ты пойдешь и приведешь его.

– Oui. – Тень улыбки скользит по ее лицу, однако быстро сменяется тревогой. – Но что же могло случиться?

– Что угодно – или же ничего. – Джанни пожимает плечами. – Так или иначе, мы без него как без рук. – Он бросает на нее предостерегающий взгляд: – И без тебя тоже. Так что не позволяй боргам добраться до тебя. Или до него.

– Не волнуйся, я просто притащу его сюда любой ценой. – Она проходит мимо стола и бросает удивленный взгляд на пылесос, зачем-то спрятавшийся под ним. – Au revoir.

– Чао!

Когда она покидает свой кабинет, министр за ее спиной растворяется в большой, на всю дальнюю стену, тускло-серой панели дисплея. Джанни в Риме, а Аннет – в Париже. Маркус в Дюссельдорфе, а Ив – во Вроцлаве. Есть и другие, сидящие в своих цифровых камерах, разбросанных по всему Старому Свету, и пусть живыми рукопожатиями никак не обменяться, болтать при таком раскладе они все еще могут. Многоуровневая шифровка каналов связи – не помеха для взаимного доверия и взаимных же подколок.

Джанни пытается вырваться из региональной политики в европейские национальные дела: их работа – его избирательной команды то есть – состоит в том, чтобы выбить ему пост представителя по делам искусственного разума в комиссии Конфедерации. Если им это удастся, они смогут расширить границы постчеловеческого мира в дальний космос и далекое будущее. Потеря одной из ключевых фигур их команды, штатного футуролога и дипломата, чертовски выгодна некоторым лицам: у стен есть уши, и не все мозги, которые числятся за этими ушами, – человеческие.

Аннет взволнована гораздо больше, чем позволила себе выказать на глазах Джанни. Что-то не похоже на Манфреда – столь длительный невыход на связь, да еще и с ней. И его агент-секретарь отгородился от нее глухой стеной – вот это уж точно не лезет ни в какие ворота. Два последних года ее апартаменты служили Масху если не домом, то ближайшим его аналогом. Вчера вечером он отлучился, сказав, что обернется за одну ночь, и пропал. Дело точно пахнет керосином.

Может, это происки его бывшей жены? – думает Аннет. Едва ли – от Памелы уже давно не было никаких вестей, кроме язвительных открыток, отправляемых ею из года в год по случаю дня рождения дочери, с которой Манфред никогда не встречался. Решила поквитаться музыкальная мафия? Ассоциация авторских прав прислала посылку с бомбой или отравляющим газом? Нет уж – случись что-то подобное, его медицинский монитор бил бы громкую тревогу.

Аннет устроила все так, чтобы Манфред пребывал на безопасном расстоянии от всех этих похитителей интеллектуальной собственности. Она оказала ему крепкую поддержку, и он в ответ помог ей обрести свой собственный путь. Аннет тихо радуется всякий раз, когда думает, сколь многого они достигли вместе. И именно поэтому ее волнение сейчас перехлестывает через край. Сторожевые псы не подняли шум…

Аннет вызывает такси до аэропорта имени Шарля де Голля. Ко времени прибытия она успевает задействовать свою парламентскую карту и забронировать место в премиум-классе на ближайший аэробус до Тернхауса, аэропорта в Эдинбурге, заказать гостиницу и такси. Самолет взмывает над Ла-Маншем – и тут до нее доходит значение последних слов Джанни. Не имел ли итальянец в виду, что Фонд Франклина мог чем-то угрожать Масху?

В приемном покое больницы есть зал ожидания с зелеными пластиковыми креслами типа «ковшик», украшенный детскими рисунками, вернее, их объемными голограммами, что льнут к стенам, смахивая на сюрреалистичные построения из блоков «Лего». Тишина здесь царит абсолютная: вся доступная пропускная способность сети отдана медицинским мониторам. Плачут дети, надрываются сирены прибывающих экипажей скорой помощи, разговаривают друг с другом люди, но для Манфреда здесь тихо, как на дне колодца. Как будто он затянулся чем-то крепким, только без чувства эйфории и благополучия. В углу коридора торговцы соколиным кебабом (наверняка наверченным из голубятины) толклись близ закованных в цепи ржавых терминалов для приема добровольных пожертвований. За синими спальными мешками хронических больных, уложенными рядком у сестринского поста, неусыпно бдели камеры видеонаблюдения. Без привычного информационного гула в голове Манфред чувствует себя напуганным и потерянным.

– Я не могу зарегистрировать вас без подписания согласия на обработку данных, – твердит ему медсестра, поднося старомодный планшет с перечнем правил на экране к самому его носу. Услуги социального здравоохранения все еще бесплатны, но уже предприняты шаги по снижению частоты скандалов: подпишите здесь и здесь, или не видать вам врача как своих ушей.

Манфред затуманенным взглядом смотрит на нос медсестры, красный и слегка воспаленный от гуляющей по больнице инфекции. Его телефоны снова ссорятся, и он не может вспомнить почему; они обычно не ведут себя так, должно быть, чего-то не хватает, но думать об этом трудно.

– Почему я здесь? – спрашивает он в третий раз.

– Да распишитесь уже! – Ему в руку суют ручку. Он сосредотачивается на бумажке и резко распрямляется, когда в дело вступают въевшиеся в подкорку принципы.

– Но этот документ противоречит правам человека! Тут сказано, что вторая сторона обязуется не разглашать любую информацию о пациентах, процедурах и примененных методах любой третьей стороне, то есть средствам массовой информации, под страхом конфискации оказанных услуг, согласно разделу № 2 акта о реформации здравоохранения. Я не могу подписать это! Вы можете конфисковать мою левую почку, если я напишу в Сети о том, сколько дней пробыл в больнице!

– Ну и не подписывайте. – Медсестра-индианка пожимает плечами, оправляет сари и удаляется. – Всего наилучшего.

Манфред достает запасной телефон и смотрит на его дисплей.

– Что-то тут не так. – Клавиатура пищит, когда он с трудом вводит коды операций. Он попадает в X.25 PAD [49]49
  Один из самых «древних» сетевых протоколов для обмена информацией на основе телефонных сетей.


[Закрыть] и смутно припоминает, что может откопать через него: главным образом давно неактуальные недра внутренней сети системы здравоохранения. Его мозг выдает ошибку загрузки: воспоминания угасают где-то на кончиках пальцев, перед самым моментом просветления. До одури неприятное чувство – мозг подобен древнему движку с залитыми свечами зажигания, который все проскальзывает и проскальзывает, будучи не в силах завести машину.

Продавец кебаба возле ряда пластиковых кресел, на котором расположился Манфред, кидает кубик специй на свой гриль: тот начинает чадить синеватым дымком с запахом пряностей и каннабиса, умиротворяя и пробуждая аппетит. Манфред дважды шмыгает носом, затем, пошатываясь, поднимается на ноги и отправляется на поиски туалета. Он бубнит в свои наручные часы:

– Алло, Гватемала? Принеси мне, пожалуйста, дозы. Нажмите на мое дерево мемов, я в замешательстве. Вот черт. Кто я такой? Что случилось? Почему все расплывается? Я не могу найти свои очки!..

Пестрая компания покидает отделение для больных проказой – сплошь мужчины и женщины в старомодных нарядах: в темно-красных костюмах – первые, в очень длинных платьях – вторые. Все они носят электрически-голубые одноразовые перчатки и медицинские маски. Над ними витают шумы и потрескивания зашифрованного потока обмена данными, и Манфред по наитию плетется вслед за ними. Все они покидают отделение интенсивной терапии через выход для инвалидов-колясочников – две леди и три джентльмена, в хвосте у которых помятый и прибитый лишенец двадцать первого века.

Какие они все молодые, проносится туманная мысль в голове Манфреда. Где ИИНеко? Она бы точно во всем разобралась – будь ей это интересно, конечно.

– Думаю, нам стоит вернуться в клуб, – говорит один из юных кавалеров.

– О да! Конечно! – щебечет его невысокая белокурая спутница, аплодируя. Кажется, до нее дошло, что она так и не сняла голубые перчатки, и она раздраженно стаскивает эти анахронизмы, обнажая кружево проводов от позиционных сенсоров. – Зря проехались, как мне кажется. Если нужный нам человек здесь, не вижу простого способа разыскать его без нарушения врачебной тайны и больших денежных затрат.

– Бедняжки, – бормочет другая женщина, оглядываясь на лепрозорий. – Недостойная смерть им уготована.

– Да сами во всем виноваты! – отмахивается один из кавалеров. На вид ему двадцать с хвостиком, он обладатель густых бакенбард и таких манер, будто он стал отцом крупной семьи гораздо раньше уместного на то возраста. Он постукивает тростью по мостовой в такт своим словам, видимо стремясь наделить их весом. Компания берет курс на Медоус [50]50
  Большой парк на открытом воздухе поблизости от центра Эдинбурга.


[Закрыть] и на пешеходном переходе чуть медлит, пропуская процессию велосипедистов и одинокую рикшу. – Не следили за лекарствами – не уследили и за собственным иммунитетом.

Манфред, захваченный думами о фрактальной структуре опавшей листвы, замирает и обследует траву. Затем, спохватившись, выныривает из омута мыслей и, споткнувшись пару раз на ровном месте, поспешает за компанией, едва не угодив под колеса автобуса с маховыми двигателями, битком набитого туристами. Думаю, нам стоит вернуться в клуб, – вертится в голове. Его подошвы пружинят от тротуара, глухо шаркают по результатам вегетативной эволюции протяженностью в три миллиарда лет. Что-то в этой компании его притягивает. Он чувствует странную тоску, некий информационный тропизм [51]51
  Присущее простейшим микроорганизмам движение к среде с наиблагоприятнейшими условиями.


[Закрыть]. Вот и все, что от него, по сути, осталось – инстинктивная жажда знаний.

Высокая темноволосая женщина подбирает свои длинные юбки, чтобы они не попали в грязь. Масх мимолетно созерцает радужные нижние юбки – переливаются, как бензин в луже воды над парой старомодных армейских сапог. Значит, эти чудные люди – не путешественники во времени из Викторианской эпохи. Я пришел сюда на встречу с… имя вот-вот слетит с языка! Почти вспомнил. Масх чувствует, что оно каким-то образом связано с этими людьми.

Компания пересекает Медоус по обсаженной деревьями дорожке и останавливается у фасада здания девятнадцатого века с широкими ступенями, взбегающими прямо к двери с латунным дверным молоточком, отполированным до блеска. Они поднимаются ко входу – и мужчина с бакенбардами медлит на пороге и поворачивается лицом к Манфреду.

– Вы от самой больницы за нами топаете, – добродушно замечает он. – Не желаете ли войти? Может, у нас есть то, что вам нужно.

Манфред покорно поднимается по лестнице. Коленки у него трясутся – он до одури боится того, о чем позабыл.

Аннет тем временем допрашивает питомицу Манфреда.

– Когда ты в последний раз видела папочку?

ИИНеко отворачивает морду и самозабвенно вылизывает внутреннюю сторону левой лапы. Ее мех – точь-в-точь как настоящий: густой, шелковистый и красивый. Мех и можно было бы принять за настоящий – с поправкой на клеймо на ее боку, куда вшит для оптического распознавания сетевой адрес компании-производителя.

И все-таки это робот, а не кошка. Во рту у нее нет слюны, в грудной клетке – легких.

– Уходи, – говорит питомица капризно. – Не видишь, я занята.

– Когда ты в последний раз видела Манфреда Масха? – не отступает Аннет.

– Я не знаю. Полиция не знает. Медицинские службы не знают. Его нет в сети, он не отвечает на звонки. Может быть, ты мне скажешь, где он?

Как только Аннет добралась до зоны прилета и проверила интерфейс бронирования отелей на терминале, ей понадобилось ровно восемнадцать минут, чтобы найти нужный: она знала предпочтения Мэнни. Немного больше времени ушло на то, чтобы убедить консьержа впустить ее в номер. Но робокошка оказалась упрямее, чем она ожидала.

– ИИ «Неко» модели 2-άλφα нуждается в регулярных простоях для технического обслуживания, – надменно выдает питомица. – Ты не могла об этом не знать, когда покупала мне эту оболочку. Ты чего ждала – 99,999 % аптайма [52]52
  Аптайм – время непрерывной работы сервера, т. е. прошедшее с момента загрузки операционной системы.


[Закрыть] от куска мяса? Брысь, я в раздумьях. – Язычок кошки водит по коже, потом замирает: микроскопические зонды на его нижней стороне заменяют выпавшие за сегодня волоски.

Аннет вздыхает. У Манфреда ушли годы на апгрейд этой игрушки, да и его бывшая, Памела, приложила к ней руку, немало полазав в свое время по настройкам нейросети. У кошки нынешняя оболочка – третья по счету, и с каждой заменой ее поистине котская несговорчивость дает о себе знать все сильнее, прирастая в правдоподобии. Не ровен час, это чудо потребует себе лоток и повадится блевать на ковер.

– Команда высокого приоритета, – произносит Аннет. – Загрузи в мой картезианский театр полный журнал событий за последние восемь часов.

Кошка вздрагивает и зло сверкает глазами в ее сторону.

– Вот же стерва мясная, – шипит она и застывает на месте. Воздушную среду номера захлестывает незримый тайфун пакетов данных. И Аннет, и ИИНеко при себе имеют сверхширокополосные оптические ретрансляторы распределенного спектра – со стороны видно лишь, как глаза кошки и кольцо на пальце Аннет мерцают ярко-голубым светом в процессе обмена информацией. Через несколько секунд Аннет кивает и водит по воздуху пальцами, листая лог в видимом одной лишь ей журнале. ИИНеко обиженно шипит на нее, потом встает и уходит, высоко задрав хвост.

– Все чудесатее и чудесатее, – мычит себе под нос Аннет, сплетая пальцы и давя на потайные контактные точки на костяшках пальцев и запястье. Вздохнув, протирает глаза. – Значит, он ушел отсюда сам. И всё вроде бы в порядке. Эй, кошка! Он не сказал, к кому собрался?

Питомица устроилась в столбике солнечного света, падающего через высокое окно, – подзаряжаясь и демонстративно показывая Аннет спину.

– Merde [53]53
  Дерьмо (фр.).


[Закрыть], если ты не хочешь помочь хозяину…

– Поищи на Грассмаркете [54]54
  Бывшая рыночная площадь в центре Эдинбурга. Расположена у подножия скалы, где стоит Королевский замок.


[Закрыть], – огрызается зверюга. – Он вроде говорил, что наметил встречу с Фондом Франклина где-то неподалеку. Много пользы ему от них будет…

Юноша в подержанной китайской военной форме и ужасно дорогих «умных очках» вскакивает на мокрое гранитное крыльцо здания. Табличка на дверях извещает, что прямо здесь располагается хостел Армии Спасения. Юноша стучится в дверь, и его голос едва ли различим за ревом барражирующей неподалеку, над родовым замком, парочки МиГов, сделанных Клубом реконструкции холодной войны.

– Отворяйте, паскуды! У меня к вам дельце!

В щели, прорезанной в двери на уровне глаз, появляется пара линз видеокамер.

– Кто ты и что тебе нужно? – со скрипом вопрошает динамик. По стандарту Армии Спасения, такие новшества не положены, но христианство в Шотландии уже несколько десятилетий кряду непопулярно, и, чтобы окончательно не перейти в разряд древностей, церковь, занимающая здание, по-видимому, пытается следовать духу времени.

– Я Масх! – провозглашает он. – Мои электронные агенты уже отправили тебе все необходимые сведения! Я здесь с одним предложением, от которого нельзя отказаться! – Во всяком случае, такой текст ему подсказывают очки; на деле же сказанное им звучит следующим образом: Я Маск, маи электроная угинты уже атправели тиби вси ниабхадимая свидания. Я здась с аднем придлажанеем, ат катарага низзя атказаться! Увы, «умным очкам» не хватило времени поработать над акцентом. А их новый владелец так преисполнен собственной важности, что прищелкивает пальцами и аж пританцовывает от нетерпения на верхней ступеньке.

– Ну хорошо. Один момент. – У человека по ту сторону громкоговорителя настолько хлесткий морнингсайдский акцент, что он умудряется казаться бо́льшим англичанином, чем сам король, будучи при этом простолюдином-шотландцем. Дверь отворяется – и Масх оказывается лицом к лицу с высоким и слегка бледным типом в твидовом костюме, видавшем лучшие времена, с пасторским воротничком, вырезанным из прозрачной печатной платы. Его лик практически скрыт за парой «умных очков» крайне устаревшей модели. – Так кто вы такой, говорите?

– Я Масх! Манфред Масх! Я здесь с отличным предложением. У меня есть план по улучшению финансового положения вашей церкви. Я сделаю вас богатыми! – Очки подсказывают ему, что говорить, – и он говорит.

Мужчина в дверном проеме чуть склоняет голову набок, очки сканируют гостя с ног до головы. Масх нетерпеливо подпрыгивает, и его скороходы плюются синим остаточным выхлопом.

– Вы уверены, что пришли по адресу? – подозрительно спрашивает мужчина.

– Да! Конечно же, да!

– Ну что ж, тогда заходите, садитесь и рассказывайте, что к чему.

Масх врывается в комнату, широко открыв свой мозг для роя круговых диаграмм и кривых роста – образов, рождающихся в причудливом фазовом пространстве его ПО для корпоративного управления.

– У меня есть идея, в которую вы, быть может, не сразу поверите, – декламирует он, скользя мимо досок информации, где на манер экзотических бабочек распяты на булавках церковные объявления, перешагивая через свернутые ковры и стопки оставшихся после распродажи лэптопов, проходя мимо церковного радиотелескопа, который служит еще и птичьей кормушкой и поилкой в саду миссис Мюрхаус. – Вы здесь пять лет, и по вашим счетам я заключаю, что церковный доход преступно мал. Его едва ли хватает на погашение аренды, но вы ведь акционер шотландской атомной станции, верно? Бо́льшая часть религиозных фондов заполнены благодаря щедрому пожертвованию одной из ваших прихожанок перед отходом к точке Омега [55]55
  Согласно христианскому учению Тейяра де Шардена – конечная точка эволюции бытия, характеризуемая наибольшей сложностью и одновременно гармонией организации, осознанностью и всеобщим единением.


[Закрыть], верно?

– Хм. – Священник бросает на него строгий взгляд. – Не имею права делиться с кем-либо сведениями об эсхатологических инвестициях церкви. Но откуда вы все это взяли?

Они каким-то образом оказались в покоях настоятеля. Над спинкой видавшего виды офисного кресла висит огромный гобелен в раме, изображающий рушащийся космос в час Конца Времен: мертвые галактические скопления с эсхатическими сферами Дайсона летят навстречу друг другу и Большому Сжатию [56]56
  В космологии – один из возможных сценариев будущего Вселенной, в котором расширение Вселенной со временем меняется на сжатие.


[Закрыть]. Святой Типлер Астрофизик с одобрением взирает на эту картину сверху, кольцо квазаров образует нимб вокруг его августейшей главы. Плакаты возглашают строфы Нового Евангелия: «Космология – свет, сомнения – тьма» и «Да пребудьте вечно в моем световом конусе» [57]57
  Гиперповерхность в пространстве-времени (чаще всего в пространстве Минковского), ограничивающая области будущего и прошлого относительно заданного события.


[Закрыть].

– Может, вам что-нибудь принести? Чашку чая, зарядку для девайса? – вопрошает у гостя настоятель.

– Кристаллический мет? – с надеждой спрашивает Масх и глупо улыбается, таращась на виновато мотающего головой священника. – А, не валнайтесь. Я только шуткую. – Подавшись с хищным видом вперед, он выдает полушепотом, с придыханием: – А я, между прочим, я все знаю о ваших спекуляциях с фьючерсами на плутоний. – Он многозначительно стучит пальцем по оправе краденых «умных очков». – Эти штуки не просто оперируют инфой, они над ней ду-у-у-умают. И я знаю, куда подевались все деньги.

– Так что ты предлагаешь? – спрашивает настоятель ледяным тоном, без благостных ноток, что звучали прежде. – Мне теперь придется отредактировать воспоминания из-за тебя, грешник. Я-то думал, что совсем об этом забыл. И теперь какие-то мои частицы не сольются в конце времен со Всевышним – из-за тебя, опять же.

– Не сымай рубаху, падре, – смысл спасать сарай, когда хата погорела? Ты ж сечешь, что друзя твои все равно ни фига не секают, а?

– Что тебе нужно?

– Лады. – Огорченный Масх отстраняется. – У меня есть… – Он запинается, и по его лицу расползается крайнее замешательство. – У меня есть… лангусты! – наконец-то объявляет он. – Искусственно выведенные и выгруженные в Сеть лангусты, согласные работать на твоих заводах по обогащению урана. – Он смущается еще больше, и очки уже едва ли контролируют его речь. – Слушай, тут такая маза, вы же в люди выйдете со мной, и дяньжат поимеете, и еще вот… – Новая пауза. – И с налогами проблем не будет. Смотрите, эти лангусты – у них устойчивость к нейтрино. Нет, быть такого не может. Я их продавать не собираюсь – можете использовать… – Его лицо кривит гримаса отвращения. – Задаром можете использовать?!

Примерно через тридцать секунд, вставая с крыльца Первой реформистской церкви Типлера Астрофизика, человек, который мог бы быть Масхом, задается вопросом: может быть, это дерьмо с большими финансами не такое простое, как может показаться? Агенты в его очках задаются вопросом, улучшат ли положение уроки красноречия, но далеко не все из наличествующих интеллектуальных предустановок столь оптимистичны.

И снова – к историческим перспективам. В это десятилетие они почти клинические.

Несколько тысяч стариков из поколения «детородного бума» стекаются в Тегеран на Вудсток 4.0. Европа отчаянно пытается импортировать восточноевропейских медсестер и помощников по уходу на дому; в Японии целые сельскохозяйственные деревни лежат в руинах, фермерские профсоюзы высосаны досуха, а города поглощают людей, как жилые черные дыры.

Слух распространяется по закрытым сообществам пожилых людей на американском Среднем Западе, неся за собой хаос и беспорядки: старение вызвано закодированным в геном млекопитающих медленным вирусом, который эволюция не отсеяла, и богатенькие Буратино сидят на правах на вакцину. Как обычно, Чарльзу Дарвину вменяют больше, чем следует. Менее громкие, но более реалистичные методы лечения старости – восстановление теломер и снижение содержания гексозоденатурированного белка – доступны в частных клиниках тем, кто готов отказаться от своей пенсии. Прогресс, как и ожидается, вскоре нарастит темп, так как основные патенты в области генной инженерии начинают истекать; фонд свободных хромосом уже опубликовал манифест, призывающий к созданию генома, свободного от интеллектуальной собственности, с улучшенными заменами всех обычно дефектных экзонов.

Эксперименты по оцифровке и запуску нейронного программного обеспечения под эмуляцией хорошо известны; некоторые радикальные либертарианцы утверждают, что, когда технология созреет, смерть – с ее драконовским сокращением прав собственности и избирательных прав – станет самой большой проблемой в гражданском кодексе.

За небольшую доплату большинство ветеринарных страховых полисов теперь покрывают клонирование домашних животных в случае их непредвиденной и мучительной смерти. Клонирование человека, по никому не ясным причинам, по-прежнему является незаконным в большинстве высокоразвитых стран – однако на обязательном аборте идентичных близнецов почему-то почти никто не настаивает.

Некоторые товары дорожают: цена сырой нефти побила восемьдесят евро за баррель и неумолимо растет. Что-то, напротив, дешевеет: те же компьютеры, например. Любители распечатывают причудливые фанатские архитектуры процессоров на своих домашних 3D-принтерах; люди среднего возраста подтирают зад диагностической туалетной бумагой, которая может сказать, что у них там с уровнем холестерина.

Последними жертвами марширующего прогресса стали магазины элитной одежды, унитазы, туалеты, боевые танки и первое поколение квантовых компьютеров. Новинки десятилетия – доступные улучшенные иммунные системы, мозговые имплантаты, которые подключаются прямо к органу Хомского и разговаривают со своими владельцами через их собственные речевые центры, тем самым подпитывая укоренившуюся в обществе повальную паранойю насчет лимбического спама. Нанотехнологии раздробились на дюжину разрозненных дисциплин, скептики предсказывают их скорый конец. Философы уступили квалию [58]58
  Область работы с первичными эмоциями, в самом широком смысле – со всей поступающей в сознание информацией в принципе.


[Закрыть] инженерам, и текущая трудоемкая задача в области искусственного интеллекта – заставить программное обеспечение испытывать смущение.

До управляемого термоядерного синтеза, конечно, еще целых полвека.

Беженцы из Викторианской эпохи превращаются в форменных готов прямо на глазах у испытывающего культурный шок Манфреда.

– Ты какой-то потерянный, – замечает Моника и с любопытством склоняется к нему. – И, кстати, что у тебя с глазами?

– Я плохо вижу, – пробует объяснить Манфред. Все расплывается, и голоса, которые по обыкновению беспрестанно трещат в его голове, не оставили после себя ничего, кроме сокрушительной тишины. – Похоже, меня ограбили. У меня украли… – Он щупает бока: в области поясницы чего-то не хватает.

Моника – высокая женщина, которую он впервые заприметил в больнице, – входит в комнату. Ее домашнее облачение – это что-то обтягивающее и с радужными переливами; она заявляет, что это распределенное дополнение ее нейроэктодерма, и от самих слов ему не по себе. Без своей костюмно-драматической экипировки Моника – взрослая женщина родом из двадцать первого века, рожденная или декантированная в эпоху миллениумного «детородного бума». Она машет пальцами перед лицом Манфреда:

– Сколько?

– Два. – Манфред пытается собрать мозги в кучку. – А что…

– Сотрясения мозга нет, – заключает она. У нее карие глаза, на дне зрачков мерцают янтарные растры. Это контактные линзы? Манфред недоумевает. Его мысли трагически замедлились, словно бы отекли. Вроде опьянения, но куда менее приятно: не получается обдумать что-то сразу с нескольких точек зрения. Таким раньше было сознание? Скверное ощущение… очень медленное.

Моника отворачивается от него:

– «Медлайн» говорит, что ты скоро поправишься. Главная твоя беда – идентичность утратил. У тебя где-нибудь есть бэкап, резервная копия?

– Вот. – Алан, все еще в цилиндре и при бакенбардах, протягивает Манфреду «умные очки». – Возьми, они тебе сейчас пригодятся. – Его цилиндр покачивается, будто под ним припрятано что-то живое.

– О! Спасибо. – Манфред тянется к очкам с чувством жалкой благодарности. Едва те у него на носу, проходит серия тестов – интерфейс нашептывает вопросы и отслеживает фокусировку его глаз. Уже через минуту убранство комнаты, где он находится, обретает четкость, – очки создают синтетическое изображение, компенсируя его близорукость. Есть и выход в Сеть, пусть и ограниченный – Масх замечает это, и все его существо охватывает теплое чувство облегчения.

– Вы не возражаете, если я сделаю звонок? – спрашивает он. – Хочу поискать бэкап.

– Конечно, ни в чем себе не отказывай. – Алан выскальзывает за дверь; Моника же садится напротив него и обращает взгляд куда-то внутрь себя. В той комнате, где они находятся, – высокий потолок, побеленные стены и деревянные ставни из аэрогеля на окнах. Все «под старину», только мебель – современная модульная, жутко контрастирующая с оригинальной архитектурой девятнадцатого века.

– Мы тебя ждали, – говорит она.

– Вы… – Он с усилием меняет русло разговора. – Я собирался кое с кем повидаться. В смысле – в Шотландии.

– С нами. – Теперь Моника намеренно ловит его взгляд. – Чтобы обсудить с нашим патроном варианты развития разума.

– С вашим… – Масх зажмуривается. – Черт возьми! Я ничего не помню. Мне нужны мои очки. Пожалуйста!..

– Так что там с бэкапами? – с любопытством спрашивает она.

– Момент. – Манфред тщится вспомнить, кому надо звонить. Бесполезность этих попыток повергает его чуть ли не в отчаяние. – Было бы лучше, если бы я смог вспомнить, где держу бо́льшую часть своего ума, – жалуется он. – Раньше это было в… о! знаю!

Тяжелая семантическая сеть нагружает его новые очки, едва он регистрируется на одном сайте, и окружающий мир тут же превращается в блоково-пиксельный монохром, трепещущий, когда Масх двигает головой.

– Это займет некоторое время, – предупреждает он Монику, когда крупный фрагмент его метакортекса пытается наладить связь с мозгом по беспроводной сети, установленной здесь явно с расчетом только на просмотр веб-страниц. Входящий поток данных состоит из некритичной, «безопасной», части его сознания: только лишь публичные агенты и уйма смутно-самоуверенной трескотни, но и это – мост, переброшенный к огромной цитадели памяти, благодаря которому на выбеленных стенах комнаты вырисовывается диаграмма связей всевозможных диковин.

Когда Манфред снова видит внешний мир, он чувствует чуть большую схожесть с самим собой: теперь он может по меньшей мере породить поисковой запрос, который пересинхронизируется и заполнит его сведениями о том, что нашлось. Пока недоступны сокровенные тайники его души (в том числе личные воспоминания): они заблокированы и защищены биометрической проверкой его личности и обменом квантовыми ключами. Но у него снова есть собственный ум – и какая-то его часть даже работает. Безмерно успокаивающее чувство возвращения к пульту управления собственной головой отрезвляет Манфреда.

– Думаю, мне нужно сообщить об одном преступлении, – говорит он Монике, ну или кому-то, кто сейчас подключен к ее голове; теперь Масх знает, где находится и кого собирался встретить (но не «почему»), осознавая вдобавок, что для фонда Франклина тема личности – острая и с политическим душком.

– И что это за преступление? – Моника явно слегка насмешничает. – Угон личности?

– Да-да, я знаю – самоидентификация хуже воровства, если человек не разветвляет свой вектор состояния больше тридцати лет, ему не стоит доверять, изменение является единственной неизменной величиной, и далее по списку. Кстати, а с кем я говорю? И если мы вообще разговариваем, не значит ли это, что у нас более-менее схожие интересы? – Он с трудом садится в кресло с откидной спинкой, и сервомоторы тихонько жужжат, пытаясь приспособиться к его фигуре.

– Всякая схожесть относительна. – Женщина, что порой является Моникой, бросает на Манфреда Масха загадочный взгляд. – Она имеет тенденцию нарушаться, если сменить количество измерений. Давайте просто скажем, что сейчас я Моника, плюс – наш спонсор. Это вас устроит?

– Наш спонсор, пребывающий в киберпространстве?

Она откидывается на спинку дивана – тот скрипит и выдвигает столик с небольшим баром.

– Хочешь выпить? Есть кофе, экстракт гуараны. Или берлинское светлое – по старой памяти?

– Гуарана подойдет. Привет, Боб. Как давно ты умер?

Моника хихикает.

– Я не мертв, Мэнни. Я, может, и не полная загрузка, но чувствую себя собой. – Она смущенно закатывает глаза. – Он делает грубые замечания о вашей жене, я это озвучивать не буду.

– Моей бывшей жене, – машинально поправляет ее Масх. – Она – налоговый вампир. Что ж, ситуация проясняется. А вы, я полагаю, выступаете в роли ретранслятора для Боба?

– Именно так. – Она смотрит на Манфреда предельно серьезно. – Мы очень многим ему обязаны, ты же знаешь. Он оставил свои активы в доверительном управлении нашему движению вместе со своей частичной выгрузкой. Мы чувствуем себя обязанными нести его личность в мир – чем чаще, тем лучше. С парой петабайт записей много не принесешь, но у нас есть помощники.

– Лангусты. – Манфред кивает сам себе, принимая предложенный бокал, чьи грани хрустально поблескивают в лучах послеполуденного солнца. – Я знал, что дельце как-то с ними связано. – Он подается вперед и хмурится. – Если бы только я мог вспомнить, зачем сюда пришел! Что-то срочное, из глубокой памяти, что не решился доверить собственной черепушке. Что-то, связанное с Бобом.

Дверь позади них открывается, и в комнату входит Алан.

– Прошу прощения, – говорит он тихо и следует в дальний конец комнаты. Стена там выплевывает рабочий стол, из ниши выезжает стул. Алан усаживается, кладя подбородок на сцепленные пальцы, и вглядывается в белый экран. Время от времени он бормочет себе под нос что-то вроде: принято… предвыборный штаб… пожертвования должны пройти аудит…