Текст книги "Акселерандо (ЛП)"

Автор книги: Чарлз Стросс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)

«О, всяко разное» – говорит кот внутренней речью, сардонически растягивая слова. «Подумал, пришло время навестить вас снова. Где ваш домашний сборщик? Ничего, если я воспользуюсь им? Надо кой-чего сделать для друга».

«Что?» – сразу же подозрительно спрашивает Рита. «Тебе мало того, что ты уже учинил?» Сирхан смотрит на нее с одобрением. Похоже, давнишние предупреждения Амбер на счет кота глубоко отпечатались в ее памяти – она обходится с котом вовсе не как с пушистым клубком, которым тот желает казаться.

«Учинил?» Кот сардонически смотрит на нее, мотая хвостом из стороны в сторону. «Я не причиню вам никакого вреда, обещаю. Это всего лишь…»

Дверной звонок прочищает глотку и объявляет о новых посетителях. «Милорд и миледи, Рен Фуллер пожаловала в гости».

«А она-то что от нас хочет?..» – ворчит Рита. Сирхан чувствует, как она напряжена, как незаметно работают ее отражения, пытаясь нащупать среди этого безумного дня хоть что-то, за что можно удержаться, проживая в симуляции разнообразные варианты развития ситуации и все сопровождающие их кошмары, и возвращаясь к настоящему, чтобы дать ей возможность настроить реакцию в соответствии с найденным. «Впусти, чего уж там». Рен – одна из их названных соседей. Большая часть ее дома находится за несколько световых лет отсюда, но это прыг, скок и шаг по меркам времени, нужного на дорогу. Она со своей семьей изгнанников воспитывает стайку детей-шалунов, которые иногда болтаются с Манни.

Маленький синий ослик, преследуемый парой вопящих и потрясающих копьями детей, с заунывным криком проносится мимо взрослых. Элоиза пытается поймать дочку, но промахивается. Дверь в гимнастическую исчезает, и внутрь миниатюрной крылатой ракетой влетает Лис, маленькая подруга Манни. «Сэм! Немедленно иди сюда!» – зовет Элоиза и направляется к двери.

«Слушай, что ты хочешь?» – вопрошает Сирхан, держа сына на руках и глядя вниз на кота.

«О, всего-ничего» – говорит Айнеко. Он изгибается и вылизывает испачканную шерстку на боку. «Вообще говоря, я хочу поиграть с ним».

«Ты хочешь…» Рита умолкает.

«Папочка!» – Манни хочет вниз.

Сирхан ставит сына осторожно, как будто у него стеклянные кости. «Беги, поиграй» – говорит он, и поворачивается к Рите. «Дорогая, почему бы тебе не встретить Рен?» – спрашивает он. «Может, она пришла за Лис, но с ней никогда не знаешь».

«Я тоже пойду» – добавляет Элоиза, – «вот только заберу Сэм». Она оглядывается, смотрит извиняющимся взглядом на Риту, и скрывается в гимнастической.

Сирхан делает шаг к прихожей. «Поговорим в студии» – жестко говорит он, сверля кота взглядом. «Мне нужны объяснения. Желательно, правду».

* * *

А тем временем в когнитивной стране чудес, о которой родители Манни знают гораздо меньше, чем они полагают, его отражения занимаются делами, которые гораздо менее невинны, чем они предполагают.

Давным-давно, в двадцать первом веке, Сирхан прожил в симуляции не одно, а целую кучу альтернативных детств – его родители не отпускали кнопку ускоренной перемотки, надеясь, что рано или поздно получится кто-то, соответствующий их предубеждениям. Для Сирхана это было ничуть не меньшим испытанием, чем любая история с интернатом в девятнадцатом веке, и он обещал себе, что никогда не станет подвергать собственных детей такому. Однако одно дело – принудительно проживать все аспекты воспитания один за другим, и совсем другое – по собственной воле погружаться в восхитительную вселенную мифов и магии, где детские мечты обретают форму и бродят по зачарованным лесам, встречаясь там с воплощенными фантазиями друзей и недругов.

Манни рос с нейроинтерфейсами доступа к городскому мыслепространству, на порядок величины более сложными, чем те, что бытовали в эпоху детства Сирхана, и некоторые из отражений его исходного вектора состояния, оплодотворенные разысканными в киберпространстве следами самого Манфреда и обосновавшиеся в ускоренных симуляциях, с стали взрослыми. Конечно же, они не помещаются внутри его собственного черепа семи лет от роду – но они наблюдают за ним. И когда он в опасности, они заботятся об их будущем и единственном теле.

Основное взрослое отражение Манни обитает на нескольких виртуальных мыслепространствах Новой Японии (вместе они в миллиарды раз просторнее физических миров, доступных упрямым адептам биологии – но последние уже и не пытаются с чем-либо тягаться в величине MIPS на грамм). Тема реконструкции – предсингулярная Земля. Время навеки остановилось, застыв на пороге настоящего двадцать первого века, в восемь часов сорок шесть минут одиннадцатого сентября. Апартаменты Манни располагаются на сто восьмом этаже Северной башни, и широкофюзеляжный авиалайнер, несущийся полным ходом, завис в воздухе в сорока метрах под его окнами. В исторической реальности сто восьмой этаж занимали корпоративные офисы, но общепризнано, что в мыслепространствах возможно всякое, а это – просто маленькая причуда Манни, пожелавшего жить здесь. Не то, чтобы это событие много значило для него – он родился спустя более чем столетие после Войны с Террором – но это часть легенд и сказаний его детства, падение Двух Башен, разбившее миф об исключительности Запада и проложившее дорогу миру, в котором он был рожден.

Взрослый Манни носит аватар, приблизительно основанный на его клоне-отце, Манфреде, но замерший в юности, на двадцати с чем-то годах, более худой, одетый в черное и готичный. Манни убивает время, играя в Матрицу и слушая музыку. Сейчас в динамиках грохочут Type O Negative, а он потягивается, расслабленный горячим коксом, и ожидает парочку девочек по вызову (скорее всего – таких же ускоренно повзрослевших аватаров, но не обязательно женского пола, и не обязательно даже человеческого вида), развалившись в кресле и ожидая, когда что-нибудь случится.

Дверь за его спиной отворяется. Он ничем не выдает, что заметил вторжение, хотя его зрачки, заметившие в оконном стекле тусклое отражение женщины, идущей к нему, слегка расширяются. «Ты опоздала» – ровным голосом говорит он. «Предполагалось, что ты будешь здесь десять минут назад». Он разворачивает кресло, и тут его глаза распахиваются.

«Кого ты ожидал?» – спрашивает ледяная блондинка в черном деловом костюме и длинной юбке. В ее лице есть что-то хищническое, и выражение – строгое. «Нет-нет, не говори. Так ты у нас Манни, да? Частное Манни?» Она неодобрительно фыркает. «Упадничество и декаданс. Уверена, что Сирхан бы этого не одобрил».

«Да и хрен с ним лысый, с батей» – желчно говорит Манни. «Кто ты, черт возьми, такая?»

Блондинка щелкает пальцами, и на ковре между Манни и окном появляется офисный стул. Она садится на его краешек, с некоторым педантичным фанатизмом разглаживая юбку. «Я Памела» – строго говорит она. «Твой отец не рассказывал обо мне?»

Манни озадачен. В глубине его сознания пробуждаются глубокие инстинкты, чуждые любому, кто был реализован до середины двадцать первого века, и начинают перебирать ткань псевдореальности. «Ты мертва, да?» – спрашивает он. «Ты кто-то из моих предков».

«Я так же мертва, как и ты». Она одаривает его леденящей улыбкой. «Никто не остается мертвым в наши дни. В особенности – те, кто знают Айнеко…»

Манни моргает, чувствуя, как накатывает легкое раздражение. «Это все, конечно, замечательно, но я ожидал гостей» – говорит он с деланным ударением. «А не воссоединение семьи или нудную пуританскую проповедь…»

Памела фыркает. «Продолжай валяться в своем хлеву сколько хочешь, детка. Мне-то что? Но пора позаботиться кое-о чем более важном. Как давно ты проверял своего основного?»

«Основного?» Манни напрягается. «С ним все в порядке». Его глаза фокусируются на точке в бесконечности и пару мгновений он вглядывается во что-то вдали – загружает и воспроизводит недавние записи сознания юного себя самого. «Что это за кошка, с которой он играет? Это не компаньон!»

«Айнеко. О чем я и говорила». Памела начинает нетерпеливо постукивать по подлокотнику стула. «Проклятие нашей семьи вернулось еще в одном поколении. И если ты не сделаешь с этим ничего…»

«С чем?» Манни выпрямляется. «О чем ты говоришь?» Он поднимается на ноги и поворачивается к ней. Небо за окном, отражая растущее в нем предчувствие, начинает темнеть. Памела тоже встает, вырезанный из реальности стул исчезает в воздухе, и она оказывается стоящей перед ним. В ее глазах – холодный вызов.

«Я думаю, ты прекрасно знаешь, о чем именно я говорю, Манни. Пора отложить эти чертовы игрушки. Повзрослей, пока у тебя еще есть возможность!»

«Я…» он прерывается. «Кто это – я?» – спрашивает он. Прохладный сквозняк неуверенности пробирается под рубашку и осушает капельки холодного пота, ползущие по его спине. «И что ты тут делаешь?»

«Ты действительно хочешь узнать ответ? Я мертва, помни. Мертвые знают все. Это не всегда хорошо для живых».

Он набирает воздух в легкие. «Я тоже мертв?» На его лице отображается озадаченность. «…в Седьмом Небесном Кубе – взрослый-я, что он там делает?»

«Это случайное совпадение, которое таковым не является». Она берет его за руку, и сбрасывает глубоко в его сенсорий шифрованные метки – цепочку хлебных шариков, уводящих куда-то в темную и нехоженую часть мыслепространства[202]202
  Отсылка к сказке «Мальчик-с-Пальчик». А может, это Packman двадцать третьего века.


[Закрыть]. «Хочешь разобраться? Следуй за мной». И она исчезает.

Минуту спустя Манни, испуганный и озадаченный, стоит у окна, наклонившись вперед и разглядывая застывшее великолепие несущегося внизу самолета. «Вот дерьмо» – шепчет он. Она прошла прямо сквозь мою защиту и не оставила ни следа. Кто она такая?

Отражение его умершей прабабушки – или кто-то еще?

Я должен отправиться за ней, если я хочу выяснить – понимает он. Поднимает левую руку и вглядывается в невидимую метку, ярко горящую под оболочкой из плоти. «Воссоедини меня с главным».

Долю секунды спустя пол пентхауса выгибается и жестоко сотрясается, и вой сирен возвещает, что время подошло к своему концу и застывший авиалайнер завершил свое путешествие. Но Манни там уже нет. И если небоскреб падает в симуляции, в которой нет никого, кто мог бы это увидеть – случилось ли это на самом деле?

* * *

«Я пришел за мальчиком» – говорит кот. Он сидит на ковре ручного плетения, расстеленном на дощатом полу, выставив заднюю лапу под странным углом, как будто просто забыл о ней. Осознав, насколько колоссальна представшая перед ним сущность, когда-то бывшая причудой послечеловеческого творчества его предков, Сирхан с трудом удерживается от паники. Когда-то Айнеко был робокошкой, но он дополнялся и усовершенствовался снова, и снова, и снова. Даже в восьмидесятые, когда Сирхан впервые повстречал кота во плоти, тот уже был невообразимым и чуждым разумом, ироничным и тонким. И теперь…

Сирхан знает, что Айнеко манипулировал его эйген-матерью – он направил ее природное влечение прочь от его настоящего отца, к другому человеку. В периоды мрачной интроспекции он также подумывал и о том, не стоит ли кот каким-нибудь образом за его собственным разбитым детством, за неспособностью его настоящих родителей стать ему близкими. И нельзя забывать, что в начале всех начал кот был, кажется, пешкой в свирепой разводной игре Манфреда и Памелы. Это было за десятилетия до рождения Сирхана, но остались ли в его подсознательных разделах скрытые инструкции? А что, если пешка на самом деле – король, строящий во тьме свои интриги?

«Я пришел за Мэнни».

«Ты не получишь его». Сирхан поддерживает маску спокойствия, но больше всего ему хочется просто накричать на Айнеко. «Разве недостаточно бед ты уже причинил?»

«Легко не дашься, да?» Кот вытягивает шею и начинает деланно вылизывать растопыренные пальцы поднятой лапы. «Я ничего не требую, парень, я просто пришел за ним, а ты тут ничего, в сущности, не значишь. На самом деле я просто делаю крюк, чтобы тебя предупредить».

«И я говорю тебе…» Сирхан запинается. «Да чтоб тебя». Сирхан не одобряет крепкие словечки, и ругательство – показатель его внутренней сумятицы. «Забудь, что я хотел сказать, я уверен – ты и так это знаешь. Дай я начну с начала».

«Ладно. Давай разыграем, как ты хочешь». Кот грызет завернувшуюся у коготка кожу, но его голос звучит как ни в чем не бывало во внутренней речи, поддерживая Сирхана на взводе непринужденностью своего вторжения в его личное пространство. «Определенно, ты представляешь себе, что я такое. Ты знаешь – и я специально напомню об этом тебе – что мое умение строить модель сознания качественно лучше твоего. Что я могу построить полную модель человеческого сознания. Ты можешь также подозревать, что я использую оракула Тьюринга, чтобы обходить твои состояниями ожидания…» Кот оставляет свой неубирающийся коготь и ухмыляется. Его острые клыки сверкают в луче света, падающем из окна студии Сирхана. В окне виднеется небо с холмами, озерами и лесами, прилепленными к нему там и сям – внутреннее пространство поселения-цилиндра, ни дать ни взять, сошедшее с картин Эшера. – «Ты понимаешь, что я вижу твои шаблоны как на ладони и разгуливаю вокруг, пока ты слепо бьешься своими мыслями о них изнутри. Я всегда на один шаг впереди тебя. О чем другом, о чем знаю я, ты еще догадался?»

Айнеко прожигает его насквозь немигающим взглядом. Сирхан содрогается. Вот теперь он знает, как это ощущается самым глубинным нутром, когда тебя посещает инопланетное божество. В сущности, это так и есть, разве нет? Однако же… «Ладно, допустим, твоя взяла» – говорит Сирхан спустя мгновение, за которое успевает сотворить целый вихрь испуганных отражений-изыскателей, частных личностей, со всех сторон налетающих на одну и ту же задачу. «Ты умнее меня. Я просто человек со скучными дополнениями, а у тебя есть новенькая сверкающая модель сознания, позволяющая тебе обходиться с нами так же, как мы обходимся с обычными кошками». Он оборонительно скрещивает руки на груди. «Но ты обычно не втираешь это так. Это же не в твоих интересах, верно? Ты предпочитаешь прятать свои манипуляторские способности под обходительной личиной – так легче с нами играть. А значит, у тебя есть причина на все это». Теперь в его голосе сквозит горечь. Сирхан смотрит вокруг, призывает стул, и попутной мыслью – корзинку для кота. «Садись. Почему сейчас, Айнеко? Почему ты считаешь, что можешь забрать моего собственного сына?»

«Я не говорил, что собираюсь забрать его, я говорил, что я пришел за ним». Айнеко возбужденно машет хвостом из стороны в сторону. «Я не занимаюсь политикой приматов, Сирхан. Я не маленькая обезьянка. Но я знал, что ты отреагируешь негативно, потому что социальный механизм представителей твоего вида предполагает…» – Целая дюжина надотражений воссоединяется в сознании Сирхана, и голос Айнеко тонет в какофонии внутренних голосов – «…поймешь ситуацию, и мне показалось предпочтительным спустить механизмы твоей территориальной и репродуктивной тревоги заранее, чем иметь ввиду риск, что они взорвутся мне в лицо в какой-нибудь более деликатной ситуации».

Сирхан отсутствующе отмахивается от кота. «Пожалуйста, подожди». Он расставляет по местам квазивоспоминания – результаты, принесенные закончившими обдумывание отражениями – и его глаза с подозрением сужаются. «Тут что-то нечисто. Обычно ты не лезешь на рожон. Ты выстраиваешь взаимодействия с людьми заблаговременно. Да что там, ты просто направляешь их так, чтобы они делали то, что ты хочешь, и ни разу не усомнились в том, что это их собственная идея». Он напрягается. «Что там такое с Манни, что привело тебя сюда? Зачем он тебе нужен? Он всего лишь ребенок».

«Ты путаешь Манни и Манфреда». Айнеко отправляет Сирхану картинку-улыбку. «В этом твоя первая ошибка, хоть они клоны в различном субьективном состоянии. Подумай, на кого он будет похож, когда вырастет?»

«Но он еще не вырос!» – жалобно говорит Сирхан. «Он будет взрослым…»

«Спустя годы, Сирхан. Вот в чем сложность. Вообще-то мне нужно поговорить с твоим дедом, а не сыном. Но не этим долбаным застопоренным отражением в храме истории – мне нужен Манфред с чувством связанности, и немедленно. У него есть кое-что нужное мне, и я обещаю, что не уйду, пока не получу это. Ты понял?»

«Да» – говорит Сирхан, гадая, звучит ли в его голосе вся та сосущая пустота, растущая в его сердце. «Но он наш ребенок, Айнеко. Мы люди. Ты знаешь, что это значит для нас?»

«Второе детство». Айнеко встает, потягивается и сворачивается в корзинке. «Вот в чем проблема вашего бессмертия, лысые обезьяны – вам снова и снова нужна очистка и перезагрузка, и рано или поздно вы теряете связанность… Ладно. Дело не во мне, Сирхан. Я принял сигнал с дальнего края сети маршрутизаторов, отражение, утверждающее, что оно из семьи. Говорит, они таки добрались до своей дальней дали и там, за Пустотой Волопаса, нашли что-то достаточно важное и солидное, что стоит пуститься в путь целиком и увидать это воочию. Но я должен убедиться перед ответом, что это не очередные Вунч или что-то этакое. И это я не собираюсь запускать в свое сознание. Даже в песочницу. Понимаешь, о какой вещи я говорю? Поэтому я должен воссоздать физического взрослого Манфреда со всеми его воспоминаниями, но при том не бывшего частью меня. Чтобы он взглянул на этот разумный пакет данных и ручался за него. Чтобы разобраться в таких посылках, нужно самоосознающее существо. К сожалению, храм истории досадно хорошо защищен от незаконного извлечения – я не могу просто пойти туда и достать его копию, но я не хочу использовать мою собственную модель Манфреда – он знает слишком много. И потому…»

«Что оно обещает?» – напрягшись, говорит Сирхан.

Айнеко разглядывает его сузившимися глазами, издавая резонирующее мурлыканье в основании глотки. «Всё».

* * *

«Бывают разные виды смерти» – рассказывает Манни женщина, которую зовут Памела, и ее голос шорохом сухих листьев раздается в темноте. Манни пытается двинуться, но он будто скован каким-то замкнутым пространством. Он отгоняет от себя приступ паники. «Во-первых, и это главное, смерть – это отсутствие жизни. А для человеческих существ – и отсутствие сознания тоже, но не просто его отсутствие, а отсутствие самой способности иметь сознание». Тьма надвинулась на него, она дезориентирует, и Манни даже не уверен, что знает, где верх, а где низ – ничего не работает. Даже голос Памелы ощущается вездесущими колебаниями среды, и приходит со всех сторон.

«Простая старомодная смерть, тот ее вид, что существовал до сингулярности, была неизбежным состоянием прерывания для всех форм жизни. Сказки о жизни после смерти ничего не стоили». Сухой смешок. «Я обошла все фазовое пространство возможных послежизней, каждый день перед завтраком пытаясь поверить в какую-нибудь новую из них только на тот случай, если Пари Паскаля[203]203
  Игра на стыке теологии с теорией вероятности. Бог по определению всемогущ. Даже маленький, но ненулевой шанс его существования, помноженный на бесконечную величину выигрыша, который обретают попадающие в рай верующие, дает им бесконечное преимущество. Если же его нет, верующие почти ничего не теряют. Неверующие же при его отсутствии ничего не выигрывают, а при наличии получают бесконечный проигрыш попадания в ад.


[Закрыть] верно. Но теперь, я полагаю, мы можем согласиться, что прав был Докинз[204]204
  Который отстаивает атеистические воззрения и образ жизни с позиций рациональности и теории эволюции, многие из которых были еще неведомы Паскалю. Пари Паскаля совершенно не берет в анализ практическую пользу в настоящей жизни от наличия тех или иных убеждений и связанных с ними образов мышления!


[Закрыть]. Человеческое сознание просто уязвимо для определенных типов передающихся мем-вирусов, а религии, обещающие жизнь после смерти, в этом особенно тлетворны, поскольку эксплуатируют уязвимость нашего естественного отвращения к состояниям прерывания».

Манни пытается сказать «я не умер», но его горло не работает. Прислушавшись к себе, он замечает, что вдобавок он и не дышит.

«Теперь о сознании. Забавная штука, не так ли? Оно – плод гонки вооружений между хищником и жертвой. Если прнаблюдаешь за кошкой и мышкой, ты заметишь – поведение кошки лучше всего объясняется тем, что у кошки есть модель сознания мышки. Внутренняя симуляция, позволяющая предсказывать наиболее вероятное поведение мышки, замечающей хищника. Например, куда та побежит. И кошка, используя эту модель сознания, может оптимизировать стратегию атаки. Но одновременно с этим виды добычи, устроенные достаточно сложно для того, чтобы иметь собственную модель сознания, получают преимущество в обороне, если становятся способной предвидеть действия хищника. В конце концов, именно эта самая гонка вооружений млекопитающих и привела к появлению нас, вида общественных обезьян, которые пошли дальше. Мы научились использовать модель сознания для улучшения системы сигналов – чтобы племя могло работать сообща – а затем и в рефлексии – чтобы воссоздавать внутренние состояния самого индивидуума. Соедини вместе эти две вещи – сигнальную систему и интроспективную симуляцию – и ты получишь сознание человеческого уровня, а в качестве бонуса – язык, систему передачи информации о внутренних состояниях, а не просто примитивных сигналов вроде „там хищник!“ или „вот еда“».

Вытащи меня отсюда! Манни чувствует, как паника вгрызается в него зубами, смазанными жидким гелием. «В-ы-т-а-щ-и…» Каким-то чудом он действительно произносит это, хоть и не понимает, как ему это удалось – его глотка не работает, и внутренняя речь – тоже. Все отключено, все системы не работают.

«Теперь же – о послелюдях» – безжалостно продолжает Памела. «Не о простых отображениях наших собственных нейросистем, пусть даже заснятых на субклеточном уровне и эмулированных на большом-пребольшом компьютере, таком как этот. Это всего лишь травести. Я говорю о существах, являющихся качественно лучшими познающими машинами в сравнении со всем классом простых людей, дополненных или нет. Они превосходят нас не только в совместных действиях – чему классическим подтверждением является Экономика 2.0., – но и в симуляциях. Послечеловек может построить внутреннюю модель человечески эквивалентного сознания, которая будет обладать всеми когнитивными способностями самого оригинала. Мы – к примеру, ты, или я – иногда полагаем, что знаем, что заставляет тикать других людей, но мы весьма часто ошибаемся, а настоящие послелюди могут на самом деле симулировать нас вместе со всеми нашими внутренними состояниями, и сделать это правильно. И в особенности это касается тех, у кого был полный доступ к нашим дополнениям памяти. Кто имел его все эти годы, еще задолго до того, как мы и подозревать начали, что они вскоре превзойдут нас всех. Наш случай, Манни, не так ли?»

Манни бы кричал сейчас на нее во всю глотку, если бы у него был рот, но паника не находит выхода, и она уступает место невероятно сильному дежа вю. С этой Памелой что-то связано, что-то зловещее, о чем и он тоже знает… он знал ее, понимает он. Почти все его системы по-прежнему отключены, но один процесс, появившийся только что, наоборот, очень активен. Это отражение личности, сигналящее о намерении воссоединиться с ним. «Дельта» огромное – многие годы опыта, расходящегося с главной ветвью, и этот опыт надо впитать… Он огромным усилием отпихивает его прочь – это очень настойчивое отражение – и пытается сосредоточиться, пытаясь развязать свой проглоченный язык, представляя губы, касающиеся зубов, слова, собирающиеся в глотке. «Я…»

«Не надо нам было совершенствовать нашу кошку, Мэнни. Она слишком хорошо знает нас. Я умерла во плоти, но меня запомнил Айнеко, запомнил настолько чудовищно подробно, насколько Зловредные Отпрыски помнят любого ресимулированного. Ты можешь бежать – как сейчас, во второе детство, но спрятаться ты не сможешь. Ты нужен коту. И не только ему». Мурашки пробегает по спине от ее голоса: отражение начало слияние своей невероятной горы памяти с его нейронной картой, и теперь ее голос, одновременно и возбуждающий, и отталкивающий, наполняется значением – все это плоды психологической настройки с обратной связью, которой он подверг себя целую жизнь – много жизней – назад. «Он играл нами, Мэнни. Возможно, еще с той поры, когда мы не понимали, что он осознает себя».

«Тогда…» Манфред умолкает. Он снова может видеть и двигаться, и ощущает язык во рту. Он снова стал сам собой, физически вернулся к форме, в которой был, когда ему было тридцать и он вел свою перипатетическую жизнь в досингулярной Европе. Он сидит на краю кровати в номере амстердамского отеля, очаровательно обставленного и излюбленного философами, и на нем джинсы, футболка и жилет со множеством карманов. Они забиты трухой давным-давно устаревших приспособлений, из которых он собирал личную сеть, а на столике у кровати лежат его безумно громоздкие очки-проекторы. У двери, как скульптура, стоит и наблюдает за ним Памела, и она – не та рассохшаяся карикатура, которую он видел на Сатурне, подслеповатая Судьба, опирающаяся на плечо внука. Она и не мстительная Парижская Фурия, и не фундаменталистский дьявол-интриган Пояса. На ней идеально скроенный костюм поверх красного с золотом парчового корсета, а светлые волосы, уложенные в тугой шиньон, блестят как тончайшая проволока. Концентрированная стихия, в которую он и влюбился тогда давным-давно – подавление, господство, безжалостная машина, принадлежащая ему одному.

«Мы мертвецы» – говорит она. И добавляет, со смешком, жестким и коротким: «Нам не обязательно снова жить в смутные времена, если мы этого не хотим».

«…Что это за игра?» – спрашивает он с пересохшим ртом.

«Репродуктивный императив». Она фыркает. «Давай, вставай. Иди сюда».

Он послушно встает, но не шагает к ней. «Чей императив?»

«Не наш». У нее дергается щека. «Когда ты мертв, ты начинаешь во многом разбираться. Эта проклятая кошка должна нам ответы на многие вопросы».

«То есть ты говоришь, что…»

Она пожимает плечами. «А ты можешь придумать этому всему другое объяснение?» Она шагает вперед и берет его за руку. «Деление и рекомбинация. Разделение единиц меметического кода по разным группам, и тщательно просчитанное перекрестное оплодотворение. Айнеко не просто пытался вывести лучшего Макса, когда он устраивал все эти свадьбы и разводы, все эти штучки с эйген-родителями и с выгруженными ветвями. Айнеко занимается разведением наших сознаний». Ее пальцы в его руках тонки и холодны. Он содрогается от накатившегося отвращения – будто рядом мертвец. Потом он понимает – это включилось кондиционирование, топорно установленные рефлексы, которые как-то умудрились сохранилиться после всего, что было. «Даже наш развод. Если…»

«Ну конечно же, нет». Сейчас Манфред помнит уже и это. «Айнеко не был тогда самоосознающим!»

Идеальная бровь Памелы приподнимается. «Уверен?»

«Ты хочешь знать ответы».

Ее дыхание учащается, и он чувствует его своими щеками, от чего мелкие волоски на его шее поднимаются дыбом. Она кивает – кратко и решительно. «Я хочу знать, насколько большая часть нашей истории была срежиссирована кошкой. Тогда, когда мы думали, что сами хотим снова и снова совершенствовать ее оборудование, это были мы? Или он позволял нам думать, что это были мы?..» Она шумно выдыхает. «Развод. Это тоже были мы? Или нами манипулировали?»

«Наша память. Она настоящая? С нами действительно происходило хоть что-то из всего этого? Или же…»

Она стоит в двадцати сантиметрах от него, и Манфред осознает, как богато он ощущает ее присутствие, запах ее кожи, вздымающуюся в ритме дыхания грудь, расширение ее зрачков. Бесконечно долгое мгновение он смотрит в ее глаза и видит собственное отражение – ее модель его сознания? – глядящее на него в ответ. Общение. Безжалостная машина. Она отступает на шаг – каблук цокает по полу —, и иронично улыбается. «Тебя дожидается новое тело. Оно только что изготовлено – кажется, Сирхан говорил с твоим отражением из архивов храма истории, и оно решило реинкарнировать. Что за день невероятных совпадений, да? Почему бы тебе не пойти и не воссоединиться с ним? Я встречу тебя, и мы пойдем и зададим Айнеко пару непростых вопросов».

Манфред делает глубокий вдох и кивает. «Пожалуй, так мы и сделаем…»

* * *

Маленький Манни – клон с семейного древа, ставшего направленным циклическим графом – не понимает, отчего вся эта суматоха, но он видит, что его мама Рита расстроена. Это как-то связано с кошачьей штукой, вот что он знает, но Мама не хочет рассказывать ему. «Дорогой, пойди поиграй с друзьями» – отвлеченно говорит она, и даже не отщепляет отражение последить за ним.

Манни идет в свою комнату и с минуту рыскает в игропространстве, но там нету ничего настолько же интересного, как кот. Кошачья штука пахнет приключениями, чем-то запретным, сделавшимся достижимым. Манни удивляется, откуда папочка ее достал. Он пытается позвать отражение Большого Манни, но Большой не отзывается – спит, наверное. И после неудачной попытки отвлечься и поиграть, оставившей его в раздражении, игропространство – в полном беспорядке, а иллюстрации Сендака – спрятавшимися за большим басовым барабаном, Манни делается скучно. Но он еще, в сущности, маленький мальчик, и еще не наловчился как следует метапрограммировать свое состояние. Потому вместо того, чтобы настроить свои ощущения так, чтобы уже не было скучно, он крадется к потайному порталу в спальне (который Большой Манни-отражение когда-то для него перепрограммировал – он связал его с малоиспользуемым общественным А-порталом, а тот, в свою очередь, превратил руткитом в прокси-сервер телепортов). И оттуда он отправляется вниз, в подземелье Красной площади, где бормочут и кричат что-то своим мучителям освежеванные существа, где на столбах, подпирающих небо, висят истерзанные и распятые ангелы, а банды полудиких детей разыгрывают свои психопатические фантазии на безответных андроидных копиях родителей и прочих авторитетов.

Там Лис, и Випул, и Карин, и Морган. Лис переоделась в боевое тело, в своего устрашающего серого боевого робота с длинными шипами и поясом сюрикенов, грозно вертящимся вокруг нее. «Манни! В войнушку?»

У Моргана вместо рук могучие рассекающие клешни, и Манни радуется, что пришел, снарядившись: его третья рука от локтя превратилась в костяную косу. Он с восторгом кивает. «Кто враг?»

«Они!» Лис разворачивается и показывает на стаю детей по ту сторону бутафорской кучи лома. Они собрались у помоста и тычут какими-то светящимися штуками во что-то извивающееся и заключенное в чугунной клетке. Все это – понарошку, но вопли – все равно настоящие. Манни вспоминает, как он умер здесь в последний раз, и как потом опять долго огораживал место в памяти вокруг выпотрошенного тела и черной дыры боли. «Они поймали Люси и мучают ее! Нам надо ее вернуть!» В играх никто не умирает по-настоящему (то есть – насовсем), но дети могут быть очень, очень жестоки – и если позволять им находить отдушины в игре, их легче будет удержать от того, чтобы сделать что-нибудь по-настоящему опасное и угрожающее структурной целостности биосферы. Так что взрослая часть населения Новой Японии решила, что уж лучше давать им отрываться друг на друге и полагаться на Город в исправлении сопутствующего ущерба.

«Классно!» Випул распахивает двери арсенала, начинает передавать дубинки, кромсалки, сюрикены и душилки, и глаза Манни загораются. «Давай!»

Спустя десять минут окапывания, бега, схваток, а потом и воплей, Манни обнаруживает себя устало прислонившимся к обратной стороне столба для распятий. Он хватает воздух. Пока что все было просто отлично, и его рука ноет и чешется, устав колоть, но у него есть нехорошее чувство, что это ненадолго. Лис рванулась в самую гущу и запуталась цепями в опорах помоста. Теперь они поджаривают ее на огне, и ее вопли, усиленные электроникой, доносятся сквозь звуки его собственного хриплого дыхания. С его руки, скапывая с острия когтя, стекает кровь – не его собственная – и он содрогается от безумного желания крушить, жестокой нужды причинять боль. Над его головой что-то издает скрипящие звуки. Скриии, скриии… Он смотрит наверх. На столбе распят ангел. Крылья разорваны там, где они вбили шипы между костей, поддерживающих огромные мембраны для полета в слабой гравитации. Он все еще дышит, никто и не постарался его прикончить, да и не постарается, пока так сильно не захочется, что…