Текст книги "Вперед, на Запад!"

Автор книги: Чарльз Кингсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава девятая
КАК ЭМИАС ВЗЯЛ В ИРЛАНДИИ ПЛЕННИКА

Тихая, темная сырая ночь ранней зимы. В течение последних двенадцати часов западный ветер не перестает завывать над ирландским побережьем. Эмиас сидит с обнаженной головой на корме лодки в Смервикской бухте, его кудри обрызганы пеной, он весело кричит:

– Тащите живей, молодцы, и не вздумайте зачерпнуть воды. Пушечные ядра – такой груз, который нельзя портить соленой водой.

С моря, начинаясь на расстоянии приблизительно четырех миль, пологим сводом расстилается густая серая туча. Под ужасным покровом ночной мглы завывает шторм и несет с собой в глубь страны большие хлопья пены и серые соленые брызги; вся страна становится темной, мрачной и скучной.

Среди песчаных холмов в вечернем сумраке вспыхивают красные искры, далеко не небесного происхождения. Ведь этот форт, ныне переименованный завоевателями в форт Обруга, где развевается золотой флаг Испании, находится во власти Сан-Джозефо с восемьюстами кондотьерами.[83]83
  Кондотьеры – наемные солдаты, дравшиеся за жалованье под любым знаменем и за любые убеждения. Непрерывные войны, тянувшиеся весь XVI и XVII века, явились следствием хозяйственного переворота (открытие Америки, т. е. нового рынка; вывозимое оттуда золото, вызвавшее так называемую «революцию цен»; и т. д.), разорившего крестьянство и мелкопоместное дворянство. Из образовавшихся таким образом огромных кадров безработных вербовались наемные армии, при помощи которых молодая буржуазия (тогда в лице королевской власти) расправлялась с феодальным правопорядком и его поборниками.


[Закрыть] Всего три ночи тому назад Эмиас, Иео и несколько человек из самых сильных винтеровских солдат спустили с верхней палубы четыре кулеврины, подвезли их к берегу и подтащили к батарее, спрятанной среди песчаных холмов. Теперь видно будет, смогут ли испанские и итальянские кондотьеры удержать свой форпост на британской земле против людей из Девона.

Эмиас и его люди привезли, рискуя жизнью, новый запас ядер, так как на винтеровской батарее не было больше снарядов и в течение четырех часов оттуда стреляли камнями за неимением лучшего. Они подвели лодку к берегу в том месте, где маленький залив давал возможность высадиться, и, почти не беспокоясь, разобьется лодка или нет, вскарабкались на песчаный холм, каждый с парой ядер, переброшенных через плечо. Забравшись в траншею, Эмиас весело крикнул Иео:

– Вот пища для бульдогов, канонир!

– Не разговаривайте с человеком, когда он занят делом, мистер Эмиас. Пять раз я промахнулся, но, клянусь, эта проклятая папистская тряпка слетит с шеста!

– Так сбрось ее, никто не заставляет тебя стрелять криво. Только возьми для этого доброе железо, а не камни, пригодные для мостовой.

– Я думаю, сэр, что нечистая сила относит в сторону мои ядра. Кажется, я даже видел одного бесенка. Но у нас есть новые снаряды. Эх, кабы можно было разок пальнуть серебряным ядром![84]84
  Дьявола или колдуна можно застрелить только пулей или ядром, отлитым из серебра (средневековое суеверие, удержавшееся кое-где и до XX века).


[Закрыть] Ну, держитесь, молодцы!

Еще раз просвистел восемнадцатифунтовый снаряд. И большой желтый испанский флаг, развевавшийся по ветру, поднялся в воздух вместе с флагштоком, а затем стремительно упал на землю, далеко, с подветренной стороны. Громкое «ура» матросов разорвало, казалось, самую тучу, но, прежде чем замерло эхо, высокий офицер вскочил на парапет крепости с упавшим флагом в руках. Прикрепив флаг, как можно крепче к острию своего копья, он твердо держал его против ветра, пока не подняли упавший флагшток.

В то же мгновение дюжина луков нацелилась в смелого врага, но Эмиас сзади закричал:

– Стыдитесь, молодцы! Стойте. Пусть храбрый джентльмен получит заслуженное приветствие!

Луки опустились, и Эмиас, вскочив на вал батареи, снял шляпу и поклонился державшему флаг; тот, лишь только освободился от своей ноши, вежливо вернул поклон и сошел с парапета. К тому времени совсем стемнело, и стрельба стал ослабевать.

Сальвейшин со своими собратьями-канонирами, накрыв орудия брезентом, ушел спать, оставив Эмиаса, по его собственному желанию, дежурить до полуночи.

Эмиас долго шагал взад и вперед в темноте, обмениваясь случайными словами с часовыми, и думал сначала о своей матери, потом о Франке. Думает ли он о далеком брате, сидящем на темном берегу океана? Затем он постарался не думать о Рози Солтэрн и, разумеется, думал о ней все больше и больше.

Так медленно тянулись часы.

Было уже больше одиннадцати. Все огни исчезли с батареи и судов. Ни звука не было слышно, кроме монотонных шагов часовых и похрапывания вооруженных людей, спавших в тылу на расстоянии около двадцати ярдов. Эмиас шагал взад и вперед, время от времени бросая внимательный взгляд на полосу песчаных холмов, лежащих меж ним и крепостью. Но все было пусто и черно, и вдобавок начался сильный дождь.

Внезапно ему послышался шорох. Правда, ветер довольно громко шелестел, но этот звук был не похож на шелест ветра. Затем слабый подкрадывающийся шум. Кто-то соскочил с насыпи, и за ним посыпался песок. Эмиас остановился, нагнулся около одного из орудий и приложил ухо к насыпи. Он ясно услышал шум приближающихся шагов – кроличьих или человеческих – он не знал, но чуял – скорее последних.

Эмиас был способен рассуждать хладнокровно по крайней мере, когда им не владела страсть; подумав, что, если он произведет какой-нибудь шум, неприятель (четвероногий или двуногий) скроется, и вся игра будет проиграна, он не окликнул двух часовых, которые находились на другом конце батареи. Еще меньше стоит, решил он, будить всех людей – слух мог обмануть его, и весь лагерь будет поднят на ноги, чтобы отразить атаку кроликов. Он все ниже припадал к насыпи рядом с кулевриной и через минуту или две услышал, как что-то осторожно положили против отверстия амбразуры. Судя по звуку, это был кусок дерева.

«Чем дальше, тем лучше, – сказал себе Эмиас, – когда приставляют штурмовую лестницу, надо полагать, что за ней следуют солдаты. Я могу лишь униженно поблагодарить их за предпочтение, отданное моей амбразуре. Вот он! Я слышу, как цепляются его ноги».

Он ясно слышал, как кто-то старается влезть в отверстие амбразуры. К несчастью, было так темно, что Эмиас не мог видеть собственной руки, не только врага, на расстоянии двух шагов. Как бы ни было, у него мелькнула чудесная догадка о месте, где тот может находиться, и, тихонько встав, он нанес удар, который мог бы расколоть просмоленный рождественский чурбан. Сноп искр посыпался из доспехов несчастного испанца, и послышался хрип, указывающий, что если он и остался жив, то его дыханию удар принес мало пользы.

Эмиас схватил врага за голову, втащил его на пушку, на коленях спрыгнул в амбразуру и стал ощупью искать верхушку лестницы. Нашел ее, приподнял и сбросил всю целиком вместе с уцепившимися за нее четырьмя или пятью солдатами, а затем вслед за ней свалился сам носом в песок.

По матросскому обычаю на Эмиасе не было никакого вооружения, кроме легкого шишака и кирасы, поэтому ничто не помешало ему вскочить на ноги и приняться за работу, нанося удары направо и налево.

Так он сражался во рву с невидимым врагом. Тем временем солдаты наверху, решив, что для контрвылазки слишком темно, открыли убийственный огонь из мушкетов и стрел. Эмиас, не чувствуя никакого желания, чтобы его изрешетили дружеские пули, вылез к подножию насыпи и стал ждать.

Внезапно выглянула луна, и после нового, еще более жестокого залпа, английские матросы, увидев замешательство врага, бросились вниз из амбразур.[85]85
  Амбразура – бойница в крепостной стене.


[Закрыть] Теперь Эмиас был в своей стихии! Среди песчаных холмов прошло десять ужасных безмолвных минут. Затем трубачи ударили сбор, и матросы полезли обратно по два и по три, оставляя за собой множество мертвых и умирающих врагов. Тем временем пушки форта вдруг открыли огонь и полчаса гремели без ответа. Затем все стихло.

Спустя двадцать минут находившиеся на берегу англичане сушились вокруг костра из торфа и беседовали о стычке. Билль Карри спросил;

– Где Лэй? Кто видел его? Я боюсь, что он зашел слишком далеко и его убили.

– Убили? Ничего подобного! – послышался голос Эмиаса. Он выступил из темноты в светлый круг костра и сбросил с плеч, как бросают мешок зерна, грузное темное тело, которое оказалось человеком в богатых доспехах. Как его бросили, так он и остался лежать, не чувствуя, что его ноги (к счастью, одетые в кольчугу) в огне.

– Я нахожу, – промолвил Эмиас, – что лучше бы один из вас взял его, он может пригодиться. Сними с него шлем, Билль Карри. Вытащи его ноги из горячей золы. Хотя он и был бы рад потащить нас на костер, но это еще не основание сжечь его.

Между адмиралом Винтером и Эмиасом не было большой любви. Поэтому Винтер, которого Эмиас не заметил или предпочел сделать вид, что не заметил, довольно колко спросил его:

– Какого черта вы тащили в лагерь мертвеца?

– Если он мертв – это не моя вина. Он был живехонек, когда я двинулся с ним в путь, и я держал его как следует и как можно выше всю дорогу. Чего вы еще хотите?

– Лэй! – заявил Винтер. – Следовало бы вам говорить несколько вежливее, если не почтительнее с командирами, которые старше вас и являются вашим начальством.

– Прошу прощения, сэр, – ответил великан. Он стоял перед огнем и капли дождя испарялись с его кирасы. – Я обучался в школе, где умение сделать дело уважалось больше, чем тонкие речи.

– Какую бы вы школу ни прошли, сэр, – сказал Винтер, раздраженный намеком на Дрэйка, – по-видимому, в ней вас не научили подчиняться распоряжениям. Почему вы не явились, когда протрубили сбор?

– Потому что очень холодно, – ответил Эмиас. – Во-первых, я его не слышал, а затем в моей школе меня учили, если я за что-нибудь взялся – не возвращаться обратно с пустыми руками.

Это было сказано метко, и Винтер вскочил с проклятием.

– Вы хотите оскорбить меня, сэр?

– Очень сожалею, сэр, что вы приняли похвалу сэру Фрэнсису Дрэйку за оскорбление вам. Я притащил сюда этого джентльмена, так как полагал, что он сможет сообщить нам полезные сведения. Если он умрет – потеря будет ваша.

– Помоги же мне, – вмешался Карри, желая создать настроение в пользу Эмиаса, – и мы вынесем его отсюда.

В то же время Рэли встал, взял Винтера за руку и, отойдя с ним в сторону, начал серьезно говорить о чем-то.

– Какого черта, Лэй, вы ссоритесь с Винтером? – спросили двое или трое.

– Послушайте, почтенные папаши и дорогие дети, обсуждайте как вам угодно дела испанцев и дайте нам с адмиралом устраиваться по-своему.

Все нашли необходимым замять историю. Капитан Рэли, вернувшись, заявил:

– Хотя адмирал Винтер, без сомнения, отнесся слишком подозрительно к некоторым словам мистера Лэя, все же я не сомневаюсь, что мистер Лэй не хотел сказать ничего несовместимого с положением солдата и джентльмена и недостойного их обоих, его и адмирала.

Против этого предположения Эмиас не счел возможным спорить, после чего Рэли пошел обратно и сообщил Винтеру, что «Лэй охотно готов взять свои слова назад и очень огорчен, если он, Винтер, усмотрел в них что-либо оскорбительное» и так далее.

Тогда Винтер вернулся, и Эмиас довольно искренно сказал ему:

– Адмирал Винтер, я надеюсь, вы понимаете – то, что сейчас произошло, никоим образом не помешает вам найти во мне полную готовность выполнять все ваши приказания, чего бы они ни касались, поддерживать ваш авторитет среди солдат и защищать вашу честь от врагов, даже ценой собственной жизни. Мне было бы стыдно, если бы личная ссора могла как-нибудь повредить государственным интересам.

Эта речь стоила Эмиасу большого напряжения, и поэтому он, чтобы избежать нового недоразумения, старался говорить, насколько мог, в стиле Ричарда Гренвайля. Разумеется, Винтер ничего не мог ему ответить, несмотря на ясный намек на личную ссору, кроме того, что постарается выказать себя достойным командиром такого доблестного и надежного солдата.

После этого все обратили свое внимание на пленника, который благодаря Биллю Карри уже сидел, сильно нуждаясь в перевязке, и смущенно и страдальчески оглядывался вокруг.

– Отнесите этого джентльмена ко мне в палатку, – сказал Винтер, – пусть хирург осмотрит его. Мистер Лэй, кто он?

– Испанец он или итальянец, я не знаю, но, кажется, он важное среди них лицо. Я думаю – он капитан роты. Мы с ним вначале обменялись двумя или тремя ударами, а потом потеряли друг друга из вида. Затем я нашел его среди песков, когда он старался собрать своих людей и сыпал проклятиями, как из рога изобилия. Но его люди разбежались, и я притащил его сюда.

– Но как? – спросил Рэли.

– Как? Я приказал ему сдаться – он не захотел. Тогда я приказал ему бежать, и он тоже не захотел. Было слишком темно, чтобы стрелять; я взял его за уши, вышиб из него дух, ну и притащил его сюда.

– Вышиб из него дух! – воскликнул Карри среди общего хохота. – Знаешь ли ты, что ты почти сломал ему шею? Его забрало было все в крови.

– Тогда он должен был бежать или сдаться, – заявил Эмиас и поднялся, чтобы улизнуть: сначала он поискал, нет ли где-нибудь эля, а потом забрался спать в сухую нору, которую вырыл для себя в песчаной насыпи.

На следующее утро, когда Эмиас поглощал свой скудный завтрак из сухарей (провизия быстро исчезала в лагере), к нему подошел Рэли.

– Что, за едой? Это больше, чем я успел сегодня.

– В таком случае садитесь и ешьте.

– Нет, юноша, я не за милостыней пришел. Видели ли вы вашего пленника?

– Нет, и не увижу, пока он в палатке Винтера.

– Почему? Что вы имеете против адмирала? Не можете ли вы предоставить Фрэнсису Дрейку самому защищать свои интересы и не соваться в его дела?

– Вот это хорошо! А если ссора затронула не только меня, но и каждого человека на корабле? Когда Винтер бросил Дрэйка[86]86
  История в действительности такова: 13 декабря 1577 года Дрэйк вышел из Плимута с экспедицией в составе пяти кораблей, вооруженных в общей сложности 54 пушками, и со 150 членами команды, не считая двух-трех десятков авантюристов-дворян. 20 августа 1578 года эскадра, бросившая по пути два меньших корабля, вступила в Магелланов пролив. Здесь меньший из трех оставшихся кораблей потерпел крушение, так что остались лишь «Золотая Лань» (100 тонн, 16 пушек) и «Елизавета» (30 тонн, 16 пушек). Командующий последней Джон Винтер испугался трудности дальнейшего пути и вернулся в Англию, где объявил, что Дрэйк умер. Таким образом, отношение людей с «Золотой Лани» к Винтеру вполне понятно.


[Закрыть], он бросил нас всех. Разве не так?

– А если и так? Пусть каждый сам заботится о своих делах – таково правило умных людей, Эмиас. Здесь по крайней мере этот человек у власти и в милости; и благоразумному юноше лучше держать язык за зубами.

– Но это-то и приводит меня в бешенство: видеть, как этот молодец, дезертировавший от нас там, в неведомых морях, завоевал себе доверие и положение здесь, на родине, в качестве первого человека, возвратившегося через проливы! А он совсем не должен был возвращаться. Надменный, легкомысленный, трусливый дурак!

– Эмиас, вы – хороший боец, но плохой политик.

– Я не политик, капитан Рэли, и не желаю им быть!

– Если Винтер сам пригласит вас к себе в палатку, вы не откажетесь прийти?

– Почему нет, принимая во внимание его годы и положение, но он слишком хорошо все понимает, чтобы сделать это.

– Он слишком хорошо все понимает, чтобы не сделать этого, – со смехом возразил Рэли.

И, действительно, через полчаса последовало приглашение, и Эмиас не мог не принять его.

– Мы все должны принести вам благодарность за вчерашнюю услугу, – начал Винтер, у которого были все основания изменить тон. – Ваш пленник оказался главою вчерашнего нападения. Он уже рассказал нам больше, чем мы ждали. Этим мы также обязаны вам. И, разумеется, милорд Грэй уж спрашивал о вас.

Эмиас низко поклонился.

– Да, я спрашивал, молодой сэр, – произнес спокойный голос, и Эмиас увидел появившуюся из палатки фигуру грозного вице-короля – лорда Грэя.

– Вы, конечно, желаете видеть вашего пленника. Вам не придется стыдиться его, как и ему не придется стыдиться вас. Но вот он! Я не сомневаюсь – он сам за себя ответит. Познакомьтесь Друг с другом, джентльмены, – вчерашняя ночь мало подходила для взаимных представлений. Дон Гузман Мария Магдалина Сотомайор, представляю вам идальго Эмиаса Лэя.

В то время, как он говорил, испанец вышел вперед. Он все еще оставался в доспехах, только голова его была обвязана платком.

Это был стройный человек, золотоволосый, с нежной кожей и руками маленькими и белыми, как у женщины. Его губы были тонки и плотно сжаты у углов рта, а в бледно-голубых глазах скрывалась ледяная скука. Несмотря на его красоту и обходительность, Эмиас инстинктивно отшатнулся от него, но все же подал ему руку, когда испанец протянул свою и медленно сказал на самом звонком испанском языке:

– Целую руки и ноги вашей милости.[87]87
  Целую ваши руки и ноги – испанская формула изысканной вежливости. Испанский язык был вообще широко распространен тогда в Европе (Испания была крупнейшей мировой державой) и особенно в Англии (см. примечание 4). Идальго – дворянин.


[Закрыть] Сеньор говорит, сказали мне, на моем родном языке?

– Имею эту честь.

– Тогда примите на нем (так как мне легче выразить свою мысль на родном языке, чем на английском, хотя я не совсем несведущ в этом остроумном и ученом языке) выражение моего удовольствия по поводу того, что я попал в руки рыцаря, столь прославленного на войне и в путешествии, а также рыцаря, – добавил он, бросая взгляд на гигантский рост Эмиаса, – чья сила настолько превосходит силу обыкновенных смертных, что мне не более стыдно быть побежденным и унесенным им, чем если бы моим победителем оказался один из паладинов Карла Великого.[88]88
  Паладины Карла Великого. Карл Великий (742–814), император римский с 768 года – излюбленный герой средневековой феодальной поэзии. У Карла было двенадцать рыцарей-паладинов, совершавших всякие мыслимые и немыслимые подвиги и служивших образцом добродетели.


[Закрыть]

Честный Эмиас поклонился и замялся, несколько выведенный из равновесия неожиданным заявлением и холодной лестью своего пленника, затем сказал:

– Если вы удовлетворены, доблестный сеньор, я принужден испытывать то же самое. Я только надеюсь, что, несмотря на мою торопливость и на темноту, я не нанес вам излишнего вреда.

Дон рассмеялся мелким фальшивым смешком.

– Нет, добросердечный сеньор, голова моя, я уверен, через несколько дней прирастет к плечам, а пока ваше общество поможет мне забыть о легком неудобстве.

– Если я не ошибаюсь, сеньор, вы тот, кто вчера поднял знамя, после того как оно было сброшено выстрелом?

– Я не отрицаю этого, и я должен поблагодарить вас и ваших соотечественников за учтивость, позволившую мне сделать это безнаказанно.

– А! Я слышал об этом славном подвиге, – сказал вице-король. – Вы должны считать за честь, мистер Лэй, что имели возможность выказать учтивость такому воину.

Неизвестно, как долго продолжался бы этот обмен пышными комплиментами, от которых Эмиас уже начинал чувствовать утомление, но в этот момент поспешно вошел Рэли.

– Милорд, они вывесили белый флаг и хотят начать переговоры.

Испанец побледнел и сделал движение, чтобы схватиться за меч, но меча не было. Затем с горьким смехом пробормотал про себя:

– Я этого ожидал.

– Мне очень грустно слышать это. Лучше бы они бились до последней крайности, – сказал лорд Грэй наполовину самому себе, а затем прибавил: – Идите, капитан Рэли, и скажите им, что законы войны воспрещают переговоры с теми, кто объединился с бунтовщиками.

– А если они желают обсудить вопрос о выкупе этого джентльмена?

– Скорее о своем собственном, – сказал испанец, – но скажите им от моего имени, сеньор, что дон Гузман отказывается быть выкупленным и не вернется в тот лагерь, где командующий офицер, не имея возможности заразить своих капитанов своей собственной трусостью, бесчестит их против их воли.

– Вы говорите зло, сеньор, – сказал Винтер, после того как Рэли вышел.

– У меня есть основания, сеньор адмирал, как вы увидите, боюсь, довольно скоро.

– Мы будем иметь честь оставить вас здесь пока в качестве гостя адмирала Винтера, – сказал вице-король.

– Но не мой меч, по-видимому!

– Простите, сэр, никто не лишал вас вашего меча, – заявил Винтер.

– Я не хотел бы огорчить вас, сэр, – сказал Эмиас, – но, боюсь, мы были оба настолько беззаботны, что бросили его вчера.

По лицу испанца пробежала молния, которая вскрыла глубину ярости и ненависти, таящихся под этой спокойной маской. Но, словно солнечный луч, она промелькнула почти незаметно, и он спокойно ответил:

– Я могу простить вас за такую небрежность легче, чем самого себя. Прощайте, сэр. Тот, кто потерял свой меч, недостоин вашего общества.

И лишь только Эмиас и остальные ушли, он, ломая руки от ярости и стыда, бросился в глубь палатки. Когда Эмиас проходил мимо батареи, подошел Рэли.

– Они просят выпустить их со всеми пожитками.

– Не унесут они и былинки, – сказал лорд Грэй. – Кончайте скорей, сэр!

– Я не знаю, что из этого выйдет, милорд! Когда я подходил, какой-то капитан крикнул мне со стены, что он не сдается, хотел опустить белый флаг, но солдаты оттолкнули его.

– Крепость, где одна часть идет против другой, недолго продержится. Скажите им, что я не принимаю никаких условий. Пусть они сложат оружие и уповают на папу, который послал их сюда! Канониры, как только вы увидите, что белый флаг спускается, тотчас открывайте огонь. Капитан Рэли, нам нужен ваш совет здесь. Мистер Карри, будьте моим глашатаем на это время.

Карри ушел, и начались рассуждения о том, что делать с пленниками в случае сдачи. Как поступить с врагом? Численность его уже превышала численность англичан. Англичане не могли увезти испанцев с собой, так как не имели ни кораблей, ни провианта, ни даже достаточного количества ручных кандалов; не могли и оставить их на свободе из боязни, что испанцы используют шаткое положение в Ирландии. Так думали все без исключения начальники.

– Что же делать? – нетерпеливо спросил Грэй. – Не хотят ли они, чтоб их хладнокровно перебили?

И несколько мгновений, хотя каждый знал, что это неизбежно, никто не осмеливался подтвердить его слова.

В эту минуту вернулся Карри.

– Милорд, – начал он несколько смущенно, – я предложил ваши условия, но капитаны все еще просят смягчить их; и по правде сказать, один из них настоял на том, чтобы сопровождать меня сюда и самому выступить в защиту своей просьбы.

– Я не хочу видеть его, сэр. Кто он?

– Его имя Себастьян Модена, милорд.

– Себастьян Модена? Как вы думаете, джентльмены? Можем мы сделать исключение ради такого знаменитого воина?

Все хотели говорить с этим знаменитым человеком.

Вошел невысокий итальянец в полном вооружении с бычьей шеей и, очевидно, огромной силой.

– Угодно вам сесть, сэр? – холодно произнес сэр Грэй.

– Целую ваши руки, знаменитейший, но я не сажусь в лагере врага. Ха, приятель Зух! Как поживает ваша милость с тех пор, как мы сражались с вами бок о бок при Лепанто?[89]89
  Морская битва при Лепанто (пролив, соединяющий Патрасский залив с Коринфским) между испанцами под предводительством Хуана Австрийского и турками, кончившаяся победой испанцев (7 октября 1571 года).


[Закрыть] Итак, вы также присутствуете на совете о том, как меня повесить?

– В чем состоит ваше поручение, сэр? Времени мало, – сказал Грэй.

– Черт возьми! Его было достаточно утром, когда мои негодяи удерживали меня и моего друга, полковника Геркулеса (который вам известен, без сомнения), пленниками в наших палатках, приставив нам копья к груди. Я скажу всего несколько слов. Я буду вам очень благодарен, если вы заберете всех солдат нашей крепости – итальянских, испанских и ирландских – и вздерните, как можно выше, это сборище взбунтовавшихся трусов с архиубийцей Сан-Джозефо во главе.

– Очень обязан вам за ваше предложение, сэр, и тотчас подвергну его обсуждению, хотя не уверен, приму ли я его.

– Но в отношении нас, капитанов, право, ваша светлость должна принять во внимание, что мы – джентльмены, и дать нам buena guerra[90]90
  Хорошую войну.


[Закрыть], как говорят испанцы, либо достойную возможность жить. Перейдем к моему делу. Мы готовы встретиться с любым джентльменом из вашего лагеря лицом к лицу, вооруженные только мечом, на полдороге между вашей линией и нашей, и я не сомневаюсь, что ваша милость увидит прекрасную стычку. Желаете кто-нибудь из джентльменов принять столь вежливое предложение? Вот в том углу сидит высокий юноша, который очень подошел бы ко мне. Желает кто-нибудь наградить моих храбрых товарищей получасовым пунто и стоккадо?[91]91
  Термины, относящиеся к искусству фехтования. Вызов Модены на единоборство был вполне нормален во времена, когда «искатели приключений» (попросту наемные солдаты) именовались пышно «рыцарями фортуны счастья».


[Закрыть]

Все молчали.

– Никакого ответа? Тогда я принужден приступить к увещеванию. Так этого недостаточно?

И степенно пройдя на другой конец палатки, он бесстрашно и спокойно ударил Эмиаса Лэя прямо в лицо. Эмиас вскочил и, не обращая внимания на высокое собрание, одним ударом кулака свалил итальянца на землю.

– Великолепно, – сказал тот, вставая без всякого смущения. – Я всегда верю своему инстинкту. Я знал, как только увидел его, что этот кавалер достоин пролития крови. Ваш меч, сэр, и доспехи, и я к вашим услугам за этими стенами.

Но тут вмешался Грэй.

– Никаких поединков здесь, джентльмены. Это может подождать и подождет. Опустите мечи! Полковник Себастьян, угодно ли вам вернуться, как вы пришли, в полной безопасности, ничего не потеряв, но и ничего не выиграв вашей дикой выходкой? Мы обсудим вашу судьбу.

– Я надеюсь, милорд, – сказал Эмиас, – что вы сохраните жизнь этому хвастуну на один-два дня. Я должен иметь с ним дело, иначе моя щека восстанет против меня.

– Хорошо сказано, молодец, – сказал полковник, выходя раскачивающейся походкой. – Так я удостоен отсрочки благодаря этому мечу, чтобы перед виселицей еще раз услышать звон рапир! Я не получу никакого другого ответа? – и, переваливаясь, он вышел.

– А теперь, капитан Рэли, – сказал лорд Грэй, – раз вы так убежденно проповедывали эту бойню, я имею честь просить именно вас привести ее в исполнение.

Рэли поджал губы и ответил с язвительной вежливостью:

– По крайней мере, милорд, я – человек, считающий постыдным позволить другому сделать то, чего я не осмеливаюсь сделать сам.

– А я, милорд, – сказал Маквора, – будучи в этом отношении человеком одного закала с капитаном Рэли, хочу пойти с ним и посмотреть, чтоб он не пострадал оттого, что у него хватает смелости выполнить безобразное дело.

Эмиас последовал за Рэли. Последний был бледен, но решителен и очень раздражен против Грэя.

– Не принимает ли он меня за палача, – сказал он, – что говорит со мной таким образом? Но таков обычай высоких особ. Если вы пренебрегаете своим долгом, они тащат вас на костер, если вы выполняете его – вы должны его выполнить на свою ответственность. Прощайте, Эмиас. Вы не отшатнетесь от меня, как от мясника, когда я вернусь?

– Нет! Но как вы сделаете это?

– Выведу одну роту и погоню ее вперед, а затем заставлю следующих перерезать их – паф!

Это было сделано. Правильно или нет, но это было сделано. Крики и проклятия замерли, и форт Обруга стал рынком кровавого мяса, которое солдаты хотели скрыть от взоров неба и земли, сбрасывая тела в ров и засыпая их развалинами насыпи. Ирландцы, видевшие из леса это ужасное предостережение, в страхе удрали в глубочайшие дебри лесов.[92]92
  Вышеописанное – исторический факт. Сдавшиеся в плен испанцы и итальянцы были перерезаны все до одного.


[Закрыть]

Однако, расправившись с «пушечным мясом», англичане пощадили испанских и итальянских офицеров.

И Эмиас получил дона Гузмана Марию Магдалину Сотомайора де Сото, должным образом ему присужденного, в качестве приза по праву войны. Эмиас, разумеется, был вполне готов сразиться с Себастьяном Моденой, но лорд Грэй запретил дуэль. Следующий вопрос был, как устроить дона Гузмана, пока прибудет его выкуп, и, так как Эмиас не мог поместить храброго испанца в мирном заточении у миссис Лэй в Бэруффе и тем менее у Франка при дворе, то он был вынужден спросить совета у Ричарда Гренвайля. В ожидании Эмиас держал дона при себе, взяв с него честное слово, которое тот искренно дал, заявив, что бежать ему некуда. Эмиас нашел в нем очень приятного собеседника.

Однажды утром вошел Рэли.

– Я оказал вам хорошую услугу, если вы сочтете ее таковой. Я сказал Леджеру, чтобы он сделал вас моим лейтенантом и поручил вам охрану замка Шакатори или какого-нибудь другого не менее приятного и пустынного места, где время течет легко и безмятежно, заполненное охотой на диких ирландцев, ловлей бекасов и водкой, настоенной на диких кореньях.

– Я согласен, – ответил Эмиас. – Все для дела.

Остаток зимы он провел в одном из ирландских замков, сражаясь или охотясь весь день, болтая и читая весь вечер с доном Гузманом, который, как всякий добрый искатель приключений, скоро сделался совершенно своим человеком и любимцем солдат.

Сначала, разумеется, испанская гордость одного и английская сдержанность другого держали их в некотором отдалении, но вскоре они начали, если не доверять, то по крайней мере нравиться друг другу. Мало-помалу дон Гузман рассказал Эмиасу, кто он и из какого рода. Он подсмеивался над мыслью, что его выкуп будет собран, и уверял, что, во всяком случае, он придет не раньше, чем через два года, так как единственный де Сото, имеющий лишние деньги, – это жирный старый декан в Сант-Яго де-Леон в Каракасе[93]93
  Каракас – старинное название нынешней Венесуэлы (область на северном, Антильском побережье Южной Америки). В настоящее время название Каракас применяется лишь к столице и прилегающему к ней округу Венесуэлы.


[Закрыть], в том месте, где родился дон Гузман.

Все это, разумеется, привело к многочисленным разговорам о Вест-Индии.

Дон Гузман был настолько же заинтересован, узнав, что Эмиас принадлежал к экипажу Дрэйка, насколько и Эмиас, узнав, что его пленник – внук знаменитого охотника за людьми, дона Фердинанда де Сото, покорителя Флориды.[94]94
  Флорида – полуостров на юге Атлантического побережья Северной Америки. Открыта в 1512 году испанцем Понсе де Леоном.


[Закрыть] Эмиас много читал о нем у Лас-Казасы[95]95
  Испанский миссионер, автор разоблачительного памфлета об испанских зверствах в Америке.


[Закрыть], «как о командире тиранов, самом закоренелом и самом опытном среди них, который причинил больше вреда, несчастий и разрушений во многих государствах». И кровь Эмиаса закипела, ему стоило большого труда вспомнить, что говоривший – его гость, когда дон Гузман болтал об охоте своего деда на невинных женщин и детей, об убийстве индейских князьков и сожжении живыми проводников.

Но тем не менее дон Гузман рассказывал много интересных историй об Индии и хорошо их рассказывал. А в добавление ко всем его рассказам среди его багажа были две книги – одна Антония Гальвано «Открытие мира», источник развлечения для Эмиаса в зимние вечера, другая – рукописная книга. Быть может, было бы лучше для Эмиаса, если бы он никогда ее не видел. Это был род дневника, который вел дон Гузман подростком, когда спускался вместе с Аделантадо Гонзалес де Касада из Перу[96]96
  Перу – старинное индейское государство в Южной Америке.


[Закрыть] по реке Амазонке[97]97
  Амазонка – река, пересекающая по широте почти всю Южную Америку, протекающая по Бразилии, но берущая начало в Перу.


[Закрыть] в поисках золотой страны Эльдорадо[98]98
  Эльдорадо – несуществующая, долго разыскиваемая испанцами область необычайно богатых золотых приисков. Легенда об Эльдорадо возникла, очевидно, потому, что испанцы считали, что огромные, скопленные веками количества золота при дворах повелителей Мексики и Перу добыты из каких-то необычайно богатых приисков. В действительности же индейские государства представляли собой огромное феодальное владение, повелитель которого концентрировал у себя все ценности. У феодализма в Европе такой мощи и богатства никогда не было.


[Закрыть] и города Маньоа, что стоит среди Белого озера и равен или превышает своим великолепием даже дворец инки[99]99
  Инки – индейское племя, населявшее ко времени Пизарро нынешнее Перу.


[Закрыть] Хюэйнакапак, в чьем доме и кухне вся посуда из золота и серебра, в чьих шкапах – гигантские статуи, изображающие в натуральную величину всех зверей, птиц, деревья и травы на земле и рыб в воде. Веревки, сумки, ящики и корыта – все там из золота. Да, и есть при дворце сад для развлечений – на острове близ Пуны, куда отправляются отдыхать, когда хотят дышать морским воздухом. В саду – цветы, травы и деревья всех пород из золота и серебра, красоты и великолепия дотоле невиданных. Большая часть этих сокровищ, – так говорилось в этом дневнике, – была спрятана индейцами, когда Пизарро[100]100
  Франциско Пизарро (1475–1541) – один из спутников Эрнандо Кортеса. Пизарро с небольшим отрядом отбился от армии Кортеса, заблудился в горах и вышел в Перу, которое и завоевал (1533).


[Закрыть] покорил Перу и умертвил Атахуальпу – сына Хюэйнакапака. После его смерти, говорят, один из младших братьев инки убежал из Перу. Собрав большую армию, он покорил всю область, расположенную между большой рекой Амазонкой и Бараканом[101]101
  Баракан – порт на северо-востоке Кубы, издавна пункт, указывающий путь мореходам.


[Закрыть], иначе называемым Мараном и Ориноко.

Дон Гузман как будто инстинктивно чувствовал, что книга может оказаться роковой для его победителя. Однажды, еще прежде чем заглянуть в нее, Эмиас начал расспрашивать дона Гузмана об Эльдорадо. Дон Гузман ответил с одной из тех своих улыбок, которые (как говорил впоследствии Эмиас) так походили на насмешку, что у Эмиаса часто чесались руки.

– А, вы отведали плодов древа познания, сэр? Хорошо, если у вас есть охота последовать за многими другими славными капитанами в могилу, я не знаю более короткого и легкого пути, чем тот, о котором говорится в этой маленькой книжке.

– Я не открывал вашей книги, – сказал Эмиас, – ваши частные записки меня не касаются, но мой человек, который нашел ваш багаж, прочел часть ее за неимением лучшего. И вы вольны мне ничего не говорить.

Человек, нужно сказать, был не кто иной, как Сальвейшин Иео, который всюду неотлучно следовал за Эмиасом в качестве его телохранителя. Иео остался с Эмиасом, в то время как Карри попал в другое место с сэром Вархамом Леджером, и в течение многих месяцев друзья встречались лишь изредка; таким образом, единственное общество Эмиаса составлял дон Гузман. Становясь все более фамильярным и относясь все более беззаботно к тому, что он говорит и делает в присутствии своего победителя, испанец часто смущал и возмущал последнего своим поведением.