Текст книги "Наемник"

Автор книги: Чарльз Холдефер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Трогл бостонской выпечки пожимает плечами:

– К нам сюда вертолет с припасами прилетает раз в три недели. Вы, парни, каждый день садитесь в лодку и уезжаете. Если бы у вас нашлось хоть немного мозгов, это место давно было бы похоже на загородный клуб.

Он выходит.

– Эй, дверь закрой!

Он, разумеется, не закрывает, поэтому я встаю и сам закрываю дверь, пока не улетучилась кондиционированная прохлада. Несколько секунд стоит полная тишина. Мы все думаем об одном и том же. Берти первым нарушает молчание:

– Как ни противно признавать, трогл попал в самую точку.

* * *

На Рождество мы поедем домой, в Штаты. Контракт с «ПостКо» гарантирует мне такую возможность.

В этом году, вместо того чтобы провести каникулы в моем родном Гарден-Сити, мы поедем в Северную Дакоту повидаться с родными Бетани. Ее мать умерла, но отец – все зовут его Доктор – до сих пор упрямо держится за одинокую ферму, затерянную на продуваемой всеми ветрами равнине в нескольких километрах к югу от канадской границы. Там реки замерзают к Дню благодарения, а сахарная свекла почти никогда не вызревает. В ближайшем городке за пределами индейской резервации, Мелчере, на въезде возле шоссе висит плакат: «Мелчер: здесь когда-то бродили бизоны». Каждый раз при виде этого плаката я думаю: бизоны-то были не дураки. Кому охота здесь жить?

Зимы там просто адские. Как правило, Бетани не стремится туда зимой, и меня тоже не приходится долго уговаривать провести Рождество в другом месте. Но в этом году все иначе.

– Неужели ты не скучаешь по снегу? – спрашивает она.

– Шутишь?

– Невозможно целыми днями валяться на пляже. Мне кажется, Рождество со снегом – это чудесно, особенно для Спанки и Джин.

Я думаю: между прочим, я не валяюсь целыми днями на пляже. Я работаю. Но это нечестно, потому что именно я затащил нас всех в эти края. Для жен и мужей сотрудников на острове работы нет, совсем нет. Бетани узнавала и в школе у мисс Бриз, и в детском саду, куда на полдня ходит Джинни, но ей не повезло. Большинство женщин здесь служат в вооруженных силах – в ЦОУ, к примеру, распоряжается долговязая леди из Айдахо, помешанная на компьютерах; мы на Омеге одно время тоже работали с женщиной-дознавателем, но она все время нарывалась на ссору, а работать как следует не умела и к тому же постоянно доказывала окружающим, что она круче всех. В результате дознавателем она была хреновым – ведь хороший дознаватель играет перед заключенным, а не перед коллегами.

Но эти женщины, как правило, приезжали сюда без семей. Я, конечно, человек гражданский и работаю по контракту с «ПостКо», но что ни говори, а Бетани пришлось вернуться к роли жены военного – роли, которую она уже пробовала и ненавидела всей душой. Если бы нас здесь обстреливали и вообще, если бы существовала хоть малейшая опасность, – Бетани и дети, конечно, остались бы дома. Но здесь совершенно безопасно, да и условия показались очень уж соблазнительными. К нашему коттеджу – он же бесплатное жилье – прилагаются приходящая горничная и садовник. Они немного говорят по-английски, да и няню для Джинни на полдня найти оказалось совсем не сложно. У Бетани много свободного времени. И, по правде говоря, справиться с этим трудно. Люди, которые никогда сами не пробовали, обычно не в состоянии понять, какой жесткой самодисциплины требует ничегонеделание.

– Не называй его Спанки, – говорю я.

– О-о, расслабься.

– Кристофер – хорошее имя. Зачем называть его Спанки? Как какого-то женоподобного типа из шоу-бизнеса.

Бетани смеется.

– Может, стоит завести ему фиолетовый бархатный пиджак, как у того парня на круизном лайнере?

Я изображаю безразличие – не хочу давать дополнительный повод для поддразнивания. (Тот женоподобный иллюзионист на теплоходе взял Бетани за руку и демонстрировал на ней свои фокусы с появлением и исчезновением ватных шариков.) Дело в том, что наш сын меня тревожит, и я подозреваю, что ей это известно. Он чудесный мальчишка, нам повезло, я люблю его всей душой, но мне кажется, что есть признаки. Трудно сказать наверняка, но его слишком взрослая, четкая манера разговора, длинные ресницы… и вот только вчера на заднем дворе, когда я попросил его принести с шезлонга журнал, он послушался и скользнул за ним, а затем точно так же скользнул обратно. Он протянул мне журнал:

– Вот.

– Для чего ты так сделал? – спросил я его.

– Как?

– Ну, когда шел за журналом. Так двигался.

– Э?

Он не имел ни малейшего представления, о чем я говорю. Он стоял, смотрел на меня снизу вверх и хлопал глазами.

– Не важно.

Он развернулся и скользнул прочь.

Я скрутил журнал в трубку. Откуда это взялось?

Имейте в виду, в принципе я совершенно не против. Дискуссии об этом меня утомляют. Если человек голубой, меня это совершенно не касается. И так далее и тому подобное. Когда мужики травят анекдоты про голубых, мне почти никогда не бывает смешно. Все это слишком по-детски, подростковые комплексы. К тому же можно поспорить, что иногда подобные разговоры – дым от их собственного огня. Когда-то в армейском прошлом, когда я учился на курсах дознавателей в Форт-Хуачуке, я знавал пару таких трепачей, которые и сами любили выйти погулять вдвоем после заката, а потом по одному тихонько возвращались в казарму. Все прекрасно понимали, чем они там занимаются. Само по себе это было одно из самых мрачных мест в Аризонской пустыне – под ногами щебенка, вокруг жалкие низкорослые кустики, и к тому же темень по ночам, хоть глаз выколи. Наш лагерь располагался в укреплении XIX века, оставшемся от кавалерийской кампании против Джеронимо и апачей-чирикахуа. Вероятно, уже тогда отсосать у приятеля было одним из немногочисленных местных развлечений.

Да и по отношению к Кристоферу я вовсе не занимаюсь морализаторством. Эту сторону вопроса совершенно спокойно можно оставить отцу Бетани, Доктору. Он пастор. С его точки зрения, любому гомосексуалисту, чтобы отказаться от пагубного пристрастия, достаточно было бы освежить в памяти книгу Левит.

Нет, меня это заботит как отца. Звучит, возможно, глупо, но от этого не перестает быть правдой: если мой сын голубой, жизнь ему предстоит очень непростая. Ведь ему придется выслушивать всю эту чепуху, по десять раз на дню общаться с троглами и им подобными. Ему придется каждый день, каждый час опровергать эту хренову книгу Левит! Это как получить в наследство громадную кучу конского дерьма и чайную ложку в качестве лопаты. Неужели это ему действительно нужно? И что плохого в том, что я как отец хочу защитить своего ребенка от такой перспективы? Вот и все. Я не хочу, чтобы Кристофера третировали и запугивали. С Джинни все проще. Понятнее. Уже в этом возрасте видно, с каким наслаждением она разыгрывает из себя маленькую принцессу. Она воображает себя Белоснежкой из сказки.

Но что я буду делать, если Кристофер тоже захочет поиграть в маленькую принцессу? Я ни на секунду не могу поверить, что Бетани любит его больше, чем я, – но ее, кажется, подобные проблемы совершенно не беспокоят. Я пока не говорил с ней об этом – но только потому, что предвидел возражения с ее стороны. В конце концов, именно она придумала ему прозвище Спанки. С нее станется: если мы поссоримся, она вполне может пойти и купить ему бархатный пиджак.

Подобная реакция – это еще одна наша проблема, хотя она и не имеет отношения к самому Кристоферу. (Или к тому факту, что он, вероятно, был бы счастлив получить бархатный пиджак.) Проблема во мне и в Бетани, в наших отношениях.

– Видела сегодня в сауне кое-что забавное, – говорит она.

В поселке для офицеров, их семей и персонала имеется гимнастический зал и все сопутствующие удобства. Контракторам и членам их семей вход туда тоже открыт, но как бы неофициально. Не считая пляжа и старого теннисного корта ВВС, изобилующего неровностями и ямами, это главный здешний центр притяжения.

– Что? – спрашиваю я.

– Вот послушай. Я вошла в сауну, и угадай, кого я застала вместе? Линн Гордон и Сэнди Чу. Господи, и неудобно же я себя чувствовала! Я и понятия не имела.

– А что в этом такого необычного?

– Я имею в виду, они были вместе. Линн стояла на коленях, а Сэнди стояла с раздвинутыми ногами, и Линн вовсю работала языком. И все это при температуре градусов сто двадцать, не меньше.

– Правда?

Каждый четверг я играл в волейбол с их мужьями. Мы состояли в одной команде. Гэри Гордон был из тех, кто всегда готов солгать, даже если речь идет всего лишь о том, ушел мяч в аут или нет; Джонни Чу все время улыбался и, в очередной раз напортачив, делал вид, что все это смешная шутка. Вообще говоря, я не считал их своими друзьями. Их жены, Линн и Сэнди, тоже не произвели на меня особого впечатления. Нас познакомили, и только.

– Правда? – повторяю я.

Бетани поправляет ремешок на сандалии и отвечает не сразу.

– Ты знаешь, на пару секунд я просто окаменела. Потом Сэнди увидела меня и здорово смутилась, сразу начала отодвигаться и потянулась за полотенцем, а по пути шлепнула Линн по плечу. Я уверена, что в этот момент она уже придумывала для меня историю поправдоподобнее. Но Линн-то, представь себе, Линн осталась стоять на коленях, а когда по сигналу Сэнди обернулась и увидела меня, то даже глазом не моргнула и совершенно не смутилась. Представь себе: она стоит на коленях, лицо залито по́том, а на губах этакая глупая улыбочка. Вроде она говорит: «Привет, Бетани. Присаживайся, можешь быть следующей».

Бетани тянется за солнечными очками.

– И? – говорю я. – И что дальше?

Она смеется.

– Да ладно, чего ты ждешь? Я ушла оттуда и оставила их вдвоем! Ну да, я ушла и прозанималась тридцать минут на степпере. Бога ради! Я не собираюсь служить Линн Гордон ленчем.

Этот разговор вызывает у меня смутную тревогу. Интересно, она заговорила на эту тему из-за моего беспокойства за Кристофера? И почему я все это выслушиваю? Или она это просто от скуки? Я меняю тему:

– Что ты говорила мне насчет Рождества?

* * *

Пожалуй, пора мне выложить на стол содержимое своих карманов. Просто чтобы окончательно представиться.

«Содержимое карманов», «личные вещи» – это то, что находят у пленного в момент захвата. Для дознавателя эти вещи представляют громадный интерес. Даже если ты встречаешься с заключенным много позже, даже если его до тебя много раз допрашивали, все равно необходимо в высшей степени внимательно изучить его личное имущество. Оно непременно фигурирует в каждом рапорте.

Какие у пленного были при себе деньги? Кредитные карточки, фотографии, телефонные номера? Все эти привычные мелочи могут много рассказать о человеке. Серьезные лекарства? Если хочешь понять, что происходит у человека в голове, даже самый банальный предмет может послужить ключом и помочь тебе преодолеть его сопротивление.

Мое карманное имущество не представляет никакой опасности в глазах среднего американца. Это все те люди, места и события, которые каким-то странным образом, вопреки всем моим намерениям и планам, привели меня на этот остров.

* * *

Ну вот, смотрите: мы с Бетани вместе пятнадцать лет, хотя детей завели не сразу. Кроме того, она не первая моя жена. В первый раз я женился на зазнобе из моего родного городка, Денизе Макмуллен. Дело было на первом курсе колледжа, я тогда срочно должен был доказать ей, что люблю не меньше, чем прежде, и что мы с ней не расстанемся никогда-никогда. Мы оба были совершенно серьезны в этом намерении. Хватило нас едва на год. Мы с самого начала пытались сделать ребеночка, но добились только пары выкидышей. Ну и слава богу.

Я теперь редко думаю о своем первом браке и о разрыве, который за ним последовал (после того как она начала крутить шашни с нашим общим школьным другом Дэнни). Помню, он любил смешить людей и вечно хохмил – ходил чеканя шаг и говорил с нарочитым британским акцентом: «Помните, парни! Всегда сохраняйте присутствие духа! И член держите в готовности!» Если я думаю о Денизе Макмуллен (странно, но со времени нашего приезда на остров ее образ без всяких видимых причин иногда возникает в моем сознании), то, как правило, вспоминаю начало наших отношений, а не боль и взаимные обвинения развода; мы были тогда наивными подростками, с нетерпеливым ожиданием смотрели в неизвестное, но обязательно прекрасное будущее и гоняли на большом зеленом «додже» с ухмылкой на передней решетке. Шестнадцать лет действительно были для нас чудесным возрастом – какое-то время. Наш мир казался нам самодостаточным. Теперь же этот мир кажется таким далеким, что иногда, мысленно возвращаясь в те времена, я вижу в зеркале заднего вида туманную равнину, гигантские папоротники и гуляющих динозавров. Неужели это был я? Неужели я действительно был там?

У Денизы в семье братьев было не меньше, чем ступенек на лестнице. Мы с братом Верноном часто встречались с ними на спортивной площадке, соперничали или играли в одной команде. В те дни Вернон был гордостью нашей семьи. А как же иначе, ведь футбол – страсть Америки. Три года подряд он становился лучшим хавбеком[3]3
  Хавбек – полузащитник.


[Закрыть] школы – крупный неуклюжий мальчик, он умел очень жестко толкнуть выпрямленной рукой и стремительно уходил в прорыв. Перехватить Вернона было очень непросто – и даже в случае успеха ты непременно получал коленом в живот или головой между ключиц, а то и что похуже. Вместе с парой способных Макмулленов на ключевых позициях он каждый сезон успешно выводил нашу футбольную команду в плей-офф. Однажды перед важной игрой Вернон предложил мне пари на десять баксов. Он утверждал, что сумеет реализовать четыре тачдауна.[4]4
  Тачдаун – результативное касание края поля.


[Закрыть] Я принял пари – и не потому, что не верил в его возможности, а чтобы дать брату дополнительную мотивацию в игре. Это должно было принести пользу команде. Пари я проиграл, а матч мы выиграли. Я тоже играл, но гораздо слабее старшего брата. При схожем сложении я не обладал ни его координацией, ни его скоростью. Тренер взял меня в команду и попытался сделать из меня линейного. У меня не слишком-то получалось, я не раз запарывал блоки, что оборачивалось для брата лишними ударами. Помню полуфинал плей-офф – последнюю школьную игру Вернона. Играя против более подготовленной и крупной команды, мы тогда чуть не выиграли при помощи «тайной» стратегии – чем дальше, тем больше отдавать мяч Вернону. Он нападал, продирался на коленях, разбрасывал тех, кто выходил на перехват. Иногда он приносил команде очки. И каждый раз принимал удары.

В самом начале последней четверти он получил сотрясение мозга. Мы сразу заметили, что с ним что-то не так. Он перестал ориентироваться в игре. Во время общей свалки начал вдруг спрашивать, в какую сторону ему бежать. Нашему квотербеку Дэрилу Макмуллену пришлось рисовать для него схемы на траве, как на песке. После второго замечания за задержку игры наш тренер взял тайм-аут и вызвал нас всех к боковой линии.

– Считай от ста назад! – велел он Вернону.

Вернон не смог.

– Как тебя зовут?

Вернон колебался. Он стоял, зажав шлем под мышкой, в ярком свете прожекторов, и пот струйками стекал по его лицу. Он выплюнул изо рта капу и начал машинально жевать обмотку на пальцах.

– Кто ты?

Мой брат молча моргнул. Совсем плохо. Когда тренер вывел Вернона из игры, я стоял на тридцатиярдовой линии; я поднял голову и посмотрел на трибуну, где сидели наши родители. Они были слишком далеко, чтобы понять, что происходит. Да я и сам не знал. В тот момент моей главной мыслью было: теперь точно проиграем.

Только позже я смог мысленно пересмотреть и заново осмыслить вторую половину игры. Я живо вспомнил по крайней мере одну общую свалку, в которой Вернон вполне мог получить свое сотрясение – я тогда пропустил своего подопечного, а потому бросился на другого игрока и довольно удачно подсек его. В тот самый момент, когда мы оба с ним летели на землю, игра догнала нас сзади – Вернон и группа игроков, вышедших на перехват. Вернон яростно работал ногами, высоко задирая колени. Может, ему удалось бы сбросить преследователей и уйти, если бы на его пути не было меня. Он чуть замедлился и пропустил шаг; доля секунды, но этого оказалось достаточно. Преследователи налетели на Вернона, он врезался в меня, и все мы кучей повалились на землю. Я оказался на самом дне мешанины из рук и ног – спутанного клубка, состоявшего из моего брата и нескольких противников. Я был оглушен и безуспешно пытался вздохнуть. Я ясно помню, какой чистой и белой в свете ярких прожекторов показалась мне меловая линия на траве! И какой зеленой трава!

* * *

Омега находится не на том острове, где мы живем, а на другом, маленьком островке, до которого нужно добираться двадцать пять минут на лодке с подвесным мотором. В нашем распоряжении несколько лодок, но мы обычно стараемся ездить вместе – так проще оформлять бесконечные бумажки. Да и налогоплательщикам меньше расходов.

На острове есть причал, построенный флотскими саперами. От причала проложена дорожка к нашему корпусу, рядом расположены бензиновый генератор и солнечные батареи для обеспечения нас электричеством. Дальше на вершине холма, на естественной плоскости, оборудована вертолетная площадка. От нечего делать мы много раз подкрашивали на ней круги. Разметка буквально сияет, зато асфальт от резких колебаний температуры весь вспучился и раскрошился, как засохшее печенье. Придется в ближайшее время снова вызывать рабочих.

Охрана заключенных – не наша забота; этим занимаются троглы. Тот факт, что Омега – остров, сильно облегчает им задачу. Здесь не увидишь никаких заборов, укреплений или спиралей из колючей проволоки. Бежать отсюда можно только вплавь, и то не получится. Заключенные поднимаются на поверхность только надежно связанными и в ножных кандалах.

Джамал, как самый младший в нашей иерархии, не водит катер. За рулем всегда или Берти, или я. У меня, как правило, лодка идет быстрее. Не потому, что я так спешу на службу, просто мне очень нравится, как катер реагирует на резкую подачу газа. Его мощный двигатель начинает реветь, корпус наполовину поднимается из воды. Иногда, если волна подходящая, катер на мгновение целиком зависает в воздухе. Можно сказать, на работу я скольжу по верхушкам волн.

– Отличная рубашка! – кричит Берти Джамалу.

Джамал в ответ кивает, ему не хочется перекрикивать двигатель. Он редко улыбается, потому что носит пластинки для выравнивания зубов. Спешит воспользоваться преимуществами медицинской страховки. Сегодня наш переводчик красуется в новых солнечных очках с футуристической полусферической оправой, как будто сошедших с экрана одного из его любимых фильмов с Кларком Херстоном. Я уже потерял счет солнечным очкам Джамала. Обувь на нем тоже новая – отделанные шнуром туфли для яхтсменов. Джамал – главный модник в наших краях.

Не то чтобы на Омеге у него была серьезная конкуренция – троглы одеваются одинаково, как этакие вулканические аборигены, я изо дня в день хожу в одних и тех же полотняных брюках хаки и гавайской рубашке. Берти носит футболки, способные вместить его объемистое брюхо, и армейские тропические шорты. Кроме того, заряженный пистолет на бедре придает его походке характерные черты. Вообще, люди, которые по долгу службы ходят вооруженными, реагируют на это по-разному. Некоторые становятся мягче, чуть ли не извиняются перед окружающими. Другие начинают важничать. Берти из таких. Черт бы его побрал. Черт бы его побрал.

Вообще, Джамалу как переводчику полагается быть невидимым. Переводчик всегда сидит позади заключенного, вне поля его зрения, лицом к следователю.

К нам редко попадают неопытные заключенные, но когда такое случается, определить это можно сразу. Как только с головы заключенного снимают джутовый мешок и ты, сидя от него через стол, задаешь первый вопрос, он с удивлением слышит голос сзади. Это перевод. Первая реакция человека – обернуться и посмотреть, кто говорит.

– Нет!!! Смотри на меня! Не оглядывайся!

Это нужно прокричать, и тогда даже тот, кто не знает английского, снова повернется к тебе лицом. Пока не услышит сзади перевода, сделанного мягким негромким голосом: «Нет! Смотри на меня, не оглядывайся!» Это сбивает заключенного с толку и заставляет снова оглянуться – и затем снова исправиться, но только после того, как ты еще раз выкрикнешь: «Нет! Смотри сюда!» (А позади снова негромкое эхо на родном языке: «Нет! Сюда!») Неопытный заключенный будет еще долго дергать головой туда-сюда, как на веревочке. Он сразу потеряется. И это замечательно. Это дает нам преимущество.

Но нам уже давно не попадались неопытные пленники. Мы на Омеге далеко не первые в очереди. Попадая к нам, заключенный, как правило, уже знаком с порядками. Он ждет голоса сзади. Так что нам приходится приспосабливаться. Заключенному не обязательно менять позу или поворачивать голову, чтобы получить от нас реакцию. Если он хоть немного отводит глаза влево или вправо, пытаясь осмотреться, – тут же слышит крик: «Смотри НА МЕНЯ!» Люди по природе любопытны. Почти невозможно устоять перед искушением если не подвигать головой, то хотя бы поводить глазами. Мы называем такое занятие «е…ть глазами комнату».

– Нет! Смотри НА МЕНЯ! Прекрати е…ть глазами комнату!

Джамал каким-то образом умудряется перетолмачить все это на арабский. Перевод армейского жаргона – еще та задача, такому не научишься в Монтерее, в институте иностранных языков министерства обороны. Джамал – американский араб из Каламазу и один из самых знающих специалистов в нашей системе. У него сертификат высшего – пятого – уровня. Вообще, переводчиками обычно становятся дети из двуязычных семей и изредка вундеркинды. Четвертый уровень означает безупречное владение языком – это абсолютный минимум в нашей работе, хотя в боевых условиях из-за нехватки специалистов работникам разведорганов часто приходится обходиться гораздо меньшим. У меня и у самого третий уровень – предполагается, что я тоже могу на базовом уровне обеспечивать нашу профессиональную деятельность. Наверное, это чья-то шутка. Это было бы правдой, если бы допрос проходил в вежливой атмосфере светского общения и напоминал заседание ротари-клуба с кофе и наручниками – если бы участники изо всех сил старались понять друг друга и разрешить все противоречия, а главной задачей каждого было бы сделать собеседнику приятное. Но если собеседник плюет в тебя или изображает глухонемого и всячески притворяется – а ты в это время должен играть словами и искать способ сбить его с толку, обмануть и загнать в угол, – это совершенно другая языковая ситуация.

– Для чего предназначались эти наличные? Где ты взял столько денег? Правду!

– Я же говорю, я продал участок земли по поручению тестя!

– Почему он не продал его сам?

– Я двадцать раз говорил вам…

И снова, и снова, и снова, по бесконечному кругу…

Но даже если вы идеально чувствуете язык, как Джамал (речь идет о левантийском арабском, на котором говорили его родители; арабский язык Персидского залива, египетский или североафриканский его варианты еще больше осложняют дело); даже если вы настоящий двуязычный гений, как Джамал, это не значит, что у вас будет возможность блеснуть знаниями – ведь может оказаться, что очередной заключенный говорит на каком-нибудь совсем другом языке. Иногда нам с Берти приходится указывать на это в рапорте. У нас в разное время перебывало несколько переводчиков-пуштунов и пакистанцев, но никто надолго не задержался. В настоящее время Джамал работает один. Мы рады его присутствию, потому что работать с ним по-арабски – все равно что играть в баскетбол в одной команде с первоклассным игроком. Но иногда ситуация становится просто абсурдной: представьте, вы приезжаете на матч и вдруг обнаруживаете, что играть-то нужно в хоккей. Как-то к нам привезли заключенного-йеменца, который почти не говорил по-арабски. Мы так и не поняли, почему его направили к нам на остров. Джамал тогда удалился в офис с кондиционером и смотрел там кино, а мы с Берти бились над заключенным. Мы пытались допрашивать его по-английски, хотя этот язык он тоже еле понимал. Маленький человечек в пижаме с коркой засохшего дерьма… Для него и наши жалкие потуги, и окружающая обстановка не имели ни малейшего смысла.

– Как думаешь, почему ты здесь оказался?

– Как… думаешь… почему?.. – повторял он медленно трясущимися губами. Он избегал встречаться взглядом с кем-нибудь из нас и все время тянул руки к голове; еще до появления у нас он успел повыдергивать себе половину волос и теперь продолжал дергать их целыми пучками.

В отличие от нас Джамал никогда не служил в армии. Он знал только работу по контракту, куда его заманили во время большого бума, связанного с безопасностью. Сам он не имел права допрашивать, а должен был только переводить. Будь он поумнее, давно бы ушел с этой работы и потребовал себе в три раза больше денег, а то и в четыре. Компания, конечно, подняла бы шум, но в конце концов он получил бы свое. Но Джамал был молод и неопытен, работа в группе дознания казалась ему интересным приключением. Никто не собирался приставать к нему с советами и рассказывать о том, что ему следовало бы попросить прибавки. Я точно не собирался этого делать. Чем дешевле обходятся переводчики, тем больший кусок пирога достается дознавателям.

Тем не менее он частенько бесит нас своим занудством в работе – мы были бы рады, если бы он умел иногда рискнуть, сделать что-то экспромтом, срезать угол, что ли. Нам нужны ответы, а он ярый приверженец точности и аккуратности во всем.

– Очередное правило инфилд-флая, – только и говорит он, качая головой, если мы просим разъяснить какой-то конкретный ответ или уточнить что-то.

Правило инфилд-флая подразумевает непонятный для непосвященных раздел внутри языка. Имеется в виду, что заключенный использует в своих ответах систему смысловых ссылок, правил которой мы пока не знаем. Мы сами придумали этот термин и пользуемся им уже давно. Началось все с брифингов по обмену опытом, которые мы посещали на главном острове. Помню, нас сильно взбесил один британский коллега, смотревший на нас сверху вниз. Ноэль, его звали Ноэль. Этот сукин сын с нервно подергивающимся ртом и часто моргающими глазами был настоящим воплощением снисходительного интереса. Мы, задавшись целью исключить его из общего разговора, начали использовать в разговорах между собой бейсбольный сленг. Мы говорили о «питчерах», «кэтчерах», «кражах базы» и «диких бросках», а он ничего не понимал. В отместку он и его приятели-британцы перешли на манчестерский уличный жаргон, нам совершенно непонятный. Мы очень быстро отгородились друг от друга лингвистическими стенами, хотя говорили на одном языке. В жизни подобные вещи происходят каждый день. Мне как-то пришлось жить в одной палатке с парнями из британской контрразведки, так они общались между собой преимущественно цитатами из текстов группы «Грэйтфул Дэд». Я чуть не сошел с ума.

При этом считается, что все мы на одной стороне! Естественно, заключенные тоже воздвигают вокруг себя языковые стены. Они очень часто говорят так, что мы не в состоянии понять истинный смысл сказанного – и не важно при этом, пытаются ли они водить нас за нос, сознательно скрывают какие-то факты или говорят истинную правду. Правило инфилд-флая способен расшифровать только посвященный.

– Черт бы тебя побрал, умник! – иногда взрывается Берти. – Я знаю, что это тяжело, но попробуй разобраться, хотя бы предположи что-нибудь разумное! Что я буду писать в рапорте? ЦОУ нужна хоть какая-то пища для размышлений.

– Это и есть предположение, основанное на моем опыте и знаниях, – отвечает Джамал. – Если не понимаешь, так и надо сказать: «Я не понимаю». Это более профессионально. Это признак компетентности. Иначе твой рапорт может привести их к неправильным выводам.

– Ты, наверное, просто ненавидишь давать прямые ответы! Ведь так?

На Берти, разумеется, постоянно давит ЦОУ, но я понимаю, что Джамал говорит разумные вещи. Мы ведь хотим, чтобы он не только говорил по-арабски, но понимал бы арабский эквивалент манчестерско-бейсбольно-музыкального жаргона.

Мы едем на Омегу. Я изо всех сил жму на газ, Берти орет на Джамала:

– Не кури в лодке, е…на башка!

Джамал делает вид, что не слышит. В его солнечных очках отражается приближающийся берег. Берти все еще не понимает. Джамал непременно должен курить именно в этот момент, потому что на нем новая рубашка, а волосы его раздувает ветер. Ему кажется, что с сигаретой в руке он выглядит более крутым. Неужели Берти не различает таких простых сигналов?

* * *

Официально мы работаем в каком-то проекте, имеющем отношение к воде. На архипелаге это серьезная проблема. Некоторые из здешних островов населены очень скудно, и причина кроется именно в нехватке пресной воды; до появления наших войск местные влачили жалкое существование. Из туристов здесь изредка появляются только хиппи – любители пожить в глуши, понырять и поплавать в маске. На восемьсот километров вокруг нет ни одного четырехзвездочного отеля. Есть небольшая авиабаза, на которой самолеты садятся для дозаправки; тем немногим, кто вообще слышал про архипелаг, название его главного острова известно именно благодаря ей.

Армейский инженерный корпус ведет здесь несколько проектов, в том числе пробует бурить скважины на воду, перегораживать дамбами горные ручьи с образованием мини-резервуаров, строить опреснительные станции. Те, кто работает на Омеге, не имеют отношения к инженерным войскам, но если сказать кому-нибудь, что занимаешься проблемой воды, человек непременно подумает, что ты с ними как-то связан, и не будет задавать слишком много вопросов.

Одна из моих обязанностей – готовить коктейль. В отличие от тех, кто занимается опреснением, я, наоборот, добавляю в воду соль. Это важный ингредиент, и ее присутствие в бассейне обязательно. Не стоит недооценивать воздействие соленой воды на глаза человека. Но никакого насилия; никто не принуждает испытывать этот эффект на себе. Наши действия не нарушают ни одного из шестнадцати утвержденных правил допроса, которые содержатся в армейских справочниках, – а те, в свою очередь, не противоречат Женевским конвенциям. У большинства людей хватает здравого смысла закрывать глаза в морской воде. Но это же самое большинство, выходя из бассейна, слишком рано открывает глаза, когда соленая вода еще стекает по лбу. Никто не заставляет людей открывать глаза. Они делают это совершенно добровольно. После первого продолжительного погружения – ничего чрезвычайного или смертельно опасного – они думают только о том, чтобы снова вдохнуть воздуха. Мысли такого рода, как правило, заставляют забыть про все остальное. Занятно, но и после следующих погружений подследственные в большинстве своем повторяют эту же ошибку – особенно если сразу после подъема из воды ты заговоришь с ними мягко и доброжелательно. Какой-нибудь дюжины погружений обычно хватает для всех, кроме самых упертых и тех, кто умеет как следует держать себя в руках. Остальные непременно пучат глаза; они хотят видеть, кто к ним обращается. Опять же, резь в глазах мешает сосредоточиться. В таком состоянии гораздо проще проговориться.