Текст книги "Письма 1855-1870"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

140

МИССИС МЭРИ НИКОЛЬС

Редакция журнала "Круглый год",

понедельник, 19 октября 1863 г.

Сударыня,

Надеюсь в ближайшее время получить сокращенную и переделанную повесть. К сожалению, по поводу прилагаемой рукописи я могу возразить лишь одно, а именно, что не вижу оснований называть ее повестью. Сюжет настолько избит и банален, что его могло бы спасти только исключительное искусство рассказчика. А этого искусства там нет. Даже если бы части, повествующие о собаке, были рассказаны просто как анекдоты о собаках, это замечание было бы приложимо к ним в равной степени.

Если бы моя дочь написала эти стихи, я бы постарался убедить ее в необходимости терпеливо изощрять свой ум, свое воображение и не делать необдуманных попыток. Разумеется, в настоящем случае я не могу сказать, какие поэтические способности могут таиться в юной груди, но я не вижу проявления их в этих строках. Я нахожу слова и звуки, но не нахожу мыслей. Я слишком часто наблюдаю печальную участь тех, кто ошибся в своем призвании, и потому умоляю Вас подумать, не кажется ли Вам, что любой самый обыкновенный ребенок, болтая с Вами в течение получаса, мог бы сочинить нечто гораздо более удачное.

Искренне Ваш.

141

ДЖОШУА ФЕЙЛУ

Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,

21 января 1864 г.

Сэр!

В ответ на Ваш вопрос имею честь сообщить Вам, что события, описанные в "Оливере Твисте" и "Барнеби Радже", вымышлены хотя и основаны на детальных наблюдениях и раздумьях. Описание ярмарки в Льюисе основано на действительных событиях, но это писал не я. В комплекте "Таймса" за тот год, когда были казнены Маннинги * (я точно не помню даты), Вы найдете письмо за моей подписью, в котором описываются ужасы публичной казни в Лондоне и собравшаяся на это зрелище грубая бесчувственная толпа. Когда Вы будете меня цитировать, очень прошу Вас делать различие между публичными казнями и смертной казнью. Я был бы рад уничтожить и то и другое, если бы знал, как поступать с цивилизованными дикарями. Поскольку я этого не знаю, то в тех случаях, когда они проливают кровь, я бы чрезвычайно торжественно избавлял от них общество, но удалил бы зрителей.

Искренне Ваш.

142

УИЛКИ КОЛЛИНЗУ

Гэдсхилл,

понедельник, 24 января 1864 г.

Дорогой Уилки,

Я ужасно запоздал с ответом на Ваше долгожданное письмо, но я был так занят, у меня было так много гостей на рождество и Новый год и я столько возился с отправкой Фрэнка в Индию, что никак не мог собраться написать настоящее длинное послание, каким, я надеюсь, будет это, но каким оно в конце концов может и не оказаться.

Прежде всего отвечу на Ваш вопрос о рождественском номере и о новой книге. Рождественский номер оказался самым удачным из всех, он был лучше прошлогоднего, разошелся в количестве двухсот двадцати тысяч экземпляров и быстро завоевал миссис Лиррипер * неслыханную дотоле известность по всей стране. Когда я писал о ней, я в нее очень верил, ибо она произвела на меня сильное впечатление, но она, право же, превзошла все мои надежды. (Вы, наверное, ничего о ней не знаете? Это весьма неприятное обстоятельство.) Что до новой книги, то я написал два первых выпуска и теперь начинаю третий. Книга эта представляет собою сочетание комического с романтическим; это требует больших усилий и полного отказа от всяких длиннот, но я надеюсь, что она превосходна. Короче говоря, должен признаться, что таково мое о ней мнение. Как ни странно, вначале возвращение к широкому полотну и большим мазкам меня несколько ошеломило, н даже теперь у меня такое чувство, будто я после Тэвисток-хауса играю в Сан-Карло *, чего я никак не мог ожидать от столь бывалого человека и актера.

Вы, вероятно, читали о смерти бедного Теккерея – и внезапной, и в то же время не внезапной, ибо он долгое время был опасно болен. По просьбе мистера Смита и некоторых его друзей я сделал то, чего охотно бы не делал, если бы чувствовал себя вправе отказаться, – написал несколько страниц о нем для его бывшего журнала.

Что касается итальянского эксперимента *, то де ла Рю верит в него больше, чем Вы. Он и его банк тесно связаны с туринскими властями, и до ла Рю с давних пор предан Кавуру; однако он дал мне всевозможные заверения (с иллюстрациями) в том, что провинции сливаются друг с другом, а мелкие взаимно противоположные характеры неуклонно превращаются в один национальный характер (последнее можно только приветствовать). Разумеется, в стране, которая была до такой степени унижена и порабощена, в начале борьбы неизбежны разочарования и разногласия, а времени прошло еще очень мало...

143

МАРКУСУ СТОУНУ

Гайд-ларк, Глостер-плейс, 57,

вторник, 23 февраля 1864 г.

Дорогой Маркус,

Эскиз обложки я считаю отличным и не сомневаюсь, что она будет превосходной. Я хочу предложить Вам кое-что изменить. Это объясняется деловыми соображениями, которыми не следует пренебрегать.

Слово "Наш" в заголовке нужно поставить на свободное место, как и "Общий друг", и сделать его такого же размера, чтобы заголовок состоял из трех больших отчетливых линий. Но тогда у Вас получится слишком много рисунков внизу. Поэтому я убрал бы мусорщика и вместо него вставил композицию Вегг-Боффин (которая превосходна). Инспектор и объявление о награде за поимку убийцы мне не нужны, ибо это достаточно намечено в свободном пространстве наверху. Поэтому вместо инспектора Вы можете дать намек на мусорщика. Помните, что лицо мусорщика должно быть забавным, а не страшным. Локоть Твемлоу будет, как и сейчас, заходить за рамку, и юбки Лиззи на противоположной стороне тоже. Сделав эти изменения, продолжайте работать!

Миссис Боффин, судя по эскизу, "действительно очень хороша". Мне хочется, чтобы чудаковатость Боффина расположила к себе читателей.

Кукольная портниха неизмеримо лучше, чем раньше. Мне кажется, теперь она получится прекрасно. Причудливая острота не без привлекательности – вот что мне нужно.

Искренне Ваш.

144

ЭДМУНДУ ОЛЛИЕРУ

Редакция журнала "Круглый год",

март 1864 г.

...Я хотел бы, чтобы статья "Клубы для рабочих" была связана с "Бедняком и его пивом" в Э 1 и основывалась на том же принципе, что и последняя.

Далее, необходимо подчеркнуть, что в основе всех общественных учреждений лежит доверие и что доверять человеку, как представителю группы людей, – значит поставить его в рамки здоровых ограничений общественного мнения, а это гораздо лучше, чем превращать его в младенца.

Далее, следует указать, что отказ от пива в одном клубе, от табака в другом, от танцев и еще чего-нибудь в третьем свидетельствует о том, что клубы эти основаны на простых капризах, и потому не могут ни апеллировать к человеческой природе вообще, ни рассчитывать на продолжительное существование.

Далее, нужно настаивать на том, что попечительство – проклятие и бич всех подобных начинаний, и внушать рабочим, что они должны учреждать клубы и управлять ими самостоятельно. Следует задать им вопрос, не могут ли они выказать свое отвращение к пьянству и решимость искоренить его каким-либо более действенным способом, нежели бессмысленным исключением пьяниц из числа членов клуба.

Далее, необходимо, чтобы они заявили самим себе и своим товарищам-рабочим, что им и их семьям нужно отдыхать и развлекаться совместно, что клубы преследуют эту похвальную и необходимую цель и не нуждаются в пышной рекламе и претензиях на образовательные цели. Пусть они не боятся и не стыдятся того, что хотят приятно и весело проводить время...

145

ДЖОНУ ФОРСТЕРУ

Гайд-парк-гарденс, Глостер-плейс, 57,

вторник, 29 марта 1864 г.

Дорогой Форстер,

Я собирался написать Вам вчера вечером, но, чтобы освободить Уилса, мне пришлось перед сном прочитать книгу Фицджеральда *. В противном случае я не мог бы решить, принять ли его предложение.

Милый друг, среда 6-го – день обеда в пользу пенсионного общества типографов. А разве несчастный председатель может позволить себе личную радость в день столь мрачной церемонии?!

Но давайте назначим другой день – у Вас или у меня. Хотя бы у меня. Я посоветуюсь с Мэри и с Джорджиной (а также с Гольдсмидом и с Лондонским университетом – это вдруг пришло мне в голову), и кто-нибудь из них сегодня вечером напишет миссис Форстер письмо, предложив ей на выбор один из ближайших дней.

Что касается книги об Элиоте *, то, как я Вам говорил, я прочитал ее с необыкновенным интересом и величайшим восхищением. Я считаю ее самой честной, одухотворенной, внимательной, достоверной и блестящей из всех существующих биографий. Она написана с поразительной тщательностью, законченностью и мастерством, и в ней особенно заметно, что благородство человека и благородство книги, рассказывающей об этом человеке, все время оттеняют и дополняют друг друга. Именно это качество всегда восхищало меня в биографии Гольдсмита, но здесь оно бросается в глаза еще больше. Качество это требует сочувствия к предмету изображения, осведомленности и трактовки предмета в его же собственном духе. Ваша книга дает возможность проникнуться духом времени и понять его, что уже само по себе интересно. Кроме того, она, по моему глубочайшему убеждению, делает честь литературе. Она заставляет забыть о множестве достойных сожаления событий и вновь внушает человеку бодрость. Восторг Бульвера меня ничуть не удивляет. Я был совершенно уверен в успехе книги уже после прочтения первого тома и с такой же уверенностью и душевным подъемом закончил второй. Написать подобную книгу мог лишь человек не менее искренний, чем сам Элиот, и я беру на себя смелость утверждать, что этого никогда бы не смог сделать никто, кроме человека, который, подобно Элиоту, самой природой был предназначен для выполнения своего труда.

Я должен отказаться от субботы в Гастингсе. Я колебался и раздумывал, раздумывал и колебался, но, если я устрою себе такие каникулы, я должен иметь в запасе один день, а в эту критическую минуту у меня его нет. Потерять хотя бы одну страницу из тех пяти номеров, которые я решил подготовить ко дню выпуска, значило бы не выполнить намеченного. Я теперь редко бываю доволен, я пишу очень медленно, и у меня так много тем для размышления – кроме литературы, – о которых _нужно_ размышлять, когда я этого не хочу, что я вынужден прилагать гораздо больше стараний, чем раньше.

Искренне Ваш.

Как можно скорее уезжайте из города. Здесь в это время отвратительно. Море – вот что Вам нужно. Вчера (я долго бродил, задыхаясь от пыли) выдался денек, каких следует избегать. В высшей степени гнусный и вредный для здоровья.

146

ПЕРСИ ФИДЖЕРАЛЬДУ

Редакция журнала "Круглый год" и т. д. и т. п,

среда, 27 июля 1864 г.

Дорогой Фицджеральд,

Во-первых, разрешите уверить Вас, что нам доставило истинное наслаждение видеть Вас и Вашу сестру в Гэдсхилле, и мы надеемся, что Вы оба приедете провести с вами несколько дней, когда вновь посетите Англию.

Далее позвольте сообщить Вам, что я решил печатать "Мисс Мануэль", всецело полагаясь на Вашу уверенность в высоких качествах этой повести. Обо всех деловых вопросах Вас известит Уилс. Я хочу начать ее публикацию в нашем первом сентябрьском номере, и поэтому времени терять нельзя.

Единственное замечание по поводу рукописи (и той ее части, которая уже печатается): образ капитана Фермера необходимо смягчить. Это очень неприятный персонал; (таким Вы его и задумали), и, если бы произведение принадлежало мне, я бы постарался, чтоб он не набил оскомину читателю. Как ни странно, но если Вы не будете чрезвычайно осторожно обращаться с неприятным персонажем, публика непременно сочтет неприятной всю повесть, а не одно лишь это вымышленное лицо.

Как Вам нравится заглавие:

НЕЗАБВЕННЫЙ

Оно хорошо само по себе, выражает стремления старшей сестры и будет держать в напряжении читателя. Я предложил бы добавить еще одну строчку:

СОЧИНЕНИЕ АВТОРА "БЕЛЛА ДОННЫ"

Сообщите мне свое мнение об этом заглавии. Излишне было бы уверять Вас, что в нашем журнале Вы будете окружены величайшим вниманием и что мы сделаем все возможное, чтобы Вы пользовались как можно более широкой известностью.

Искренне Ваш.

147

ДЖОНУ БЕЙНБРИДЖУ

Гэдсхил, 6 сентября 1864 г.

Скажу Вам откровенно, по-моему, лучший памятник Шекспиру – в его трудах, и воздвигать ему памятник среди лондонских статуй было бы весьма слабой данью его памяти и гению. Я думал так (хотя и не настаивал на этом из уважения к весьма многочисленному, как мне казалось, большинству) и в то время, когда в связи с трехсотлетием публике был впервые представлен проект большого национального памятника Шекспиру. Начавшаяся с тех пор спекуляция его великим именем потерпела крах, и я теперь искренне желал бы, чтобы это славное имя оставили в покое. Поэтому я не могу доставить себе удовольствия открыть подписной лист лондонских рабочих, хотя и считаю эту Вашу просьбу большой для себя честью. При всем своем безграничном уважении к рабочим и их намерениям я не согласен и никогда не был согласен с ними по этому вопросу...

148

У. Г. УИЛСУ

Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,

воскресенье, 29 января 1865 г.

Дорогой Уилс,

Бэрглс поступил слишком бесцеремонно, прислав корректуры. Отправить их мне в воскресенье утром, когда Вы хотите, чтобы их отослали обратно в воскресенье вечером и когда наша почта уходит в полдень, весьма смахивает па наглость. Не говоря о том, что нас занесло снегом.

Я сильно сомневаюсь насчет "Иллюминаций в Вокс-холле". Они опять такие же длинные. Хоть эти священники и достойны всяческого уважения, нам ни в коем случае не следует все время перечислять их поступки. Я уверен, что интересуюсь такими деяниями не меньше всякого другого, но я устал от подобных сочинений. Без конца одно и то же, без конца одно и то же. С тех пор как мы напечатали "Что может сделать лондонский приходский священник, если он захочет", продолжается все та же бесконечная унылая жвачка, причем без всякого следа оригинальности первоначального варианта. Пожалуйста, отложите это сочинение и напомните Морли, что у нас уже было множество подобных. Скажите ему, что если они все же будут повторяться, в них должно быть больше изящества и меньше упоминаний о денежных суммах, доходах в различные периоды времени, а также о том, что требуется для церковной колокольни и сколько было получено от того или иного общества содействия церкви. Все это напоминает душеспасительные брошюры, "Сэтердей мэгезин" и речи в Эксетер-холле, лавки церковных принадлежностей на Саутгемптон-стрит и миссис Браун.

Если у Вас до такой степени туго с материалом, что Вам до зарезу необходима эта статья, пожалуйста, перечитайте ее, имея в виду мои возражения, и уместите всю вторую часть и половину третьей в один столбец.

Я закажу обед во вторник к пяти часам.

В жизни не видывал ничего похожего на эту вырезку из шеффилдской газеты!

Всегда Ваш.

149

У. Ч. МАКРИДИ

Редакция журнала "Круглый год",

среда, 1 марта 1865 г.

Дорогой мой Макриди,

Если бы я не свалился здесь с обмороженной ногой (следствие длительной прогулки по снегу), я написал бы Вам гораздо раньше. Мой ответ профессору Агассизу краток, но окончателен. Изо дня в день наблюдая, сколь неподобающе обращаются у нас с конфиденциальными письмами, делая их для чего-то достоянием широкой публики, ни малейшего отношения к ним не имеющей, я в один прекрасный день развел у себя на лужайке в Гэдсхилле большой костер и сжег на нем всю свою корреспонденцию. С тех пор я уничтожаю каждое полученное мною письмо, за исключением чисто деловых, и моя совесть в этом отношении спокойна. Письма бедняги Фелтона были развеяны по ветру вместе со всеми остальными, иначе я с удовольствием передал бы их его высокочтимому представителю.

В день рождения старого П. * мы неизменно пьем его здоровье и с любовью вспоминаем тысячи мелочей, связанных с ним.

Передайте мой сердечный привет миссис Макриди и Кэти.

Остаюсь, мой милый Макриди,

Вашим нежно любящим другом.

150

МИТТОНУ

Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,

вторник, 13 июня 1865 г.

Дорогой Миттон,

Я написал бы Вам еще вчера или позавчера, если бы был в состояния это сделать.

Я оказался в том единственном вагоне, который не свалился в реку. На повороте он зацепился за ферму моста и каким-то чудом повис в воздухе. Со мной в купе ехали пожилая дама и молодая девушка.

Вот как это произошло. Постараюсь дать Вам представление о том, что мы пережили. Вагон вдруг сошел с рельсов и начал биться о полотно, подобно корзине воздушного шара, волочащейся по земле. "Господи! Что это?!" вскрикнула дама, а девушка завизжала от страха. Я подхватил их обеих (дама сидела напротив, а девушка слева от меня) и сказал: "Единственное, что нам остается, – сохранять спокойствие. Ради бога, перестаньте кричать!"

Пожилая дама сразу же пришла в себя: "Вы правы. Я буду спокойна, даю вам слово".

Тут нас отбросило в угол купе, и все замерло. "Худшее уже позади. Опасность миновала, – сказал я. – Пожалуйста, не двигайтесь, пока я не вылезу через окно". Обе с готовностью согласились, и я вылез, не имея ни малейшего представления о том, что случилось. К счастью, я действовал с величайшей осторожностью и, оказавшись снаружи, замер на подножке. Взглянув вниз, я увидел, что мост исчез, а подо мной не было ничего, кроме повисших в воздухе рельсов.

Пассажиры двух других купе делали отчаянные попытки выбраться через окна, не подозревая, что внизу, на расстоянии пятнадцати футов, болото!

На уцелевшем конце моста метались два кондуктора (у одного было сильно порезано лицо). Я крикнул: "Послушайте! Остановитесь же наконец и посмотрите на меня! Вы меня узнаете?" – "Конечно, мистер Диккенс", – ответил один. "В таком случае, уважаемый, дайте поскорее Ваш ключ от вагона и пошлите сюда одного из тех людей, которые работают в поле. Я хочу выпустить пассажиров".

Подставив две доски, мы без осложнений освободили людей. Только после этого я осмотрелся и увидел, что сталось со всем поездом, за исключением нашего и двух багажных вагонов. Быстро вернувшись в купе и захватив фляжку с бренди и, за неимением кружки, свою шляпу, я сполз по кирпичной ферме моста и зачерпнул в шляпу воды.

Сначала мне попался шатающийся, залитый кровью мужчина (думаю, что его выбросило из вагона), на голове его зияла такая ужасная рана, что страшно было смотреть. Я смыл с его лица кровь, дал ему воды и заставил выпить несколько глотков бренди. Когда я уложил его на траву, он прошептал: "Все кончено", – и умер.

Затем я наткнулся на женщину, лежащую у деревца. Кровь так и струилась ручьями по ее посеревшему лицу. Я спросил, в состоянии ли она глотнуть немного бренди, она лишь кивнула головой. После этого я продолжал поиски. Когда я вторично проходил мимо этого места, женщина уже была мертва.

Потом ко мне подбежал мужчина, который давал вчера показания на следствии (по-моему, он даже не мог вспомнить, что произошло), и начал умолять помочь разыскать его жену. Позднее ее нашли мертвой.

Невозможно представить себе эту груду искореженного металла и дерева, эти тела, придавленные и изуродованные обломками, эти стоны раненых, валяющихся в грязной воде.

Я не хотел бы давать свидетельские показания, не хочу и писать об этом. Все равно ничего уже не изменишь. О своем состоянии я предпочел бы не рассказывать. Сейчас я как-то сник. Однако, отличаясь присутствием духа, свойственным, пожалуй, только государственным мужам, я ничуть не растерялся во время катастрофы. Вспомнив, что забыл в вагоне рукопись одного из номеров, я вернулся за ней.

Все же эти воспоминания удручают меня, и я должен поставить здесь точку.

Искренне Ваш.

151

СЭРУ ЭДВАРДУ БУЛЬВЕР-ЛИТТОНУ

Редакция журнала "Круглый год",

четверг, 6 июля 1865 г.

Дорогой Бульвер-Литгон,

Кент, вероятно, уже сообщил Вам, что приехал сюда вчера после моего возвращения в город, а также, что я не знаком ни с кем из господ Новелло, хотя хорошо знаю Клару. Более того, я имею основания полагать (судя по тому, что я недавно узнал от одного друга из Генуи), что они будут голосовать за противоположную сторону – если будут голосовать вообще.

Я искренне рад, что Вас не было в этом ужасном поезде. Кстати, могу заметить, что если бы я был одним из избирателей Милнера Гибсона, он бы в день выставления своей кандидатуры непременно услышал от меня кое-что весьма не в свою пользу. С каждым днем я все больше и больше думаю о том, как дурно управляется наша страна и до чего дошла наша политическая система. Здесь без всякого руководства выросла эта огромная железнодорожная анархия, и теперь ее злоупотребления представлены в парламенте таким мощным союзом директоров, подрядчиков, маклеров и иже с ними, что ни один министр не смеет ее затронуть.

Не сомневаюсь, что Вы будете избраны, если только хартфордшнрцы не опозорятся настолько, чтобы убедить меня в обратном.

Искренне Ваш.

152

ЭДМУНДУ ЙЕТСУ

Отель дю Гельдер, Париж,

суббота, 30 сентября 1865 г.

Дорогой Эдмунд,

Ваша новая повесть меня совсем доконала. Я не вижу способа из нее выпутаться. В ней не хватает свежего воздуха, и я никак не найду точки опоры, где можно было бы установить рычаг Архимеда. Не понимаю, чего добиваются Ваши персонажи, и они мне не нравятся. Митфорд с самого начала такой плохой, что Вы уже не можете сделать его хорошим. А потом он становится таким хорошим, что Вы не можете снова сделать его плохим. Полковник так часто ловил этих пони, что теперь ему, право же, пора бы заняться чем-нибудь другим, а таинственная молодая женщина слишком напоминает героиню Уилки. Игра Гаррика не стоит свеч – для публики или для кого бы то ни было, _кроме самого_ Гаррика, – и за всем этим я не вижу свободного пространства, где могла бы разразиться схватка, которая закончилась бы победой. Я совершенно сбит с толку. Решив было, что я не в своей тарелке, я попытался начать сначала. Но во второй раз мне стало еще хуже, а теперь, когда я это пишу, совсем плохо.

Я уезжаю отсюда завтра и намереваюсь быть в редакции в субботу вечером. Всю следующую неделю я буду там или в Гэдсхилле, поэтому лучше всего писать на адрес редакции.

По эту сторону Ла-Манша очень жарко, и в прошлый четверг у меня был небольшой солнечный удар; пришлось вызвать врача и пролежать целый день в постели, но, слава богу, я уже поправился. Человек, который продает tisane {Целебный отвар (франц.).} на бульварах, никак не может отогнать мух от своих бокалов, которые висят у него на красных бархатных тесемках. Мухи добираются до самого края бокалов, а потом пытаются вылезть оттуда и пощекотать продавца. Если бы мушиная жизнь была достаточно продолжительной, я думаю, что в конце концов им бы это удалось. В прошлый понедельник трое каменщиков в блузах явились на наш угол чинить мостовую. Они разрыли часть улицы, сели полюбоваться на свою работу и тут же уснули. Во вторник один из каменщиков поплевал на руки и, казалось, хотел начать работать, но не начал. Двое других не подавали никаких признаков жизни. Сегодня утром трудолюбивый каменщик съел каравай хлеба. Можете считать это последними известиями из французской столицы.

Всегда Ваш.

133

ДЖОНУ ФОРСТЕРУ

1865 г.

...Если широкая публика поймет Разносчика, значит, моя часть рождественского номера будет иметь успех. Это удивительно похоже на правду, но разумеется, немного утонченнее и смешнее...

Я все же надеюсь, что в начале и в конце рождественского номера Вы найдете вещь, которая поразит Вас своей свежестью, силой и остротой...

Устав от "Нашего общего", я стал искать какую-нибудь новую тему и был крайне угнетен, убедившись, что переутомился. Внезапно передо мной возник маленький человечек, которого Вы увидите, а также все, что к нему относится, и мне оставалось только смотреть и, не торопясь, все это описывать...

154

У. Ф. де СЭРЖА

Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,

30 ноября 1865 г.

Дорогой Сэржа,

Окончив свою книгу и рождественский номер и встряхнувшись после двух лет работы, шлю Вам свой ежегодный привет. Как вы себя чувствуете? Как всякий астматик, без сомнения, ответите Вы; но, как философски говаривал мой покойный отец (он тоже страдал астмой, однако при этом был самым жизнерадостным человеком на свете), "я думаю, у каждого что-нибудь должно быть не в порядке, а я люблю знать, что именно".

Мы в Англии стонем под игом разбойников-мясников, которое стало уже таким тяжелым, что я предвижу сопротивление со стороны среднего класса, а в перспективе некий союз для уничтожения посредника между производителем и потребителем, как только он появляется (а это происходит всюду). Мор скота отговорка для мясников, – несомненно, усилился. Однако, убедившись, что большая часть павших или забитых животных – коровы, а также что рост цен в мясных лавках никак не соответствует рыночным ценам, поневоле приходишь к заключению, что публика погибла. Деятельность комиссии оказалась весьма слабой и бесплодной (довольно обычное явление в Англии) и все только и делают, что пишут в "Таймс".

Если американцы в скором времени не втянут нас в войну, то это будет не по их вине. Их чванство и бахвальство, их притязания на компенсацию, Ирландия и фении, Канада – все это внушает мне мрачные предчувствия. Несмотря на утвердившуюся неприязнь к французскому узурпатору, я считаю, что его всегдашнее стремление вызвать раскол в Штатах было разумно, а что мы всегда поступали неразумно и несправедливо, норовя "отдать хотел бы под надзор не смею" *.

Восстание на Ямайке * тоже весьма многообещающая штука. Это возведенное в принцип сочувствие чернокожему – или туземцу, или самому дьяволу в дальних странах – и это возведенное в принцип равнодушие к нашим собственным соотечественникам в их бедственном положении среди кровопролития и жестокости приводит меня в ярость. Не далее как на днях в Манчестере состоялся митинг ослов, которые осудили губернатора Ямайки за то, как он подавлял восстание! Итак, мы терзаемся за новозеландцев и готтентотов, как будто они то же самое, что одетые в чистые рубашки жители Кэмбервелла и их можно соответственно укротить пером и чернилами. А Эксетер-холл держит нас в унизительном подчинении миссионерам, которые (разумеется, за исключением Ливингстона) до смерти всем надоели и ухитряются испортить любое место, в которое попадают.

Из всех видимых доказательств скверного управления страной наиболее разительным представляется мне наша неосведомленность о том, что происходит в сфере деятельности нашего правительства. Что подумают будущие поколения о чудовищном индийском мятеже, о подготовке которого никто не подозревал, пока целые полки не восстали и не перебили своих офицеров? Неделю назад наша бюрократия полухвастливо-полунасмешливо отвергла бы даже мысль о том, будто в Дублинской тюрьме нельзя содержать политического заключенного. Если бы не чрезмерное нетерпение и поспешность чернокожих Ямайки, все белые были бы истреблены, даже не успев заподозрить неладное. Laiser-aller и британцы никогда, никогда, никогда! *

Тем временем, если бы Ваша честь соизволили посетить Лондон, Вы увидели бы, как из Темзы на Миддлсекском берегу вырастает большая набережная – от Вестминстерского моста до Блэкфрайерс. Это действительно замечательное сооружение, и оно действительно подвигается вперед. И сверх того, обширная система канализации. Тоже действительно замечательное сооружение, а тоже действительно подвигается вперед. И, наконец, хаотическое нагромождение железных дорог во всех возможных и невозможных направлениях, без всякого общего клана, без всякого общественного надзора, огромная трата средств без всякой ответственности и контроля за исключением акта лорда Кэмпбелла. Подумайте о той катастрофе, в которой я чудом остался невредим. Перед поездом, который, как всем известно, мчится с бешеной скоростью, начальник партии железнодорожных рабочих велит снять рельсы. Поезд меняет свое расписание каждый день вместе с приливом и отливом, а железнодорожная компания даже не снабдила этого начальника часами! Лорд Шефтсбери * прислал мне письмо, в котором спрашивает, не думаю ли я, что следует обязать железнодорожные компании возвести крепкие стены на всех мостах и виадуках. Я, разумеется, ответил ему, что такой сильный удар вдребезги разнесет любое сооружение, и добавил: "Спросите министра, что он думает о тех членах палаты общин, которые голосуют в интересах железных дорог, и скажите ему, что он боится тронуть их пальчиком, дабы не потерять большинства".

Я, кажется, ворчу, однако нахожусь в превосходном расположении духа. У меня и у наших все, слава богу, хорошо. Правда ли, что Таунсхенд последнее время живет еще более уединенно, чем обычно? Он пишет мне, что ему лучше и что у него "появился аппетит". Это мне не нравится.

Вчера ночью мой садовник наткнулся в саду на какого-то человека и выстрелил. В ответ на эту любезность злоумышленник пребольно пнул его ногою в пах. Я бросился в погоню со своим огромным догом. Злоумышленника я не нашел, но с великим трудом удержал собаку, которая норовила разорвать в клочья двух полисменов. Они приближались к нам со своей профессиональной таинственностью, и я поймал собаку в ту минуту, когда она хотела вцепиться в глотку весьма почтенного констебля.

Моя дочь Кэт и ее тетка Джорджина шлют Вам нежный привет. Кэти и ее муж собираются провести эту зиму в Лондоне, но я сильно сомневаюсь, выдержат ли они это (они оба очень болезненные).

Здесь две недели был страшный ветер, но сегодня день совсем весенний, и возле коттеджей рабочих расцвело множество роз. Из окна, у которого я пишу эти строки, мне виден стоящий на якоре "Грейт Истерн"; вид у него довольно скучный и унылый. Мне кажется, что в густом столбе дыма, поднимающемся из трубы Чатамских верфей, где строят железные корабли, гораздо больше смысла.

Неизменно преданный Вам.

155

СЭРУ ЭДВАРДУ БУЛЬВЕР – ЛИТТОНУ

Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,

среда, 10 января 1866 г.

Дорогой Бульвер-Литтон,

Вчера я получил книгу и испытал невыразимое удовольствие, читая ее весь вечер. Когда далеко за полночь я закрыл ее, у меня в голове роилось множество очаровательных видений, а сегодня, когда я перечитал ее вновь, их стало вдвое больше.

Мое ухо тотчас усвоило ритм. Когда ритм менялся, я так же легко отзывался на его изменения. Настолько легко, что я не могу представить себе ни один из рассказов в каком-либо ином изложении. Я говорю об этом потому, что обычно с трудом воспринимаю ритмические новшества и до сих пор вынужден отделять мысли некоторых наших друзей от формы, в которую они облечены, совершенно отделять форму от содержания и выражать эти мысли по-своему.

Необыкновенная красота, живописность и цельность "Тайного пути" так захватили меня вчера, что перед сном я вернулся к своей первой любви, а после завтрака вернулся к ней снова. Аргиопа вытеснила из моего сердца всех своих соперниц. Когда жрец вводит ее и она берет чашу, ее нельзя сравнить ни с одной из женщин на земле. Но самое повествование, четкость и яркость красок, полет фантазии и в то же время сжатость и точность – все это меня _изумляет_! Поверьте, я никогда не читал ни одного рассказа – независимо от того, в какой манере он написан, – который бы до такой степени поразил меня этими качествами, не говоря уже об его обаятельной нежности и изяществе. Я так ясно и живо представляю себе Смерь, и Сизифа за столом, как будто заглянул в окно и увидел их вместе, а последние двадцать строк этого стихотворения просто великолепны. Мне кажется, что труднее всего было рассказать повесть "Сын Орлада", ибо эта легенда в той или иной форме самая известная из всех... Жертва жены Милста и картина храма в Сидиппе следующие две наиболее замечательные вещи из нового сонма видений, которые окружали меня вчера вечером. Однако если я буду продолжать, то никогда не кончу.