Текст книги "Торговый дом Домби и сын, Торговля оптом, в розницу и на экспорт (Главы XXXI-LXII)"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

Гордое, бесстрастное лицо говорило, что она не намерена воспользоваться предложенными им личинами и готова смело пойти на любое разоблачение, не заботясь о том, в каком виде она предстанет перед таким человеком, как он.

– По крайней мере было естественно, – продолжал он, – что вы почитали вполне возможным жить с мистером Домби в качестве его супруги, не подчиняясь ему и в то же время не доходя до таких резких столкновений. Но, сударыня, рассуждая таким образом, вы не знали мистера Домби (в чем и убедились с тех пор). Вы не знали, как он требователен и как он горд или, – если разрешите, – как он порабощен своим же собственным величием и идет, впряженный в свою собственную триумфальную колесницу, подобно быку под ярмом, помышляя лишь о том, что эта колесница находится за его спиной и нужно ее тащить через все и вся.

Зубы его сверкнули, когда он, злобно смакуя собственное тщеславие, продолжал:

– Мистер Домби поистине неспособен отнестись с подлинным вниманием как к вам, сударыня, так и ко мне. Сравнение крайне рискованное – я его сделал умышленно, – но верное. Мистер Домби, пользуясь полнотой власти, попросил меня – я это услышал от него самого вчера утром, – чтобы я был посредником между ним и вами, ибо ему известно, что я неприятен вам, но именно через меня он хочет наказать вас за ваше упорство; к тому же он несомненно считает, что принять такого посла, как я, слугу, состоящего у него на жаловании, унизительно – не для той леди, с которой я имею счастье беседовать, – о ней он не помышляет, – но для его жены, являющейся лишь частицей его самого. Вы можете себе представить, как мало он со мною считается, как он не допускает мысли, что у меня есть какие-то личные чувства или мнения, если говорит мне напрямик, что мне дано это поручение. Вы понимаете, с каким безразличием он относится к вашим чувствам, угрожая прислать к вам такого вестника. И вы, конечно, не забыли, что он уже сделал это.

Она по-прежнему следила за ним внимательно. Но и он следил за ней и видел, как намек на то, что ему известно кое-что из объяснения, происшедшего между нею и ее мужем, ранил ее высокомерную грудь, словно отравленная стрела.

– Обо всем этом я напоминаю вам не для того, чтобы расширить пропасть между вами и мистером Домби, сударыня... боже сохрани! какая была бы мне от этого польза... но лишь с целью указать, сколь безнадежно было бы внушить мистеру Домби мысль, что в случае, когда затронуты его интересы, надлежит думать еще о ком-то, кроме самого себя. Полагаю, что мы, лица, его окружающие и занимающие то или иное положение, сделали свое дело, укрепив эту его точку зрения; но не сделай этого мы, это сделали бы другие – иначе они не находились бы при нем. И так было всегда, с самого его рождения. Короче говоря, мистеру Домби приходилось иметь дело только с теми, кто был ему послушен и зависел от него, кто опускался на колени и склонял перед ним голову. Он никогда не знал, что значит иметь дело с возмущенной гордостью и гневом, восставшими против него.

"Но он узнает это теперь!" – казалось, произнесла она, хотя губы ее оставались сжатыми, а взгляд – неподвижным. Он видел, как снова затрепетал нежный пух, он видел, как она на одно мгновение прижала к груди крыло прекрасной птицы. И свернувшаяся змея распустила еще одно из своих колец.

– Мистер Домби, – сказал он, – весьма почтенный джентльмен, но он склонен извращать даже факты, толкуя их согласно своим желаниям! Вряд ли я могу привести лучший пример, но он искренне верит (вы мне простите безумие этих слов; безумец не я), что суровость, с какою он высказал свое мнение теперешней его жене по одному поводу, быть может ей памятному, – это было еще до прискорбной кончины миссис Скьютон, – произвела ошеломляющее впечатление и в тот момент совершенно ее укротила!

Эдит засмеялась. Незачем говорить – как резко и немелодично. Достаточно сказать, что он рад был услышать ее смех.

– Сударыня, – продолжал он, – я с этим покончил. Ваши убеждения столь глубоки и, в этом я не сомневаюсь, столь непоколебимы, – последние слова он произнес медленно и очень выразительно, – что я почти опасаюсь снова вызвать ваше неудовольствие. Но я должен признаться, что, невзирая на его недостатки и полную мою осведомленность о них, я постепенно привык к мистеру Домби и научился уважать его. Верьте мне, я это говорю не для того, чтобы хвалиться чувством, столь чуждым вашему и отнюдь не вызывающим вашей симпатии, – о, как это было отчетливо, ясно и выразительно сказано! – но для того, чтобы уверить вас, каким преданным вашим слугой являюсь я при столь печальных обстоятельствах и с каким негодованием отношусь к той роди, какую меня заставляют исполнять!

Она как будто боялась оторвать от него взгляд.

Теперь оставалось развернуть последнее кольцо!

– Уже поздно, – помолчав, сказал Каркер, – а вы, по вашим словам, утомлены. Но я не должен забывать о том, что у меня есть к вам еще одно дело. Я вам должен посоветовать, я должен умолять вас – для этого у меня есть веские причины. – настойчиво умолять, чтобы вы были осмотрительны, проявляя свое участие к мисс Домби.

– Осмотрительна? Что вы хотите этим сказать?

– Старайтесь не обнаруживать чрезмерной привязанности к этой молодой леди.

– Чрезмерной привязанности, сэр? – воскликнула Эдит, нахмурив свой широкий лоб и привстав с места. – Кто может судить о моей привязанности или измерять ее? Вы?

– Не я это делаю. – Он был смущен или притворялся смущенным.

– Кто же?

– Неужели вы не можете угадать, кто?

– Я не желаю угадывать, – ответила она.

– Сударыня, – сказал он после недолгого колебания, так же, как и раньше, они не спускали глаз друг с друга, – я нахожусь в затруднительном положении. Вы мне сказали, что не желаете получать через меня никаких уведомлений, и вы запретили мне возвращаться к этому предмету; но эти два предмета, как я увидел, столь тесно связаны, что – если вас не удовлетворит неясное предостережение, исходящее от того, кто сейчас имеет честь пользоваться вашим доверием, хотя ему пришлось предварительно навлечь на себя вашу немилость, – что я должен нарушить наложенный вами запрет.

– Вам известно, что вы можете это сделать, сэр, – сказала Эдит, Нарушайте его.

Какая бледная, какая трепещущая, какая взволнованная! Так, стало быть, он не ошибся в своих расчетах!

– Его распоряжения, – сказал он, – возлагали на меня обязанность уведомить вас, что ваше поведение по отношению к мисс Домби ему не нравится; что оно влечет за собою сравнения, неблагоприятные для него; что он желает совершенно изменить положение дел, и, если вы относитесь к этому серьезно он уверен, что оно изменится, – ибо, постоянно проявляя свою привязанность к ней, вы не принесете ей добра.

– Это угроза, – сказала она.

– Это угроза, – повторил он беззвучно, а вслух произнес: – Но она направлена не против вас.

Горделивая, статная, величественная – такой она стояла перед ним, смотрела на него широко раскрытыми сверкающими глазами, улыбалась презрительно и горько; и вдруг поникла, как будто земля под ногами у нее разверзлась, и упала бы на пол, если бы он не поддержал ее. Она оттолкнула его, как только он к ней прикоснулся, и, отступив назад, снова стояла перед ним невозмутимая, с вытянутой рукой.

– Пожалуйста, оставьте меня. Ни слова больше сегодня!

– Я понимал, сколь важно это поручение, – продолжал Каркер, – ибо трудно сказать, что может последовать в скором времени, если вы не будете осведомлены о состоянии духа вашего супруга. Сейчас, как мне известно, мисс Домби огорчена увольнением своей старой служанки, а это увольнение является, быть может, одним из наименее серьезных последствий. Вы не осуждаете меня за мою просьбу о том, чтобы мисс Домби не присутствовала? Могу я на это надеяться?

– Я не осуждаю вас. Пожалуйста, оставьте меня, сэр.

– Я знал, что вы, чувствуя к этой молодой леди искреннюю и глубокую симпатию, будете чрезвычайно огорчены... вы станете терзаться мыслью, что повредили ее положению и погубили ее надежды на будущее, – быстро, но с жаром сказал Каркер.

– Больше ни слова сегодня! Оставьте меня, прошу вас.

– Я буду заходить сюда постоянно – навещать его, а также и по делам. Разрешите мне повидаться с вами еще раз, посоветоваться, что делать, и узнать ваши желания.

Она указала ему на дверь.

– Я даже не могу решить, сказать ли ему, что я уже говорил с вами, или пусть он считает, что я отложил этот разговор за неимением удобного случая, – или по какой-нибудь другой причине. Необходимо, чтобы вы поскорее дали мне возможность посоветоваться с вами.

– Когда угодно, только не сейчас, – ответила она.

– Вы поймете, когда я захочу увидеть вас, что мисс Домби не должна при этом присутствовать и что я прошу о свидании как человек, который имеет счастье пользоваться вашим доверием и приходит, чтобы оказать вам посильную помощь и, быть может, отвратить беду от нее, и не одну беду?

По-прежнему смотря на него и явно опасаясь хотя бы на секунду отвести пристальный взгляд, она ответила утвердительно и снова попросила его уйти.

Он поклонился, словно подчиняясь ее воле, но, уже дойдя до двери, вернулся и сказал:

– Я объяснил свою провинность и получил прощение. Можно ли мне – во имя мисс Домби и во внимание ко мне самому – коснуться вашей руки, прежде чем я уйду?

Она протянула ему затянутую в перчатку руку, которую ушибла накануне. Он взял ее в свою, поцеловал и удалился. Закрыв за собой дверь, он помахал рукой, которой прикасался к ее руке, и прижал ее к груди.

ГЛАВА XLVI

Опознание и размышления

Среди многих незначительных изменений, происходивших в эту пору в жизни и привычках мистера Каркера, наиболее примечательным было то сверхъестественное усердие, с каким он занимался делами, и то внимание, какое уделял каждой мелочи, касающейся хорошо ему известных операций фирмы. Всегда в таких случаях деятельный и проницательный, он теперь усилил в двадцать раз свою рысь и бдительность. Мало того, что зоркий его глаз следил за текущими делами, каждый день представлявшимися ему в новой форме, но в разгар этих всецело поглощавших его занятий он находил еще время – вернее, выкраивал его, – чтобы воскресить в памяти прежние операции фирмы и свое участие в них на протяжении многих лет. Часто, когда уходили все клерки, когда конторы оставались темными и пустыми и все деловые учреждения запирались, мистер Каркер, которому была открыта вся анатомия несгораемой кассы, изучал тайны книг и бумаг с терпеливой настойчивостью человека, рассекающего тончайшие нервы и фибры исследуемого объекта. Перч, рассыльный, который в таких случаях обычно оставался в передней и при свече развлекался чтением прейскуранта или, сидя у камина, дремал, ежеминутно рискуя клюнуть носом в ящик для угля, – Перч не мог не принести дань восхищения столь ревностному поведению, хотя оно и отнимало у него часы, предназначенные для семейных утех, и в беседе с миссис Перч (ныне нянчившей близнецов) он снова и снова повествовал о трудолюбии и проницательности их заведующего в Сити.

Такое же усиленное и напряженное внимание, с каким мистер Каркер занимался делами фирмы, уделял он и своим собственным операциям. Не будучи компаньоном в деле – до сей поры этой честью пользовались только наследники великого имени Домби, – он получал определенный процент со всех сделок; но, кроме того, он разделял с фирмой возможность выгодно помещать деньги, и потому мелкая рыбешка, окружающая китов восточной торговли, почитала его богатым человеком. Эти хитрые наблюдатели начали поговаривать о том, что Джеймс Каркер из фирмы Домби подсчитывает свои капиталы и, будучи предусмотрительным, заблаговременно продает свои акции; и на бирже предлагали даже биться об заклад, что Джеймс собирается жениться на богатой вдове.

Однако эти заботы нисколько не препятствовали мистеру Каркеру следить за своим начальником, оставаться безукоризненно опрятным, аккуратным, вкрадчивым и сохранять все свои кошачьи свойства. Можно было говорить не столько об изменившихся его привычках, сколько о том, что чувствовалось в нем какое-то напряжение. Все качества, присущие ему раньше, можно было подметить и теперь, но теперь он казался более сосредоточенным. Каждую мелочь он делал так, как будто никаких других дел у него не было, – а у человека с такими способностями и такой целеустремленностью это почти несомненно свидетельствует о том, что он занят каким-то делом, возбуждающим и приводящим в движение самые сильные стороны его натуры.

Единственная резкая перемена заключалась в том, что, проезжая по улицам, он был погружен в глубокое раздумье, напоминавшее то самое раздумье, в каком он отъехал от дома мистера Домби в то утро, когда с этим джентльменом случилось несчастье. Он машинально объезжал все препятствия на своем пути и, казалось, не видел и не слышал ничего вплоть до прибытия к месту назначения, если какая-нибудь случайность не отвлекала его от дум.

Держа путь однажды на своей белоногой лошади к конторе Домби и Сына, он так же не замечал двух пар зорких женских глаз, как и прикованных к нему круглых глаз Роба Точильщика, который, дожидаясь его – в доказательство своей пунктуальности – за квартал до условленного места, тщетно снова и снова притрагивался к шляпе, чтобы привлечь внимание хозяина и бежал рысцой рядом с ним, готовый придержать стремя, как только тот пожелает спешиться.

– Смотри, вот он едет! – воскликнула одна из двух женщин, дряхлая старуха, вытягивая иссохшую руку, чтобы указать на него своей спутнице, молодой женщине, которая стояла рядом с ней, укрывшись в подворотне.

Дочь миссис Браун выглянула, следя за движением руки миссис Браун; гневом и жаждой мести дышало ее лицо.

– Я никогда не думала, что увижу его еще раз, – тихо сказала она, – но, пожалуй, хорошо, что я его увидела. Да, вижу, вижу!

– Не изменился! – сказала старуха, бросая злобный взгляд.

– Ему меняться? – отозвалась другая женщина. – Из-за чего? Разве он страдал? Перемены, происшедшей со мной, хватит на двадцать человек. Неужели этого недостаточно?

– Смотри, как он едет! – пробормотала старуха, следя своими красными глазками за дочерью. – Такой спокойный и такой нарядный, едет верхом, а мы здесь стоим в грязи...

– И из грязи вышли, – нетерпеливо перебила дочь. – Мы – только грязь под копытами его лошади. Чем иным могли бы мы быть?

Провожая его напряженным взглядом, она не стерпела в тот момент, когда он проходил мимо, тронула его за плечо.

– Да где же это пропадал все время мой веселый Роб? – спросила она, когда он оглянулся.

Веселый Роб, чья веселость пошла на убыль после такого приветствия, казался весьма удрученным и сказал со слезами на глазах:

– Ох, миссис Браун, почему вы не хотите оставить в покое бедного парня, когда он честно зарабатывает деньги и держит себя как подобает приличному человеку? Зачем вы вредите доброй репутации парня, заговаривая с ним на улице, когда он ведет лошадь своего хозяина в хорошие конюшни – лошадь, которую, будь ваша воля, вы бы продали на корм кошкам и собакам? А я-то надеялся, – добавил Точильщик, произнося заключительную свою фразу и как бы подводя итог всем нанесенным ему обидам, – что вы уже давным-давно померли!

– Так вот как он говорит со мной, которая зналась с ним так долго, моя милая! – воскликнула старуха, взывая к дочери. – Со мной, которая много раз выручала его, защищая от всяких бродяг, голубятников и птицеловов!

– Будьте добры, миссис Браун, оставьте в покое птиц! – с великой тревогой воскликнул Роб. – Мне кажется, парню лучше иметь дело со львами, чем с этими маленькими пичужками, потому что их вечно тычут ему в нос, когда он меньше всего о них думает. Ну, как вы поживаете и что вам нужно?

Эти учтивые вопросы Точильщик задал как бы помимо своего желания и с величайшим раздражением и злобой.

– Ты только послушай, милочка, как он говорит со старой знакомой! сказала миссис Браун, снова взывая к дочери. – Но кое-кто из его старых знакомых окажется не таким терпеливым, как я. Если бы я рассказала кое-кому, кого он знает и с кем он водился и обделывал разные делишки, и где найти...

– Неужели вы не можете держать язык за зубами, миссис Браун? – перебил злосчастный Точильщик, быстро оглядываясь, как будто ожидал увидеть здесь, рядом, ослепительные зубы своего хозяина. – Что вам за радость губить парня? Да еще в ваши годы, когда следовало бы вам обо многом подумать!

– Какая чудесная лошадка! – сказала старуха, поглаживая шею лошади.

– Оставьте ее в покое, слышите, миссис Браун! – воскликнул Роб, отталкивая ее руку. – Вы можете с ума свести парня, который хочет исправиться!

– Да что за вред я ей причинила, дитя мое? – возразила старуха.

– Что за вред! – повторил Роб. – Хозяин у нее такой, что заметит, даже если ее соломинкой тронут.

И он подул на то место, к которому прикоснулась рука старухи, и осторожно погладил его пальцем, словно и в самом деле верил тому, что сказал.

Старуха, шамкая и гримасничая, поглядывая на дочь, следовавшую за ней, шла по пятам за Робом, который вел на поводу лошадь, и продолжала разговор.

– У тебя хорошее место, Роб, не правда ли? – сказала она. – Тебе посчастливилось, дитя мое.

– Ох, уж не говорите о счастье, миссис Браун! – возразил злополучный Точильщик, озираясь и останавливаясь. – Если бы вы мне не повстречались или если бы вы сейчас ушли, тогда и в самом деле можно было бы считать, что парню посчастливилось. Убирайтесь-ка вы отсюда, миссис Браун! И не ходите за мной по пятам! – взревел Роб, неожиданно бросив вызов. – Если эта молодая женщина – ваша приятельница, почему она вас не уведет, когда вы так себя срамите?

– Это еще что такое? – закаркала старуха, приблизив к нему лицо и скорчив такую злобную гримасу, что даже дряблая кожа на шее собралась в складки. – Ты отрекаешься от своего старого друга? Да разве ты не прятался раз пятьдесят у меня в доме и не спал сладким сном в уголку, когда у тебя не было никакого пристанища, кроме мостовой, а теперь ты вот как со мной разговариваешь?! Разве я не продавала и не покупала вместе с тобой и не помогала тебе, школяру, тащить, что плохо лежит, и мало ли что еще делать, а теперь ты говоришь мне, чтобы я убиралась прочь? А разве я не могла бы созвать завтра же утром твоих старых товарищей, чтобы они ходили за тобой, как тень, тебе на погибель?.. А ты еще смотришь на меня дерзко? Ну что ж, пойду. Идем, Элис.

– Постойте, миссис Браун! – вскричал испуганный Точильщик. – Что же это вы делаете? Не нужно сердиться! Пожалуйста, удержите ее. Я вовсе не хотел вас обидеть. Я с самого начала сказал: "Как вы поживаете?" Ведь правда? Но вы не пожелали ответить. Ну, так как же вы поживаете? А потом послушайте, жалобно добавил Роб, – ну, как может парень стоять и разговаривать на улице, когда ему нужно отвести хозяйскую лошадь, чтобы ее почистили, а хозяин у него такой, что каждую мелочь подмечает!

Старуха сделала вид, будто слегка смилостивилась, но все еще покачивала головой, бормотала и шамкала.

– Не хотите ли пойти к конюшням, миссис Браун, и выпить стаканчик чего-нибудь по вашему вкусу, – сказал Роб, – вместо того чтобы слоняться здесь, ведь от этого вам, да и никому нет никакой пользы! И вы пойдите с ней, будьте так добры, – прибавил Роб. – Я, право же, ужасно был бы рад ее видеть, не будь здесь лошади!

Принеся такое извинение, Роб, олицетворявший собою мрачное отчаяние, завернул за угол и повел порученную его заботам лошадь окольным путем. Старуха, пытаясь объясниться гримасами с дочерью, не отставала ни на шаг. Дочь следовала за ними.

Свернув на безлюдную маленькую площадь, или, вернее, двор, над которым высилась огромная колокольня и где помещались склад упаковщика и склад бутылок, Роб Точильщик поручил белоногую лошадь конюху из конюшен старинной постройки на углу и, пригласив миссис Браун и ее дочь присесть на каменную скамью у ворот этого заведения, вскоре прибежал из соседнего трактира с оловянным кувшином и стаканом.

– За здоровье твоего хозяина, мистера Каркера, дитя мое! – медленно высказала свое пожелание старуха перед тем, как выпить. – Да благословит его бог!

– Да ведь я вам не говорил, кто он такой! – воскликнул Роб, вытаращив глаза.

– Мы его знаем в лицо, – сказала миссис Браун, которая наблюдала за подростком с таким вниманием, что на секунду перестала даже жевать губами и трясти головой. – Мы видели сегодня утром, как он ехал верхом и потом сошел с лошади, а ты ждал, чтобы увести ее.

– Да неужели? – отозвался Роб, который, по-видимому, пожалел о том, что не ждал его где-нибудь в другом месте. – А что с ней такое? Почему она не пьет?

Этот вопрос относился к Элис. Она сидела поодаль, завернувшись в свой плащ, и не притронулась к стакану, который Роб снова наполнил и протянул ей.

Старуха покачала головой.

– Не обращай на нее внимания, – сказала она. – Если бы ты знал, Роб, какая она странная! А мистер Каркер...

– Тише! – сказал Роб, украдкой поглядывая па склад упаковщика и на склад бутылок, как будто мистер Каркер мог подсматривать оттуда. – Не так громко!

– Да ведь его здесь нет! – воскликнула миссис Браун.

– Этого я не знаю, – пробормотал Роб, мельком бросив взгляд даже на колокольню, словно и там мог скрываться мистер Каркер, наделенный сверхъестественно чутким слухом.

– Хороший хозяин? – осведомилась миссис Браун. Роб кивнул и произнес вполголоса:

– Видит насквозь.

– Он живет за городом, правда, миленький? – спросила старуха.

– Да, когда он у себя дома, – ответил Роб. – Но сейчас мы не живем дома.

– А где же? – осведомилась старуха.

– Нанимаем квартиру поблизости от мистера Домби, – отозвался Роб.

Молодая женщина посмотрела на него так пытливо и так неожиданно, что Роб пришел в полное смятение и снова предложил ей стакан, но с таким же успехом, что и раньше.

– Мистер Домби... бывало, мы говорили о нем, – сказал Роб, обращаясь к миссис Браун. – Бывало, вы заставляли меня говорить о нем.

Старуха кивнула головой.

– Ну, так вот, мистер Домби упал с лошади, – с неохотой продолжал Роб, – и моему хозяину приходится бывать там чаще, чем обычно, – или у него, или у миссис Домби, или еще у кого-нибудь. Вот мы и переехали в город.

– Они ладят друг с другом, миленький? – спросила старуха.

– Кто? – осведомился Роб.

– Он и она?

– То есть мистер и миссис Домби? – сказал Роб. – Откуда же мне это знать?

– Нет, миленький, не они, а ваш хозяин и миссис Домби, – ласково пояснила старуха.

– Не знаю, – сказал Роб, снова озираясь вокруг. – Должно быть, ладят. Какая же вы любопытная, миссис Браун. Чем меньше слов, тем меньше ссор.

– Да ведь никакой беды в этом нет! – воскликнула старуха, засмеявшись и хлопнув в ладоши. – Весельчак Роб стал паинькой с той поры, как ему повезло! Никакой беды в этом нет.

– Знаю, что никакой беды в этом нет, – отозвался Роб, снова бросив недоверчивый взгляд на склад упаковщика, склад бутылок и на церковь. – Но болтать незачем, даже если бы речь шла о том, сколько пуговиц на сюртуке моего хозяина. Говорю вам, с ним это дело не пройдет. Лучше утопиться. Он сам так сказал. Я бы даже не назвал его фамилии, если бы вы ее не знали. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

Пока Роб снова осторожно обозревал двор, старуха украдкой сделала знак дочери. Это было едва заметное движение, но дочь, ответив ей взглядом, отвела глаза от мальчика; она по-прежнему сидела неподвижно, закутавшись в плащ.

– Роб, миленький, – сказала старуха, поманив его на другой конец скамьи. – Ты всегда был моим любимчиком и баловнем. Ведь правда? Ты это знаешь?

– Да, миссис Браун, – не слишком любезно ответил Точильщик.

– Как же ты мог меня покинуть! – воскликнула старуха, обнимая его за шею. – Как же ты мог, гордец, уйти, скрыться из виду и не прийти и не рассказать своей бедной старой знакомой, какая тебе выпада удача! Ох-хо-хо!

– Эх, да ведь это страсть как опасно для парня, раз хозяин где-нибудь поблизости и смотрит в оба! – вскричал несчастный Точильщик. – Страсть как опасно, когда над ним вот так завывают.

– Ты зайдешь навестить меня, Роб? – воскликнула миссис Браун. – Ох, неужели ты так и не зайдешь меня навестить?

– Да говорю же вам, что зайду. Зайду! – ответил Точильщик.

– Вот теперь я узнаю моего Роба, моего любимчика, – сказала миссис Браун, вытирая омоченное слезами морщинистое лицо и нежно обнимая Точильщика. – Зайдешь ко мне домой, Роб?

– Да, – ответил Точильщик.

– И скоро, Роб, миленький? – спросила миссис Браун. – И часто будешь заходить?

– Да-да-да!! – сказал Роб. – Клянусь душой и телом, приду.

– И если он сдержит свое слово, – сказала миссис Браун, воздев руки к небу и подняв трясущуюся голову, – я никогда не буду подходить к нему, хотя мне известно, где он живет, и никогда не пророню о нем ни словечка! Никогда!

Это восклицание как будто принесло капельку утешения злополучному Точильщику, который тотчас пожал руку миссис Браун и со слезами на глазах умолял ее оставить парня в покое и не губить его надежд на будущее. Миссис Браун, еще раз нежно его обняв, изъявила согласие, по, прежде чем последовать за дочерью, оглянулась, украдкой поманила его пальцем и хриплым шепотом попросила денег.

– Дай мне шиллинг, миленький, – сказала она, и жадность отразилась на ее лице, – или шесть пенсов. Ради старого знакомства. Я так нуждаюсь! А моя красавица дочка, – она оглянулась в ее сторону, – ведь это моя дочка, Роб, держит меня впроголодь.

Но когда Точильщик неохотно сунул ей в руку деньги, дочь потихоньку вернулась и, схватив мать за руку, вырвала у нее монету,

– Как? – воскликнула она. – Опять деньги! Вечно деньги и деньги! Плохо же вы помните о том, что я вам недавно говорила. Вот, возьми обратно!

Старуха застонала, когда деньги были возвращены владельцу, но, не препятствуя их возвращению, заковыляла рядом с дочерью в переулок, выходивший на площадь. Изумленный и испуганный Роб, глядя им вслед, увидел, что они вскоре остановились и завели оживленный разговор; заметил он также угрожающие жесты молодой женщины (по-видимому, относившиеся к тому, о ком они говорили) и попытку миссис Браун подражать этим жестам, и от всей души пожелал, чтобы не он был предметом их беседы.

Утешившись мыслью, что сейчас они ушли и что миссис Браун не может жить вечно и, по всей вероятности, недолго будет нарушать его покой, Точильщик, сокрушаясь о своих проступках лишь постольку, поскольку они влекли за собой такие неприятные последствия, успокоил свои встревоженные чувства, обрел безмятежный вид, подумав о том, как ловко он избавился от капитана Катля (это воспоминание почти всегда приводило его в превосходное расположение духа), и отправился в контору Домби получить приказания от своего хозяина.

Там его хозяин, такой проницательный и зоркий, что Роб затрепетал, всерьез опасаясь, как бы его не выбранили за свидание с миссис Браун, вручил ему, по обыкновению, папку с утренней почтой для мистера Домби и записку к миссис Домби и только кивнул головой, как бы предписывая быть осмотрительным и расторопным, – таинственное внушение, которое, по мнению Точильщика, заключало в себе мрачные предостережения и угрозы и действовало на него сильнее всяких слов.

Оставшись один в своем кабинете, мистер Каркер приступил к работе и работал весь день. Он принял немало посетителей, просмотрел множество документов, не раз уходил по делам и не позволял себе предаваться раздумью, пока занятия не пришли к концу. Но когда бумаги с его стола исчезли одна за другой, он снова погрузился в размышления.

Он стоял на обычном своем месте и в обычной своей позе, уставившись в пол, когда вошел его брат и принес обратно письма, взятые из кабинета заведующею в течение дня. Он тихонько положил их на стол и хотел уйти, но мистер Каркер-заведующий произнес, устремив на него такой пристальный взгляд, точно все это время созерцал именно его, а не пол конторы:

– Ну-с, Джон Каркер, что привело вас сюда?

Его брат указал на письма и снова двинулся к двери.

– Странно, – сказал заведующий, – что вы приходите сюда и уходите, даже не справившись о здоровье нашего хозяина.

– Нам сообщили сегодня утром в конторе, что мистер Домби выздоравливает, – ответил брат.

– Вы такой мягкосердечный человек, – с улыбкой сказал заведующий, впрочем, мягкосердечным вы стали в течение этих лет, – что, готов поклясться, вы бы огорчились, если бы с ним случилась беда.

– Я был бы искренне опечален, Джеймс, – ответил тот.

– Он был бы опечален, – сказал заведующий, указывая на него пальцем, словно взывая к кому-то третьему присутствующему при разговоре. – Он был бы искренне опечален! Вот этот мой брат! Этот маленький клерк, эта никому не нужная рухлядь, повернутая лицом к стене, словно дрянная картина! Он, просидевший у своей стены бог знает сколько лет! Он преисполнен благодарности, уважения, преданности и думает, что я этому поверю!

– Я ни в чем не хочу вас уверять, Джеймс, – возразил брат. – Будьте справедливы ко мне так же, как к любому из своих подчиненных. Вы мне задали вопрос, и я на него ответил.

– И у вас, жалкий льстец, нет никаких оснований сетовать на него? спросил заведующий с несвойственной ему раздражительностью. – Нет оснований возмущаться высокомерным отношением, оскорбительным пренебрежением, чрезмерною требовательностью? Да кто же вы, черт возьми: человек или мышь?

– Было бы странно, если бы два человека, в особенности начальник и подчиненный, не имели никаких причин сетовать друг на друга; он, во всяком случае, их имел, – ответил Джон Каркер. – Но, не говоря уже о моей истории...

– Его история! – воскликнул заведующий. – Она всегда налицо. Она сбрасывает вас со счетов. Дальше!

– Да, не будем говорить об этой истории, которая, как вы намекнули, дает мне одному (к счастью для всех остальных) особые основания быть благодарным... Но здесь в конторе нет никого, кто бы высказывался и чувствовал иначе. Не думаете же вы, что кто-нибудь останется равнодушным, если неудача или несчастье постигнет главу фирмы, и не будет этим искренне опечален?

– У вас, разумеется, есть основания быть признательным ему, презрительно сказал заведующий. – Да неужели вам неизвестно, что вас здесь держат как дешевый пример и знаменательное доказательство милосердия Домби и Сына, что споспешествует славной репутации этой великой фирмы?

– Неизвестно, – кротко ответил его брат. – Я давно уже уверовал в то, что меня здесь держат по другим соображениям, более бескорыстным.

– Вы как будто намеревались изречь какую-то христианскую заповедь, сказал заведующий, оскалив зубы, как тигр.

– Нет, Джеймс, – возразил тот. – Хотя братские узы между нами давно порваны...