Текст книги "Торговый дом Домби и сын, Торговля оптом, в розницу и на экспорт (Главы XXXI-LXII)"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

Мистер Домби понимает, что это не годится.

– Там в деревне премиленькая церковь, – задумчиво говорит кузен Финикс, – чистейший образец англо-норманского стиля, и вдобавок превосходно зарисованный леди Джейн Финчбери – она носит туго затянутый корсет, – но, говорят, здание испортили побелкой, и ехать туда далеко.

– Быть может, тогда в самом Брайтоне? – предлагает мистер Домби.

– Честное слово, Домби, вряд ли мы можем придумать что-нибудь лучшее, говорит кузен Финикс. – Это, знаете ли, тут же, на месте, и городок очень веселый.

– А какой день удобно было бы назначить? – осведомляется мистер Домби.

– Я готов поручиться, – говорит кузен Финикс, – что меня устроит любой день, какой вы сочтете наиболее подходящим. Мне доставит величайшее удовольствие проводить мою бедную тетку до преддверия... собственно говоря, до... могилы, – говорит кузен Финикс.

– Вы можете уехать из города в понедельник? – спрашивает мистер Домби.

– В понедельник мне как раз очень удобно, – отвечает кузен Финикс.

Тогда мистер Домби сговаривается с кузеном Финиксом, что возьмет его с собой, и вскоре откланивается, а кузен Финикс провожает его до площадки лестницы и говорит на прощанье: "Право же, Домби, мне ужасно жаль, что вам приходится столько хлопотать из-за этого", на что мистер Домби отвечает: "Помилуйте!"

В назначенный день кузен Финикс и мистер Домби встречаются и едут в Брайтон и, совмещая в себе всех прочих, оплакивающих усопшую леди, провожают ее останки до места упокоения. Кузен Финикс, сидя в траурной карете, узнает по пути бесчисленных знакомых, но, соблюдая приличия, не обращает на них ни малейшего внимания и только называет вслух имена для сведения мистера Домби: "Том Джонсон. Человек с пробковой ногой, завсегдатай Уайта *. Как, и вы здесь, Томми? Фоли на чистокровной кобыле. Девицы Смолдер"... и так далее. При совершении обряда кузен Финикс приходит в уныние, отмечая, что в подобных случаях человек, собственно говоря, поневоле задумывается о том, что силы ему изменяют; и слезы навертываются у него на глазах, когда все уже кончено. Но он вскоре собирается с духом, и так же поступают все прочие родственники и друзья миссис Скьютон, причем майор неустанно твердит в клубе, что она никогда хорошенько не укутывалась, а молодая леди с обнаженной спиной, которой столько хлопот причиняли ее веки, говорит, тихонько взвизгивая, что, должно быть, покойница была чудовищно стара и страдала самыми ужасными недугами, и нужно об этом забыть.

Итак, мать Эдит лежит, забытая своими добрыми друзьями, которые не слышат волн, твердящих до хрипоты все те же слова, и не видят песчаных гребней, избороздивших пляж, и белых рук, манящих в лунном свете и зазывающих в невидимую, далекую страну. Но все идет так, как издавна шло на берегу неведомого моря. И к ногам Эдит, стоящей здесь в одиночестве и прислушивающейся к волнам, прибиваются влажные водоросли, чтобы устелить ее жизненный путь.

ГЛАВА XLII,

повествующая о доверительном разговоре и о несчастном случае

Облеченный уже не в траурный костюм и зюйдвестку капитана Катля, но одетый в солидную коричневую ливрею, которая, притязая на скромность и простоту, была тем не менее такой самодовольной и самоуверенной, что могла сделать честь любому портному, – Роб Точильщик, столь преобразившийся внешне, а в глубине души вовсе пренебрегший капитаном и Мичманом, коим лишь изредка уделял несколько минут своего досуга, задирая нос перед этими достойными и неразлучными друзьями и припоминая под торжествующий аккомпанемент сей медной трубы – своей совести, – с каким триумфом он избавился от их общества, – Роб Точильщик служил теперь своему покровителю мистеру Каркеру. Проживая в доме мистера Каркера и состоя при его особе, Роб со страхом и трепетом взирал на белые зубы и чувствовал, что должен раскрывать свои круглые глаза шире, чем когда бы то ни было.

Содрогаться сильнее перед этими зубами он бы не мог даже в том случае, если бы находился в услужении у великого волшебника, а зубы были могущественнейшими талисманами. Мальчишка с такою силой ощущал власть своего патрона, что это поглощало все его внимание и требовало от него слепого повиновения и подчинения. Он не считал безопасным размышлять о патроне даже в его отсутствие, опасаясь, что его немедленно схватят за горло, как в то утро, когда он впервые предстал перед мистером Каркером. и он снова увидит, что каждый зуб обличает его и ставит ему в вину каждую его мысль. В умение мистера Каркера читать его тайные мысли, буде ему того захочется, Роб, находясь с ним лицом к лицу, верил так же твердо, как в то, что мистер Каркер его видит, когда на него смотрит. Влияние заведующего было столь велико и зачаровывало настолько, что, едва осмеливаясь об этом думать, он беспрестанно чувствовал над собой несокрушимую власть патрона, уверен был в его способности сделать что угодно с ним, Робом, и старался ему угождать и предупреждать его приказания, не видя и не слыша ничего вокруг.

Быть может, Роб не спрашивал себя – в таком состоянии было бы необычайным безрассудством задавать себе подобные вопросы, – не потому ли он всецело подчинился этому влиянию, что у него мелькали подозрения, будто его патрон в совершенстве овладел некоей наукой предательства, жалкие начатки коей сам Роб усвоил в школе Точильщиков. Но, разумеется, Роб не только боялся его, но и восхищался им. Пожалуй, мистер Каркер был лучше осведомлен об источниках своей власти и пользовался ею умело.

Отказавшись от места у капитана, Роб в тот же вечер, избавившись предварительно от своих голубей и даже заключив второпях невыгодную сделку, отправился прямо в дом мистера Каркера и, разгоряченный, с пылающим лицом, предстал перед своим новым хозяином, словно ожидая похвалы.

– Бездельник! – сказал мистер Каркер, взглянув на узелок. – Ты бросил свое место и пришел ко мне?

– О сэр, – забормотал Роб, – вы, знаете ли, сказали, когда я был здесь, в последний раз...

– Я сказал? – удивился мистер Каркер. – Что я сказал?

– Простите, сэр, вы ничего не сказали, сэр, – ответил Роб, почувствовавший угрозу в тоне мистера Каркера и пришедший в крайнее замешательство.

Его патрон посмотрел на него, обнажив десны, и, грозя указательным пальцем, произнес:

– Предчувствую, что ты плохо кончишь, друг-бродяга. Тебя ждет беда.

– Ох, пожалуйста, не говорите так, сэр! – воскликнул Роб, у которого ноги подкашивались. – Право же, сэр, я хочу только работать на вас, сэр, служить вам, сэр, и честно исполнять все, что мне прикажут.

– Советую честно исполнять все, что тебе прикажут, раз ты имеешь дело со мной, – отозвался его патрон.

– Да, я это знаю, сэр, – ответил покорный Роб. – Я уверен, что вы правы, сэр. Если бы только вы были так добры и испытали меня, сэр! А если когда-нибудь вы увидите, сэр, что я поступаю наперекор вашему желанию, пожалуйста, убейте меня.

– Щенок! – сказал мистер Каркер, откидываясь на спинку стула и безмятежно улыбаясь Робу. – Это ничто по сравнению с тем, что я с тобой сделаю, если ты вздумаешь обмануть меня.

– Да, сэр, – ответил несчастный Точильщик, – я уверен, что вы жестоко со мной расправитесь, сэр. Я бы и пытаться не стал обманывать вас, сэр, хотя бы мне сулили за это золотые гинеи.

Оробевший Точильщик, чьи надежды на похвалу не оправдались, стоял, смотря на своего патрона и тщетно стараясь не смотреть на него, в смущении, похожем на то, какое часто обнаруживает дворняжка при сходных обстоятельствах.

– Значит, ты отказался от прежнего места и пришел сюда просить меня, чтобы я взял тебя к себе на службу, да? – сказал мистер Каркер.

– Если вам будет угодно, сэр! – отвечал Роб, который, в сущности, поступал согласно инструкциям самого патрона, но сейчас не посмел даже намекнуть на это в свое оправдание.

– Ну, что ж! – сказал мистер Каркер. – Ты меня знаешь?

– Простите, сэр, да, сэр, – ответил Роб, теребя в руках шляпу; он по-прежнему был скован взглядом мистера Каркера и бесплодно пытался избавиться от оков.

Мистер Каркер кивнул.

– В таком случае берегись!

Множеством поклонов Роб выразил живейшее понимание этого предостережения и с поклонами отступал к двери, весьма ободренный перспективой очутиться за этой дверью, но патрон остановил его.

– Эй! – крикнул он, грубо возвращая его назад. – Ты привык... Закрой дверь!

Роб повиновался, как будто жизнь его зависела от его проворства.

– Ты привык торчать у замочной скважины. Тебе известно, что это значит?

– Подслушивать, сэр? – высказал догадку Роб после смущенного раздумья. Его патрон кивнул.

– И подсматривать и прочее.

– Здесь я бы не стал этого делать, сэр, – сказал Роб. – Честное слово, сэр, умереть мне на этом месте, не стал бы, сэр, сколько бы мне за это ни посулили! Пусть мне предлагают все сокровища в мире, я не подумаю это делать, раз мне не приказано, сэр!

– Советую не делать. Ты привык также болтать и сплетничать, – с величайшим хладнокровием продолжал его патрон. – Остерегайся заниматься этим здесь, иначе несдобровать тебе, негодяй! – И он снова улыбнулся и снова погрозил ему указательным пальцем.

От ужаса Точильщик дышал прерывисто и хрипло. Он пытался доказать честность своих намерений, но мог только таращить глаза на улыбающегося джентльмена, с тупой покорностью, которая, по-видимому, удовлетворила улыбающегося джентльмена, ибо тот приказал ему идти вниз, после того как несколько секунд молча разглядывал его и дал ему понять, что принимает его к себе на службу.

Вот каким образом Роб Точильщик поступил к мистеру Каркеру, и его благоговейная преданность сему джентльмену укреплялась и возрастала – если только это было возможно – с каждой минутой.

Он служил уже несколько месяцев, и вот однажды, ранним утром, ему пришлось распахнуть калитку перед мистером Домби, который приехал, как было условлено, позавтракать с его хозяином. В тот же момент сам хозяин стремительно бросился встречать важного гостя и приветствовал его всеми своими зубами.

– Я никогда не надеялся видеть вас здесь, – сказал Каркер, когда помог ему сойти с лошади. – Это исключительный день в моем календаре! Никакое событие не может быть особо примечательным для такого человека, как вы, которому доступно все; но для такого человека, как я, дело обстоит совсем иначе.

– Вы здесь устроились со вкусом, Каркер, – сказал мистер Домби, удостоив остановиться посреди лужайки и бросить взгляд вокруг.

– Вам угодно было это заметить, – отозвался Каркер. – Благодарю вас.

– Мне кажется, каждый мог бы это заметить, – сказал мистер Домби с надменно-покровительственным видом. – Насколько это возможно, местечко очень удобное и прекрасно устроенное... очень элегантное.

– Насколько это возможно. Совершенно верно! – ответил Каркер с пренебрежением. – Оно нуждается в этой оговорке. Ну, мы уже достаточно о нем поговорили. Вам угодно было похвалить его, я и благодарен. Не соблаговолите ли войти?

Войдя в дом, мистер Домби отметил – и для этого у него были основания отличную отделку комнат и комфортабельную обстановку. Мистер Каркер, со своим показным смирением, встретил это замечание почтительной улыбкой и сказал, что понимает деликатный его смысл и ценит его, но поистине коттедж, как он ни убог, достаточно хорош для человека в его положении – лучше, быть может, чем надлежит ему быть.

– Но вам, столь высоко стоящему, может быть, он кажется лучше, чем есть на самом деле, – продолжал Каркер, растягивая до ушей свой лживый рот. Монархи находят прелесть в жизни бедняков.

При этом он настороженно посмотрел на мистера Домби и настороженно улыбнулся, и посмотрел еще настороженнее и еще настороженнее улыбнулся, когда мистер Домби, встав перед камином в позу, которую так часто копировал его помощник, взглянул на висевшие на стенах картины. Пока холодный взгляд мистера Домби скользил по картинам, пристальный взгляд Каркера следовал за его взглядом и приноравливался к нему, точно отмечая, куда он устремлен. Когда он задержался на одной картине, Каркер, казалось, затаил дыхание – так пристально и по-кошачьи зорко следил он за своим принципалом, – но глаза мистера Домби скользнули по этой картине так же, как и по другим, и, по-видимому, она произвела на него не большее впечатление, чем все остальные.

Каркер посмотрел на картину – это был портрет женщины, похожей на Эдит, -как на живое существо, со злобным беззвучным смехом, брошенным, казалось, ей в лицо, но, в сущности, он осмеивал великого человека, который, ничего не подозревая, стоял рядом с ним. Вскоре был подан завтрак; и, предложив мистеру Домби кресло, повернутое спинкой к картине, он сел на свое обычное место, лицом к ней.

Мистер Домби был даже более степенным, чем обычно, и крайне молчаливым. Попугай, раскачиваясь в позолоченном кольце в своей нарядной клетке, тщетно старался привлечь к себе взоры, ибо Каркер слишком пристально наблюдал за своим гостем, чтобы обращать внимание на птицу; а гость, погруженный в размышления, сидел с задумчивой, чтобы не сказать – хмурой, миной, не отрывая глаз от скатерти. Что касается Роба, прислуживавшего за столом, то ему, посвятившему все силы и способности наблюдению за своим хозяином, едва ли пришло в голову, что гость был тем самым великим джентльменом, к которому его привозили в детстве как свидетельство о здоровье семьи и которому он был обязан кожаными штанишками.

– Разрешите спросить, – сказал вдруг Каркер, – как здоровье миссис Домби?

Задав этот вопрос, он подобострастно наклонился вперед, поддерживая рукою подбородок, и в то же время поднял глаза на картину, как будто говорил ей: "Ну-ка, посмотри, как я его расшевелю!"

Мистер Домби, покраснев, ответил:

– Миссис Домби здорова. Вы мне напомнили, Каркер, что я хотел кое о чем побеседовать с вами.

– Робин, ты можешь уйти, – приказал хозяин, чей мягкий голос заставил Робина вздрогнуть и скрыться, причем он до последней минуты не спускал глаз со своего патрона. – Вы, конечно, не помните этого мальчика? – добавил Каркер, когда опутанный сетями Точильщик удалился.

– Нет, – сказал мистер Домби с величественным равнодушием.

– Мало вероятно, чтобы его запомнил такой человек, как вы. Вряд ли это возможно, – пробормотал мистер Каркер. – Но он принадлежит к той семье, из которой вы взяли кормилицу. Может быть, вы припоминаете, что великодушно приняли на себя заботу о его образовании?

– Это тот самый мальчик? – нахмурившись, спросил мистер Домби. Кажется, он не делает чести полученному образованию.

– Да, боюсь, что это дрянной мальчишка, – пожимая плечами, ответил Каркер. – Такая у него репутация. Но суть вот в чем: я взял его к себе на службу, потому что он, не имея возможности подыскать себе место, вообразил (полагаю, ему внушили это дома), будто имеет какие-то права на вас, и постоянно добивался случая обратиться к вам с просьбой. И хотя установленные и признанные отношения мои к вашему дому носят исключительно деловой характер, но я чувствую такой непроизвольный интерес ко всему, вас касающемуся, что...

Он снова запнулся, как бы стараясь обнаружить, достаточно ли он успел расшевелить мистера Домби. И снова, поддерживая рукою подбородок, искоса посмотрел на картину.

– Каркер, – сказал мистер Домби, – я ценю то, что вы не ограничиваете вашей...

– Службы, – подсказал улыбающийся хозяин дома.

– Нет, я предпочитаю сказать – вашей заботы, – возразил мистер Домби, прекрасно сознавая, что делает ему весьма лестный комплимент, – чисто деловыми отношениями. Примером тому служит внимание к моим чувствам, надеждам и разочарованиям, о чем свидетельствует этот незначительный случай, вами упомянутый. Я вам признателен, Каркер.

Мистер Каркер медленно наклонил голову и очень осторожно потер руки, словно боялся каким-нибудь движением прервать доверительные речи мистера Домби.

– Ваше сообщение очень своевременно, – продолжал мистер Домби после недолгих колебаний, – ибо оно расчищает путь к той теме, какую я намерен затронуть, и напоминает мне, что мои слова отнюдь не устанавливают каких-то новых отношений между нами, хотя, быть может, и свидетельствуют о большом доверии с моей стороны, чем то, каким я до сих пор...

– Удостаивали меня! – подсказал Каркер, снова наклоняя голову. – Не буду говорить о том, сколь я почтен. Такой человек, как вы, прекрасно знает, какую великую честь может он при желании оказать человеку.

– Миссис Домби и я, – сказал мистер Домби, с величественным пренебрежением пропустив мимо ушей этот комплимент, – не пришли к соглашению по некоторым вопросам. Мы как будто еще не понимаем друг друга. Миссис Домби должна кое-чему научиться.

– Миссис Домби отличается многими редкими качествами и несомненно привыкла к тому, чтобы ей курили фимиам, – сказал этот вкрадчивый, лукавый наблюдатель, подмечавший каждый взгляд и интонацию собеседника. Но там, где наличествует любовь, чувство долга и уважение, – там все маленькие промахи будут быстро заглажены.

Мистеру Домби невольно представилось лицо, обращенное к нему в будуаре его жены, когда властная рука указывала на дверь. И, вспомнив, как отражались на нем любовь, чувство долга и уважение, почувствовал, что кровь прилила к его щекам, а это подметили зоркие глаза, смотревшие на него.

– Миссис Домби и я, – продолжал он, – беседовали незадолго до смерти миссис Скьютон о причинах моею неудовольствия. О нем вы можете иметь некоторое представление, так как были свидетелем того, что произошло между миссис Домби и мною, когда вы были у нас... у меня в доме.

– Когда я так сожалел о своем присутствии! – сказал улыбающийся Каркер. – Я горжусь вашим особым вниманием, как и надлежит гордиться человеку в моем положении, хотя я ничем его не заслужил. Вы можете делать что угодно, не роняя себя, я же, удостоившись быть представленным миссис Домби, прежде чем ей была пожалована высокая честь носить ваше имя, я, будьте уверены, почти сожалел в тот вечер, что в свое время мне на долю выпало такое счастье.

То обстоятельство, что кто-то, отмеченный его милостями и покровительством, мог при каких бы то ни было обстоятельствах об этом сожалеть, являлось феноменом, которого мистер Домби не постигал. Посему он произнес с сугубым достоинством:

– В самом деле? Но почему же, Каркер?

– Боюсь, что миссис Домби, – отвечал помощник, облеченный доверием, которая никогда не была расположена отнестись ко мне с благосклонным вниманием – человек в моем положении не может ждать этого от леди, гордой от природы и чья гордость столь ей к лицу, – боюсь, что миссис Домби вряд ли простит мое невинное участие в том разговоре. Ваше неудовольствие – дело серьезное, вы это, конечно, знаете. И навлечь его на себя в присутствии третьего лица...

– Каркер, – надменно сказал мистер Домби, – смею думать, что в первую очередь нужно считаться со мной?

– О! могут ли быть какие-нибудь сомнения? – ответил тот с нетерпением, как человек, подтверждающий всем известный и неопровержимый факт.

– Полагаю, миссис Домби занимает второе место, когда дело касается нас обоих, – сказал мистер Домби. – Не так ли?

– Не так ли? – повторил Каркер. – Разве вы не знаете лучше всех, что вам незачем об этом спрашивать?

– В таком случае, я надеюсь, Каркер, – сказал мистер Домби, – ваши сожаления о неудовольствии миссис Домби могут быть почти уравновешены вашим удовлетворением при мысли о том, что вы сохранили мое доверие и доброе о вас мнение.

– Вижу, что я действительно имел несчастье, – ответил Каркер, – вызвать это неудовольствие. Миссис Домби говорила вам об этом?

– Миссис Домби высказывала различные мнения, – заявил мистер Домби с высокомерной холодностью и равнодушием, – которых я не разделяю и которые не намерен обсуждать или вспоминать. Как я уже говорил вам, не так давно я предъявил миссис Домби известные требования касательно почтительности и покорности в семейной жизни, на которых я считал нужным настаивать. Мне не удалось убедить миссис Домби в необходимости немедленно изменить ее поведение в интересах ее собственного спокойствия и благополучия, а также моего достоинства. И я уведомил миссис Домби, что, если я найду нужным снова выразить протест, я передам ей свое мнение через вас, мое доверенное лицо.

Взгляд, направленный на него Каркером, сменился дьявольским взглядом, брошенным на картину над его головой, который упал на нее, как молния.

– А теперь, Каркер, – продолжал мистер Домби, – я, нимало не колеблясь, говорю вам, что добьюсь своего. Со мной нельзя шутить. Миссис Домби должна понять, что моя воля – закон и что я не намерен делать ни единого исключения из своих жизненных правил. Будьте добры взять на себя это поручение, которое, раз оно исходит от меня, надеюсь, не является для вас неприемлемым, с какой бы учтивостью ни выражали вы своего сожаления, – за него я благодарю вас от имени миссис Домби. И, я убежден, вы окажете мне любезность и исполните его столь же тщательно, как и всякую другую обязанность.

– Вы знаете, – сказал мистер Каркер, – что вам достаточно приказать мне.

– Знаю, – сказал мистер Домби, величественно выражая свое согласие, что мне достаточно вам приказать. Я считаю необходимым предпринять дальнейшие шаги. Миссис Домби – леди, несомненно наделенная высокими достоинствами, чтобы...

– Чтобы оказать честь даже вашему выбору, – подсказал Каркер с подобострастной улыбкой.

– Да, если вам угодно воспользоваться этим выражением, – сказал мистер Домби внушительным тоном. – В настоящее время я не замечаю, чтобы миссис Домби оказывала ему должную честь. Есть дух противодействия в миссис Домби, который надлежит уничтожить, который надлежит сломить. Миссис Домби, по-видимому, не понимает, – энергически сказал мистер Домби, – что самая мысль о противодействии мне – чудовищна и нелепа.

– Мы, в Сити, знаем вас лучше, – отозвался Каркер, улыбаясь и растягивая рот до ушей.

– Вы знаете меня лучше, – повторил мистер Домби. – Надеюсь. Впрочем, я должен отдать справедливость миссис Домби, хотя бы это и казалось несовместимым с ее дальнейшим поведением (оно остается прежним). В тот раз, когда я с некоторою суровостью высказал ей свое неодобрение и принятое мною решение, мое увещание произвело, по-видимому, очень сильное впечатление. Мистер Домби изрек эти слова с самой величавой напыщенностью. – Итак, я хочу, Каркер, чтобы вы взяли на себя труд сообщить миссис Домби от моего имени, что я должен напомнить ей о нашем разговоре и несколько удивлен, почему он еще не возымел действия. Что я должен настаивать на согласовании ею своих поступков с требованиями, предъявленными ей в этом разговоре. Что я недоволен ее поведением. Что я чрезвычайно им недоволен. И что я принужден буду, как это ни печально, передать через вас еще более неприятные и точные предписания, если здравый смысл и надлежащие чувства не побудят ее подчиниться моим желаниям, как это сделала первая миссис Домби и – полагаю, я могу это добавить – как сделала бы всякая другая леди на ее месте.

– Первая миссис Домби была очень счастлива, – сказал Каркер.

– Первая миссис Домби отличалась здравым смыслом, – сказал мистер Домби с благородной снисходительностью к умершей, – и очень тонкими чувствами.

– Как вы думаете, мисс Домби похожа на свою мать? – осведомился Каркер.

Лицо мистера Домби изменилось мгновенно и зловеще. Помощник, облеченный доверием, следил за пристально.

– Я коснулся мучительной темы, – сказал он с вкрадчивым сожалением, противоречившим выражению его загоревшихся глаз. – Прошу вас, простите меня. Интерес, мною проявляемый, заставил меня забыть о возможных нежелательных ассоциациях. Прошу вас, простите.

Но что бы он ни говорил, его загоревшиеся глаза все с тем же вниманием изучали пасмурное лицо мистера Домби. А затем он бросил странный торжествующий взгляд на картину, словно призывая ее в свидетели того, как он снова его поддел и что за этим последует.

– Каркер, – сказал мистер Домби побелевшими губами, скользя взором по столу и говоря слегка изменившимся голосом и несколько более торопливо, чем обычно, – вам не за что просить извинения. Вы ошибаетесь. Вопреки вашим предположениям, нежелательная ассоциация вызвана настоящей ситуацией, а не воспоминаниями. Я не одобряю поведения миссис Домби по отношению к моей дочери.

– Простите, – сказал мистер Каркер, – я не совсем понимаю.

– В таком случае, постарайтесь понять, – продолжал Домби. – Вы можете нет, вы должны – передать миссис Домби мой протест касательно этого пункта. Будьте добры передать ей, что ее нескрываемая привязанность к моей дочери мне неприятна. На эту привязанность могут обратить внимание. Она может привести к тому, что люди попытаются сравнивать отношение миссис Домби к моей дочери с отношением миссис Домби ко мне. Будьте добры довести до сведения миссис Домби, что я против этого возражаю и жду, чтобы она немедленно приняла во внимание мое возражение. Быть может, миссис Домби относится к этому серьезно, быть может, это только ее причуда, а возможно, она действует так назло мне, но как бы там ни было, я протестую. Если миссис Домби относится к этому серьезно, тем с большей охотой должна она уступить, ибо подобным поведением она не окажет услуги моей дочери. Если моя жена помимо и сверх надлежащей покорности своему супругу питает к кому-то расположение и уважение, она может дарить их кому угодно, но прежде всего я требую от нее покорности мне! Каркер, – сказал мистер Домби, сдерживая необычное волнение и возвращаясь к свойственной ему манере, в какой он привык утверждать свое величие, – будьте добры, Каркер, не забыть об этом пункте и не умалить его значения, считайте его весьма существенным в полученных вами инструкциях.

Мистер Каркер поклонился, встал из-за стола и, стоя задумчиво перед камином и поддерживая рукой свой гладко выбритый подбородок, посмотрел сверху вниз на мистера Домби со злобным лукавством, напоминая не то высеченную из камня обезьяну, получеловека-полуживотное, не то хитрую морду на конце старой водосточной трубы. Мистер Домби, понемногу обретая спокойствие, либо охлаждая волнение сознанием своего высокого положения, сидел, постепенно цепенея снова и глядя на попугая, который раскачивался в своем широком обручальном кольце.

– Простите, – сказал Каркер после недолгого молчания, неожиданно придвинув свой стул и садясь против мистера Домби, – но я бы хотел знать: известно ли миссис Домби, что вы, быть может, воспользуетесь мною, дабы через меня выразить свое неудовольствие?

– Да, – ответил мистер Домби. – Я это сказал.

– Да? – быстро подхватил Каркер. – Но почему?

– Почему? – повторил мистер Домби с некоторым замешательством. – Потому что я ей это сообщил.

– А! – воскликнул Каркер. – Но почему вы ей сообщили? Видите ли, продолжал он с улыбкой, мягко прикасаясь своей бархатной рукой к руке мистера Домби, как прикоснулась бы кошка, спрятавшая свои когти, – чем лучше я пойму, что у вас на уме, тем большую услугу я буду иметь счастье вам оказать. Мне кажется, я понимаю. Миссис Домби не удостоила меня своим расположением. У меня нет никаких оснований рассчитывать на него; но мне бы хотелось знать, так ли это на самом деле?

– Быть может, так, – сказал мистер Домби.

– Стало быть, – продолжал Каркер, – эти распоряжения, переданные вами миссис Домби через меня, являются для этой леди тем более неприятными?

– Мне кажется, – сказал мистер Домби о высокомерным спокойствием и, однако, с некоторым замешательством, – что взгляд миссис Домби на этот предмет не имеет отношения к делу в том виде, в каком оно представляется вам и мне, Каркер. Но, быть может, вы не ошибаетесь.

– Простите, правильно ли я вас понимаю, – сказал Каркер, – полагая, что вы усматриваете в этом подходящее средство смирить гордыню миссис Домби, этим словом я обозначаю качество, которое, если оно должным образом ограничено, украшает и делает честь леди, отличающейся такою красотою и талантами, – и не скажу – наказать ее, но добиться от нее покорности, коей вы естественно и по праву требуете?

– Как вам известно, Каркер, – ответил мистер Домби, – я не привык давать столь подробные объяснения своим поступкам, которые почитаю уместными, но я не стану опровергать ваши предположения. Если же у вас есть какие-нибудь возражения, вам достаточно будет заявить о них. Но, признаюсь, я не предполагал, что мое поручение, каково бы оно ни было, может вас унизить...

– О! Унизить меня? – воскликнул Каркер. – Когда я служу вал?!

– Или поставить вас, – продолжал мистер Домби, – в фальшивое положение.

– Меня – в фальшивое положение! – воскликнул Каркер. – Я буду горд, счастлив оправдать ваше доверие! Признаюсь, мне бы не хотелось, чтобы у леди, к чьим ногам я смиренно приношу свое почтение и преданность – ибо разве она не ваша супруга? – появился новый повод для неприязни ко мне. Но, разумеется, желание, высказанное вами, превыше всех прочих соображений. Вдобавок, когда миссис Домби, избавившись от этих ошибочных суждений, смею сказать – случайных, привыкнет к новому своему положению, она, надеюсь я, увидит в той маленькой роли, какую я играю, зерно – вряд ли мое положение дает право на нечто большее, – зерно моего уважения к вам. И она увидит, что я приношу вам в жертву все прочие соображения, тогда как ей выпали честь и счастье каждый день собирать в житницу немало таких зерен.

Казалось, в это мгновение мистер Домби снова увидел ее, указывающую рукой на дверь, и, прислушиваясь к вкрадчивым речам своего помощника, облеченного доверием, снова услышал отзвук слов: "Отныне ничто не может сделать нас более чуждыми друг другу, чем чужды мы сейчас". Но он прогнал эту мысль – и, по-прежнему твердый в своем решении, сказал:

– Да, несомненно.

– Больше никаких распоряжений? – спросил Каркер, отодвигая свой стул на прежнее место – до сих пор они едва притронулись к завтраку – и оставаясь стоять в ожидании ответа.

– Вот еще что, – ответил мистер Домби. – Будьте любезны, Каркер, сообщить, что ни одно из поручений к миссис Домби, которое вы исполняете или будете исполнять, не предполагает каких бы то ни было ответов. Будьте любезны не передавать мне никаких ответов. Миссис Домби уведомлена о том, что мне не подобает идти на соглашение или вступать в переговоры по вопросу, вызвавшему разногласие между нами, и то, что я говорю, является непреложным.

Мистер Каркер дал понять, что уразумел это вполне, и они приступили к завтраку – вряд ли с большим аппетитом. В надлежащее время вернулся Точильщик, ни на секунду не отрывавший глаз от своего хозяина и предававшийся грезам, исполненным благоговейного ужаса. После завтрака приказано было привести лошадь мистера Домби; мистер Каркер сел на свою лошадь, и они вместе поехали в Сити.