Текст книги "Нет прохода"

Автор книги: Чарльз Диккенс

Соавторы: Уильям Уилки Коллинз
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– Одну минуту! – сказал Вендэль, в свою очередь перебивая его. – Я могу считать, без большого высокомерия, что знаю лучше вас свой родной народ вообще и своих друзей в частности. Во мнении каждого, чье мнение может быть ценно, моя жена будет сама вполне достаточным оправданием этого брака. Если бы я не чувствовал уверенности – заметьте, я говорю – уверенности – в том, что я предлагаю ей положение, которое она может принять без малейшей тени унижения, то я никогда бы (как бы мне это ни было тяжело) не просил ее быть моей женой. Быть может, вы предвидите еще другое возражение? Быть может, вы имеете что-нибудь против меня?

Обенрейцер протянул вперед обе руки в виде вежливого протеста.

– Против вас лично? – воскликнул он – Дорогой сэр, уже один этот вопрос горестен для меня.

– Мы оба деловые люди, – продолжал Вендэль, – и вы, конечно, ждете от меня, чтобы я сообщил о тех средствах, которыми я располагаю, чтобы содержать жену. Я могу выяснить свое финансовое положение в двух словах. Я унаследовал от своих родителей состояние в двадцать тысяч фунтов. С половины этой суммы я получаю только пожизненные проценты, которые перейдут к моей вдове, если я умру женатым. Если я умру, оставив после себя детей, то эти деньги будут разделены между ними, когда они станут совершеннолетними. Другая половина моего состояния находится в полном моем распоряжении и помещена в торговлю вином. Я вижу возможность очень значительно улучшить это дело. При настоящем положении вещей, я не могу получать дохода со своего капитала, помещенного в деле, больше тысячи двухсот фунтов в год. Прибавьте еще сюда ежемесячную сумму процентов, получаемых мною пожизненно, и итог достигнет наличного дохода в тысячу пятьсот фунтов в год. У меня имеются вполне верные виды увеличить его еще более в самом непродолжительном времени. Итак, имеете ли вы какое-нибудь возражение по поводу моего финансового положения?

Вытесненный из своего последнего ретраншемента, Обенрейцер поднялся и прошелся взад и вперед по комнате. В данный момент он положительно терялся, что ему сказать и сделать.

– Прежде чем ответить на этот последний вопрос, – сказал он после небольшого размышления, – я прошу позволенья удалиться на момент к мисс Маргарите. Вы только что упомянули, кажется, о том, что, по-видимому, она разделяет то чувство, которое вы соблаговолили выразить ей?

– Я имел неоцененное счастье узнать, – сказал Вендэль, – что она любит меня.

Обенрейцер молча остановился на минуту; его глаза заволокла пелена, и снова слабо различимое изменение сделалось заметно на его щеках.

– Если вы извините меня, что я оставлю вас на несколько мнут, – сказал он с церемонной вежливостью, – то я желал бы иметь возможность переговорить с своей племянницей. – С этими словами он следил поклон и вышел из комнаты.

Мысли Вендэля, предоставленного самому себе, инстинктивно обратились к размышлению о настроении мыслей Обенрейцера (что было неизбежным следствием столь далеко зашедшего разговора). Он ставил препятствия его ухаживанию; он ставит теперь препятствия его браку – браку, сулящему ему выгоды, которые Вендэль не мог не видеть, даже несмотря на свое простодушие. При таком положении вещей, поведение Обенрейцера было необъяснимо. Что же это могло значить?

Стараясь проникнуть в корень ответа на подобный вопрос и вспомнив, что Обенрейцер был приблизительно одного с ним возраста, а также, что Маргарита была, собственно говоря, только дочерью его единоутробного брата, Вендэль задал себе вопрос, с поспешной ревностью влюбленного, не следует ли ему столько же опасаться соперника, сколько и уговаривать опекуна? Но эта мысль лишь промелькнула в его уме и только. Ощущение поцелуя Маргариты, все еще горевшего на его щеке, нежно напомнило ему, что даже минутная ревность была бы теперь изменой по отношению к ней.

По размышлении ему показалось наиболее вероятным, что какая-нибудь личная причина иного сорта могла служить истинным объяснением поведения Обенрейцера. Грация и красота Маргариты были драгоценными украшениями этого скромного дома. Они придавали ему особенную привлекательность в обществе и были особенно важны для общества. Благодаря им Обенрейцер мог иметь некоторое влияние, как бы про запас, на которое он всегда мог рассчитывать, чтобы сделать свой дом привлекательным и которое он был в состоянии всегда выдвинуть вперед в большей или меньшей степени, чтобы добиться успеха в своих личных целях. Был ли он таким человеком, чтобы отказаться от тех выгод, которые ему представлялись, не потребовав по возможности наиполнейшей компенсации за свою потерю? Связь с Вендэлем, благодаря этому браку, предоставляла ему несомненно очень солидные преимущества. Но в Лондоне были сотни людей с несравненно большим влиянием, чем Вендэль. Разве не может быть, что честолюбие этого человека втайне простирается гораздо выше той блестящей перспективы, на которую он мог бы надеяться благодаря предполагаемому браку Вендэля с его племянницей? Когда Вендэль раздумывал над этим вопросом, появился сам Обенрейцер, чтобы ответить или не ответить на него, как это покажет будущее.

Можно было увидеть заметную перемену в лице Обенрейцера, когда он снова занял свое место. Его манеры были менее уверенными, и около его рта были ясные следы недавнего волнения, которое еще не вполне улеглось. Не сказал ли он чего-нибудь относительно Вендэля или себя самого, что задело Маргариту за живое и не столкнулся ли он впервые лицом к лицу с решительно выраженной волей своей племянницы? Это могло быть и не быть. Одно только было очевидно: он походил на человека, который встретил отпор.

– Я говорил со своей племянницей, – начал он. – Я нахожу, м-р Вендиль, что, даже несмотря на ваше влияние, она не настолько слепа, чтобы не видеть тех препятствий к принятию вашего предложения, которые ей ставит общественное положение.

– Могу я спросить, – ответил Вендэль, – единственный ли это результат вашей беседы с мисс Обенрейцер?

Мгновенная вспышка молнии сверкнула сквозь пелену, заволакивавшую глаза Обенрейцера.

– Вы господин положения, – заметил он тоном язвительной покорности. – Если вы настаиваете, чтобы я согласился с этим, то я сделаю это в таких выражениях. Воля моей племянницы обыкновенно согласовалась с моей волей. Вы встали между нами, и ее воля сделалась теперь вашей. На моей родине мы признаем над собой победу и подчиняемся ей со всей покорностью. Я подчиняюсь со всей покорностью на известных условиях. Вернемтесь к рассмотрению вашего финансового положения. Я имею сделать вам, мой дорогой сэр, одно возражение – самое изумительное, самое смелое возражение, которое может сделать человек в моем положении человеку в вашем.

– Какое это возражение?

– Вы почтили меня, прося руки моей племянницы. В настоящее время я прошу позволения (с величайшей благодарностью и уважением) отклонить это предложение.

– Почему?

– Потому что вы не достаточно богаты.

Это возражение, как и предвидел Обенрейцер, совершенно поразило Вендэля. На мгновенье он лишился дара речи.

– Ваш доход равен тысяче пятистам фунтам в год, – продолжал Обенрейцер. – В моей несчастной стране я упал бы перед вашим доходом на колени и воскликнул бы: «Какое княжеское состояние!» В богатой Англии я сижу себе в кресле и говорю: «Скромное независимое положение, дорогой сэр, и ничего больше». Быть может, этого вполне достаточно для жены из вашего круга, которой не надо воевать из за общественных предрассудков. Но недостаточно больше, чем вдвое, для жены – иностранки низкого происхождения, против которой восстали все ваши общественные предрассудки. Сэр, если когда-нибудь моя племянница выйдет за вас, то ей сразу же придется взвалить на себя тяжелый труд, как вы его называете, чтобы занять свое место в обществе. Да, да, вы не так на это смотрите, но это останется, неизменно останется моей точкой зрения. Ради своей племянницы, я требую, чтобы этот тяжелый труд был бы облегчен ей, насколько возможно. Если ей могут помочь те или иные материальные преимущества, то они должны быть предоставлены ей по чистой справедливости. Теперь скажите мне, м-р Вендэль, может ли ваша жена иметь на ваши полторы тысячи фунтов в год дом в фешенебельном квартале, ливрейного лакея, который бы открывал ей дверь, дворецкого, который прислуживал бы за ее столом, карету и лошадей для выездов? Я читаю ответ на вашем лице, на котором написано: нет. Прекрасно. Скажите мне еще одну вещь, и наш разговор будет окончен. Если взять большую часть ваших образованных благовоспитанных и прелестных соотечественниц, то верен или нет тот факт, что леди, у которой есть дом в фешенебельном квартале, ливрейный лакей, который открывает ей двери, дворецкий и лошади для выездов, что эта леди с самого уже начала выигрывает в уважении женщин четыре шага вперед? Да или нет?

– Переходите прямо к делу, – сказал Вендэль. – Вы рассматриваете этот вопрос только с точки зрения выработки условий? Каковы же ваши условия?

– Наименьшие условия, дорогой сэр, – возможность обеспечить ваше жене эти четыре шага с самого уже начала. Удвойте ваш теперешний доход – в Англии на меньшие средства невозможно сделать этого даже при самой строгой экономии. Вы только что сказали, что очень надеетесь увеличить прибыльность своего дела. Работайте и увеличьте eel В конце концов я добрый малый! В тот день, когда вы удовлетворите моим условиям, представив неоспоримые доказательства, что ваш доход поднялся до трех тысяч фунтов в год, просите у меня руки моей племянницы, и она ваша.

– Могу я спросить, упомянули ли вы об этом соглашении мисс Обенрейцер?

– Конечно. Она сохранила ко мне последнюю небольшую долю внимания, которое пока еще не всецело поглощено вами, м-р Вендэль; и она согласилась на мои условия. Другими словами, она подчиняется тому, чтобы ею руководило желание опекуном ей блага и лучшее, чем ее, знание опекуном света.

Он откинулся на спинку кресла, твердо уверенный в своей позиции и вполне владея своим замечательным характером.

Какая бы то ни было открытая защита своих интересов в том положении, в котором оказался теперь Вендэль, была по-видимому безнадежной (по крайней мере в данный момент). Он буквально чувствовал, что у него нет точки опоры под ногами. Были ли возражения Обенрейцера чистосердечными результатами того, с какой точки зрения рассматривал он это дело или же он просто откладывал брак, надеясь в конце концов совершенно его расстроить, но в том и другом случае всякое сопротивление со стороны Вендэля было в данный момент одинаково бесполезно. Ничем нельзя было помочь и оставалось только согласиться, выдвинув по возможности со своей стороны наиболее выгодные для себя условия.

– Я протестую против тех условий, которые вы налагаете на меня, – начал он.

– Это вполне естественно, – сказал Обенреицер. – Смею заявить, что я сам бы протестовал против них, будь я на вашем месте.

– Скажем, однако, – продолжал Вендэль, – что я принимаю ваши условия. В этом случае, вы должны разрешить мне выставить в свою очередь два условия. Прежде всего я ожидаю, что мне будет разрешено видеться с вашей племянницей.

– Ага! Видеться с моей племянницей и так ее настроить, чтобы она также торопилась вступить в брак, как и вы сами? Предположим, я отвечу «нет»! Вы быть может станете видеться с ней без моего разрешения?

– Безусловно!

– Как восхитительно откровенно! Как удивительно по-английски! Вы будете видеться с нею, м-р Вендэль, в определенные дни, которые мы с вами установим. Что же дальше?

– Ваше возражение относительно моего дохода, – продолжал Вендэль, – совершенно ошеломило меня. Я хочу обеспечить себя от всякого повторения такого сюрприза. Вы требуете от меня при вашей теперешней точке зрения на мою способность вступить в брак ежегодного дохода в три тысячи фунтов. Могу ли я быть уверен, что в будущем, когда вы ближе познакомитесь с Англией, ваша оценка не повысится еще более?

– Иными словами, – сказал Обенрейцер, – вы сомневаетесь в моих словах.

– Разве вы рассчитываете поверить мне на слово, когда я уведомлю вас, что удвоил свой доход? – спросил Вендэль. – Если меня не обманывает память, то минуту назад вы требовали от меня бесспорных доказательств?

– Прекрасный удар, м-р Вендэль! Вы соединяете в себе остроту ума иностранца с положительностью англичанина. Примите мои наилучшие поздравления. Примите также мое письменное ручательство.

Он поднялся, сел за письменный стол, стоявший у стены, написал несколько строк и передал их Вендэлю с низким поклоном. Обязательство было совершенно ясно и подписано и датировано с величавшей тщательностью.

– Удовлетворены вы такой гарантией?

– Удовлетворен.

– Рад слышать это, очень рад. У нас была маленькая схватка – и мы ведь вели себя оба удивительно ловко. В данный момент наши дела приведены в порядок. Я не желаю зла. Вы не желаете зла. Давайте, м-р Вендэль, обменяемся хорошим английским рукопожатием.

Вендэль подал ему руку, немного сбитый с толку внезапными переходами Обенрейцера из одного настроения в другое.

– Когда я могу надеяться снова увидеть мисс Обенрейцер? – спросил он, поднявшись, чтобы идти.

– Почтите меня вашим посещением завтра, – сказал Обенрейцер, – и мы тогда устроим это. Соорудим грог перед вашим уходом? Нет? Хорошо, хорошо! Мы оставим грог до того момента, когда у вас будет три тысячи в год и вы будете готовы к свадьбе. Ага! Когда это будет?

– Я подсчитывал, несколько месяцев тому назад, доходность своего дела, – сказал Вендэль. – Если это вычисление правильно, то я удвою свой настоящий доход…

– И женитесь! – добавил Обенрейцер.

– И женюсь, – повторил Вендэль, – через год, считая от сегодняшнего дня. Покойной ночи.

Вендэль получает дурные известия

Когда Вендэль вышел на следующее утро в свою контору, то скучная коммерческая рутина Угла Увечных показалась ему изменившей свою физиономию. Теперь и Маргарита была заинтересована в деле! Вся эта деловая машина, которую привела в ход смерть Уайльдинга, так как надо было определить обороты фирмы: подвести баланс по книгам, подсчитать долги, составить инвентарь и тому подобное – превратились теперь в машину, которая указывала шансы за и против скорого брака. Пробежав итоги, представленные ему счетоводом, и проверив сложения и вычитания, сделанные клерками, Вендэль обратил далее внимание на инвентарную ведомость и послал в погреба за отчетом, желая просмотреть его.

Наружность погребщика, когда он просунул голову в дверь кабинета своего хозяина, заставляла подозревать, что в это утро должно быть произошло что-то очень необыкновенное. В движениях Джоэ Лэдля было что-то напоминавшее живость! В лице Джоэ Лэдля было что-то положительно похожее на хорошее расположение духа!

– В чем дело? – спросил Вендэль. – Не случилось ли чего?

– Я хотел бы упомянуть об одном, – отвечал Джоэ. – Молодой мастер Вендэль, я никогда не выдавал себя за пророка.

– Кто же так говорил?

– Ни один пророк, насколько я слыхал об этой профессии, – продолжал Джоэ, – никогда не проводил большей части своей жизни под землей. Ни один пророк, чего бы они там ни принимали в себя через поры тела, никогда не пропитывался вином с утра до ночи в течение целого ряда лет. Когда я говорил молодому мастеру Уайльдингу относительно перемены им названия фирмы, что в один прекрасный день он увидит, что счастье фирмы изменилось – выставлял ли я себя пророком? Нет, не выставлял. Но произошло ли то, что я ему предсказывал? Да, произошло. Во времена Пеббельсона Племянника, молодой м-р Вендэль, никогда и не слыхали о такой вещи, как ошибка в товаре, доставленном в нашу фирму. А теперь такая ошибка случилась. Пожалуйста, заметьте, что она произошла раньше, чем мисс Маргарита пришла к нам. Вот почему это не противоречит тому, что я говорил относительно влияния мисс Маргариты на счастье. И прочтите-ка это, сэр, – заключил свою речь Джоэ и обратил его внимание на одно место в отчете, ткнув в него своим указательным перстом, который, казалось, не принимал в себя сквозь поры ничего замечательнее грязи.

– Не таков мой характер, чтобы каркать над тем домом, где я служу, но я чувствую некоторую печальную обязанность просить вас прочесть это.

Вендэль прочел нижеследующее:

– «Замечание касательно швейцарского шампанского. В последней партии, полученной от фирмы Дефренье и К^о, была обнаружена неправильность». Вендэль остановился и справился в записной книжке, лежавшей около него. – Это было еще при м-ре Уайльдинге, – сказал он. – Сбор винограда был чрезвычайно хорош, и он приобрел целиком всю партию вина. Швейцарское шампанское расходится очень хорошо, не так ли?

– Я не говорю, что оно расходится плохо, – отвечал погребщик. – Оно может портиться у наших покупателей, оно может рвать бутылки в их руках. Но я не могу сказать, что оно плохо расходится у нас.

Вендэль стал продолжать чтение записки: «Мы нашли число ящиков совершенно соответствующим тому, которое было занесено в книги. Но шесть ящиков, очень незаметно отличавшихся от остальных но клейму, были вскрыты и оказалось, что в них прислано красное вино вместо шампанского. Мы предполагаем, что при отправке вина из Невшателя ошибка произошла вследствие сходства в клеймах. Было найдено, что ошибка не распространилась на другие ящики, кроме этих шести».

– Это все! – воскликнул Вендэль, отбросив от себя записку.

Взор Джоэ Лэдля угрюмо следил за летящим клочком бумаги.

– Я рад, сэр, видеть, что вы относитесь к этому легко, – сказал он. – Что бы ни случилось, для вас будет всегда утешением вспоминать, что вы сначала отнеслись к этому легко. Иногда одна случайность ведет за собой другую. Один случайно роняет на мостовую апельсинную корку, другой случайно наступает на нее, и вот работа для госпиталя, и человек, изувеченный на всю жизнь. Я рад, что вы относитесь к этому легко. Во времена Пеббльсона Племянника мы не отнеслись бы легко к этому, пока не увидали бы конца. Не желая каркать над домом, я все же хотел бы, чтобы все это окончилось для вас удачно. Не в обиду будь это сказано, сэр, – сказал погребщик, открывая дверь, чтобы уйти, но снова обернулся и, прежде чем закрыть ее за собой, бросил на Вендэля взгляд, полный предостережения, – я пьяница и меланхолик, согласен с вами. Но я старый слуга Пеббльсона Племянника, и я желаю, чтобы для вас окончилось удачно это недоразумение с шестью ящиками красного вина.

Оставшись один, Вендэль разсмеялся и взялся за перо. «Чтобы не забыть об этом, я хорошо сделаю, если напишу несколько строк Дефренье и К^о», – подумал он. Он тут же и написал это письмо в таких выражениях:

«Милостивые Государи.

Мы составляли инвентарь и заметили маловажную ошибку в последней партии шампанского, отправленного нам вашим домом. В шести ящиках прислано красное вино, которое мы возвращаем вам при сем. Дело можно легко исправить, если вы пошлете нам шесть ящиков шампанского, буде его можно достать, или в противном случае, если вы кредитуете нас стоимостью шести ящиков по последнему счету (пятьсот фунтов), уплаченному нами вашему дому. Ваши покорные слуги

Уайльдинг и К^о».

Это письмо было отослано на почту, и мысль о нем тотчас же улетучилась из головы Вендэля. У него были другие и гораздо более интересные мысли. В этот же день немного позднее он сделал визит Обенрейцеру, как это было между ними условлено. Тогда же ими было выбрано несколько вечеров в неделю, которые он мог проводить с Маргаритой, впрочем, всегда в присутствии третьего лица. Обенрейцер вежливо, но решительно настаивал на этом условии. Он сделал единственную уступку, предоставив Вендэлю самому выбрать, кто будет этим третьим лицом. Положившись на прошлый опыт, Вендэль без малейшего колебания выбрал ту превосходную женщину, которая штопала Обенрейцеру носки. Когда мадам Дор услышала о возлагаемой на нее, ответственности, то ее умственные способности проявились внезапно в новой фазе своего развития. Она подождала, пока Обенрейцер не отвел от нее своего взора, а затем взглянула на Вендэля и неловко подмигнула ему.

Протекало время – счастливые вечера с Маргаритой наступали и проходили. На десятое утро с того момента, как Вендэль написал письмо швейцарской фирме, на его конторке появился от нее ответ вместе с другими только что полученными письмами:

«Милостивые Государи.

Мы просим принять наши извинения за происшедшее небольшое недоразумение. В то же время, мы должны прибавить, с сожалением, что рассмотрение нашей ошибки, о которой вы благосклонно уведомили нас, повело к совершенно неожиданному открытию. Дело чрезвычайно важно как для вас, так и для нас. Подробности его таковы.

Не имея более того шампанского последнего сбора, которое было послано вам, мы сделали распоряжение о кредитовании вашей фирмы стоимостью шести ящиков, как это было указано вами. Для этого нужно было соблюсти некоторые формальности, принятые у нас при ведении дел, которые потребовали справки в книге наших банкиров, а также и в нашей счетной книге В результате справок явилась моральная уверенность в том, что наш дом не мог получить такого перевода, о каком вы упоминаете, и фактическая уверенность, что подобный перевод не был уплачен нашему счету в банке.

Едва ли нужно при таком положении дел беспокоить вас сообщением подробностей. Деньги были бесспорно украдены во время их пересылки от вас к нам. Некоторые особенности, замеченные нами, касающиеся того способа, которым было совершено мошенничество, заставили нас сделать тот вывод, что вор вероятно рассчитал, что ему удастся выплатить нашим банкирам недостающую сумму раньше, чем будет сделано неизбежное открытие при подведении нами баланса в конце года. Это произошло бы, при обычном ходе вещей, приблизительно через три месяца. В течение этого периода мы могли бы положительно ничего не знать о совершенной краже, если бы не ваше письмо.

Мы упоминаем об этом последнем обстоятельстве для того, чтобы оно могло яснее показать вам, что здесь мы имеем дело не с обыкновенным вором. Мало того, мы даже не можем подозревать, кто этот вор. Но мы надеемся, что вы поможете нам предпринять расследование, рассмотрев расписку (конечно, поддельную), которая без сомнения должна была прийти к вам от нашего дома. Будьте любезны взглянуть на нее и посмотрите, написана ли она целиком от руки или же она печатного и занумерованного образца, так что для заполнения требуется только проставить сумму. Выяснение этого по-видимому весьма обыкновенного вопроса есть дело чрезвычайной важности, уверяем вас. С большим беспокойством ожидая вашего ответа, остаемся с величайшим почтением и предупредительностью

Дефренье и К^о».

Вендэль положил письмо на конторку и с минуту не мог придти в себя от того удара, который на него обрушился. Как раз в то время, когда для него чрезвычайно важно увеличить обороты своего дела, ему грозит потеря в пятьсот фунтов. Достав из кармана ключ и открывая железный шкап в стене, в котором хранились книги и бумаги торгового дома, Вендэль подумал о Маргарите.

Он еще был в кладовой, разыскивая поддельную расписку, как вдруг голос, раздавшийся совсем сзади него, заставил его вздрогнуть.

– Тысячу извинений, – сказал голос, – боюсь, что я вам помешал.

Он обернулся и очутился лицом в лицу с опекуном Маргариты.

– Я зашел, – продолжал Обенрейцер, – чтобы узнать, но могу ли я быть вам полезным. Мне приходится съездить на несколько дней по своим делам в Манчестер и Ливерпуль. Может быть вы дадите мне какие-нибудь поручения в связи с моей поездкой? Я вполне к вашим услугам в качестве коммивояжера торгового дома Уайльдинг и К^о.

– Извините меня на минуту, – сказал Вендэль. – Я сейчас буду беседовать с вами. – Он снова повернулся и продолжал рыться в бумагах. – Вы приходите как раз в тот момент, когда дружеские советы более чем когда либо драгоценны для меня, – снова заговорил он. – сегодня утром я получил очень дурные известия из Невшателя.

– Дурные известия! – воскликнул Обенрейцер. – От Дефренье и К^о?

– Да. Перевод, посланный нами им, украден. Мне угрожает потеря пятисот фунтов. Что это?

Резко повернувшись и взглянув в комнату вторично, Вендэль увидел свой ящичек с конвертами опрокинутым на пол и Обенрейцера, стоявшего за коленях и собиравшего содержимое.

– Всему виной моя неловкость, – сказал Обенрейцер. – Неприятное известие, полученное вами, ошеломило меня; я сделал шаг назад… – Он слишком сильно заинтересовался собиранием рассыпавшихся конвертов, чтобы докончить свою фразу.

– Не беспокойтесь, – сказал Вендэль. – Клерк поднимет все это с полу.

– Это неприятное известие! – повторял Обенрейцер, настойчиво продолжая собирать конверты. – Это неприятное известие!

– Если вы прочтете письмо, – сказал Вендэль, – то вы найдете, что я ничего не преувеличил. Оно лежит вскрытое там на моей конторке.

Он снова принялся за поиски и через минуту нашел поддельную расписку. Она была занумерованного и печатного образца, как это было описано швейцарской фирмой. Вендэль записал нумер и число. Положив расписку на место и замкнув железную кладовую, он имел время заметить, что Обенрейцер читает письмо в амбразуре окна в самом дальнем конце комнаты.

– Подойдите к камину, – сказал Вендэль. – Вы, по-видимому, совсем закоченели там от холода. Я позвоню, чтобы принесли еще угля.

Обенрейцер поднялся и медленно подошел к конторке.

– Маргарита будет огорчена этим известием не меньше меня, – сказал он любезно. – Что же вы думаете предпринять?

– Я в руках Дефренье и К^о,– отвечал Вендэль. – Так как я совершенно не знаком с обстоятельствами дела, то могу делать только то, что они мне посоветуют. Расписка, которую я только что нашел, оказывается, занумерованного и печатного образца. Кажется, они считают чрезвычайно важным, чтобы она была найдена. Вы познакомились с их способами ведения дел, когда служили у них в Швейцарии. Можете ли догадаться, что они имеют в виду?

Обенрейцер рискнул попробовать.

– Давайте я посмотрю расписку, – сказал он.

– Вы больны? – спросил Вендэль, испуганный переменой в его лице, которое только сейчас впервые можно было ясно разглядеть. – Пожалуйста, подойдите к камину. Мне кажется, вы дрожите – надеюсь, вы не больны?

– Нет! – сказал Обенрейцер. – Вероятно, я простудился. Ваш английский климат мог бы пощадить человека, восхищающегося вашими английскими обычаями. Позвольте мне взглянуть на расписку.

Вендэль отворил железную кладовую. Обенрейцер взял кресло и пододвинул его прямо к камину. Он протянул обе руки над огнем.

– Позвольте мне взглянуть на расписку, – повторил он нетерпеливо, когда Вендэль снова появился с бумагой в руке. В это время в комнату вошел слуга со свежим запасом угля. Вендэль приказал ему развести побольше огня. Тот поспешил исполнить приказание с гибельной расторопностью. Когда он шагнул вперед и поднял ящик с углем, то зацепил ногой за складку ковра и высыпал весь свой груз на решетку камина. От этого пламя мгновенно потухло и показалась струя желтого дыма, в котором нельзя было заметить ни малейшего признака огня.

– Дубина! – прошептал Обенрейцер, бросив на слугу такой взгляд, который тот помнил долго еще спустя.

– Может, вы перейдете в комнату клерков? – спросил Вендэль. – У них там есть печка.

– Нет, нет. Пустяки!

Вендэль протянул ему расписку. Казалось, что желание Обенрейцера исследовать ее потухло так же внезапно и так же окончательно, как и огонь в камине. Он только взглянул на документ и сказал:

– Нет, я не понимаю ее! Я сожалею, что не могу вам помочь.

– Я напишу в Невшатель с вечерней почтой, – сказал Вендэль, спрятав расписку вторично. – Нам следует подождать и посмотреть, что из этого выйдет.

– С вечерней почтой, – повторил Обенрейцер. – Постойте-ка. Вы получите ответ через восемь или девять дней. Я вернусь назад раньше. Если я могу быть вам полезным, в качестве коммивояжера, то, может быть, вы пожелаете уведомить меня до этого времени. Вы пошлете мне письменные инструкции. Я буду с большим интересом ожидать, когда вы получите ответ из Невшателя. Кто знает? В конце концов, мой дорогой друг, это может оказаться ошибкой. Мужайтесь! мужайтесь! мужайтесь! – Он вошел в комнату, как человек, который не дорожит временем. Теперь же он схватил свою шляпу и попрощался с видом человека, который не может терять ни одной минуты.

Оставшись один, Вендэль прошелся задумчиво по комнате.

Прежнее впечатление, которое производил на него Обенрейцер, совершенно не согласовалось с тем, что он слышал и видел во время только что происходившего разговора. Он готов был впервые предаться сомнению, не слишком ли поспешно и строго составил он в этом случае свое мнение о другом человеке. Удивление и сожаление Обенрейцера, когда он услышал об известии, полученном из Невшателя, носили на себе очевиднейшие признаки искреннего чувства, а не вежливого участия, выраженного по этому поводу. Озабоченный своими собственными тревогами, которые ему приходилось переживать, страдая, по всей очевидности, от первых коварных приступов серьезной болезни, он был похож на человека, да и говорил, как человек, который действительно огорчен тем несчастьем, которое произошло с его другом. До сих пор Вендэль тщетно пытался изменить свое первоначальное мнение об опекуне Маргариты ради нее самой. Все благородные инстинкты его натуры соединились теперь воедино и восставали против очевидности, казавшейся неопровержимой до сего времени. «Кто знает? – думал он. – Ведь я мог в конце концов неверно прочесть физиономию этого человека».

Протекало время – счастливые вечера с Маргаритой наступали и проходили. Опят наступило десятое утро с того момента, как Вендэль написал письмо швейцарской фирме, и опять на его конторке появился от нее ответ вместе с другими только что полученными письмами.

«Дорогой сэр.

Мой старший компаньон, monsieur Дефренье, вызван по неотложным делам в Милан. За его отсутствием (и с его полного согласия и разрешения) я снова пишу вам теперь по поводу пропавших пятисот фунтов.

Ваше открытие, что поддельная расписка сделана по образцу наших занумерованных и печатных бланков, причинило неизъяснимое огорчение и удивило моего компаньона и меня самого. В то время, когда был украден ваш перевод, существовало всего три ключа, которыми открывался денежный сундук, где неизменно хранились бланки наших расписок. Один ключ был у моего компаньона, другой у меня. Третий был в распоряжении джентльмена, который в это время занимал доверенное место в нашем торговом доме. Мы могли бы с одинаковым основанием заподозрить одного из нас, как и это лицо. Тем не менее, теперь подозрение падает на него. Я не могу решиться сообщить вам, кто это лицо, пока есть хоть небольшая надежда, что оно может оказаться невинным после того расследования, которое мы должны теперь произвести. Простите мое молчание, причина его уважительна.

Форма, которую должны теперь принять наши розыски, довольно проста. Почерк вашей расписки должен быть сравнен компетентными лицами, находящимися в нашем распоряжении, с некоторыми образчиками почерка, имеющимся у нас. Я не могу послать вам этих образчиков по деловым причинам, которые вы, наверное, одобрите, когда о них узнаете. Я должен просить вас послать мне расписку в Невшатель, но, обращаясь с этой просьбой, я должен сопровождать ее следующим необходимым предостережением.

Если то лицо, на которое падает сейчас подозрение, действительно окажется лицом, совершившим это мошенничество и воровство, то я имею основание опасаться, что некоторые обстоятельства могли уже заставит его держаться начеку. Против него существует только одна единственная улика, и эта улика в ваших руках, поэтому он перероет небо и землю, чтобы найти и уничтожить ее. Я самым усиленным образом советую вам не доверять почте пересылку расписки. Пошлите мне ее с кем-нибудь, не теряя ни минуты, но для своего поручения выбирайте только такого человека, который долго прослужил в вашем учреждении, привык путешествовать, умеет говорить по-французски; храброго и честного человека и сверх того, такого человека, которому можно доверять, что он не позволит никому искать с ним в пути знакомства. Не говорите никому, абсолютно никому, кроме вашего посланного, о том обороте, который приняло теперь это дело. Благополучная пересылка расписки может зависеть от вашего буквального исполнения совета, который я даю вам в конце этого письма.

Мне остается только прибавить, что всякий возможный выигрыш во времени является в данный момент чрезвычайно важным. У нас пропал не один бланк расписок, и невозможно сказать, какие еще могут быть совершены новые мошенничества, если мы упустим время и не наложим своих рук на вора.

Ваш покорный слуга Ролланд.

(подписывающийся за Дефренье и К^о)».

Кто был этот заподозренный человек? В положении Вендэля казалось бесполезным задавать себе подобный вопрос.