355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Чарльз Диккенс » Истории для детей » Текст книги (страница 2)
Истории для детей
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 16:14

Текст книги "Истории для детей"


Автор книги: Чарльз Диккенс


Жанр:

   

Детская проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Боюсь, что это тот самый мальчик, – сокрушенно сказал джентльмен, когда полисмен грубыми тычками заставил Оливера подняться с земли.

– Боитесь? – ухмыльнулся полисмен. – А вы, я посмотрю, добряк!

– Как сильно он ударился, бедняжка! – почтенный джентльмен сокрушённо смотрел на мальчика, с трудом стоящего на ногах. – Так где же мой платок, дружочек?

По выражению его лица было видно, что меньше всего он хочет сейчас, чтобы Оливер оказался вором.

– Я не брал его, – испуганно ответил Оливер, глядя на него, – его взяли два других мальчика.

– Неужели? – снова ухмыльнулся полисмен, явно расположенный пошутить. – И почему же мы не увидели их? Они, наверное, уже убежали?

– Именно так, сэр, – ответил Оливер.

– Немедленно в участок! – отрезал полисмен, хватая Оливера за воротник. – И вы тоже идите с нами, нужно будет выступить обвинителем.

– Я не собирался… – начал было джентльмен, но полицейский уже тащил мальчика за собой, периодически встряхивая его и прикрикивая, потому что у того подкашивались ноги. Осознав, что без него ребёнку может достаться ещё больше, джентльмен скрепя сердце решил всё-таки пойти с ними.

Преступление было совершено в районе, которым заведовал судья Фэнг, известный на весь Лондон своей непримиримой жаждой возмездия. Любой, кто стоял перед ним в комнате судебных заседаний, немедленно ощущал себя преступником. Поэтому неудивительно, что даже у джентльмена, вошедшего сюда в качестве обвинителя, вид был немного испуганный. Определить, кто является подсудимым – он или Оливер, – можно было только по их месторасположению: мальчик находился в деревянном решетчатом загончике, а почтенный джентльмен стоял напротив возвышающегося, обнесенного перилами судейского стола.

– Этот мальчишка – вор, – сообщил судье полисмен, указывая на Оливера, который, сжавшись, сидел на скамейке, – я свидетель происшествия.

– А это кто? – спросил судья у полицейского, тыкая пальцем в почтенного джентльмена.

– Это обвинитель, сэр, – ответил полисмен, а джентльмен, несколько удивившись такой неучтивой постановке вопроса, протянул судье свою визитную карточку.

Судья, едва взглянув, презрительно отбросил карточку в сторону.

– И что ему нужно? – продолжил он, обращаясь к полисмену.

– Он обвиняет этого мальчика в краже носового платка, – начал рассказывать полисмен. – Он покупал книгу, когда… – но судья Фэнг не дал ему закончить.

– Приведите его к присяге, – раздражённо бросил он клеркам, которые были наготове, чтобы фиксировать происходящее на бумаге, а также выполнять все указания судьи.

– Прежде чем перейти к формальностям, – вступил в разговор почтенный джентльмен (его звали мистер Браунлоу), – я бы хотел сказать несколько слов. Дело в том, что я никогда бы не поверил, что этот мальчик способен…

– Помолчите, – прервал его судья, явно не расположенный слушать кого-либо.

– Позвольте, сэр, – мистер Браунлоу недоумевал, но не терял спокойствия и сохранял почтительный тон, – я бы хотел узнать ваше имя, чтобы понимать, кто именно позволяет себе наносить мне ничем не заслуженные оскорбления.

– Придержите язык! – потребовал судья Фэнг. – А не то я прикажу вывести вас отсюда!

– Ничего не понимаю! – воскликнул мистер Браунлоу. – Почему вы так разговариваете со мной?!

– Не желаю больше слушать ни слова! – закричал судья. – Приведите его к присяге! Немедленно! Приведите его к присяге!

Мистер Браунлоу собрался было дать волю своему возмущению, но сообразил, что этим может нанести вред мальчику, в преступление которого он, по какой-то неведомой даже ему самому причине, никак не мог поверить. И тогда он замолк, покорно принял присягу, после чего, соблюдая все положенные формальности, объяснил суть дела, несмотря на то что судья непрестанно перебивал его, оскорблял и даже пару раз умудрился совершенно непристойно выругаться. После того как обстоятельства происшествия были установлены, судья обратил своё внимание на Оливера.

– Твоё имя? – крикнул он.

Оливер был так напуган, а голова у него так болела от удара, что он ответил что-то совершенно неразборчивое, чем совершенно вывел из себя и без того неспокойного судью.

– Как твоё имя, отвечай, маленький висельник! – заорал судья, и мистер Браунлоу взмолился, чтобы мальчик ответил сейчас внятно и громко.

– Оливер Твист, – ответил несчастный обвиняемый, который с трудом сидел на скамье. – Дайте, пожалуйста, воды.

– Вздор, – сказал судья, – и не думай меня дурачить!

– Мне кажется, что мальчик и вправду болен, – вмешался мистер Браунлоу, видя, что Оливер побледнел и вцепился руками в скамейку, чтобы не упасть, – он сейчас упадёт в обморок! Дайте ему воды!

– Пусть падает, если ему угодно, – постановил судья, и Оливер, получивший это милостивое разрешение, действительно потерял сознание.

– И что теперь вы намерены делать? – спросил почтенный джентльмен, понимая, что броситься поднимать мальчика означает нарушить правила поведения в суде, где судья Фэнг был обременён практически абсолютной властью.

– Продолжу заседание, – отрезал судья, – он может притворяться сколько угодно, мне всё ясно, мы можем закончить и без него. Он виновен и приговаривается к трём месяцам тяжёлых работ. Очистить зал!

Пытаясь придумать, как можно помочь мальчику, почтенный джентльмен стоял не двигаясь, а клерки подняли бесчувственное тело Оливера, чтобы отнести его в камеру.

– Очистить зал! – заорал судья прямо в лицо мистеру Браунлоу.

И вдруг в помещение суда ворвался мужчина, совершенно запыхавшийся и кричащий:

– Подождите! Подождите! Ради бога, не уносите его!

– Это ещё кто?! Выведите этого человека! Очистить зал! – разъярённо закричал судья, который к тому времени уже встал и собрался уходить.

– Нет, я скажу! – воскликнул ему в ответ этот новый участник судебного заседания. – Я не позволю выгнать себя! Я всё видел! Я владелец книжной лавки! Мальчик не виноват! Приведите меня к присяге!

Мистер Браунлоу с надеждой смотрел на продавца книг, как будто тот спустился с небес, чтобы принести избавление им всем. Владелец лавки был настроен очень решительно, да и дело приняло слишком серьёзный оборот, чтобы судья Фэнг мог просто замять его. Поэтому он с явным неудовольствием приказал привести книготорговца к присяге, после чего позволил ему рассказать то, что он знает.

– Это были другие мальчишки! – сообщил продавец. – Они сразу убежали, но я сразу понял, что это были они. А этот даже не подходил к лавке, он стоял на другой стороне улицы. И я видел, что он был ошеломлён случившимся!

После этого заявления добропорядочный книготорговец уже более связно и подробно рассказал, что произошло.

– И почему вы, как свидетель, не явились сразу? – вздохнув, спросил судья, понимая, что столь милое его сердцу возмездие, кажется, не будет совершено.

– Мне нужно было закрыть лавку, – ответил лавочник, – мне совершенно не на кого было её оставить.

– Вы говорите, что истец читал книгу, когда это произошло? – уточнил судья.

– Совершенно верно, – подтвердил лавочник.

– Ту самую, которая сейчас у него под мышкой?

– Да, господин судья, ту самую.

– И он заплатил за неё?

Только сейчас мистер Браунлоу вспомнил, что за книгу он действительно не заплатил, а просто унёс её с собой, когда началась вся эта суматоха.

– Я не заплатил, – улыбнулся он, виновато глядя на продавца, – но такой кавардак, вы же понимаете…

– Унесли книгу, не заплатив?! – оживился судья, который почувствовал возможность хоть кого-то в этом зале привлечь к ответственности за преступление.

– Нет-нет! Всё в порядке! – воскликнул лавочник, увидев, что судья собрался продолжить заседание в таком неожиданном направлении. – У меня и в мыслях не было обвинять этого почтенного джентльмена.

– Радуйтесь, что владелец магазина не собирается преследовать вас по закону за кражу! – произнёс судья тоном проповедника, обращаясь к мистеру Браунлоу. – Хотя это очень недостойно с вашей стороны. А ещё обвинили несчастного мальчика! – судья так вошёл в роль, что забыл, как полчаса назад сам чуть не отправил Оливера на тяжёлые работы. – Пусть это послужит вам уроком! Очистить зал!

Участники заседания не заставили долго ждать и быстро покинули зал судебных заседаний, боясь, как бы судья Фэнг не решил раскопать ещё какое-нибудь преступление, совершённое одним из присутствующих. Удовлетворённый исходом дела, но возмущённый судебной процедурой, мистер Браунлоу покинул здание полицейского участка, находясь в невероятном волнении. Но, выйдя на мощёный двор, он тут же забыл обо всем, увидев, что мальчик, ставший жертвой несправедливого обвинения, лежит прямо на земле, и его бьёт сильнейший озноб.

– Карету! Найдите карету! – закричал мистер Браунлоу. Карету подали и Оливера осторожно усадили в неё. Джентльмен горячо попрощался с владельцем книжной лавки, назвав его «дорогим другом», после чего сам сел в тот же экипаж и велел поскорее трогаться.

* * *

Солнце взошло и село, снова взошло и село… шли дни. Наконец Оливер пришёл в себя и смог открыть глаза. Он лежал на кровати с пологом, в красивой комнате, а рядом в кресле сидела немолодая, но красивая леди и занималась шитьем.

– Что это за комната? Раньше я никогда не спал здесь, – проговорил Оливер, и в ответ на его слова леди встрепенулась, подошла к нему и воскликнула:

– Слава богу, ты пришёл в себя, мой хороший! – и она ласково погладила его по голове, а на глазах ее появились слёзы. Оливер, никогда раньше не слышавший ни слова ласки, и сам немедленно заплакал, не веря, что всё это происходит с ним.

– Тише! Тише! – сердито заговорила миссис Бэдуин (её звали именно так, и она оказалась экономкой в доме, где приютили Оливера), она утёрла слёзы и продолжила:

– Тебе нельзя волноваться, иначе ты снова заболеешь. И не вздумай вставать, лежи и будь умницей.

Она вышла из комнаты и вскоре вернулась с миской крепкого бульона, такого крепкого, что, по мнению Оливера, им, если его хорошенько разбавить, можно было бы накормить пятьдесят бедняков. Миссис Бэдуин с важным видом посолила бульон, затем положила в него сухариков, и Оливер, исполненный благодарности к этой торжественной процедуре, собрал свои силы и съел весь бульон, ложку за ложкой, хотя, по правде сказать, он был ещё очень слаб и совсем не хотел есть. Едва он проглотил последнюю ложку, как в комнату вошла другая леди – пожилая, в большом чепце, а вместе с ней – джентльмен в пенсне с золотой оправой, который оказался доктором.


Доктор осмотрел Оливера и, констатировав, что мальчик поправляется, дал ценное наставление кормить его «каким-нибудь жиденьким супом». В ответ миссис Бэдуин скептически хмыкнула, давая понять, что, во-первых, между её бульоном и «жиденьким супом» имеется существенная разница, а во-вторых, что она и без помощи доктора прекрасно разбирается в том, как вылечить больного ребёнка. Леди в чепце оказалась сиделкой, которую пригласили, чтобы кто-то обязательно был с Оливером в ночное время вплоть до его полного выздоровления.

Оливер пролежал в постели ещё несколько дней, ему становилось всё лучше и лучше – болезнь отступала. Миссис Бэдуин заботилась о нём, как о родном сыне, и часто заходила к мальчику, чтобы поболтать, а он, доверившись ей, рассказал всю свою жизнь от начала до конца. Дни выздоровления Оливера были настолько счастливыми, всё было так мирно, а люди вокруг него были так ласковы и добры, что после несчастий и трудностей, в которых протекала его жизнь с самого рождения, теперь ему казалось, что он в раю.


Однажды миссис Бэдуин принесла Оливеру новый костюмчик, новые башмаки и новую шляпу. Его старые вещи отдали старьёвщику, и мальчик, видя, как тот запихивает его лохмотья в мешок, пришёл в восторг при мысли, что больше ему никогда не придётся надевать их. Одетого во всё новое юного Оливера Твиста миссис Бэдуин проводила к двери, находящейся в другом конце дома, и велела войти туда. Оливер постучал и, осторожно приоткрыв дверь, очутился в маленьком кабинете, полностью заставленном книгами. Каково же было его удивление, когда он увидел, кто сидит за столом: это был тот самый почтенный джентльмен, обвинявший его в суде. Мистер Браунлоу отложил в сторону книгу, которую читал, и предложил Оливеру сесть.

– Много книг, не правда ли? – спросил мистер Браунлоу, видя, что Оливер восхищённо оглядывает уходящие под потолок книжные полки, забитые самыми разными книгами.

Оливер закивал головой.

– У тебя будет возможность прочитать их все, – ласково сказал мистер Браунлоу, – если только ты будешь вести себя хорошо. И может быть, ты даже станешь писателем!

– Благодарю вас, сэр, – сказал Оливер, который был поражён тем, что происходит сейчас с ним, но боялся показать свои чувства такому значительному джентльмену, как мистер Браунлоу.

– Послушай меня, дорогой друг, – вдруг серьёзно сказал мистер Браунлоу, – я должен сказать тебе что-то очень серьёзное, но ты уже взрослый и сможешь меня понять. Все, кого я любил когда-то, давно умерли, и я остался один на этом свете. О тебе я знаю, что ты тоже совершенно один. В твоём лице я вижу что-то очень значимое, светлое и умное, я заметил это практически сразу и теперь хочу предложить тебе остаться со мной, чтобы я мог научить тебя всему, что знаю сам. Я пообещаю тебе, что никогда не предам и не покину тебя, если только ты сам не дашь мне для этого повода.

– О, сэр! – вскричал Оливер. – Никогда, никогда я не предам вас!

Так оно и было. Оливер Твист ни разу не предал своего нового друга. А мистер Браунлоу через некоторое время усыновил маленького скитальца. Старые знакомые мальчика – Феджин и Плут – не сразу оставили их семью в покое. Они очень боялись, что Оливер выдаст их, и искали Оливера, пытаясь его вернуть, чтобы заставить заниматься воровством. Но Оливер Твист был не из тех, кто боится трудностей. А кроме того, он совершенно не был готов расстаться со своей новой жизнью, которую полагал правильной, и потому боролся за то, чтобы сохранить своё честное имя и дружбу с мистером Браунлоу. Тот, в свою очередь, усердно передавал приёмному сыну свои знания, привязываясь к мальчику всё сильнее, и с радостью наблюдал, как в Оливере Твисте раскрываются черты, чудесным образом присущие ему от рождения: честность, твёрдость, целеустремленность и огромная, поразительная доброта.

Кукольная швея (из романа «Наш общий друг»)

На правой стороне Темзы есть маленькая грязная улочка, которая называется Черч-стрит. В самом конце её стоит церковь, тоже грязная и маленькая. Даже деревья, даже дома, наполовину вросшие в землю, – на Черч-стрит всё как на подбор было маленькое и грязное. Улица эта была безлюдна и мертвенно тиха, как будто она только что приняла изрядную дозу снотворного. Поздними вечерами забредали сюда с реки пьяные рыбаки да матросы и горланили, пытаясь разбудить улицу, но она продолжала спать своим мёртвым сном. Что и говорить, Черч-стрит была совсем не предназначена для жизни приличных людей.

Если хорошенько прислушаться, то можно услышать, как в одном из домиков на Черч-стрит мать сердито отчитывает своё дитя.

– Где ты был, противный ребёнок?! – требовательно спрашивал тоненький, но резкий голос. – Хотя можешь не отвечать! Я и сама знаю. Как можно быть таким непослушным? Я бы встала да задала тебе трёпку, да только очень болит спина, и ноги меня не слушаются.

Уж наверное каждая мать хоть однажды, да обещала задать трёпку своему ребёнку, что же тут необычного? Зачем упоминать в рассказе такой пустячный случай,


Дженни Рен отчитывает отца

да еще и происходящий в месте, неподходящем для приличных людей?

Но на самом деле обыденным всё казалось только на первый взгляд, а заглянув в дом, можно было увидеть, что слова эти принадлежат маленькой девочке, сидящей в низком старомодном креслице, а обращена её речь к седому морщинистому старику.

– Ступай в угол, старый мальчишка! Негодник! Сорванец, вот я задам тебе! – девочка кричала во весь голос, старик же, качаясь от большого количества выпитого пива, стоял в дверях с таким жалким видом, как будто и вправду боялся, что она сейчас вскочит со своего креслица и выпорет его. Опираясь о стену, он бормотал что-то в свое оправдание, но разъяренная малышка и слушать ничего не желала:

– Я корплю тут с утра до ночи за гроши и ради чего?! – в дополнение к своим словам она стучала маленькими кулачками по столику, на котором было разложено шитьё, отчего старику становилось совсем страшно. – Иди спать! Не хочу тебя видеть, сорванец!

Её звали Дженни Рен, это странное создание с телом маленькой девочки и душой взрослой женщины. Лицо её, обрамлённое длинными белокурыми локонами, было бледным, если не сказать серым – от постоянного сидения дома и от болезни. И казалось, что к туловищу ребёнка приставили давно уже состарившуюся голову. Дженни Рен почти не ходила: у неё очень болела спина и ноги не слушались её. Старик, которого она только что так сурово отчитала, был её отцом. Когда-то он работал портным, но, став жертвой неуёмного пристрастия к алкоголю, давно уже почти ничего не зарабатывал. Иногда, очень редко, он приносил домой несколько шиллингов. Никто не знает, где он брал их и сколько из них он пропивал по дороге, но каждый раз старик покорно выворачивал свои карманы, отдавая их скудное содержимое требовательной хозяйке дома.

Звание «хозяйки дома» Дженни заслужила давным-давно, и все, кто знал её, без тени иронии называли девочку так и не иначе. Она занималась тем, что шила платья и наряды для своих клиенток, а клиентками её были куклы. Не подумайте только, что у Дженни было мало работы или работа эта была простой. Порой Дженни сидела ночь напролёт, потому что одной из кукол внезапно понадобилось выйти замуж, а для этого требовалось свадебное платье, у другой же умерла канарейка – и Дженни немедленно должна была сшить траурный наряд для похорон. Была у неё и клиентка с тремя дочерьми, и всем им Дженни шила наряды, да всё время разные. Эти куклы, они же такие модницы! Чуть только что-то вышло из моды, сразу подавай им новое!

Возможно, вы решите, что при такой работе Дженни Рен любила детей? Отнюдь. Сама она давно уже перестала быть ребёнком (и неизвестно, была ли она им вообще). Дети были для неё олицетворением всего бессмысленного и кричащего. Они без толку носились по улицам, не делая ничего полезного, они рвали и пачкали наряды, которые она с таким старанием шила, днями и ночами запертая в четырёх стенах. Несмотря на свой нежный возраст, кукольная швея была особой на редкость сварливого характера, и порой страшно было слушать, как Дженни распекала детей, бегающих на улице прямо перед окнами.

– Я бы собрала их всех и засунула в тёмный подвал той церкви, которая стоит у нас на площади! – частенько кричала она. – Заперла бы их там и в замочную скважину натолкала бы им перцу!

– Зачем же перцу?! – смеялась её подруга Лиззи, с которой обычно разговаривала маленькая хозяйка.

– Чтобы чихали и обливались слезами! – сварливо отвечала Дженни. – Будут знать, как заглядывать в чужие замочные скважины и кричать туда всякие обидные слова да передразнивать тех, кто с трудом ходит.

Лиззи улыбалась и обнимала свою маленькую подружку, которая была совершенно лишена простых детских радостей и из-за этого все время чувствовала непреодолимую пропасть, лежащую между нею и другими детьми.

Лиззи – красивая темноволосая девушка, которой было чуть больше двадцати, – жила в доме Дженни. Всякий, кто впервые видел, с какой любовью и лаской Лиззи расчёсывает длинные волосы маленькой хозяйки, был уверен, что видит перед собою сестёр. Но меж ними не было никакого родства: Лиззи просто снимала крохотную комнату на втором этаже. Почему она не нашла жильё в месте, более подходящем молодой приличной девушке, чем грязная и неблагополучная улица Черч-стрит? Сначала дело было в деньгах: не так давно Лиззи отправила своего младшего брата в школу, потратив на это все свои сбережения, и долгое время была вынуждена отказывать себе во всём, чтобы иметь возможность платить за его учебу и содержание. Потом она скопила немного денег и могла уже переехать в куда более приятное место, но, добрая душа, она полюбила Дженни и оставалась в её доме, потому что понимала, что малышка нуждается в ней как никто другой. Родителей у них с братом не было, они были бедны, но


Дженни Рен и Лиззи на крыше дома

как же хотелось Лиззи, чтобы её брат выучился и стал настоящим джентльменом! Сама-то она даже читала с трудом. Хотя, к чести девушки, за последнее время она сильно подтянулась в чтении. Для них с Дженни это было главным занятием, помимо работы: подняться на плоскую крышу их невысокого дома и, сидя на крохотном коврике, который был разложен около закопчённой дымовой трубы, вместе читать какую-нибудь книгу.

– Когда Чарли (именно так звали её брата) выучится, – частенько говорила Лиззи за ужином маленькой хозяйке, – он станет учителем. Вот тогда и мы с тобой заживём, как две леди!

– Он выучится и заберёт тебя, – отвечала Дженни тоном капризной матроны, – и ты меня бросишь. А если не он, так какой-нибудь жених однажды увезёт тебя, а я останусь одна.

С некоторых пор на душе у Лиззи было неспокойно. И было отчего. Её брат Чарли хорошо учился в школе и даже стал помощником учителя. Но то, что, с одной стороны, делает нас лучше, с другой – может изменить до неузнаваемости. Вот и Чарли изменился. Он забыл, откуда взялся он сам, и, поучившись с мальчиками из богатых семей, стал стыдиться своей бедной и необразованной сестры, которая души в нём не чаяла. С момента поступления в школу он только дважды виделся с ней, и оба раза – не дома, а на улице. Даже не передать, как это тяготило Лиззи, ведь брат был её единственным родным человеком на всём белом свете, да и, по правде сказать, он всегда был хорошим и добрым мальчиком.

Однажды вечером в дверь дома, где жили Дженни и Лиззи, постучали, и на пороге неожиданно появился Чарли, а вместе с ним пожилой мужчина, который держался чрезвычайно натянуто и оказался его учителем.

– Чарли, дорогой! – удивлённо воскликнула Лиззи. – Вот уж чего я не ожидала, так это увидеть тебя здесь! Я думала, что если ты захочешь повидаться, то пошлёшь за мной, и мы встретимся недалеко от твоей школы, как мы всегда это делаем!

По перекошенному недовольством лицу мальчика было видно, что он и сам не рад тому, что должен находиться в этом месте, да ещё и в компании со своим учителем. Учитель же представился и сдержанно сказал:

– Я попросил Чарли отвести меня в дом к его родным, чтобы познакомиться и посмотреть, как они живут.

При этих словах Лиззи сразу приобрела виноватый вид и засуетилась, как будто можно было скрасить неуклюжесть и бедность их жилища. Дженни какое-то время, не отрываясь от работы, следила за ней своими большими прозрачными глазами, а потом подняла голову и сказала властным голосом, в котором любой сразу узнал бы голос настоящей хозяйки дома:

– Присаживайтесь, господа! Простите, что я не встаю: у меня очень болит спина и ноги совсем не слушаются меня.

А после этого она завела с учителем разговор о куклах, о том, как сложно шить на них, да какие они капризные и как сложно снимать с них мерки, и разговор этот по своей витиеватости мог бы посоперничать с беседой в самом светском обществе. Она, эта болезненная девочка, и вправду была настоящей хозяйкой, и хотя дом её был совсем не так хорош, как кому-то хотелось, но это был её дом, и она гордилась им, принимая гостей.


Чарли же вертелся как уж на сковороде, а из-за него и Лиззи, которая вовсе не стыдилась своего дома, тоже начала волноваться, поэтому, воспользовавшись маленькой паузой в разговоре Дженни с учителем, она поспешно сказала:

– Вы так неожиданно решили посетить нас, а мне нужно было уходить по делам. Быть может, мы прогуляемся вдоль реки?

Брат, давно уже искавший повода уйти, воспринял её предложение с большим энтузиазмом, учителю же ничего не оставалось, как согласиться, и, распрощавшись с Дженни, они втроём вышли из дома и направились к набережной.

Около реки учитель тактично решил прогуляться в одиночестве, чтобы брат с сестрой могли поговорить наедине. Какое-то время они стояли молча, наблюдая, как фигура учителя скрывается в сумерках, но как только стало понятно, что ветер не донесёт до него ни слова из их разговора, Чарли набросился на сестру.

– Когда ты уже нормально устроишься, Лиззи?! – зашипел он. – Я-то думал, что ты уже давно это сделала!

– Но мне и здесь хорошо, – ответила ему Лиззи.

– А мне было стыдно приводить сюда учителя! – продолжал Чарли голосом капризного ребёнка. – Не понимаю, зачем ты живешь так. Я всё стараюсь забыть о том, как мы жили до моего поступления в школу, а ты, как будто нарочно, напоминаешь мне об этом! Что общего у тебя с этими людьми? С этой прокажённой девчонкой? Кто она тебе?

– Дженни – бедная девочка, – ответила ему сестра, – она очень больна, а её отец – пьяница. Кто останется с ней, если я уйду? Ведь она будет совершенно одна!

Чарли ничего не ответил, и Лиззи подумала, что ей удалось смягчить сердце брата, но через пару минут он снова заговорил с совершенно нескрываемым раздражением:

– С твоей стороны очень дурно тянуть меня вниз, Лиззи, когда я стараюсь выбиться в люди!

– Я тяну тебя вниз?!

– Да. Мы должны смотреть вперёд, Лиззи, а ты топчешься на одном месте. Как можно водиться с этими ужасными людьми, с этой нищетой!

– Да ведь мы с тобой такие же… – «нищие, как и они, Чарли!» – хотела закричать Лиззи, но осеклась. Как больно ей было слышать от него такие слова! Но она безумно любила его и, конечно же, не хотела тянуть его вниз. Она так хотела для него счастья.

– Как же, по-твоему, я должна поступить, Чарли? – тихо спросила она.

– Уйти отсюда! Если я дорог тебе, найди другое место, другой дом, который подходит нам и куда не стыдно прийти. Когда я стану учителем, ты будешь жить со мной и забудешь этих людей. Они не нужны нам. Но ты можешь сделать это и раньше! Прямо сейчас!

– Хорошо, Чарли, я подумаю, – ответила Лиззи.

Чарли внимательно посмотрел на неё, он вдруг заметил, как изменилось её лицо, и спросил:

– Я не рассердил тебя, Лиззи?

– Нет, Чарли, что ты! – ответила она.

– И я не обидел тебя?

– Нет, Чарли, – помолчав, произнесла она.

– Я не хотел тебя обидеть! Я просто хочу, чтобы мы были счастливы, Лиззи!

В это время учитель вернулся, чтобы забрать Чарли. Лиззи попрощалась с ними, и они разошлись в разные стороны.

Конечно, Чарли хотел, чтобы они были счастливы – он и его любимая сестра Лиззи. Она нисколько не сомневалась в брате, она знала, что в нём нет и тени неискренности или злости. Он был её единственным родным человеком, и она уже претерпела столько лишений ради него. Разве теперь не может она ради него сделать свою жизнь немножко лучше? Ведь нужно всего-то найти другое жильё. Люди меняют комнаты чаще, чем ходят в церковь, это так просто – найти другой дом!

Так думала Лиззи, а по щекам её катились слёзы. Она твёрдо решила уехать с Черч-стрит, чтобы поселиться в месте, более подходящем приличной девушке и её учёному брату. Она вернулась домой с намерением тотчас сообщить своей маленькой хозяйке, что в ближайшее время намеревается съехать.


Дженни сидела в своём чудесном креслице и тихонько напевала, когда Лиззи вошла в дом.

– Ну-с! – лукаво воскликнула девочка, завидев подругу. – Какие новости там, на улице?

– Да особенно-то никаких, – ответила ей Лиззи, – а какие новости здесь, дома?

– А вот такие, – в голосе Дженни послышались её обычные сварливые интонации, – я ни за что не выйду замуж за твоего братца, потому что он никчёмный мальчишка!

– Вот как? – машинально ответила Лиззи, которая думала сейчас только о том, как начать разговор о грядущем расставании. Но, боже, какой взрослой была эта Дженни Рен, эта болезненная девочка. Занятая своим обычным делом, она даже не смотрела на Лиззи, но той казалось, что маленькая хозяйка насквозь видит все, что происходит сейчас у нее на душе.

– Да-да! – проворчала Дженни. – Вы, дети, так и норовите сбежать из дому!

Лиззи зажгла свечу и аккуратно разложила по сутулым плечам девочки её длинные волосы. Потом она открыла настежь дверь и окно и подвинула креслице вместе с малышкой Дженни поближе к свежему воздуху. Оказавшись сейчас здесь, рядом с этой маленькой, но очень взрослой девочкой, Лиззи вдруг поняла, что никогда она не сможет покинуть её, оставить одну в мире «злых детей», как та называла всех, кто окружал её. Добрая Лиззи знала, что рано или поздно Чарли повзрослеет и поймёт это, – ведь он и правда был очень добрым мальчиком. И, став старше, он точно бы осудил Лиззи, узнав, что из-за его детского каприза она бросила того, кто действительно нуждался в ней. На душе у Лиззи стало так спокойно и хорошо, что она, позабыв обо всём, села рядом с Дженни, взяла её под руку и положила голову ей на плечо.

– Спасибо тебе, – непривычно тихо и очень мягко сказала вдруг кукольная швея, – для твоей Дженни Рен это лучшие минуты за прошедший день.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю