355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Чарльз Диккенс » Очерки лондонских нравов (старая орфография) » Текст книги (страница 3)
Очерки лондонских нравов (старая орфография)
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 06:06

Текст книги "Очерки лондонских нравов (старая орфография)"


Автор книги: Чарльз Диккенс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

V. ОТВЕРЖЕННАЯ ЛЮБОВЬ МИСТЕРА ДЖОНА ДУНСА

Еслибъ вамъ предстояло составить классификацію общества, то нѣкоторому роду людей мы, нисколько не задумываясь, дали бы названіе «старыхъ холостяковъ, или старыхъ малыхъ». И безъ всякаго сомнѣнія, изъ этихъ «старыхъ малымъ» образовался бы списокъ весьма значительныхъ размѣровъ. Мы не въ состояніи опредѣлить, какимъ именно причинамъ должно приписать чрезвычайно быстрое распространеніе этихъ людей; конечно, изслѣдованіе этихъ причинъ было бы весьма интересно и забавно, но такъ какъ мѣсто на позволяетъ намъ распространяться объ этомъ предметѣ, то мы скажемъ здѣсь одно, что размноженіе старыхъ малыхъ сильно увеличилось въ теченіе нѣсколькихъ послѣднихъ лѣтъ.

Разсматривая этотъ предметъ въ общемъ его видѣ и не входя въ дальнѣйшія подробности, мы намѣрены подраздѣлить старыхъ малыхъ на два отдѣльные класса: на веселыхъ и на серьёзныхъ старыхъ малыхъ. Веселые старые малые обыкновенно бываютъ старики въ нарядѣ молодыхъ людей, которые въ дневное время посѣщаютъ улицы Квадрантъ и Реджентъ, а вечеромъ – театры, и которые принимаютъ на себя фанфаронство, франтовство и легкомысліе молодыхъ людей и вообще всѣ замашки, неизвинительныя даже молодости и неопытности. Серьёзные старые малые принадлежатъ къ числу видныхъ джентльменовъ красивой наружности, которыхъ всегда можно видѣть въ тѣхъ же самыхъ тавернахъ; въ тѣже самые часы по вечерамъ, въ томъ же самомъ обществѣ, за тѣмъ же табакомъ и грогъ.

Прекрасную коллекцію старыхъ малыхъ можно было видѣть въ одно время въ знакомой намъ гостинницѣ отъ половины девятаго вечера до половины двѣнадцатаго. Впрочемъ вотъ уже нѣсколько времени; какъ мы потеряли ихъ изъ виду. Кромѣ того въ гостиницѣ Радуга на улицѣ Флитъ находилась, да мы увѣрены, что и теперь находятся, два отличные образчика старыхъ малыхъ; они всегда бывало имѣли въ перегородкѣ ближайшій къ камину и всегда курили не сигары, но трубки изъ длинныхъ черешневыхъ чубуковъ, концы которыхъ скрывались, гдѣ-то далеко подъ столомъ. Эти старые малые были въ своемъ родѣ люди великіе – толстые, краснолицые и бѣлоголовые; всегда занимали тоже самое самое: одинъ по одну сторону стола, другой по другую; курили они и пили съ соблюденіемъ величайшаго достоинства; всѣ знали ихъ, а нѣкоторые даже считали ихъ безсмертными.

Мистеръ Джонъ Дунсъ принадлежалъ, числу старыхъ малыхъ послѣдняго разряда; то есть не къ числу безсмертныхъ, но серьёзныхъ; былъ былъ удалившійся перчаточникъ, вдвоемъ, и жилъ въ улицѣ Курситоръ на Чансрилэнѣ не одинъ, но съ тремя дочерьми, взрослыми и незамужними. Онъ былъ коротенькій, кругленькій человѣкъ, съ огромнымъ лицомъ и имѣлъ величайшее сходство съ виннымъ боченкомъ: всегда носилъ шляпу съ широкими полями, фракъ съ широкими полями и имѣлъ весьма важную походку, свойственную вообще всѣмъ старымъ малымъ. Регулярность его не уступала патентованнымъ часамъ, въ девять часовъ онъ завтракалъ, послѣ завтрака одѣвался; немного отдыхалъ, потомъ отправлялся въ любимую таверну, выпивалъ стаканъ элю и прочитывалъ газету; возвращался домой и бралъ дочерей прогуляться, въ три часа обѣдалъ, выпивалъ стаканъ грогу и выкуривалъ трубку, дремалъ, пилъ чай, прогуливался и снова приходилъ въ ту же таверну. Чудная эта таверна! какъ очаровательно проводятся въ ней вечера! Тамъ бывалъ мистеръ Харрисъ – стряпчій по дѣламъ, и мистеръ Джэннингсъ – датскій портной (оба такіе же весельчаки, какъ и онъ самъ), и еще Джонсъ, адвокатскій писецъ, – чудакъ такой этотъ Джонсъ, славный товарищъ, сколько у него анекдотовъ! и всѣ они четверо просиживали каждый вечеръ аккуратно до трехъ четвертей двѣнадцатаго, курили трубки, попивали грогъ, разсказывали анекдоты и предавались чистосердечному удовольствію,

Иногда Джонсъ дѣлалъ предложеніе посѣтить за полъ-цѣны Друрилевскій театръ, посмотрѣть два послѣднихъ дѣйствія пяти-актной трагедіи, новенькій водевиль или балетъ, и въ такихъ случаяхъ всѣ четверо отправлялись вмѣстѣ. Они никогда не торопились, но обыкновенно, выпивъ съ комфортомъ свой грогъ и заказавъ приготовить къ ихъ приходу бифштексъ и устрицъ, уходили съ обычнымъ достоинствомъ. Въ партеръ входили они весьма хладнокровно, какъ дѣлается благоразумными людьми какъ дѣлалось даже еще въ ту пору, когда мистеръ Дунсъ былъ молодой человѣкъ и когда маэстро Бетти находился на самомъ верху своей популярности. Мистеръ Дунсъ даже и теперь живо припоминаетъ, эту пору: помнитъ, какъ бывало, дождавшись праздника, онъ покидалъ контору, отправлялся къ партернымъ дверямъ съ одиннадцати часовъ утра и дожидался у нихъ до шести часовъ вечера, подкрѣпляя себя отъ усталости и несносной теплоты сандвичами, заблаговременно завернутыми въ носовой платокъ и нѣсколькими каплями вина, налитыми въ маленькую стлкянку. Въ антрактахъ мистеръ Дунсъ, мастеръ Харристъ и мистеръ Джэннингсъ поднимались съ мѣста и осматривали ложи, а Джонсъ – этотъ всевѣдущій Джонсъ – показывалъ имъ первыхъ лондонскихъ красавицъ и щеголихъ: при чемъ мистеръ Дунсъ приглаживалъ свои волосы, поправлялъ шейный платокъ, наводилъ огромную трубу по указанію и дѣлалъ свои замѣчанія: «да, дѣйствительно прекрасная женщина, чудесная женщина!» а иногда, смотря по обстоятельствамъ, говаривалъ: «а какъ ты думаешь, Джонсъ, вѣдь она могла бы быть немного и получше?» Когда начинался балетъ, Джонсъ Дунсъ и другіе старые малые обращали все свое вниманіе на сцену. «Джонсъ – этотъ злодѣй Джонсъ – передавали на-ухо Джону Дунсу силы критическія замѣчанія: Джону Дунсу свои критическіе замѣчанія, Джонъ Дунсъ сообщилъ ихъ мистеру Харрису, а мистеръ Харрисъ мистеру Джэннингсу, и послѣ всѣ четверо начинали хохотать, и хохотали до слѣзъ.

Когда опускался занавѣсъ, старыя малые попарно возвращались въ таверну, гдѣ ихъ ожидали устрицы и бифштексъ, и въ то время, какъ являлся на сцену второй стаканъ грогу, Джонсъ – этотъ лукавый насмѣшникъ Джонсъ – принимался разсказывать о томъ, какъ онъ замѣтилъ, что одна лэди въ бѣлыхъ перьяхъ, изъ ложи перваго яруса, весьма пристально поглядывала въ теченіе всего вечера на мистера Дуыса, а какъ онъ поймалъ отвѣтный пламенный взглядъ мистера Дунса, не воображавшаго, что за нимъ кто нибудь подсматриваетъ; при этомъ мистеръ Харрисъ и мистеръ Джэннингсъ принимались хохотать весьма непринужденно, а Джонъ Дунсъ хохоталъ непринужденнѣе ихъ вѣхъ всѣхъ и въ заключеніе порыва веселости признавался, что было время, когда дѣйствительно случались съ нимъ подобныя вещи. Мистеръ Джонсъ отвѣчалъ на это признаніе дружескимъ толчкомъ и замѣчалъ, что въ былыя времена и подавно нельзя было ожидать отъ Дунса подобныхъ подвиговъ, потому что онъ отъ самаго рожденія носилъ серьёзную физіономію, Джонъ Дунсъ улыбкой соглашался съ этимъ, и старые малые, выразивъ похвалу серьёзному характеру, дружески прощались и расходились по домамъ.

Предопредѣленія судьбы и причины, по которымъ онѣ совершаются, бываютъ таинственны и неисповѣдимы. Джонъ Дунсъ провелъ двадцать и даже болѣе лѣтъ своей жизни безъ всякаго желанія измѣнить ее или придать ей какое нибудь разнообразіе, какъ вдругъ вся его система жизни измѣнилась и рѣшительно повернулась кверхъ ногами – не отъ землетрясенія или какого нибудь страшнаго переворота, какъ, можетъ быть, читатель вздумаетъ представать себѣ, но чрезъ весьма обыкновенное и черезчуръ простое посредничество устрицы, – вотъ какъ это случилось:

Однажды вечеромъ мистеръ Джонъ Дунсъ возвращался изъ любимой таверны къ мѣсту своего жительства, не хмѣльной, какъ, пожалуй, него добраго, подумаютъ другіе, но такъ себѣ, немножко навеселѣ, потому что этотъ денъ былъ денъ рожденія мистера Джэннингса: старые малые имѣли за ужиномъ пару куропатокъ, выпили по лишнему грогу, и вдобавокъ Джонсъ былъ забавенъ болѣе обыкновеннаго. Въ одной изъ улицъ, ведущей къ улицѣ Курситеръ, взоры его остановилась на вновь открытой великолѣпной устричной лавкѣ, въ окнахъ которой въ мраморныхъ чашахъ красовались свѣженькія устрицы и небольшіе боченки, съ надписями лордамъ и баронетамъ, полковникамъ и капитанамъ, во всѣхъ возможныхъ обитаемыхъ частяхъ земного шара.

За устрицами стояли боченки, а за боченками находилась молодая лэди, лѣтъ двадцати-пяти, въ синемъ платьѣ, и одна-одинешенька – чудное созданіе, очаровательное личико, привлекательный станъ! Трудно сказать, что именно располагало молодую дѣвицу къ смѣху: красивое ли лицо мистера Джона Дунса, озаренное вдобавокъ яркимъ свѣтомъ газоваго освѣщенія, или, можетъ быть, природная веселость замѣнила въ ней ту серьёзность, соблюденіе которой такъ строго предписывается условіями общежитія. Мы знаемъ только то, что лэди улыбнулась, потомъ приложила палецъ къ губкамъ, какъ будто стараясь припомнить, что ей нужно было сдѣлать, и наконецъ стыдливо отошла въ самый отдаленный уголъ лавки. Пораженный Дунсъ постоялъ еще нѣсколько секундъ; лэди въ голубомъ платьѣ не трогалась съ мѣста; онъ кашлянулъ; лэди ничего не слыхала. Джонъ Дунсъ рѣшился войти въ лавку.

– Нельзя ли открыть мнѣ нѣсколько устрицъ? спросилъ мистеръ Дунсъ.

– Почему же, извольте, сэръ, отвѣчала голубая лэди съ плѣнительной игривостью.

И мистеръ Дунсъ скушалъ одну устрицу, и посмотрѣлъ на лэди, съѣлъ другую и третью, потомъ четвертую, и наконецъ въ самое короткое время уничтожилъ ихъ цѣлую дюжину.

– Нельзя ли открыть еще подъ-дюжины? спросилъ Дунсъ.

– Извольте, съ удовольствіемъ, очаровательнѣе прежняго отвѣчала голубая лэди.

И мистеръ Джонъ Дунсъ скушалъ и эту полъ-дюжину, и непонятное чувство сильнѣе и сильнѣе развивалось въ его душѣ.

– Мнѣ кажется, что вы могли бы достать мнѣ маленькій стаканчикъ грогу? спросилъ Джонъ Дунсъ, такимъ тономъ, въ которомъ ясно обнаруживалась увѣренность въ его предположеніи.

– А вотъ сейчасъ, я посмотрю, сказала молодая лэди.

И вмѣстѣ съ тѣмъ быстро бросилась изъ лавки, побѣжала по улицѣ, и ея длинные, каштановыя волосы развѣялись по вѣтру самымъ плѣнительнымъ образомъ. Спустя нѣсколько секундъ она возвратилась съ полнымъ стаканомъ горячаго грога и мистеръ Дунсъ попросилъ ее раздѣлить порцію вмѣстѣ съ нимъ, такъ какъ въ ней заключался настоящій дамскій напитокъ – горячій, крѣпкій, сладкій, и въ добавокъ стаканъ былъ огромный.

Молодая лэди сѣла подлѣ мистера Дунса, прихлебнула немного изъ стакана, лукаво взглянула на мистера Дунса, потомъ отвернулась и вообще вела себя такъ очаровательно, что мистеръ Дунсъ невольно вспомнилъ о той счастливой порѣ, когда изъ впервые влюбился въ первую свою жену. Вслѣдствіе этого воспоминанія, мистеръ Джонъ Дунсъ рѣшился сдѣлать обворожительной собесѣдницѣ нѣсколько вопросовъ, цѣлію которыхъ было узнать, имѣла ли она, расположеніе къ замужней жизни. Молодая лэди спокойно отвѣчала, что она не имѣетъ къ этому ни малѣйшаго расположенія, что она очень не любитъ мужчинъ за ихъ непостоянство. Мистеръ Дунсъ сдѣлалъ возраженіе, что, вѣроятно, подобное мнѣніе распространяется на однихъ только молодыхъ людей; при этомъ дама раскраснѣлась, (по крайней мѣрѣ она сказала, что мистеръ Дунсъ заставляетъ ее краснѣть, и потому, вѣроятно, покраснѣла), а мистеръ Дунсъ выпилъ длинный глотокъ любимаго напитка и продолжалъ наслаждаться имъ довольно долго, между-тѣмъ какъ молодая лэди безпрестанно повторяла: „нѣтъ, довольно, благодарю васъ“. Наконецъ Джонъ Дунсъ отправился домой. Въ теченіе ночи сонъ его былъ очень тревоженъ; ему безпрестанно снились то первая его жена, то будущая вторая жена, то куропатки, то устрицы, то грогъ, и все это покрылось обворожительнымъ свѣтомъ безкорыстной любви.

На другое утро Джонъ Дунсъ чувствовалъ лихорадочное состояніе; вѣроятно, это происходило отъ излишняго и непривычнаго употребленія грогу, и частію для того чтобы освѣжить себя устрицами, а частію и для того, чтобы узнать, не остался ли долженъ за вчерашнія устрицы, онъ отправился въ туже устричную лавку. Если молодая лэди показалась прекрасною при газовомъ освѣщеніи, то при дневномъ свѣтѣ она была въ тысячу разъ прекраснѣе; вотъ съ этой-то поры и сдѣлался въ душѣ Дунса и в головѣ его изумительный переворотъ. Онъ купилъ новыя булавки на манишку; надѣлъ блестящее кольцо на средній палецъ; читалъ стихи; условился съ дешевымъ живописцемъ изобразить свою физіономію въ миніатюрѣ, но такъ, чтобы она имѣла сходство съ наружностью юноши, чтобы надъ головой его висѣла драпировка, чтобы на заднемъ планѣ усматривалось шесть огромныхъ томовъ, и чтобы въ сторонѣ виднѣлся сельскій видъ; въ домѣ у себя онъ поступалъ невыносимымъ образомъ, такъ что три сестрицы его принуждены были выѣхать… Короче сказать, мистеръ Дунсъ велъ себя во всѣхъ отношеніяхъ хуже всякаго изъ старыхъ малыхъ.

Что касается до его старыхъ друзей, другихъ старыхъ малыхъ въ его любимой тавернѣ, то онъ отошелъ отъ нихъ самымъ незамѣтнымъ образомъ. Каждый разъ, какъ онъ являлся къ нимъ, Джонсъ – этотъ старый насмѣшникъ Джонсъ – какъ вампиръ впивался, въ него съ вопросами, выводилъ изъ его отвѣтовъ оскорбительныя заключенія, отъ которыхъ хохоталъ не только одинъ Харрисъ, но и Джэннингсъ. Поэтому Джонъ Дунсъ рѣшился навсегда прекратить съ ними всякія сношенія и привязался исключительно къ голубой лэди въ великолѣпной устричной лавкѣ.

Въ заключеніе всего слѣдуетъ мораль – не подумайте, что изъ этого разсказа нельзя вывести нравоученія. Упомянутая молодая лэди сначала извлекла всѣ выгоды, какія только можно было извлечь изъ привязанности Джона Дунсаа, а потомъ не только отказала ему въ лестномъ предложеніи, но на отрѣзъ объявила ему, что «ни за какія сокровища не выйдетъ за него!» мы употребляемъ здѣсь ея собственныя слова. И такимъ образомъ Джонъ Дунсъ, потерявъ своихъ друзей сдѣлался посмѣшищемъ для каждаго. Впослѣдствіи онъ дѣлалъ предложенія молодай учительницѣ, пожилой хозяйкѣ дома, старой табачной лавочницѣ, и всѣ безуспѣшно. Теперь его можно причислить къ самому старому разряду старыхъ малыхъ, которымъ онъ служитъ живымъ примѣромъ отвергнутой любви.

VI. ДЖЕНТЛЬМЕНЫ-ОБОРВАНЦЫ

Скажите, какимъ образомъ можно объяснить довольно странное обстоятельство, что нѣкоторые классы людей, повидимому, принадлежатъ единственно Лондону. Кромѣ Лондона вы рѣшительно нигдѣ ихъ не встрѣтите; какъ будто лондонская почва служитъ разсадникомъ для нихъ, и какъ будто они вмѣстѣ съ вѣчными туманами и закоптѣлыми зданіями составляютъ исключительную принадлежность Лондона. Мы могли бы пояснить это замѣчаніе множествомъ примѣровъ, и въ настоящемъ скиццѣ ограничиться тѣмъ, что представимъ для образца одинъ только классъ, который такъ вѣрно и такъ выразительно опредѣляется названіемъ «shabby-genleelmen», или оборванныхъ джентльменовъ.

Конечно, кто не согласится, что оборванныя люди встрѣчаются повсюду, а что джентльмены не принадлежатъ къ числу рѣзкостей и мнѣ предѣловъ Лондона, – но соединеніе этихъ двухъ качествъ въ одно составляетъ, по нашему мнѣнію, не отъемлемую принадлежность нашей столицы, – все равно какъ монументъ на Чарингъ-Кроссѣ или какъ фонтанъ и бассейнъ у Алдгэта. И что еще замѣчательно – это сложное качество относится до однихъ только мужчинъ; женщина бываетъ или оборвана и грязна до крайности, или опрятна и внушаетъ уваженіе, хотя бы нищета сдѣлала сильный отпечатокъ во всей ея наружности. Бѣдный человѣкъ, который какъ говорится, «видѣлъ лучшіе дни», обнаруживаетъ странное соединеніе неопрятности и жалкаго стремленія къ смѣшному щегольству.

Для лучшаго понятія мы постараемся другими словами объяснить названіе, которое мы придали этой статьѣ. Если вамъ случится встрѣтить человѣка, который безпечно шатается по Друри-лэну или стоитъ прижавшись спиной къ деревянной стойкѣ на Лонгъ-акрѣ – если вы увидите; что руки его опущены въ карманы широкихъ брюкъ, украшенныхъ пятнами, и замѣтите, что эти широкіе брюки обильны сальными пятнами, что на мужчинѣ надѣтъ коричневый фракъ съ блестящими пуговицами, что измятая шляпа его нахлобучена на правый глазъ, – то совѣтую вамъ не жалѣть такого человѣка. Онъ принадлежитъ къ разряду оборванцевъ, но не къ разряду джентльменовъ. Этотъ человѣкъ любитъ посѣщать грязныя гостинницы, любятъ заглядывать въ дешевые театры, питаетъ закоренѣлую симпатію къ дѣльнымъ занятіямъ и находится въ таинственныхъ сношеніяхъ съ любителями чужой собственности. Ни если вы увидите въ толпѣ другого человѣка, лѣтъ сорока или пятидесяти отъ роду, который торопливо пробирается по самому краю тротуара, если вы замѣтите, что этотъ человѣкъ завернутъ въ изношенную пару платья, изъ которой фракъ мѣстами блеститъ, какъ полъ, натертый воскомъ, а брюки туго затянуты штрипками, частію для того, чтобы придать фасонъ этому наряду, а частично и для того, чтобы изношенныя башмаки крѣпче держались на ногахъ, – если вы замѣтите, что его не желтовато-бѣлый шейный платокъ тщательно зашпиленъ булавкой, для того, чтобы прикрытъ лохмотья нижней одежды и что руки его всунуты въ остатки лайковыхъ перчатокъ, – то смѣло можете считать такого человѣка за джентльмена-оборванца. Одинъ взглядъ на печальное лицо этого человѣка, на робкое сознаніе своей нищеты, которая отражается въ его лицѣ, мгновенно пробуждаетъ въ нашей душѣ чувство состраданія, – въ ваше сердце западаетъ глубокая грусть.

Однажды мы встрѣтились съ подобнымъ человѣкомъ, и какъ бы мы думали, онъ цѣлый день мерещился намъ въ глазахъ и цѣлую ночь грезился на снѣ. Человѣкъ, о которомъ Вальтеръ Скоттъ говоритъ въ своей демонологіи, и въ половину не вынесъ того отъ воображаемаго джентльмена въ черной бархатной мантія, сколько мы перечувствовали въ душѣ съ минуты нашей встрѣчи съ джентльменомъ въ описанномъ нарядѣ. Въ первый разъ онъ обратилъ на себя наше вниманіе тѣмъ, что расположился противъ насъ за чтеніе въ Британскомъ Музеумѣ. И что еще замѣчательно, передъ этимъ человѣкомъ лежали двѣ оборванныя книги, два старые фоліянта, съ мѣдными застежками, въ грязныхъ и мѣстами проточенныхъ молью обложкахъ, которыя въ свое время, вѣроятно, считались щегольскими. Онъ являлся въ Музеумъ каждое утро аккуратно съ послѣдней секундой десятаго часа, выходилъ изъ Музеума самымъ послѣднимъ и при этомъ случаѣ принималъ на себя видъ человѣка, который не зналъ, гдѣ ему пріютиться отъ холода и непогоды въ теченіе остального дня. Сидѣлъ онъ всегда плотно прижавшись къ столу, для того, чтобы скрыть недостатокъ пуговицъ на фракѣ, и обыкновенно заботливо приставлялъ книгу къ ногамъ, гдѣ, какъ онъ расчитывалъ, шляпа его безопасно могла скрываться отъ любопытныхъ и нескромныхъ взглядовъ.

Около двухъ часовъ вы всегда увидите, что онъ жуетъ французскій хлѣбъ или грошовую булку; – не вынимая ея изъ кармана сразу, какъ обыкновенно поступаетъ тотъ, кто хочетъ завтракать, но отщипываетъ въ карманѣ кусочки и съѣдаетъ украдкой. Онъ зналъ также, что въ этой булкѣ заключался весь его обѣдъ.

При первой встрѣчѣ нашей съ этимъ жалкимъ предметомъ мы тогда же подумали, что для его наряда не предстояло ни какой возможности сдѣлаться хуже. Мы даже рѣшили расчитывать на вѣроятность, что этотъ человѣкъ въ скоромъ времени покажется въ новой подержанной одеждѣ. Но какъ мы сильно ошибались! джентльменъ этотъ съ каждымъ днемъ становился болѣе и болѣе оборваннымъ. Пуговицы одна за одной отстали отъ его жилета; онъ началъ застегивалъ фракъ, и когда одна сторона фрака доведена была до того же состоянія, въ которомъ находился жилетъ, застегиванье перешло на другую сторону. Въ началѣ каждой недѣли наружность его казалась нѣсколько получше, и это измѣненіе происходило оттого, что шейный его платокъ, хотя и удерживалъ за собой прежнюю желтизну, но уже не былъ такимъ грязнымъ; къ тому же много выигрывали вновь натянутые штрипки и заштопанныя перчатки. Въ этомъ положеніи онъ оставался недѣли съ двѣ. Наконецъ одна изъ пуговицъ на фалдахъ его фрака отвалилась, а вмѣстѣ съ этимъ несчастіемъ исчезъ и самъ человѣкъ. Мы уже начали считать его умершимъ.

Спустя недѣлю послѣ того, какъ скрылся предметъ нашихъ наблюденій, мы за тѣмъ же самымъ столомъ сидѣли въ Музеумѣ. Читая книгу, мы сами не замѣтили какимъ образомъ, остановили глаза на пустомъ стулѣ, занимаемымъ бѣднякомъ джентльменомъ, и въ головѣ нашей столпился цѣлый рой размышленіе о причинахъ, которыя принудили его удалиться со сцены публичной жизни. Съ чувствомъ глубокаго сожалѣнія представляли себѣ тысячу бѣдъ, которыя могли встрѣтиться ему, старались догадаться, дѣйствительно ли онъ умеръ, или попался только подъ арестъ, – какъ вдругъ догадки наши разъяснились внезапнымъ приходомъ самого джентльмена. Съ перваго взгляда мы замѣтила, что съ нимъ произошла какая-то странная перемѣна, и что въ вошелъ въ комнату съ видомъ, который показывалъ полное сознаніе въ улучшеніи своей наружности. И въ самомъ дѣлѣ, появленіе его показалось намъ страннымъ во многихъ отношеніяхъ: платье на немъ было новое, темное, глянцоватое; но при всемъ томъ, оно казалось для насъ тѣмъ же самымъ, въ которомъ онъ приходилъ сюда до этого; мало того, мы увидѣли даже тѣ самыя заплатки, съ которыми успѣли уже познакомиться; мы узнали ту же самую шляпу, – да и едва ли кто можетъ не узнать ея, съ ея высокой тулейкой, которая постепенно становится кверху шире и шире; продолжительная служба этой шляпы сообщила ей красновато-коричневый цвѣтъ, но теперь мы усматриваемъ ее такою же черною, такою же лоснистою, какъ и самый фракъ. Мы снова было задумались о причинахъ такой перемѣны, но въ эту минуту истина мелькнула передъ нами: мы сразу догадались, что костюмъ джентльмена-оборванца былъ «подновленъ» и въ душѣ пожалѣли объ этомъ. Кому изъ насъ неизвѣстно, что эта подновляющая жидкость чрезвычайно какъ обманчива; мы не разъ видѣли ея пагубное дѣйствіе надъ многими джентльменами-оборванцами, видѣли, какъ часто вовлекала она свои жертвы въ ложное сознаніе о ихъ достоинствѣ, а еще чаще принуждала ихъ покупать новыя перчатки, камышевую трость или какой нибудь другой дешевенькій нарядъ. Она укрѣпляетъ ихъ бодрость не болѣе какъ на недѣлю, а послѣ того снова поселяетъ въ нихъ уныніе и горесть и развиваетъ эти чувства сильнѣе прежняго. Такъ точно случилось и на этотъ разъ; скоротечное достоинство несчастнаго человѣка уменьшилось въ прямомъ отношеніи съ уменьшеніемъ «возобновительной влаги» Колѣни «невыразимыхъ», локти фрака и швы начали бѣлѣть съ тревожной быстротой. Шляпа снова поселилась подъ столомъ, и самъ владѣлецъ ея какъ нельзя смиреннѣе помѣщался на своемъ мѣстѣ.

Случись же на бѣду, что въ теченіе цѣлой недѣли безпрерывно лилъ дождь, хотя и мелкій, но тѣмъ не менѣе «возобновительная влага» исчезала вмѣстѣ съ влагой атмосферы, и бѣдный джентльменъ-оборванецъ не рѣшался уже прибѣгать къ улучшенію своей наружности.

Трудно, и даже невозможно, опредѣлить какую нибудь особенную часть города главнымъ убѣжищемъ джентльменовъ-оборванцевъ. Большая часть людей этого рода попадалась намъ около присутственныхъ мѣстъ. Отъ осьми и до десяти часовъ утра ихъ всегда можно видѣть въ Голборнскомъ судѣ, а если кто любопытствуетъ осмотрѣть отдѣленіе несостоятельныхъ должниковъ, то непремѣнно увидитъ этихъ людей, не только въ числѣ зрителей, но и въ числѣ самихъ должниковъ. Мы ни разу еще не бывали на биржѣ, не встрѣтивъ тамъ джентльменовъ-оборванцевъ, и каждый разъ съ удивленіемъ старались разъяснить себѣ, какія именно дѣла или занятія могли привлекать ихъ туда. Они просиживаютъ тамъ по цѣлымъ днямъ, облокотившись на огромные, полинялые, постоянно влажные зонтики; никто съ ними не вступаетъ въ разговоръ; впрочемъ, и они ни съ кѣмъ ни говорятъ. Правда, случается иногда увидѣть въ разговорѣ двухъ джентльменовъ-оборванцевъ, но опытъ увѣряетъ насъ, что это обстоятельство весьма необыкновенное, причиной которому служитъ или щепотка табаку, или какая нибудь другая подобная вѣжливость.

Если трудно опредѣлить постоянное мѣстопребываніе этихъ людей, то еще труднѣе узнать главное занятіе ихъ. Намъ во всю жизнь приходилось имѣть дѣло съ однимъ только джентльменомъ-оборванцемъ: это былъ пьяный гравёръ, который жилъ въ сырой, душной комнатѣ одного изъ вновь выстроенныхъ домовъ въ Камденъ-тоунѣ, подлѣ самого канала. Джентльменъ-оборванецъ или вовсе не имѣетъ занятія, или дѣйствуетъ въ качествѣ агента по хлѣбной, винной или угольной торговли, а иногда принимаетъ на себя обязанность сбирать долги, участвуетъ въ торговлѣ подержанными вещами и наконецъ хлопочетъ по чужимъ дѣламъ. Встрѣчали ли наши читатели подобныхъ людей, во время прогулокъ своихъ, намъ неизвѣстно; мы знаемъ только то, что бѣдный человѣкъ (нѣтъ нужды, обязавъ ли онъ за свою бѣдность собственному своему поведенію, тли поведенію другихъ), который чувствуетъ свою нищету и тщетно старается скрыть ее, составляетъ самый жалкій предметъ въ человѣческомъ родѣ. Мы не краснѣя можемъ пожалѣть о немъ и при случаѣ подать ему руку помощи. Къ числу этихъ несчастныхъ, съ весьма немногими исключеніями, можно причислятъ и джентльменовъ-оборванцевъ.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю