Текст книги "Посмертные записки Пиквикского клуба"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 62 страниц)

Задолго до окончания этой речи, весьма прозаической для мистера Пиквика, – мы вынуждены это отметить, – королевский юрисконсульт снова впал в рассеянность. Впрочем, спустя несколько минут, вновь взявшись за перо, он как будто вспомнил о присутствии своих клиентов. Оторвавшись от бумаг, он сказал довольно раздражительно:

– Кто со мной в этом деле?

– Мистер Фанки, королевский юрисконсульт Снаббин, – ответил поверенный.

– Фанки, Фанки... – повторил королевский юрисконсульт. – Никогда не слышал этой фамилии. Должно быть, очень молодой человек.

– Да, он очень молод, – отозвался поверенный. – Он допущен совсем недавно. Позвольте припомнить... он не состоит при суде и восьми дет.

– А, я так и думал! – сказал королевский юрисконсульт тем сострадательным тоном, каким простые смертные говорят о беспомощном младенце. – Мистер Моллерд, пошлите за мистером... мистером...

– Фанки, Холборн-Корт, Грейз-Инн – вмешался Перкер (кстати, Холборн-Корт переименован теперь в Саут-сквер). – Скажите, я буду рад, если он зайдет сюда.

Мистер Моллерд отправился исполнять поручение, а королевский юрисконсульт Снаббин снова впал в рассеянность, продолжавшуюся до появления мистера Фанки.

Этот младенец-адвокат был вполне зрелым человеком. Он отличался большой нервозностью и мучительно запинался, когда говорил. По-видимому, это не был природный дефект, а скорее результат застенчивости, возникшей от сознания того, что его «затирают» вследствие отсутствия у него средств, или влияний, или связей, или наглости. Он был преисполнен благоговения к королевскому юрисконсульту и изысканно любезен.

– Я не имел удовольствия видеть вас раньше, мистер Фанки, – сказал королевский юрисконсульт Снаббин с высокомерной снисходительностью.

Мистер Фанки поклонился. Он имел удовольствие видеть королевского юрисконсульта; и он, бедняк, завидовал ему на протяжении восьми лет и трех месяцев.

– Вы выступаете со мной в этом деле, насколько я понимаю? – сказал королевский юрисконсульт.

Будь мистер Фанки человеком богатым, он немедленно послал бы за своим клерком, чтобы тот ему напомнил; будь он человеком ловким, он приложил бы указательный палец ко лбу и постарался вспомнить, имеется ли среди множества взятых им на себя обязательств также и это дело; но, не будучи ни богатым, ни ловким (в этом смысле, во всяком случае), он покраснел и поклонился.

– Вы познакомились с документами, мистер Фанки? – осведомился королевский юрисконсульт.

Опять-таки мистеру Фанки следовало притвориться, будто он забыл обо всем, что касается этого дела, но так как он читал те бумаги, какие доставлялись ему по мере развития процесса, и только об этом и думал во сне и наяву в течение двух месяцев с той поры, когда его наняли помощником мистера королевского юрисконсульта Снаббина, то он покраснел еще гуще и поклонился снова.

– Вот это мистер Пиквик, – сказал королевский юрисконсульт, помахивая пером в ту сторону, где стоял сей джентльмен.

Мистер Фанки поклонился мистеру Пиквику с почтением, которое всегда внушает первый клиент, и снова обратил лицо к своему руководителю.

– Быть может, вы проводите мистера Пиквика, – сказал королевский юрисконсульт, – и... и... и... выслушаете все, что мистер Пиквик пожелает сообщить. Мы, конечно, устроим совещание.

Намекнув таким образом на то, что у него отняли достаточно времени, мистер королевский юрисконсульт Снаббин, который постепенно делался все более и более рассеянным, приложил на секунду лорнет к глазам, слегка поклонился и снова погрузился в лежавшее перед ним дело, которое выросло из нескончаемого судебного процесса, порожденного поступком некоего субъекта, скончавшегося лет сто назад и в свое время загородившего тропинку, ведущую из какого-то места, откуда никто никогда не выходил, к какому-то месту, куда никто никогда не входил.

Мистер Фанки не соглашался пройти ни в одну дверь раньше мистера Пиквика и его поверенного, так что потребовалось немало времени, прежде чем они попали на Олд-сквер. Придя туда, они стали шагать взад и вперед и устроили длительное совещание, в результате которого выяснилось, что весьма трудно сказать, каково будет решение; что никто не может предугадать исход дела; что было большой удачей предупредить противную сторону и заручиться участием королевского юрисконсульта Снаббина, – словом, ряд заключений утешительных и выражающих сомнения, обычных при таком положении дел.

Затем мистер Уэллер был пробужден хозяином от сладкого сна, в который он погрузился на целый час, и, распрощавшись с Лаутеном, они вернулись в Сити.

ГЛАВА XXXII
описывает гораздо подробнее, чем судебный репортер, холостую вечеринку, устроенную мистером Бобом Сойером в его квартире в Боро

Покой витает над Лент-стрит, в Боро, окутывая нежной меланхолией душу. На этой улице всегда сдается внаем много домов. Это пустынная улица, и ее скука успокоительна. Дом на Лент-стрит нельзя почитать первоклассной резиденцией в точном смысле этого слова, но тем не менее это завидное местечко. Если человеку захотелось извлечь себя из мира, уйти за пределы искушения, поставить себя вне всякого соблазна выглянуть из окна, он должен во что бы то ни стало отправиться на Лент-стрит.

Это счастливое убежище заселяют несколько прачек, кучка поденных переплетчиков, два-три тюремных агента при Суде по делам о несостоятельности, мелкие квартирохозяева, служащие в доках, горсточка портних с приправою портных, работающих сдельно. Большинство обитателей либо направляет свою энергию на сдачу меблированных комнат, либо посвящает свои силы здоровому и полезному занятию – катанью белья. Характерные черты мертвой природы на этой улице: зеленые ставни, билетики о сдаче комнат, медные дощечки на дверях и ручки колокольчиков; главные образчики одушевленной природы: мальчишка из портерной, юноша, торгующий пытками, и мужчина, продающий печеный картофель. Население здесь кочевое, обычно исчезающее накануне взноса квартирной платы за квартал, и притом всегда в ночные часы. Доходы его величества редко пополняются в этой счастливой юдоли; арендная плата ненадежна, и водопровод часто бывает закрыт.

В тот вечер, на который был приглашен мистер Пиквик, мистер Боб Сойер украшал своей особой один угол у камина в комнате второго этажа, выходящей окнами на улицу, а мистер Бен Эллен – другой. Приготовление к приему гостей, видимо, закончилось. Зонты в коридоре были свалены в угол за дверью задней комнаты, шляпа и платок служанки убраны с перил лестницы, не больше двух пар патен[100]100
  Патены – деревянные подошвы, подкованные низким железным кольцом и прикрепляемые к башмакам ремешком; заменяли калоши вплоть до их появления.


[Закрыть] оставалось на циновке у парадной двери, и кухонная свеча с очень длинным нагаром весело горела на подоконнике лестничного окна. Мистер Боб Сойер самолично купил спиртные напитки в винном погребке на Хай-стрит и вернулся домой, шествуя впереди того, кто их нес, дабы их не доставили по ошибке в другое место. Пунш был приготовлен в красной кастрюле и стоял в спальне; столик, покрытый зеленой байкой, был взят на время из гостиной и приготовлен для игры в карты; стаканы, имевшиеся в квартире, и стаканы, позаимствованные ради такого случая в трактире, выстроились на подносе, поставленном на площадке за дверью.

Несмотря на весьма удовлетворительный характер всех этих приготовлений, темное облако омрачало физиономию мистера Боба Сойера, сидевшего у камина. Лицо мистера Вена Эллена, пристально смотревшего на угли, выражало сожаление, и в его голосе звучали меланхолические ноты, когда он после долгого молчания произнес:

– Да, действительно, какая неудача, что ей взбрело в голову скиснуть как раз в такой день! Могла бы подождать по крайней мере до завтра.

– Это ее зловредная натура, зловредная натура! – с жаром отозвался мистер Боб Сойер. – Она говорит, что если у меня есть деньги на вечеринку, значит они должны у меня быть и на уплату по ее проклятому «счетику».

– А много там набежало? – осведомился мистер Бен Эллен.

Кстати сказать, счет – самый необыкновенный локомотив, какой был изобретен человеческим гением. Он не переставая бежит в течение самой долгой человеческой жизни, никогда не останавливаясь по собственному почину.

– Месяца четыре всего-навсего, – ответил мистер Боб Сойер.

Бен Эллен безнадежно закашлялся и устремил испытующий взгляд на верхние прутья камина.

– Будет чертовски неприятно, если ей взбредет в голову расшуметься, когда все соберутся, не правда ли? – сказал, наконец, мистер Бен Эллен.

– Ужасно, – отозвался Боб Сойер, – ужасно!

Послышался тихий стук в дверь. Мистер Боб Сойер выразительно посмотрел на друга и попросил стучавшего войти; вслед за тем грязная, неряшливо одетая девушка в черных бумажных чулках, которую можно было принять за нелюбимую дочь престарелого мусорщика, находящегося в бедственном положении, просунула голову в дверь и сказала:

– С вашего позволения, мистер Сойер, миссис Редль хочет поговорить с вами.

Не успел Боб Сойер дать какой-нибудь ответ, как девушка вдруг исчезла, словно кто-то сильно дернул ее сзади. Едва совершилось это таинственное исчезновение, как раздался снова стук в дверь – резкий, отчетливый стук, казалось, говоривший: «Я здесь, и я войду».

Мистер Боб Сойер бросил на своего друга взгляд, выражавший смертельный страх, и крикнул:

– Войдите!

В разрешении не было никакой необходимости, ибо, раньше чем мистер Боб Сойер произнес это слово, в комнату ворвалась маленькая свирепая женщина, дрожащая от негодования и бледная от бешенства.

– Ну-с, мистер Сойер, – сказала маленькая свирепая женщина, стараясь казаться очень спокойной, – если вы будете так добры и уплатите мне по этому счетику, я буду вам благодарна, потому что я должна платить сегодня за квартиру, и хозяин ждет сейчас внизу.

Маленькая женщина потерла руки и пристально посмотрела поверх головы Боба Сойера на стену за его спиной.

– Мне очень жаль, что я причиняю вам беспокойство, миссис Редль, – почтительно начал Боб Сойер, – но...

– О, тут нет никакого беспокойства, – отозвалась маленькая женщина, пронзительно захихикав. – Особой нужды в этих деньгах у меня не было до сегодняшнего дня. Во всяком случае, пока мне не нужно было платить их домохозяину, все равно, у кого они были – у вас или у меня. Вы обещали мне, мистер Сойер, заплатить сегодня, и все джентльмены, которые здесь жили, всегда держали свое слово, как и полагается, конечно, всякому, кто называет себя джентльменом.

Миссис Редль качнула головой, закусила губы, крепче потерла руки и воззрилась на стену еще пристальнее. Было совершенно ясно, как выразился впоследствии мистер Боб Сойер, в стиле восточной аллегории, что она «разводила пары».

– Я очень сожалею, миссис Редль, – начал Боб Сойер с крайним смирением, – но факт тот, что сегодня в Сити я обманулся в своих надеждах!

Замечательное место это Сити. Поразительное количество людей всегда обманывается там в своих надеждах.

– Пусть так, мистер Сойер, – сказала миссис Редль, прочно укрепляясь на пурпурной цветной капусте кидерминстерского ковра[101]101
  Кидерминстерский ковер – дешевый ковер особой выделки; производился в Англии, в городе Кидермипстере.


[Закрыть], – а мне какое до этого дело, сэр?

– Я... я... не сомневаюсь, миссис Редль, – сказал Боб Сойер, увиливая от последнего вопроса, – что в начале будущей недели нам удастся уладить все наши счеты и в дальнейшем завести другой порядок.

Этого-то и добивалась миссис Редль. Она ворвалась в апартаменты злополучного Боба Сойера с таким страстным желанием устроить сцену, что, по всей вероятности, была бы разочарована в случае уплаты денег. Она была прекрасно подготовлена к такого рода маленькому развлечению, ибо только что обменялась в кухне несколькими предварительными любезностями с мистером Редлем.

– Вы полагаете, мистер Сойер, – сказала миссис Редль, повышая голос в назидание соседям, – вы полагаете, что я буду по-прежнему держать в своей квартире человека, который и не помышляет платить за комнату, не платит даже за свежее масло и колотый сахар к завтраку и даже за молоко, которое подвозят к дверям? Вы полагаете, что работящей и трудолюбивой женщине, которая живет на этой улице вот уже двадцать лет (десять лет в доме напротив и девять лет и девять месяцев в этом самом доме), только и дела, что работать до изнеможения на шайку ленивых бездельников, которые вечно курят, и пьют, и шляются, вместо того чтобы приняться за какую-нибудь работу и оплатить счета? Вы полагаете...

– Милая моя! – начал мистер Бенджемин Эллен умиротворяющим тоном.

– Будьте добры, оставьте свои замечания при себе, сэр, прошу вас, – сказала миссис Редль, вдруг обрывая стремительный поток слов и обращаясь с внушительной важностью и медлительностью к посреднику. – Я не уверена, сэр, что вы имеете право вмешиваться в разговор. Мне кажется, я сдаю эти комнаты не вам, сэр.

– Правильно. Не мне, – сказал мистер Бенджемин Эллен.

– Очень хорошо, сэр! – ответствовала миссис Редль с высокомерной вежливостью. – Тогда, сэр, вы, может быть, ограничитесь тем, что будете ломать руки и ноги бедным людям в больницах, и придержите свой язык, иначе здесь найдется кто-нибудь, кто заставит вас это сделать, сэр!

– Но вы такая непонятливая женщина, – увещевал мистер Бенджемин Эллен.

– Прошу прощения, молодой человек! – сказала миссис Редль, от злости покрываясь холодным потом. – Не будете ли вы столь добры назвать меня так еще раз?

– Я употребил это выражение совсем не в обидном смысле, сударыня, – отозвался мистер Бенджемин Эллен, начиная опасаться уже за себя.

– Прошу прощения, молодой человек, – повторила миссис Редль еще громче и еще повелительнее, – но кого вы назвали женщиной? Вы обратились с этим замечанием ко мне, сэр?

– Господи помилуй! – воскликнул мистер Бенджемин Эллен.

– Я вас спрашиваю, сэр: это выражение относилось ко мне? – с бешенством прервала миссис Редль, распахивая дверь настежь.

– Ну да, конечно, – ответил мистер Бенджемин Эллен.

– Да, конечно! – подхватила миссис Редль, постепенно пятясь к двери и повышая голос до крайнего предела специально для мистера Редля, находившегося в кухне. – Да, конечно. И все знают, что меня можно оскорблять безнаказанно в моем собственном доме, а мой муж дрыхнет внизу, а на меня обращает внимания не больше, чем на бездомную собаку. Как он не постыдится самого себя! (Тут миссис Редль всхлипнула.) Он допускает, чтобы его жену обижала шайка молодцов, которые режут и кромсают тела живых людей и позорят мой дом (снова всхлипывание), а он оставляет ее беззащитной лицом к лицу с обидчиками! Низкий, трусливый, жалкий негодяй, который боится родниться наверх и расправиться с грубиянами!.. Боится... боится подняться!

Миссис Редль приостановилась, чтобы послушать, разбудил ли этот повторный вызов ее лучшую половину. Убедившись, что он не возымел успеха, она начала с бесконечными всхлипываниями спускаться по лестнице, как вдруг у входной двери раздался громкий двойной стук; в ответ на него миссис Редль впала в истерику, сопровождающуюся горестными стонами, которая не прерывалась до тех пор, пока стук не повторился шесть раз; тогда, в припадке душевной муки, она швырнула вниз все зонты и скрылась в задней комнате, с оглушительным шумом захлопнув за собой дверь.

– Здесь живет мистер Сойер? – спросил мистер Пиквик, когда дверь была открыта.

– Да, – сказала служанка, – во втором этаже. Дверь прямо перед вами, когда вы подниметесь по лестнице.

Дав сие наставление, девушка, которая была воспитана среди аборигенов Саутуорка, скрылась, унося свечу вниз, в кухню, совершенно уверенная в том, что она удовлетворила всем требованиям, какие можно было ей предъявить при данных обстоятельствах.

Мистер Снодграсс, который вошел последним, после многих неудачных попыток заложить засов запер, наконец, парадную дверь, и друзья, спотыкаясь, поднялись наверх, где были встречены мистером Бобом Сойером, который не спускался вниз, опасаясь быть перехваченным миссис Редль.

– Здравствуйте! – сказал расстроенный студент. Рад вас видеть. Осторожнее – здесь стаканы.

Это предостережение предназначалось для мистера Пиквика, который положил свою шляпу на поднос.

– Ах, боже мой! – сказал мистер Пиквик. – Простите!

– Не стоит об этом говорить, – отозвался Боб Сойер. – Я здесь живу тесновато, но с этим вы должны примириться, раз пришли в гости к молодому холостяку. Входите. С этим джентльменом вы, кажется, уже встречались?

Мистер Пиквик пожал руку мистеру Бенджемину Эллену, и друзья последовали его примеру. Едва они успели усесться, как снова раздался двойной стук в дверь.

– Надеюсь, это Джек Хопкинс! – воскликнул мистер Боб Сойер. – Те... Да, это он. Входите, Джек, входите!

На лестнице послышались тяжелые шаги, и появился Джек Хопкинс. На нем был черный бархатный жилет с ослепительными пуговицами и синяя полосатая рубашка с пристегнутым воротничком.

– Что так поздно, Джек? – спросил Бенджемин Эллен.

– Задержался в больнице Барта[102]102
  Больница Барта – больница Сент-Бартоломьюз (св. Варфоломея), которая является самой старинной лондонской больницей.


[Закрыть], – ответил Хопкинс.

– Что-нибудь новенькое?

– Нет, ничего особенного. Довольно интересный пациент в палате несчастных случаев.

– А в чем дело, сэр? – полюбопытствовал мистер Пиквик.

– Да знаете ли, человек вывалился из окна четвертого этажа, но очень удачно... очень удачно.

– Вы хотите сказать, что больной находится на пути к выздоровлению? – осведомился мистер Пиквик.

– О нет! – беспечно отозвался Хопкинс. – Я скорее сказал бы обратное. Впрочем, на завтра назначена замечательная операция... великолепное зрелище, если оперировать будет Слешер.

– Вы считаете мистера Слешера хорошим хирургом? – поинтересовался мистер Пиквик.

– Лучшим в мире! – ответил Хопкинс. – На прошлой неделе он ампутировал ногу у мальчика... мальчик съел пять яблок и имбирный пряник... Ровно через две минуты, когда все было кончено, мальчик сказал, что не желает больше тут лежать, чтобы над ним потешались, и пожалуется матери, если они не приступят к делу.

– Да неужели?! – воскликнул пораженный мистер Пиквик.

– Ну, это пустяки, – сказал Джек Хопкинс. – Не так ли, Боб?

– Разумеется, пустяки, – ответил мистер Боб Сойер.

– Кстати, Боб, – сказал Хопкинс, украдкой бросив взгляд на мистера Пиквика, слушавшего весьма внимательно, – вчера вечером у нас был любопытный случай. Привели ребенка, который проглотил бусы.

– Что он проглотил, сэр? – перебил мистер Пиквик.

– Бусы, – ответил Джек Хопкинс. – Не все сразу, знаете ли, это было бы уже слишком; даже вы не могли бы этого проглотить, не говоря о ребенке... Не так ли, мистер Пиквик? Ха-ха-ха!

Мистер Хопкинс, казалось, был весьма доволен собственной шуткой и продолжал:

– Послушайте, как было дело. Родители ребенка – бедные люди, живут в переулочке. Старшая сестра купила бусы, дешевые бусы из больших черных деревянных бусин. Ребенок прельстился игрушкой, утащил бусы, спрятал их, забавлялся ими, перерезал шнурок и проглотил бусину. Ему это показалось ужасно забавным. На следующий день он проглотил еще одну бусину.

– Помилуй бог! – воскликнул мистер Пиквик. – Какая ужасная история! Прошу прощения, сэр. Продолжайте.

– На следующий день ребенок проглотил две бусины; еще через день угостился тремя и так далее и, наконец, через неделю покончил с бусами, всего было двадцать пять бусин. Сестра, которая была работящей девушкой и редко покупала какие-нибудь украшения, глаза себе выплакала, потеряв бусы, искала их повсюду, но, разумеется, не нашла. Спустя несколько дней семья сидела за обедом – жареная баранья лопатка и картофель; ребенок, который не был голоден, играл тут же в комнате, как вдруг раздался чертовский стук, словно посыпался град. «Не делай этого, мой мальчик», – сказал отец. «Я ничего не делаю», – ответил ребенок. «Ну, хорошо, только больше этого не делай», – сказал отец. Наступила тишина, а затем снова раздался стук, еще громче. «Если ты меня не будешь слушать, то и пикнуть не успеешь, как очутиться в постели!» Он хорошенько встряхнул ребенка, чтобы научить его послушанию, и тут так затарахтело, что поистине никто ничего подобного не слыхивал. «Ах, черт подери, да ведь это у него внутри! – воскликнул отец. У него крупозный кашель, только не в надлежащем месте!» – «У меня нет никакого крупозного кашля, отец, – сказал ребенок, расплакавшись. – Это бусы, я их проглотил». Отец схватил ребенка на руки и побежал с ним в больницу. Бусины в желудке у мальчика тарахтели всю дорогу от тряски, и люди смотрели на небо и заглядывали в погреба, чтобы узнать, откуда доносятся эти необыкновенные звуки. Теперь ребенок в больнице и такой поднимает шум, когда двигается, что пришлось завернуть его в куртку сторожа, чтобы он не будил больных!

– Это самый удивительный случай, о котором мне когда-либо приходилось слышать, – заявил мистер Пиквик, выразительно ударив кулаком по столу.

– О, это пустяки! – сказал Джек Хопкинс. – Не так ли, Боб?

– Конечно, пустяки, – ответил мистер Боб Сойер.

– Очень странные вещи случаются в нашей профессии, уверяю вас, сэр, – сказал Хопкинс.

– Охотно верю, – ответил мистер Пиквик.

Стук в дверь возвестил о прибытии большеголового молодого человека в черном парике, который привел с собой цинготного юношу, украшенного широким жестким галстуком. Следующим гостем был джентльмен в рубашке, разукрашенной розовыми якорями, а немедленно вслед за ним явился бледный юноша с часовой цепочкой из накладного золота. По прибытии жеманного субъекта в безукоризненном белье и прюнелевых ботинках общество оказалось в полном составе. Столик, покрытый зеленой байкой, был выдвинут, первая порция пунша в белом кувшине подана, и последующие три часа посвящены игре в vingt-et-un по шесть пенсов за дюжину фишек, прерванной только один раз легким спором между цинготным юношей и джентльменом с розовыми якорями, когда цинготный юноша изъявил пламенное желание дернуть за нос джентльмена с эмблемами надежды, в ответ на что этот последний выразил решительное нежелание принимать какие бы то ни было «угощения» безвозмездно как от вспыльчивого молодого джентльмена с цинготной физиономией, так и от любого индивида, украшенного головой.

Когда были открыты последние «натуральные»[103]103
  ...открыты последние «натуральные»... – комбинация карт в игре «двадцать одно».


[Закрыть] и подсчитаны ко всеобщему удовольствию все выигранные и проигранные фишки и шестипенсовики, мистер Боб Сойер позвонил, чтобы подавали ужин, и, пока шли приготовления к нему, гости толпились по углам комнаты.

Подать ужин было не так легко, как можно предположить. Прежде всего пришлось разбудить служанку, которая крепко заснула, уронив голову на кухонный стол; это заняло некоторое время, а когда, наконец, она явилась на звонок, еще четверть часа ушло на бесплодные попытки раздуть в ней слабую и тусклую искру разума. Торговца, которому заказали устрицы, не предупредили, чтобы он их открыл. Открыть устрицу обыкновенным ножом или вилкой о двух зубцах – дело нелегкое, и устриц съедено было немного. Мало было подано мяса, а также и ветчины (взятой вместе с мясом в немецком колбасном магазине за углом). Зато портеру в оловянном сосуде было много; большое внимание уделили сыру, благо он оказался острым. В общем, ужин вышел не хуже, чем бывают обычно такие ужины.

После ужина на стол был подан второй кувшин пунша вместе с пачкой сигар и двумя бутылками спиртного. Затем наступил мучительный перерыв; этот мучительный перерыв был вызван весьма обычным обстоятельством в такого рода обстановке, но тем не менее он был очень стеснителен.

Дело в том, что служанка мыла стаканы. В доме их было четыре; мы отнюдь не считаем это унизительным для миссис Редль, но не существует еще таких меблированных комнат, где бы хватало стаканов. Хозяйские стаканы были маленькие, из тонкого стекла, а позаимствованные в трактире – большие, раздутые и распухшие стопы на толстых подагрических ножках. Этот факт сам по себе мог открыть обществу истинное положение дел; но молодая служанка предупредила возможность возникновения по этому поводу ложных представлений в уме кого-нибудь из джентльменов, насильно выхватив у каждого стакан задолго до того, как был выпит портер, и заявив во всеуслышание, несмотря на подмигивания и предостережения мистера Боба Сойера, что их следует отнести вниз и немедленно вымыть.

Только очень дурной ветер никому не приносит добра. Жеманный джентльмен в прюнелевых ботинках, который безуспешно пытался острить во время игры, увидел, что ему представляется удобный случай, и воспользовался им. В тот момент, когда исчезли стаканы, он начал длинный рассказ о великом политическом деятеле, чье имя он позабыл, давшем исключительно удачный ответ другому выдающемуся и знаменитому индивиду, чью личность он никогда не мог установить. Он распространялся довольно долго и с большой добросовестностью о различных побочных обстоятельствах, имеющих некоторое отношение к данному анекдоту, но ни за какие блага в мире не мог припомнить именно в этот момент, в чем соль анекдота, хотя он и имел обыкновение рассказывать его с весьма большим успехом в течение последних десяти дет.

– Ах, боже мой! – сказал жеманный джентльмен в прюнелевых ботинках. – Какой поразительный случай!

– Жаль, что вы забыли, – заметил мистер Боб Сойер, нетерпеливо посматривая на дверь, ибо ему послышался звон стаканов. – Очень жаль!

– Мне тоже жаль, – отвечал жеманный джентльмен, – потому что я знаю, как бы это всех позабавило. Ну, ничего, надеюсь, мне удастся припомнить этак через полчаса.

Жеманный джентльмен пришел к такому выводу в момент появления стаканов, а мистер Боб Сойер, который все время напряженно прислушивался, заявил, что ему очень хотелось бы услышать конец рассказа, ибо, если судить по тому, что было сказано, это наилучший анекдот, какой он когда-либо слышал.

Вид стаканов вернул Бобу Сойеру то душевное равновесие, которое он утратил после свидания со своей квартирной хозяйкой. Его лицо просияло, и он готов был окончательно развеселиться.

– А теперь, Бетси... – весьма учтиво сказал мистер Боб Сойер, распределяя в то же время шумную маленькую группу стаканов, которые девушка поместила в центре стола, – а теперь, Бетси, горячей воды, будьте добры, поскорее.

– Никакой горячей воды вы не получите, – ответила Бетси.

– Не получим? – воскликнул мистер Боб Сойер.

– Да! – сказала девушка, покачав головой, что свидетельствовало об отказе более решительном, чем может выразить самый красноречивый язык. Миссис Редль не велела давать вам никакой воды.

Изумление, написанное на лицах гостей, вдохнуло новое мужество в хозяина.

– Сейчас же принесите горячей воды, сейчас же! – с отчаянием приказал мистер Боб Сойер.

– Не могу, – ответила девушка. – Миссис Редль выгребла угли из печки перед тем как лечь спать и заперла котелок.

– О, неважно, неважно! Пожалуйста, не волнуйтесь из-за такого пустяка, – сказал мистер Пиквик, наблюдая борьбу противоречивых чувств, отражавшихся на физиономии Боба Сойера. – Мы прекрасно обойдемся холодной водой.

– О, превосходно! – подхватил мистер Бенджемин Эллен.

– Моя квартирная хозяйка подвержена легким припадкам умственного расстройства, – заметил Боб Сойер с бледной улыбкой. – Боюсь, что придется заявить ей об отказе от помещения.

– Ну, нет! К чему же! – возразил Бен Эллен.

– Боюсь, что придется! – сказал Боб с героической решимостью. – Я ей заплачу то, что должен, и завтра же утром предупрежу.

Бедный малый! Как страстно желал он это сделать!

Мучительные условия мистера Боба Сойера оправиться от этого последнего удара подействовали угнетающе на гостей, большая часть которых с целью поднятия духа проявила чрезмерное пристрастие к холодному грогу, первое заметное действие коего сказалось в возобновлении вражды между цинготным юношей и джентльменом в рубашке. Сначала воюющие стороны выражали взаимное презрение хмурыми взглядами и сопением, пока, наконец, цинготный юноша не счел нужным перейти к более ясным объяснениям, и тогда произошел следующий вразумительный разговор:

– Сойер! – громко сказал цинготный юноша.

– В чем дело, Нодди? – отозвался мистер Боб Сойер.

– Мне бы очень не хотелось, Сойер, – сказал мистер Нодди, – говорить неприятные вещи за столом у кого-либо из друзей, и в особенности за вашим столом, Сойер, но я должен воспользоваться случаем и сообщить мистеру Гантеру, что он не джентльмен.

– А мне бы очень не хотелось, Сойер, устраивать беспорядок на улице, где вы живете, – сказал мистер Гантер, – но, боюсь, я буду вынужден потревожить соседей и вышвырнуть из окна субъекта, который только что говорил.

– Что вы хотите этим сказать, сэр? – осведомился мистер Нодди.

– То, что я сказал, сэр, – ответил мистер Гантер.

– Хотел бы я посмотреть, как бы вы это сделали, сэр, – заметил мистер Нодди.

– Вы почувствуете, как я это сделаю, через полминуты, сэр, – отозвался мистер Гантер.

– Я требую, чтобы вы дали мне вашу визитную карточку, сэр, – сказал мистер Нодди.

– Я этого не сделаю, сэр, – возразил мистер Гантер.

– Почему, сэр? – осведомился мистер Нодди.

– Потому что вы поставите ее на камине и будете вводить в заблуждение своих гостей, которые подумают, что у вас был с визитом, джентльмен, сэр, – ответил мистер Гантер.

– Сэр, один из моих друзей навестит вас завтра утром, – сказал мистер Нодди.

– Сэр, я весьма признателен вам за предупреждение, и мною будет отдано специальное распоряжение прислуге спрятать под замок ложки.

В этот момент вмешались остальные гости и стали доказывать обеим сторонам неприличие их поведения, после чего мистер Нодди попросил запомнить, что его отец был такой же почтенный человек, как и отец мистера Гантера; мистер Гантер ответил, что его отец был такой же почтенный человек, как отец мистера Нодди, и что в любой день недели сын его отца был не хуже мистера Нодди. Так как это заявление, казалось, предвещало возобновление спора, последовало новое вмешательство остальных гостей; со всех сторон послышались возгласы и крики, после чего мистер Нодди постепенно уступил наплыву чувств и признался, что он всегда питал горячую привязанность к мистеру Гантеру. На это мистер Гантер ответил, что, в общем, для него мистер Нодди дороже родного брата; услышав такое признание, мистер Нодди великодушно поднялся со стула и протянул руку мистеру Гантеру. Мистер Гантер пожал ее с трогательной горячностью, и присутствующие единодушно заявили, что весь спор был проведен обеими сторонами в благороднейшем стиле.

– А теперь, – сказал Джек Хопкинс, – не худо было бы спеть что-нибудь, Боб, для поднятия духа.

И Хопкинс, побуждаемый бурными рукоплесканиями, немедленно и громко затянул «Бог да благословит короля» на новый мотив, сложенный из двух других: «Бискайского залива» и «Лягушки»[104]104
  ...мотив, сложенный из двух других... – музыка популярной песенки «Бискайский залив» была написана Дж. Дэви; старинная баллада, начинавшаяся словами: «Лягушка хотела бы посвататься», известна была еще в XVII веке, мотив ее менялся.


[Закрыть].

Хор играл существенную роль в пении, а так как каждый джентльмен пел на тот мотив, который лучше знал, эффект получался поистине потрясающий.

В конце припева к первому куплету мистер Пиквик поднял руку, как бы прислушиваясь, и сказал, как только наступило молчание: