Текст книги "Мадфогские записки"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Полный отчет о втором съезде мадфогской ассоциации для усовершенствования всего-на-свете

В октябре минувшего года мы снискали себе бессмертную славу тем, что увековечили, ценой огромных затрат и таких усилий, каких еще не знала история периодической печати, труды Мадфогской Ассоциации для Усовершенствования Всего-на-свете, которая провела в том месяце свой первый полугодичный съезд, на удивление и радость всей Империи. В конце этого из ряда вон выходящего и весьма замечательного Отчета мы объявили, что, когда состоится Второй съезд этого Общества, мы будем снова на посту, снова приложим гигантские и вдохновенные усилия и снова заставим весь мир говорить о точности, достоверности, неизмеримой ценности и глубокой значительности нашего Отчета. Верные нашему обещанию, мы направили пароходом в Олдкасл (где 20-го с. м. состоялся Второй съезд Общества) того же сверхъестественно-одаренного джентльмена, который создал первый Отчет и, будучи наделен от природы выдающимися талантами, а к тому же располагая группой помощников, которые едва ли ему уступают в чем-либо, прислал нам серию писем, по точности описаний, по силе языка, по страстности мысли, по выразительности стиля и значительности содержания не имеющих себе равных в эпистолярной литературе всех времен и стран. Мы приводим корреспонденции этого джентльмена полностью и в том порядке, в каком они прибывали в нашу редакцию.

 
Кают-компании парохода, четверг,
половина девятою вечера
 

Когда я уезжал сегодня вечером с Нью-Берлингтон-стрит в наемном кабриолете номер четыре тысячи двести восемьдесят пять, я был во власти ощущений столь же непривычных, сколь и удручающих. Значительность той миссии, которую я. на себя взял; сознание, что я покидаю Лондон и, что еще более, странно, еду куда-то в другое место; чувство одиночества и непрерывная тряска привели мои мысли в полное расстройство и даже заставили меня забыть на какое-то время о моей дорожной сумке и шляпной картонке. Я буду вечно благодарен кучеру блэкуоллского омнибуса, который, въехав дышлом в дверцу моего кабриолета, разогнал обступившие меня смутные и не поддающиеся описанию видения. Но так уж созданы мы, люди, несовершенное творение природы!

Счастлив отметить, что я первый ступил на борт парохода и, таким образом, буду иметь возможность давать вам отчет о всем случившемся по мере того, как оно будет передо мной совершаться. Густой дым валит из трубы парохода, как и из уст членов команды; а капитан, как мне сообщают, сильно пьян и лежит в своем маленьком домике на палубе, несколько напоминающем будку на заставе. Из слов окружающих я заключаю, что он приказал развести пары.

Вы легко догадаетесь, с каким чувством я узнал только что, что моя койка в той же каюте, где находятся и койки, заказанные профессором Вуденсконсом, м-ром Слэгом и профессором Граймом. Профессор Вуденсконс занимает койку надо мной, а м-р Слэг и профессор Грайм две койки напротив. Их багаж уже прибыл. На постели м-ра Слэга лежит какая-то длинная жестяная труба, около трех дюймов в диаметре, аккуратно закрытая с обоих концов. Что в ней может быть? Конечно, какой-нибудь мощный прибор новой конструкции.

Десять минут десятого

Никто еще не прибыл, и ничто новое еще не встретилось мне, кроме нескольких говяжьих и бараньих туш, из чего я заключаю, что на завтра готовится славный простой обед. Снизу доносится какой-то странный запах, который по началу меня немного обеспокоил; но поскольку стюард говорит, что там всегда такой запах и он никогда не проходит, я уже опять спокоен. Я узнал от него же, что различные секции будут размещены в гостиницах «Черный слуга и Колики» и «Мозоль и Выдержка». Если это сообщение верно (а я не имею оснований в том сомневаться), ваши читатели сделают из этого те выводы, какие им подскажут их различные взгляды и убеждения.

Я записываю здесь эти наблюдения по мере того, как они у меня возникают, или по мере того, как я узнаю те или иные факты – для того, чтобы мои первые впечатления не потеряли ничего от своей изначальной живости. Я буду отправлять их вам небольшими пакетами, как только будет представляться к тому возможность.

Половина десятого

На пристани обозначился какой-то темный предмет. Думаю, что это пассажирская карета.

Без четверти десять

Нет, ошибся.

Половина одиннадцатого

Каждую минуту вливаются новые пассажиры. Четыре переполненных омнибуса только что прибыли на пристань, все в движении. Очень шумно; суета, толкотня. В каютах накрывают на стол, и стюард расставляет на столах, по самой середине, на равном расстоянии одну от другой, голубые тарелки с ломтями сыра. Много таких ломтей он роняет на пол, но уже, видимо, привыкши к этому, очень ловко поднимает их с пола и, вытерев рукавом, бросает обратно в тарелку. Это молодой человек чрезвычайно приятной наружности, то ли грязный, то ли мулат, но думаю, что – первое.

Один довольно примечательный старый джентльмен, который приехал на пристань в омнибусе, только что разругался с носильщиками, и вот он, шатаясь, идет к судну с большим чемоданом в руках. Верю и надеюсь, что он дойдет благополучно, но сходни, по которым он должен пройти, узкие и скользкие. Что это, всплеск? Боже милостивый!

Я только что вернулся с палубы. Чемодан стоит у самого края пристани, а старого джентльмена нигде не видно. Сторож не может сказать с уверенностью, свалился он в воду или нет, но обещает, что завтра же, первым делом, поищет его багром. Да увенчаются успехом его гуманные усилия!

Только что прибыл профессор Ного в ночном колпаке под шляпой. Он заказал стакан грога с сухим бисквитом и таз, а затем сразу лег в постель. Что бы это могло значить?

Три остальных ученых джентльмена, о которых я упоминал выше, уже на борту, и уже все опробовали свои койки, за исключением профессора Вуденсконса, – ему досталась одна из верхних, и он никак не может туда взобраться. А м-р Слэг, который лежит на другой верхней, не может оттуда слезть, и слуга подаст ему ужин туда, наверх. Я имел честь представиться этим джентльменам, и мы дружески уговорились, в каком порядке мы будем ложиться спать; об этом необходимо было условиться, потому что, хотя каюта и очень комфортабельна, на полу ее может поместиться одновременно только один джентльмен, да и то он должен снимать сапоги в коридоре.

Как я и предвидел, ломти сыра предназначались для ужина пассажиров, и в настоящее время они в процессе поглощения. Ваши читатели с удивлением узнают, что профессор Вуденсконс уже восемь лет воздерживается от сыра, хотя масло принимает в значительных количествах. Профессор Грайм, поскольку он потерял несколько зубов, не может, как я наблюдаю, есть корочки без того, чтобы не размочить их предварительно в портере из своей собственной бутылки. Как интересны все эти личные особенности каждого из них!

Половина двенадцатою

Профессора Вуденсконс и Грайм, с добродушием, которое нас всех восхищает, решили разыграть бутылку подогретого портвейна. Возник небольшой спор о том, будет ли платить тот, кто выиграет при первом же броске монеты, или тот, кто будет иметь лучший результат по трем броскам. В конце концов был принят этот последний вариант. Мне очень хотелось бы, чтобы выиграли оба джентльмена; но так как это невозможно, признаюсь, что я лично (говорю от своего имени и нисколько не связываю этим выражением моих личных чувств ни вас, ни ваших читателей) мечтаю о победе профессора Вуденсконса. Я и поставил на этого джентльмена в размере восемнадцати пенсов.

Без двадцати минут двенадцать

Профессор Грайм по нечаянности выбросил свою полкрону через одно из окон каюты, и было решено, что вместо него будет метать стюард. Мазать можно на каждого и в любом размере, но желающих мазать не оказалось.

Только что профессор Вуденсконс загадал на «решку». Но так как монета засела в пазах между бимсами каюты, придется долго ждать, пока она оттуда свалится. Значительность и напряжение этой минуты вам невозможно и вообразить.

Двенадцать часов

Подогретый портвейн дымится на столе передо мной, а выиграл профессор Грайм. В таком розыгрыше все дело случая, но не могу не высказать своего мнения, что по всем основаниям, как общественного, так и частного характера, по своему интеллектуальному богатству и научным достижениям должен был выйти победителем профессор Вуденсконс. Ликование профессора Грайма по такому поводу, боюсь, несовместимо с истинным величием.

Четверть первого

Профессор Грайм продолжает ликовать и в неумеренных выражениях бахвалиться своей победой; он утверждает, что всегда выигрывает, что он знал заранее, что будет «орел», и делает много других замечаний подобного рода. Неужели этот джентльмен в такой мере утратил чувство приличия и соразмерности, что не видит и не сознает, насколько выше его профессор Вуденсконс? Уж не потерял ли профессор Грайм рассудок? Или он хочет, чтобы ему откровенно напомнили о его подлинном положении в обществе и подлинной ценности его достижений и способностей? Профессору Грайму очень бы следовало подумать об этом.

Час ночи

Пишу в постели. Маленькая каюта слабо освещена мигающей лампой, подвешенной к потолку; профессор Грайм лежит на противоположной койке на спине, с широко открытым ртом. Есть неописуемая торжественность в этой картине. Плеск воды, тяжелые шаги матросов над головой, чьи-то сердитые голоса на реке, лай собак на берегу, храп пассажиров и непрерывный скрип всех деревянных частей парохода – только эти звуки улавливает ухо. А за этими исключениями, всюду глубокая тишина.

Мое любопытство сильно возбуждено. М-р Слэг, который лежит над профессором Граймом, только что осторожно отдернул занавески у своей койки и, тревожно оглядевшись, – как бы для того, чтобы убедиться, что его спутники спят, – взял уже упоминавшуюся мной жестяную трубу и теперь очень внимательно ее рассматривает. Какое редкостное механическое устройство заключено в этом таинственном футляре? Это, конечно, для всех нас пока еще полная загадка.

Четверть второго

Поведение м-ра Слэга становится все более загадочным. Он отвинтил верхнюю крышку трубы и сейчас снова оглядывает своих спутников, очевидно для того, чтобы убедиться, что никто за ним не следит. По всему видно, что он готовится поставить какой-то важный опыт. Молю небо, чтобы не опасный; но науку надо двигать вперед, и я готов даже к самому худшему.

Через пять минут

Он достал большие ножницы и вытащил из трубы свиток какого-то вещества, по внешнему виду не лишенного сходства с пергаментом. Вот-вот начнется опыт. Я должен до крайности напрягать зрение, чтобы не упустить ни одной подробности.

Без двадцати два

Я смог, наконец, убедиться, что жестяная труба содержит несколько ярдов широко известного пластыря, рекомендуемого – как я установил, разглядев при помощи моего лорнета наклейку, – в качестве предохранительного средства от морской болезни. М-р Слэг разрезал пластырь на маленькие куски и сейчас облепляет ими себя со всех сторон.

Три часа

Ровно четверть часа тому назад мы снялись с якоря, и машины вдруг заработали с таким страшным шумом, что профессор Вуденсконс (он поднялся на свою койку при помощи особого сооружения из чемоданов, воздвигнутого им по строго-геометрическим принципам) рухнул со своей полки головой вперед, а затем, решив, что мы тонем, вскочил на ноги и с той скоростью, которую рождает только неодолимый страх, побежал в женскую каюту, громко взывая о помощи. То, что там произошло, не поддается, как мне говорят, никакому описанию. На судне в это время покоилось на своих койках сто сорок семь женщин.

М-р Слэг отметил, как еще одно доказательство замечательной хитроумности паровой машины в ее применении к навигации, что в какой бы части судна ни находилась койка пассажира, все механизмы непременно оказываются в точности у него под подушкой. Он намерен представить это свое изящное, хотя и скромное открытие Ассоциации.

Половина четвертого

Мы сейчас в штиле, хочу сказать – настолько в штиле, насколько может быть в штиле пароход, так как, по ученым наблюдениям профессора Вуденсконса (он только что проснулся), другая хитроумная особенность парохода заключается в том, что он всегда возит с собой маленький шторм. Вы вряд ли можете себе представить, какой несносной становится иногда судорожная пульсация судна. Заснуть теперь положительно трудная задача.

Пятница, шесть часов пополудни

Должен, к сожалению, сообщить, что пластырь м-ра Слэга оказался недействительным. Этот джентльмен жестоко страдает, но тем не менее налепил на себя еще несколько дополнительных кусков пластыря. Как трогательна эта преданность задачам науки и общего развития наших знаний при самых критических обстоятельствах!

Сегодня утром мы были в прекрасном расположении духа, и завтрак прошел на редкость весело. До полудня не было никаких неприятностей, за исключением того, что коричневый шелковый зонтик д-ра Фокси и его белая шляпа оказались втянутыми в машину, когда он объяснял группе женщин устройство парового котла. Подавать ко второму завтраку мясной суп, пожалуй, не стоило. Сразу же после завтрака мы потеряли из виду очень многих пассажиров.

Половина седьмого

Я снова в постели. Мне еще никогда не доводилось видеть ничего более душераздирающего, чем страдания м-ра Слэга.

Семь часов

Только что пришел посыльный за чистым носовым платком из чемодана профессора Вуденсконса, поскольку этот несчастный джентльмен совершенно неспособен уйти с палубы и все время умоляет выбросить его за борт. От этого же посыльного я узнал, что профессор Ного, хоть и находится в состоянии полного изнеможения, из последних сил продолжает поглощать сухие бисквиты и грог, в надежде, что это еще сможет его возвратить к жизни. Вот победа духа над материей!

Профессор Грайм лежит в постели и, судя по всему, чувствует себя вполне хорошо; но он упорно питается, и смотреть на него неприятно. Есть у него хоть капля сочувствия к страданиям ближних? Если есть. то по какому такому принципу он может теперь заказывать бараньи котлеты и притом еще смеяться?

«Черный слуга и Колики», Олдкасл, пятница, в полдень

Вы будете рады услышать, что я в конце концов благополучно сюда прибыл. Город переполнен сверх всякой меры, и все частные дома и гостиницы заняты savants[10]10
  учеными (франц.)


[Закрыть] обоего пола. Небывалое сосредоточение интеллектуальной мощи, какое можно увидеть на любой улице, просто ошеломляет.

Несмотря на великое стечение народа, мне, по счастью, удалось устроиться весьма удобно и на весьма приемлемых условиях: я получил диван в коридоре первого этажа за одну гинею в ночь, что включает для меня право столоваться в буфете, с тем, однако, чтобы я во все остальное время гулял по улицам, освобождая тем самым место для других джентльменов, которые находятся в таком же положении. Я побывал во всех тех помещениях гостиниц, где будут работать различные секции, здесь и в «Мозоли и Выдержке», и был совершенно восхищен их благоустройством. Что может сравниться в свежести с опилками, которыми посыпаны здесь полы! Скамьи сколочены из нетесаных досок, и общий вид, как вы легко себе представляете, чрезвычайно привлекателен.

Половина десятого

Гости съезжаются в совершенно ошеломляющем темпе и количестве. Десять минут назад к дверям подъехала почтовая карета, переполненная внутри и снаружи и доставившая таких выдающихся лиц, как м-р Мадлбрэйнс, м-р Дроли, профессор Мэфф, м-р Кс. Мисти, м-р Кс. Кс. Мисти, м-р Пэрблайнд, профессор Рэмман, досточтимый и преподобный м-р Лонг Ирс, профессор Джон Кеч, сэр) Уильям Джолтеред, д-р Баффер, м-р Смит (из Лондона), м-р Браун (из Эдинбурга), сэр Хукхем Снайви и профессор Пампкинскалл. Последние десять джентльменов в дороге насквозь промокли и вид имели чрезвычайно вдумчивый.

Воскресенье, два часа пополудни

Досточтимый и преподобный м-р Лонг Ирс, в сопровождении сэра Уильяма Джолтереда, предпринял сегодня утром прогулку пешком и на лошадях. Первый из этих подвигов они совершили в обыкновенных сапогах, а второй в наемном экипаже. Это, естественно, вызвало много споров.

Я только что узнал, что в «Мозоли и Выдержке» состоялось свидание между Саустером, энергичным и рассудительным надзирателем здешнего прихода, и профессором Пампкинскаллом, который, как ваши читатели, без сомнения, знают, является одним из влиятельных членов Совета. Воздержусь от изложения тех слухов, которые породило это совершенно необычайное событие, до того, как увижусь с Саустером и постараюсь узнать всю правду от него самого.

Половина седьмого

Вскоре после того как было написано вышеизложенное, я нанял тележку, запряженную осликом, и отправился быстрым аллюром по направлению к резиденции Саустера; миновал живописную местность с красными кирпичными домами по обе стороны и сделал остановку на рыночной площади, чтобы осмотреть то место, где у м-ра Куокли вчера слетела шляпа. Мостовая здесь, правда, неровная, но все же у вас не создается впечатления, что здесь могло недавно произойти такого рода событие. Из этого пункта я отправился – минуя газовый и салотопенный заводы – к тому переулку, который мне указали как местожительство приходского надзирателя; не успел я проехать по этому переулку десяти ярдов, как мне посчастливилось увидеть самого Саустера, идущего мне навстречу.

Саустер тучный мужчина; то особое образование на лице, которое именуется в просторечии двойным подбородком, получило у него такое мощное развитие, какого я, сколько помню, еще никогда не видел. У него также очень красный нос, – он объясняет это привычкой рано вставать, – настолько красный, что если бы не такое объяснение, я был бы вынужден предположить, что временами он бывает не вполне трезв. Он сообщил мне, что не считает себя вправе изложить все то, что произошло между ним и профессором Пампкинскаллом, но может сказать, что это было связано с вопросами полицейского порядка, и добавил многозначительно: «Ну и времечко настало!»

Вы легко поймете, что эти слова вызвали у меня некоторое удивление, отчасти смешанное даже с тревогой, и что я, не теряя времени, отправился к профессору Пампкинскаллу и изложил ему цель своего визита. После нескольких минут раздумья профессор, который, нужно сказать, держал себя чрезвычайно вежливо, открыто признался (я выделяю это место курсивом), что он просил Саустера присутствовать в понедельник утром в «Мозоли и Выдержке», чтобы отгонять мальчишек, и что он, кроме того, распорядился, чтобы помощник надзирателя в тех же целях находился в «Черном слуге и Коликах».

Я предоставляю на ваше суждение и на рассмотрение ваших читателей этот неконституционный образ действий. Что до меня, то я еще не слыхал, чтобы приходский надзиратель – за пределами церкви, кладбища или работного дома и без специального на то приказа церковных старост и попечителей, действующих в качестве приходского совета в полном составе и применяющих законы, установленные в отношении людей, обращающихся к приходу за помощью, или других правонарушителей, – имел также какие-нибудь законные полномочия в отношении подрастающего поколения нашей страны. Я еще не слыхал, чтобы приходский надзиратель мог быть призван гражданским лицом к осуществлению мер подавления и деспотизма в отношении юношей Британии. Я еще не слыхал, чтобы уполномоченные по осуществлению закона о бедных разрешали приходскому надзирателю сбивать каблуки и подметки только для того, чтобы нарушать законные права людей, которые не изобличены в бедности или других каких-либо преступлениях. Я еще не слыхал, чтобы приходский надзиратель имел право по своему произволу или своей прихоти закрыть королевскую дорогу общего пользования и чтобы улица по всей своей ширине не была свободна и открыта для каждого живущего в нашей стране мужчины, мальчика или женщины, до самых стен домов – будь то даже стены «Черного слуги и Колик». или «Мозоли и Выдержки» (это мне безразлично).

Девать часов

Я заказал местному художнику карандашный портрет тирана Саустера, поскольку он приобрел уже позорную известность, – и вы, я не сомневаюсь, распорядитесь сделать с него гравюру, чтобы поместить в каждом экземпляре ближайшего номера. Портрет прилагаю. Помощник надзирателя согласился написать биографию Саустера, но имя биографа должно остаться неизвестным.

Портрет сделан с натуры, и сходство полное во всех отношениях. Даже если б я совсем не знал подлинной сущности этого человека и если 6 рисунок был предъявлен без каких-либо пояснений, я бы при виде его невольно содрогнулся. Есть неистовая злобность во всем выражении этого лица, есть злорадная свирепость в глазах этого разбойника, которая и поражает и отталкивает. Весь его вид говорит о наглой и откровенной жестокости, и живот его не менее ярко свидетельствует о его демонических склонностях.

Понедельник

И вот наступил, наконец, великий день. Мои глаза, уши, перья, чернила, бумага отданы теперь безраздельно тем замечательным событиям, которые так потрясли меня всего. Надо, однако, собраться с силами и приступить к составлению Отчета!

СЕКЦИЯ А. – ЗООЛОГИЯ И БОТАНИКА.

«Черный слуга и Колики». Парадная зала.

Председатель-сэр Уильям Джолтеред. Вице-председатели – м-р Мадлбрэйнс и м-р Дроли.

М-р Кс. Кс. Мисти сделал краткое сообщение об исчезновении ученых медведей с улиц Лондона, дополнив его своими наблюдениями касательно обезьян с точки зрения их связи с шарманками. Докладчик отметил, с чувством огромной боли и горечи, что несколько лет тому назад произошли какие-то неожиданные и необъяснимые перемены во вкусах общества в отношении бродячих медведей, и эти последние, не встречая сочувствия у черни, постепенно, один за другим, покинули улицы столицы, так что не осталось ни одного, который мог бы возродить влечение к естествознанию в сердцах людей бедных и непросвещенных. Правда, один медведь, бурый и ободранный, еще долго скитался, усталый и угнетенный, едва влача свои слабые члены, по местам, где жили призраки его былых триумфов, и пытался размахивать палкой на потеху толпе; но голод и полнейшее отсутствие какого-либо вознаграждения за проявленные им таланты заставили и его вставить поле боя, и более чем вероятно, что он стал жертвой все возрастающего увлечения медвежьим жиром. Докладчик с прискорбием добавил, что подобная и не менее печальная перемена совершилась и в отношении обезьян. Эти очаровательные животные встречались ранее так же часто, как и шарманки, на которых они привыкли сидеть; в году тысяча восемьсот двадцать девятом (как явствовало из парламентского отчета) соотношение равнялось одной обезьяне на три шарманки. Однако вследствие преобразившихся вкусов в отношении музыкальных инструментов и замены, в большой мере, шарманок узкими музыкальными ящиками, так что обезьянам не на чем и сидеть, иссяк и этот источник развлечения для народа. Считая это делом величайшей важности, в связи с общими вопросами народного образования, автор предлагал безотлагательно принять меры к возрождению этих приятных и поистине поучительных развлечений, с тем чтобы народ не лишился столь широких возможностей к познанию нравов и обычаев двух интереснейших разновидностей животного мира.

Председатель спросил, какими средствами предполагает досточтимый коллега добиться осуществления этой весьма желанной для всех цели?

Автор ответил, что она может быть наиболее полно и удовлетворительно осуществлена правительством ее величества, если оно прикажет доставить в Англию и содержать на общественные средства, для общественного развлечения, такое количество медведей, которое позволило бы по крайней мере трем медведям еженедельно посещать каждый квартал города. Не встретится трудностей и при подыскании подходящего местожительства для этих животных, поскольку благоустроенный медвежатник может быть воздвигнут в непосредственной близости от обеих палат парламента; вполне понятно, что это наиболее подходящее место для такого учреждения.

Профессор Мэлл выразил сомнение в том, насколько точны знания по естественной истории, распространявшиеся при помощи тех средств, к которым досточтимый джентльмен с таким искусством привлек наше внимание. Он, наоборот, полагает, что то были средства к распространению весьма неверных и неполноценных представлений. Он основывается на личных наблюдениях и личном опыте, когда говорит, что многие очень способные дети, на основании того, что они видели на улицах в тот период, о котором упоминал досточтимый джентльмен, и ранее, приучались к мысли, что обезьяны рождаются в красных платьях с блестками и что их шляпы и перья также даны им самой природой. Кроме того, он хотел бы уточнить, объясняет ли досточтимый джентльмен утрату медведями их былой популярности вырождением общественных вкусов в этом отношении или упадком мастерства самих медведей?

М-р Кс. Кс. Мисти ответил, что он отвергает это последнее предположение: у обезьян и медведей безусловно есть большие скрытые таланты, которые, однако, без надлежащего поощрения расточаются сейчас на другие дела.

Профессор Пампкинскилл пожелал воспользоваться этим случаем, чтобы привлечь внимание секции к другому чрезвычайно важному и серьезному вопросу. Автор прочитанного только что трактата упомянул о повсеместном увлечении медвежьим жиром как средством для ращения волос, каковое увлечение, несомненно, приняло в последнее время очень большие и (на его взгляд) тревожные размеры. Ни один из присутствующих на этом заседании джентльменов не мог не отметить для себя тот факт, что в поведении современной молодежи, будь то на улицах или в других общественных местах, отсутствует галантность и джентльменство, которые в минувшие, более невежественные времена считались единственно приличествующими порядочным людям. Он хотел бы уяснить, не имеем ли мы здесь дело с тем фактом, что постоянное наружное употребление светскими молодыми джентльменами медвежьего жира незаметно привило этим несчастным кое-какие природные свойства и качества медведя. Он с содроганием выдвигает эту гипотезу; но если его теория при проверке окажется обоснованной, она сразу же и в большой мере объяснит ту досадную эксцентричность поведения, которая без такого предположения кажется совершенно необъяснимой.

Председатель, поздравил ученого джентльмена, очень высоко оценил его соображения, которые произвели огромное впечатление на всех собравшихся, и заметил, что не далее как на прошлой неделе он видел в театре, как несколько молодых джентльменов с грубейшей настойчивостью разглядывали дам в ложе, что можно удовлетворительно объяснить только действием какой-то звериной жадности. Страшно подумать, что наша молодежь так быстро перерождается в медведей.

После волнующей сцены всеобщего научного энтузиазма было решено немедленно представить этот важный вопрос на рассмотрение Совета.

Председатель спросил затем, не может ли кто-нибудь из джентльменов сообщить секции, что сталось с учеными собаками?

Один из членов, после некоторого колебания, ответил, что в тот день, когда три уличных певца были отправлены в тюрьму как преступники некиим сверхусердным столичным полицейским чиновником, ныне уже покойным, – собаки оставили свои обычные профессиональные занятия и разбрелись по разным кварталам города, чтобы добывать себе там пропитание менее опасным способом. Как ему дали понять, с тех пор они поддерживают свое существование тем, что подстерегают пуделей, которые сопровождают слепых нищих, и отбирают у них выручку.

М-р Фламмери продемонстрировал ветку, которая, по его утверждению, есть отросток благородного дерева, известного естествоиспытателям как Шекспир, того дерева, которое привилось во всех странах и во всех климатах и объединило под сенью своих широких зеленых ветвей всю великую семью человечества. Ученый джентльмен заметил, что в свое время эта ветвь имела, без сомнения, и другие наименования; но одна старая дама из Уорикшира, где произросло это великое дерево, указала ему, что ветвь эта – отпрыск подлинного Шекспира, под каковым названием он и позволяет себе предъявить его своим соотечественникам.

Председатель пожелал узнать, какое специальное ботаническое определение может досточтимый джентльмен предложить для этой редкости.

М-р Флэммери высказался в том смысле, что это, бесспорно, растение.

СЕКЦИЯ Б. – ВЫСТАВКА МОДЕЛЕЙ И МЕХАНИКИ.

Большая комната в гостинице «Мозоль и Выдержка».

Председатель – м-р Мэллет. Вице-председатели – м-р Ливер и м-р Скру.

М-р Кринклз продемонстрировал очень красивый и изящный прибор, размером не больше обычной табакерки, изготовленный им собственноручно, целиком из стали. С помощью этого прибора может. быть очищено в течение. одного часа больше карманов, чем при нынешней медленной и утомительной методе – в двадцать четыре часа. Изобретатель отметил, что этот прибор был испробован на Флит-стрит, Стрэнде и других людных улицах, и, насколько ему известно, ни разу не отказал.

После небольшого перерыва, вызванного тем, что все члены секции принялись застегивать свои карманы.

Председатель внимательно рассмотрел это изобретение и заявил, что он еще не видел прибора более интересной и изысканной конструкции. Не будет ли изобретатель любезен сказать, принимал ли он меры, и какие именно, к тому, чтобы ввести этот прибор в общее употребление.

М-р Кринклз заявил, что по преодолении некоторых предварительных трудностей ему удалось установить связь с м-ром Фоглом Хантером и другими джентльменами, имеющими отношение к карманникам высшего ранга, и они очень горячо и безоговорочно одобрили его изобретение. Он должен, к сожалению, сказать, что эти выдающиеся практики своего дела, – а также некий джентльмен по имени Томми-Острый-Глаз и другие второразрядные деятели той же профессии, представителем которых он является, – дружно воспротивились введению прибора во всеобщее употребление на том основании, что это неизбежно будет иметь своим следствием почти полное вытеснение ручного труда и лишит работы большое число весьма заслуженных деятелей.

Председатель выразил надежду, что не будет допущено, чтобы такие надуманные возражения закрыли дорогу столь значительному усовершенствованию.

М-р Кринклз тоже выразил надежду, что это не случится; все же он опасается, что, если джентльмены из высших сфер карманничества будут упорствовать в своих возражениях, ничего нельзя будет сделать.

Профессор Грайм заметил, что в этом случае, возможно, удастся убедить правительство ее величества взять дело в свои руки.

М-р Кринклз сказал, что, если сопротивление окажется неодолимым, он обратится к парламенту, который, по его мнению, не сможет не признать полезности этого изобретения.

Председатель отметил, что вплоть до сего времени парламент прекрасно обходился без этого прибора; но, поскольку они там, в парламенте, ведут свои дела в очень большом масштабе, то, без сомнения, охотно примут и это усовершенствование. Он только опасается, как бы машина не износилась в результате постоянного ее применения.