Текст книги "Дата Туташхиа. Книга 2"

Автор книги: Чабуа Амирэджиби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Некоторые из женщин знали грузинский язык и поняли, что я шептала. Другие не поняли ничего, стали спрашивать – что, мол, она говорит? Через несколько минут уже все знали о моих словах, ио стояла тишина и никто не двинулся мне навстречу. Я спросила сидевшую рядом женщину:

– Что ты об этом думаешь?

– А если будут стрелять?

– Не будут, не будут!

– Они отняли у меня всего семь рублей, и из-за семи рублей я должна умирать?!

– А у меня, проклятые, взяли девяносто рублей, но я не оставлю своих детей сиротами даже из-за них!

– Пусть другие закричат, тогда закричу и я.

– Если все закричат, тогда—да!

Так они поговорили и замолчали. И я вдруг решила, что должна подать пример. Если начну я, то другие меня поддержат. Я стала негромко причитать. Но никто не присоединился ко мне. Тогда я крикнула громко, но опять оставалась в полном одиночестве. После этого я начала вопить изо всех сил. Но достигла только того, что все женщины перепугались, как бы им не влетело из-за этой глупой барыньки. А я тем временем так вошла в роль, что не так просто было меня утихомирить. Наш часовой сначала был ошеломлен моим криком и смотрел на меня с изумлением. Потом подошел вплотную, продолжал меня разглядывать. А затем, не долго раздумывая, отвесил мне здоровую оплеуху. Я не ожидала такого хамства и от неожиданности замолчала, ошалело глядя на него. А он, воспользовавшись неожиданной тишиной, сказал, хладнокровно улыбаясь:

– Хотел бы я знать, чего ты орешь?! Если ты думаешь, что они поддержат твой крик, то ошибаешься, они привыкли молчать и покоряться. Э-э-эх, берешься не за свое дело, не понимаешь ничего... Мы знаем свое, видишь, у нас все идет ладно и справно, а кто не знает, пусть сидит и молчит, пусть не лезет.

Повернулся и ушел. Ширер громко расхохотался. Я не обиделась, по мне было неловко. И стыдно. Так стыдно... Я даже покраснела. Успокоившись немного, я посмотрела в сторону мужчин, на лице их было написано насмешливое превосходство. Мне снова стало не по себе. Только безногий человек не улыбался и сидел, покручивая усы, о чем-то думая. Чтобы утешить себя, я решила, что он сочувствует мне. А Сарчимелиа, видно, никак не мог дождаться на дороге новой жертвы. Время шло, а его все не было. Наконец он появился, ведя впереди себя двух мужчин и трех женщин – целая толпа. Он начал их ловко обдирать и так погрузился в это дело, что не заметил появления двух человек. Это было странное зрелище. Один шел впереди и был, представьте себе, до пояса голый, а ноги его были продеты в рукава рубахи, подол которой, поднятый до пояса, он придерживал рукой. Видно, другого выход у него не было, потому что за ним двигался элегантно одетый человек с револьвером, нацеленным ему в спину. На человеке нацеплено было много различного оружия, в том числе и того, что недавно принадлежало его пленнику, облаченному в столь диковинную одежду. Они направились прямо к Сарчимелиа и награбленному им добру. Появление этих двух людей было столь неожиданно и причудливо, что потрясло всех. Наш часовой буквально остолбенел, решив, возможно, что видит все это во сне. Когда вооруженный человек поравнялся с ограбленными мужчинами, кто-то из них крикнул:

– О-о-о-ох! Дата Туташхиа!

– Что случилось, Дзуку? – беспомощно пробормотал наш часовой, обращаясь к полуголому пленнику. Но пленник не отвечал, ухватившись за подол рубахи и покорно шагая вперед. Тогда часовой перевел взгляд на человека, которого назвали Датой Туташхиа, тупо следя за его движениями. Сарчимелиа и его помощник тоже застыли. А тем временем безногий человек, выбрав момент, лег на живот, с молниеносной быстротой, рывком, подполз к часовому, схватил огромный булыжник и, вскочив на одну ногу, ударил часового камнем по голове. Сарчимелиа собрался было бежать на помощь своему товарищу, но вооруженный гость навел на него револьвер, и он тут же осел. Сбитый с ног часовой получил еще один удар по голове, на этот раз прикладом собственного ружья. Потом безногий лег на землю, используя тело часового как заслон и опору для ружья, и прицелился в Сарчимелиа. Все замерли, кто-то крикнул:

– Ой! Тот в рубахе вместо штанов... Это бандит, что сидел на пригорке и свистел!

Дата Туташхиа сделал несколько шагов и поравнялся с Сарчимелиа. Я не знаю мегрельского языка и понимала не все. Но потом мне перевели все слово в слово. Так, по порядку, я и расскажу...

– Сарчимелиа,– негромко сказал Туташхиа. – И ты... Не знаю, как тебя величают,– он показал на второго разбойника.– Ну-ка сложите оружие, вот сюда!

Он показал, куда... Разбойники не двинулись с места. Сарчимелиа, конечно, знал, что на него наведено дуло безногого, револьвер Туташхиа упирался чуть ли не в зубы другому, а третий держался за свою рубашку. Сопротивляться нелегко, ничего не скажешь, но и сдаваться им тоже ох как не хотелось. Безногий в эту секунду выстрелил. Пуля просвистела между разбойниками и потонула в листве.

– Руки вверх! – закричал Туташхиа.

Один из бандитов с готовностью выполнил приказание, Сарчимелиа медлил, но потихоньку тоже поднял руки.

Тогда Туташхиа повернулся к мужчинам:

– Пожалуйста, кто-нибудь подойдите сюда! Ширер оказался проворнее всех и, не ожидая указаний, отобрал у грабителей оружие, сложив его в кучу. При этом он их тщательно обыскал и все, что нашел, тоже отобрал. После этого ударил изо всей силы по голове Сарчимелиа, затем его товарища и, оглушенных, свалил их на землю. А безногий поскакал к мешкам с награбленным, нашел там свой протез и быстро надел его. Потом он вывернул из груды вещей мою амазонку и поднес мне:

– Сударыня, я так виноват перед вами, из-за меня этот мерзавец ударил и оскорбил вас.

...Нано передохнула.

– Вот в каких условиях я познакомилась с Гоги. Тогда мы не знали имен друг друга. А встретились только сегодня,– под общий хохот досказала она.

Гоги обошел весь стол и, церемонно поклонившись, поцеловал руку Нано. Все стали перебивать друг друга, но Нано заговорила снова:

– Об остальном я постараюсь поведать вам короче, чтобы вы все же знали, как закончились наши приключения... Туташхиа подозвал к себе ограбленных и велел им разобрать свои вещи. Когда разбойники увидели толпу людей, направившихся в их сторону, они бросились наутек. Не знаю, чего больше они испугались – разъяренных мужчин или разъяренных женщин. Во всяком случае, было совершенно ясно, что они не хотят попасться в руки ни к тем, ни к другим. Сарчимелиа бежал проворнее всех, но, когда деревья закрыли его от нас, мы услышали его голос:

– Дата Туташхиа! Понимаешь ли ты, кого берешь под свою защиту? Запомни мои слова: когда придет время умирать, ты умрешь от их руки!

А Ширер разыскал свою золотую табакерку, всю усыпанную драгоценными камнями, и протянул Туташхиа – возьмите, мол, на память о нашем избавлении. Туташхиа поблагодарил, но табакерку взять не захотел. Тогда я стала его упрашивать, уламывать, но он был непреклонен. Так и не взял. Уехать сразу мы не смогли, пришлось сдерживать пострадавших, желающих поживиться чужим добром. А потом сели на наших лошадей и поскакали...

Так Нано закончила свой рассказ.

– Извините, что получилось так длинно,– сказала она. – Но я надеюсь на то, что история эта не наскучила вам... А теперь я хочу поднять тост, и не один, а сразу два... Гоги и Туташхиа бросились нам на помощь во имя добра и человечности. Они двигали их поступками, когда мы, ограбленные и униженные, сидели в лесу. Добро явилось нам в образе этих двух людей. Я пью за реальное добро, которое раскрывает себя в реальном деле таких вот реальных людей!

Должен сказать, что Нано была очаровательна, и все мы были в восторге и от нее и от ее рассказа. Мы зааплодировали ей так громко, что все сидящие в зале повернулись в нашу сторону. Нано поднесла свою чашу к губам, но отпила лишь половину.

– Лаз,– сказала она,– мне нужна вторая чаша. Элизбар сказал, что мы будем пить двумя чашами... Вахтанг, долейте мне,– Нано протянула Шалитури недопитую чашу. – А кроме того, мой рассказ рассчитан на две чаши.

– Лаз,– сказала она,– мне нужна вторая чаша. Элизбар сказал, что мы будем пить двумя чашами... Вахтанг, долейте мне,– Нано протянула Шалитури недопитую чашу. – А кроме того, мой рассказ рассчитан на две чаши.

– Скажите, пожалуйста, госпожа Нано.– почтительно негромко, скрывая неловкость, обратился к ней Шалитури. – Тот человек, который вел разбойника в рубахе... Как его фамилия? Вы сказали...

– Туташхиа.

– Откуда он взялся?

– Он услышал мой крик и пришел на мой голос.

– Совсем как сказочный принц? Не так ли? – Шалитури покачал головой. – Это не тот ли Туташхиа.... Разбойник?

– Абраг,– ответила Нано.

Элизбар снова начал нас утихомиривать:

– Не мешайте Нано говорить!

Она продолжала:

– Здесь не место выяснять, как сложилась, откуда пошла легенда о святом Георгии. Никто не станет спорить, что этот культ идет еще с дохристианских времен и укоренился с такой неколебимостью, что мы, грузины, празднуем день святого Георгия триста шестьдесят пять раз в году... Спаси попавшего в беду, спаси его любой ценой, даже ценой твоей жизни... Таков смысл легенды. Знаете, я никогда не любила странствовать по святым местам. Единственный раз, в детстве, попала в Атоци на праздник святого Георгия. И больше не была нигде. Но сегодня, если говорить словами поэта, «я храм нашел в песках. Средь тьмы лампада вечная мерцала...» [Н. Бараташвили. Нашел я храм (перевод Б. Пастернака).]. Прекрасный храм, исполненный чудес, украшением которого является человек, а не икона. Обещаю господу богу приходить сюда как можно чаще, чтобы принести благоговейную молитву живому – на все триста шестьдесят пять дней – святому Георгию! У меня есть старинная икона, а на ней надпись приблизительно такая: святой Георгий! Непобедимый воин за справедливость, великомученик во имя народа, будь заступником перед небом, укрой всемогущей силой твоей недостойную слугу свою Нано Тавкелишвили!.. Вот слова моей молитвы!... Итак, за здоровье Гоги, господа, нашего хозяина, истинного сына своей отчизны, рыцаря и выразителя нашей застольной государственности... И моего спасителя!

Мы кричали во весь голос, приветствуя Нано. Но она подняла руку, показывая, что еще не кончила.

– Видите,– сказала она,– тосты вытекают из моего рассказа. Поэтому я хочу вторую чашу поднять за отважного Дату Туташхиа. Это отчаянно смелый, благородный человек, но я понимаю, что смелому человеку часто бывает тяжелее, чем трусливому. Пусть поможет ему бог и в беде, и в радости. И раз мы ударились в молитвы, я хочу дать еще один обет. Если когда-нибудь случится так, что я окажусь нужна двум прекрасным людям, переполнившим наши чаши, я буду счастлива протянуть им руку... Всегда и везде... Не потому, что хочу заплатить добром за добро. А потому, что оба они заслуживают того чтобы мы служили им... – Нано встала из-за стола и обратилась ко всем сидящим: – И еще я пью за всех вас и благодарю за чудесный вечер... И прошу простить, что покидаю вас. Видит бог, я не хотела бы уходить, но оставаться дольше не имею права. Всех, кто сидит за этим столом, я приглашаю в гости через три дня, двадцать шестого, в восемь часов вечера. Покорнейше вас прошу... Ираклий, поручаю тебе привести гостей. Кроме вас будет человека два или три, не больше...

Арзнев Мускиа и я тоже поднялись со своего места.

Неожиданный наш уход, как это бывает всегда, вызвал небольшую суматоху – все кричали, просили не уходить, взывали к кашей совести и чести. Но Нано настояла на своем. Правда, напоследок нас с лазом заставили осушить еще две огромные чаши, что мы и выполнили с успехом. Все хотели идти нас провожать, но Нано запретила всем, кроме Гоги.

– Лаз, откуда ты знаешь Элизбара? – спросила Нано, ко гда мы вышли из зала.

– Вот Гоги познакомил, хороший человек Элизбар, мне он нравится очень.

– А кто познакомил тебя с Гоги?

– Это старая история.... Расскажу когда-нибудь,– уклонился от ответа лаз.

У выхода торчал Арчил.

– Вы накормили кучера барыни? – спросил его Гоги.

– И накормил, и напоил. Еле на козлах держится.

– А где Ерванд?

– Вынес стул во двор, сидит и спит. Не спит, конечно, а только делает вид, свесил голову, как старая лошадь.

– Почему? – удивился я.

– Три дня назад, когда он заснул, сидя во дворе, у него вытащили из кармана шесть рублей. С тех пор он каждый вечер притворяется спящим, ждет, что жулик снова придет... Как бы не так, жди, очень нужно ему приходить.

– Придет, можешь не сомневаться,– послышался с улицы голос Ерванда.

– Нужен ты ему больно... Иди сюда, гости уезжают!

Появился Ерванд, стал водить щеткой по нашим костюмам, приговаривая при этом:

– Не дают человеку поспать... Конечно, он не сумасшед ший, если я не сплю, зачем ему приходить!

– В-а-а! – возмутился Арчил. – А если ты снова заснешь? – А он опять все вытащит и опять уйдет! Ну, не индюк ли ты... И как для индюка такого на белом свете кусок хлеба находится, диву даешься!

Они проводили нас до экипажа, продолжая спорить и убеждать друг друга – придет или не придет жулик. А пока Гоги помогал Нано сесть, я, выбрав минуту, когда он не видел, положил Ерванду в карман деньги, чтобы он расплатился за нас в ресторане.

Мы тронулись в путь.

– Ты позвала нас на двадцать шестое? – спросил я Нано.

– Да.

– А то двадцать седьмого я занят, жду клиентов.

– Кого?

– Долабашвили, два брата. Интересное дело!

В ночной тишине приятно цокали копыта наших лошадей.

– Почему вы заспешили, госпожа Нано? – спросил Арзнев Мускиа. – Скучно стало?

– С тобой... И с Ираклием мне никогда не будет скучно! – ответила Нано.

Мы долго молчали.

– Лаз, я знаю, кто ты,– тихо проговорила Нано.

– Эх! Царица наша, я сам не знаю, кто я, – послышался его голос. – И вы, я думаю, тоже!

Ночь была лунная, светлая. Ветер трепал тополиные листья.

В ту ночь в душу мою в первый раз вселились сомнения.

РОЗОВАЯ ТЕТРАДЬ

Сначала, в первые дни нашей дружбы, каждую встречу с Нано и лазом я принимал восторженно, но проносились они обрывками, и каждый из них в сознании моем не соприкасался с другим, хотя и приносил возвышенную радость уму моему и сердцу.

Но в один прекрасный день мир в душе моей замутился и все разрозненные и клочковатые впечатления изнизались друг на друга, сплелись в цельную картину, в некое единство, состоящее из тысячи тайн.

И они навалились на меня, взывали к ответу, будоражили душу, не давали успокоения. Это острое прозрение охватило меня вчера ночью в номере Арзнева Мускиа, после того как я задремал там, сморенный усталостью. Да и визиты к Нано наставляли терзаться, мучиться и гадать. Все лепилось в одни ком, который надо было распутать и понять. И самое главное – кто такой Арзнев Мускиа и чего он ищет на земле? И госпожа Тавкелишвили-Ширер – что связывало их прежде и что связывает нынче? И почему я сам так завяз в их отношениях? Кем стал я для каждого из них и для них обоих вместе?

Пройдет не так уж много времени, и для меня все станет по своим местам, все загадки, все ребусы будут разгаданы. Но это потом... А пока... Вы можете сами понять, как терзал:: меня сомнения.

А между тем мы прошли еще один рубеж в наших отношениях. Нам наскучило вдруг бывать на людях, в шумном обществе и, кроме Элизбара Каричашвили и Гоги, никого не хотелось больше видеть. Эти двое могли заменить нам всех, им хватало на это душевного богатства.

Мы поняли это после ночной встречи в казино. Там мы решили, что сегодняшний день проведем в моем доме, Арзнев Мускиа приготовит эларджи, а Элизбар – люля-кебаб. Утром из гостиницы Арзнева я забежал в свою контору, провел там часа два и отправился домой. Гости пришли в назначенный час, сначала Элизбар, Гоги и лаз, а чуть попозже приехала Нано. Гоги с Нано остались в гостиной и громко хохотали, вспоминая подробности вчерашней игры. Лакей во дворе разводил мангал, а лаз и Элизбар орудовали на кухне. Я пытался им помочь, но они гнали меня и кричали, чтобы я убирался восвояси. Я не сдавался, и в конце концов Элизбар уступил мне топорик для рубки мяса, помянув при этом осла, на которого надели золотое седло, а он все равно остался ослом. Я подвязался полотенцем и с азартом погрузился в работу.

Но тут зазвенел звонок. Я, конечно, не мог открыть дверь и встретить посетителя в таком виде, с руками, перемазанными мясным фаршем. Наверно, какой-нибудь запоздалый клиент, подумал я, и крикнул Нано, чтобы она объяснила, что я занят, принять не могу, пускай завтра приходит в контору.

Нано направилась в прихожую, но скоро вернулась на кухню и сказала с недоумением:

– Он не уходит, говорит, что не клиент, а гость.

– Какой гость? Откуда? Как его фамилия?

– Не сказал... Такой высокий, худой, лет, верно, пятьдесят, пятьдесят пять. Русский, кажется, хотя на русского не очень похож.

– Где он?

– Я ввела его в приемную, не оставлять же на улице... Сидит и ждет.

– Прими его,– сказал Элизбар. – Мясо уже готово, управимся без тебя.

– Придется, хотя я никому не назначал.

Я привел себя в порядок и направился через гостиную в приемную. Но сидевший в гостиной Гоги начал делать мне знаки, а когда я подошел вплотную, он, кивнув в сторону приемной, зашептал мне в ухо:

– Ты знаешь его так близко, что он приходит в твой дом без приглашения?

Вид у Гоги был озадаченный и смущенный.

– Кого? – Я не мог понять, что он говорит.

Гоги зашептал еще тише:

– Но там... Я не ошибаюсь... Генерал... Граф Сегеди... Шеф жандармов Кавказа...

– Но я не знаком с ним... Видел, конечно, когда... Но так... Ни-когда...

Гоги схватил меня за руку и приложил палец к губам:

– На кухне у тебя есть выход?

– Есть. На балкон, а оттуда по лестнице во двор. Что ты задумал?

– Потом... Потом... Ты займи его... Не вводи сразу... А лучше бы спровадить...

Гоги повернулся и пошел на кухню.

– В чем дело? – спросил я, обращаясь к Нано.

– Сейчас не время,– зашептала Нано. А потом отчетливо, чтобы было слышно в приемной: – Сюда, Ираклий! Гость ждет тебя в приемной.

Я призвал на помощь весь свой адвокатский опыт, чтобы овладеть собой и придать лицу независимое выражение. Улыбаясь, я переступил порог. Нано шла следом за мной.

Гоги не ошибся. С кресла и в самом деле поднялся шеф жандармов и назвал свое имя.

Одет он был по-европейски. Внушительного роста, с подтянутостью худощавого человека. Глубоко посаженные глаза поблескивали умом, а улыбка была не лишена приятности и благорасположения. На всем облике – печать аристократизма, а бледная тонкая кожа говорила о жизни, которая текла в кабинетной тиши.

– Очень рад, ваше сиятельство,– сказал я как можно оживленнее. – Вы даже не можете себе представить, как удачно вы избрали время для своего визита!.. – Я обернулся Нано: – Вот познакомьтесь – госпожа Нано Парнаозовна Тавкелишвили-Ширер... В соседней комнате сейчас будет накрыт сказочный стол, и я смогу через считанные минуты познакомить вас со своими прекрасными друзьями, чтобы ознаменовать ваше посещение лукулловым пиром! Разрешите, ваше сиятельство, вам помочь...

И я дотронулся рукой до его пальто в твердой надежде, что он отведет мою руку, откажется и уйдет.

Но не тут-то было.

– Не беспокойтесь, князь,– услышал я в ответ, при этом он сбросил пальто и добавил улыбаясь: – Я только потомок венгерского графа, а в Венгрии, да будет вам известно, на пять человек по одному графу, такова статистика.

– Но в Грузии на двух человек по одному князю, так что мы обскакали вас, граф!

Я пытался скрыть смущение, шеф жандармов, оказывается, вовсе не думал уходить.

– Князь,– заговорил он снова. – Я пришел просить как раз о том, что вы сами только что предложили.

– О чем просить? – Я ничего не понимал.

– Просить, чтобы вы разрешили мне посидеть за вашим дружеским столом. Не спорю, это странная просьба для незнакомого человека. Но, честное слово, я не буду вам в тягость, а быть может, даже сумею позабавить и развлечь.

Мне показалось, что граф Сегеди даже чуть-чуть волнуется, стараясь быть непринужденным и простым. Но все-таки, согласитесь сами, это вторжение в мой дом – невероятная наглость! Что мог я ответить ему?

– Конечно... О чем говорить,– сказал я, ощущая фальшь, которая вязла в моих словах.

Я провел его в гостиную, и он все с той же улыбкой, исполненной внимательного расположения, опустился в одно из кресел.

– Я слышала, что вы прекрасный пианист,– обратилась к нему Нано. Видно, готовилась завести с ним длинный разговор, чтобы задержать подольше на этой половине, как того хотел Гоги.

Но граф Сегеди почуял, верно, ненатуральность нашего поведения.

– Вы, сударыня, волнуетесь так же, как и я,– сказал он. – Я уверен, что и ваши друзья взвинчены не меньше вас. И совершенно напрасно. Меня привела сюда мирная цель, мирная, но не простая. И я не смогу ее осуществить, пока в доме этом не воцарится покой и доверие. И вас как женщину я прошу помочь... Ведь вы одна среди стольких. Начните вы, постарайтесь вести себя со мной как со старым знакомым, это снимет тяжесть с вас, с меня и поможет остальным найти верный тон. – Он засмеялся и добавил: – Вы скоро сами убедитесь в доброте моих помыслов.

Нано молчала, не зная, что сказать, а я извинился, пробормотал, что должен наведаться на кухню, и оставил их вдвоем.

Я зашел в свою спальню и подошел к окну. Хотел собраться с мыслями, но мысли прыгали, не зацепляясь друг за друга. Нет, я не понимал, что случилось, но понимал, что может случиться что-то очень страшное, опасное для моей жизни. Я выглянул в окно: перед подъездом, рядом с экипажем Нано, стоял еще один экипаж, и в нем сидел незнакомый мужчина в котелке, нахлобученном на лоб. «Человек Сегеди», – подумал я. А так на улице было пустынно.

Я отправился на кухню. Арзнев Мускиа как ни в чем не бывало колдовал над кипящим котлом, а Гоги и Элизбар насупленно и сосредоточенно молчали. Мне показалось, что мое появление застало их врасплох, в их молчании была какая-то неловкость.

– Как вы объясните все это? – спросил я.

– Сами ломаем голову,– ответил Гоги.

– А он что говорил? – подал голос Элизбар.

Я передал им то, что услышал от графа Сегеди.

– Ну, и что тут такого? – воскликнул Арзнев Мускиа.– Прослышал, верно, про мой эларджи и пришел отведать... Ясно как день божий... Не думаю, чтоб твой люля-кебаб смог его завлечь!– Лаз повернулся к Элизбару Каричашвили.

– Да, это эларджи притянуло его, – согласился Гоги.

Мне стало грустно, потому что я понял: все, что нужно было сказать, они сказали без меня. И я закипел от негодования.

– Если того, что вы говорили, – воскликнул я, – вы не хотите повторить при мне, то поделитесь со мной хотя бы выводами, к которым вы пришли!

– Мы не пришли ни к каким выводам, – сказал Арзнев Мускиа.

– Но ведь Гоги ради чего-то спросил меня, есть ли в доме еще один выход?

– Ради человека, которому мы обязаны этим визитом,– ответил лаз.

– Ну! Что мы, заговорщики, что ли? – воскликнул я.– Ведь это каким надо быть преступником, чтобы сам шеф жандармов являлся за ним на дом!

Скажу откровенно, я очень волновался и пытался шуткой прикрыть свой испуг, уговорить себя и их, что нам нечего бояться.

Но они не приняли моей шутки, не тронулись мне навстречу. Арзнев Мускиа по-прежнему стоял над котлом, Гоги смотрел в пол, а Элизбар насаживал на вертел мясо, но руки его, я заметил, дрожали. Может быть, они и хотели мне что-то сказать, но никто не решался начать, каждый уступал место другому. Молчание тянулось не так уж долго, но мне на душу оно легло бесконечной изматывающей тяжестью и пробудило малодушие, испуг, предчувствие неминуемой катастрофы. Сейчас я могу назвать все своими именами – и знаю, что то была мгновенная вспышка панического страха, страха за свое благополучие. Будто кто-то швырнул сейчас об пол мою безоблачную жизнь и она вот-вот разлетится на мелкие куски. Не уверен, могла ли сила воли обуздать тот ядовитый клубок чувств...

Все кричало во мне... Да, да, вы вместе совершили что-то страшное, втянули меня в роковую бездну. Но я не хочу... Я не знаю... Я не с вами... Я не хочу страха и риска. Я не борюсь с царским строем, я вижу в нем не одно зло, вижу и добро! Я не хочу... Уходите сами и уведите эту отвратительную змею, которая из-за вас вползла в мой дом, в мою жизнь, в мою душу, в мое будущее... Кто этот человек?

– Наверно, я тот человек, Ираклий! – раздался в этот момент голос лаза.

– Ты? Какой человек? – спросил я, но мне показалось, что это сказал не я, а кто-то другой.

– Тот человек, из-за которого пришел граф Сегеди.

Знаете, меня не смутили его слова, как будто я заранее знал все, что он может сказать, будто держал их в памяти после первой встречи, семь дней тому назад. И эти несколько мгновений принесли мне опыт долгих лет жизни. В эту секунду я понял, что человек, стоящий передо мной, – прекрасен, что он не может совершить преступления против людей и мира, и, значит, он ни в чем не виноват передо мной, и Нано, Гоги, Элизбар – тоже не виноваты, что справедливость – на его стороне, а мое место там, где справедливость. И я обрел спокойствие, чувства мои подчинились разуму, а разум требовал вмешательства, такого действия, которое при этом причудливом стечения обстоятельств было бы самым уместным.

– Арзнев, – сказал я, – ты должен поступить только так, как будет лучше для тебя. Не думай о нас, мы готовы на все.

Глаза Арзнева Мускиа блеснули благодарной теплотой, но он сказал с беспрекословной твердостью:

– Я должен поступить, брат Ираклий, так, как будет лучше для всех. Я здесь не один, и я никуда отсюда не уйду!.. Мы выйдем к графу вместе! – И, чувствуя мою неуверенность и колебания, добавил: – Да, так будет лучше! – Он подошел к умывальнику, вымыл руки и, поправив полы чохи, сказал:

– Веди нас, Ираклий! Ты – хозяин!

Мы молча двинулись в комнаты.

Когда мы вошли, Сегеди поднялся со своего места. Что было делать? Я представил ему каждого. Все, как заведено, – вежливые улыбки, легкие поклоны... Очень приятно... Очень приятно...

Я попросил всех присесть, пока не будет готов стол. Опускаясь в кресло, Сегеди не сводил глаз с Арзнева Мускиа, уставился так, будто встретил старого знакомца, с которым не виделся целую вечность.

Но лаз, словно не чувствуя этого взгляда, как ни в чем не бывало повернулся к Нано:

– Вы знаете, эларджи удалось на славу, очень вкусно, почти так, как я обещал вам.

А Сегеди, будто отвечая своим мыслям, сказал по-грузински:

– Такое сходство я встречал только у близнецов! – С этими словами он опустил голову, будто чрезвычайно заинтересовался замысловатыми узорами ковра, лежащего на полу.

– Вы так отлично говорите по-грузински, ну, замечательно! – Нано изо всех сил старалась поддержать светский разговор.

Граф и вправду говорил по-грузински довольно чисто, на специфическом, хорошо заученном грузинском языке. Видно, практика была богатая. Единственный дефект – не получались гортанные звуки.

Забегая вперед, скажу, что мы незаметно перешли на русский язык, и весь вечер никто не говорил по-грузински, кроме лаза, который все время переходил с одного языка на другой.

– Какое сходство? С кем? – спросил я.

– Могу удовлетворить вашу любознательность,– ответил Сегеди с некоторым напряжением, даже как будто смущаясь от того, что должен открыть. – Я говорю о том, что Мушни Зарандиа так поразительно похож на Дату Туташхиа, батоно Ираклий... – Сегеди сделал эффектную паузу, дожидаясь, что будет со мной. Но я сидел не шелохнувшись, и он продолжал: – Похожи, как близнецы, а ведь они только кузены... И один из них – мой помощник, а другой – ваш друг и клиент – Арзнев Мускиа, а в действительности – Дата Туташхиа.

Честное слово, за последние полчаса чудеса сыпались на меня как из рога изобилия, и я, по-моему, уже потерял способность чему-нибудь изумляться. Во всяком случае, если бы на моих глазах кто-то из нас сейчас превратился в обезьяну или крокодила, даже это не вывело бы меня из той душевной застылости, того неподвижного оцепенения, в которое я был погружен.

Я оглядел своих гостей.

Арзнев Мускиа, только что превратившийся в Дату Туташхиа, хладнокровно перебирал янтарные четки. Он чуть улыбался, как будто вспоминал милые проделки детских лет. А Нано вся покрылась красными пятнами, на верхней губе выступили капельки пота, она прерывисто и тяжело дышала, откинувшись в кресле. Элизбар, почувствовав, что смертельно бледнеет, старательно растирал руками щеки. Кто был спокоен, так это Гоги, – умел держать себя в узде и, казалось, был поглощен одним лишь только созерцанием.

– Святая правда,– негромко сказал Туташхиа. Скажет слово – отбросит бусинку четок. – Мы как близнецы... Мой отец и мать Мушни, моя тетка, двойняшки... Мы так похожи, что, не подоспей к месту полицмейстер Паташидзе, вместо меня забрали бы его. Он работал тогда в акцизе.

Сегеди улыбнулся:

– Я слышал эту историю.

И опять эта гнетущая тишина.

Замороженность моя вдруг растаяла в этой накаленной атмосфере и сменилась бурным порывом раскаяния в том, что в моем доме случилась эта встреча, а я, хозяин, веду себя так, будто подстроил ее с начала и до конца и теперь с хладнокровием жду неизбежной развязки, развалясь к тому же еще в кресле.

– Я ваш гость, господа,– продолжал тем временем Сегеди, стараясь говорить как можно ровнее. – И что бы я ни сказал, и что бы я ни спросил, поверьте мне, не будет выходить за рамки обычной беседы.

Что мы могли сказать ему в ответ?

– И мне хочется задать вам один вопрос,– продолжал граф. – Господин Туташхиа, я уверен, что хотя бы один из ваших друзей убеждал вас бежать из этого дома... На кухне есть выход во двор. Почему же вы не воспользовались такой возможностью?

Дата Туташхиа молчал, перебирая четки.

– А вы сами что об этом думаете, ваше сиятельство? – спросил он.

– Я не знаю, что и думать... И был бы благодарен... Был бы рад услышать ваш ответ.

– Ну, что ж, извольте,– Туташхиа сосредоточенно подбирал слова. – Видите ли, я не имел права уйти. Для господина Ираклия Хурцидзе я клиент, а он мой адвокат, мы связаны с ним договором; для Элизбара Каричашвили я – лазский дворянин Арзнев Мускиа. Батони Гоги и госпожа Нано, правда, знают, кто я такой... Но, встречаясь друг с другом, в эти дни мы не совершали противозаконных дел, и вы не можете состряпать против них никаких обвинений. Их можно обвинить только в одном – в том, что они не донесли на меня. Но такое обвинение, как всякая ложь, будет шатким. Ведь, общаясь со мной, они не знали, кто я. А укрывательство подразумевает, что человек знает, кого он скрывает, знает, что готовится преступление, и не сообщает об этом полиции. Но если бы я на глазах у вас удрал из этого дома, то этим поступком втянул бы их в свою жизнь и обрек на визиты жандармов. Раз я сижу здесь, они чисты перед законом, а я чист перед своей совестью и перед своими друзьями. Но это не все... Я живу в Тифлисе почти полтора месяца. И живу открыто, не прячась, не таясь. Не скажу, на второй день, но на двадцатый – узнали ведь жандармы о моем появлении? Что я здесь... Дата Туташхиа... Они могли арестовать меня, где бы вам ни заблагорассудилось, хотя бы вчерашней ночью в казино. Для этого не нужно ни особого усердия, ни таланта. А еще... Я не слышал никогда, чтобы шеф жандармов бегал по домам и самолично арестовывал людей. Почему же я должен считать, что вы, ваше сиятельство, явились сюда именно с подобной целью? А вас, допустим, привела сюда совсем другая цель... И если я не держу в тайне от жандармов того, что живу теперь в Тифлисе, почему я должен бояться встречи с вами? Скажите, почему? Ведь мы даже не знакомы и никогда не видели друг друга... Ну, а если я ошибся, и вы пришли лишь для того, чтобы накинуть мне петлю на шею и затянуть в эту петлю моих друзей, убив одним выстрелом двух зайцев, то все равно, чего добился бы я, убежав из дома? Разве я не понимаю, что мне еще надо будет ускользнуть от вооруженных людей... И значит, семь из десяти шансов – мои, а три все-таки ваши. – Туташхиа взглянул шефу жандармов прямо в глаза и добавил, улыбаясь: – Конечно, когда мне предложили уйти, а я не ушел, а остался, я не понимал всего так, как сейчас... Тогда сердце мне подсказывало – делай так, а не делай этак. А уж потом разум подсказал, что я поступил правильно.