Текст книги "Жизнь и цель собаки"

Автор книги: Брюс Кэмерон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Брюс Кэмерон
Жизнь и цель собаки

William Bruce Cameron

A Dog's Purpose

Copyright © 2010 by W. Bruce Cameron

Перевод с английского А. Андреева

© Андреев А., перевод на русский язык, 2014

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *

Для Кэтрин

За то, что ты делаешь, за то, что ты есть

Благодарности

Столько людей так или иначе помогали мне добраться от старта до того места, где я оказался теперь!.. Даже не знаю, с кого начать перечислять их всех – а остановиться будет еще сложнее. В связи с этим позвольте официально заявить: я прекрасно понимаю, что как писатель и как человек нахожусь в процессе становления и являюсь суммой того, что выучил и что пережил, и что я всем обязан людям, которые меня учили и поддерживали.

Считаю необходимым назвать несколько работ, по которым я изучал, как мыслят собаки. «Dogwatching» Десмонда Морриса. «What the Dogs Have Taught Me» Элизабет Маршалл Томас. «Search and Rescue Dogs» Американской ассоциации поисково-спасательных собак. А еще работы Цезаря Милана, Джеймса Херриота, доктора Марти Беккер и Джины Спадафори.

У меня ничего не получилось бы без поддержки моей семьи, особенно родителей, которые всегда верили в мои писательские способности, несмотря на два десятилетия отрицательных отзывов.

Верил в меня и мой агент, Скотт Миллер из «Trident Media»; он не бросил ни эту книгу, ни меня. Усилия Скотта привели меня в «Tor/Forge» и к моему редактору, Кристин Севик, чья вера в «Жизнь и цель собаки», вкупе с внимательным глазом и твердой рукой мастера, очистили и улучшили роман. Работать с Кристин и остальными в «Tor/Forge» – настоящее удовольствие.

Когда я пишу эти строки, книга еще не ушла в печать, а уже столько людей потрудились в ее поддержку. Шерил Джонстон – прекрасный специалист по рекламе и «ужас за рулем». Лиза Нэш, которая задействовала свою обширную сеть, чтобы поддержать мою книгу. Базз Янси, который пытался устроить ажиотаж. Хиллари Карлип, которая перестроила wbrucecameron.com и создала adogspurpose.com, добившись небывалого успеха. Эми Кэмерон, которая, основываясь на многолетнем преподавательском опыте, написала пособие для любого учителя, который захочет использовать «Жизнь и цель собаки» в классе. Джеффри Дженнингс, необыкновенный книгопродавец, который одобрил затею с самого начала. Лиза Зупан, которая делала все.

Спасибо всем редакторам, предоставившим мне колонку в своих газетах, несмотря на неустойчивое состояние отрасли. Особое спасибо «The Denver Post», которые взяли меня к себе после печальной кончины «Rocky Mountain News». Спасибо Энтони Цюрхеру за прекрасную редактуру моей колонки.

Спасибо Брэду Розенфельду и Полу Уайтцману из «Preferred Artists» за то, что выбрали меня, и Лорен Ллойд за то, что всем руководила.

Спасибо, Стив Янгер и Хейс Майкл, за юридическую работу – хотя до сих пор считаю, что нужно давить на невменяемость.

Спасибо, Боб Бриджес, за непрерывное добровольное выкусывание ошибок и опечаток в моей колонке. Мне бы очень хотелось платить в сто раз больше, чем сейчас.

Спасибо, Клер ЛаЗебник, за то, что согласилась поговорить со мной о писательском мастерстве.

Спасибо, Том Рукер, за все, что ты делаешь – не знаю, как это назвать.

Спасибо большому Элу и Эви, что вложились в мою «гениальную» карьеру. Спасибо, Тед, Мария, Джейкоб, Майя и Итан, что хвалили мою чушь.

Спасибо всем в Национальном обществе газетных обозревателей за то, что пытались спасти нас от Красной Книги вымирающих видов.

Спасибо, Джорджия Ли Кэмерон, что познакомила меня с миром собак-спасателей.

Спасибо, Билл Белша, за то, что ты сделал с моей головой.

Спасибо, Дженнифер Альтабеф, что оказывалась там, где была нужна.

Спасибо, Альберто Алехандро, что почти в одиночку сотворил из меня автора бестселлера.

Спасибо, Курт Хэмильтон, что заставил меня убедиться: ничего страшного с трубами не случилось.

Спасибо Джули Сайфер, за то, что всем со мной делилась.

Спасибо, Марсия Уоллес, мой любимый персонаж.

Спасибо, Норма Вела, за здравый смысл.

Спасибо, Молли, что водила машину, и Сьерра, что разрешила.

Спасибо, Мелисса Доусон, за окончательную редакцию.

Спасибо, Бетси, Ричард, Колин и Шарон, за то, что во все влезали и что пытались научить меня танцевать румбу.

Первая, кому я рассказал историю, была Кэтрин Мишон. Спасибо, Кэтрин, что настояла, чтобы я написал «Жизнь и цель собаки».

Теперь я понимаю, почему так многие на церемонии «Оскара» все еще говорят, когда начинается музыка: список тех, кого я хочу поблагодарить, просто бесконечен. Так что позвольте мне остановиться тут, на заключительной ноте: я признателен за жертвенный и неутомимый тяжкий труд мужчин и женщин, которые работают в службе спасения животных, помогают потерявшимся, брошенным и подвергшимся насилию домашним питомцам обрести новую счастливую жизнь в любящей семье. Вы все ангелы.

1

Однажды мне стало ясно, что теплые, визгливые, вонючие существа, копошащиеся рядом со мной, это мои братья и сестра. Я был очень разочарован.

Хотя глаза мои различали пока только смутные очертания, я знал, что большая и прекрасная фигура с длинным замечательным языком – моя мать. Я выяснил, что если холодный воздух кусает кожу, значит, Мать куда-то ушла, а когда возвращается тепло, значит, пора есть. Часто, чтобы найти место, где можно сосать молоко, приходилось распихивать то, что оказалось моими сородичами, которые пытались лишить меня моей доли – это раздражало. Я не понимал, в чем смысл существования братьев и сестры. Когда Мать лизала мне живот, чтобы из-под хвоста текла жидкость, я моргал ей, беззвучно умоляя: «Пожалуйста, избавься от остальных щенков, ради меня одного». Я хотел ее всю.

Постепенно я начинал различать других собак, с недовольством принимая их присутствие. Нос подсказал мне, что у меня есть сестра и два брата. Сестра лишь немного меньше братьев хотела возиться со мной. Одного я называл Шустриком, потому что он всегда двигался быстрее меня, второго Обжорой, потому что он принимался скулить, стоило Матери уйти, и сосал ее с таким отчаянием, словно ему все время было мало. Обжора спал больше остальных, поэтому мы частенько прыгали на него и кусали за морду.

Наше логово таилось под черными корнями дерева; в жаркие дни там было прохладно и темно. В первый раз я выбрался на солнечный свет с Сестрой и Шустриком, и, естественно, Шустрик меня опередил.

Из нас четверых только у Шустрика на мордочке было белое пятно, похожее на звездочку, которое ярко сияло на солнце, когда он весело шагал вперед. «Я – особенный», – словно кричало оно миру. В остальном его шкура была пятнистая, коричнево-черная, как и у меня. Обжора был чуть светлее нас. Сестра унаследовала от Матери короткий нос и плоский лоб, но мы все выглядели более или менее одинаково, не считая выскочки Шустрика.

Наше дерево находилось на берегу ручья, и я обрадовался, когда Шустрик кувырком свалился вниз; впрочем, мы с Сестрой, попробовав спуститься, также рухнули без особой грации. Скользкие камни и тонкая струйка воды принесли восхитительные запахи, и мы по сырой тропинке добрались до влажной прохладной пещеры – дренажной трубы с металлическими стенками. Я чутьем понял, что в этом месте хорошо прятаться от опасности. Мать не обрадовалась находке и бесцеремонно отволокла нас в Логово, когда оказалось, что наши лапы еще не достаточно сильны, чтобы поднять нас наверх. Мы усвоили, что не можем сами вернуться к Логову, если спустимся с берега, так что едва Мать ушла, мы тут же спустились снова. На этот раз к нам присоединился Обжора, который, добравшись до трубы, свернулся в прохладной грязи и уснул.

Мать, потеряв терпение, встала на ноги, когда мы еще не наелись; наверняка в этом виноваты мои родичи. Если бы Обжора не был таким ненасытным, а Шустрик – таким настырным, если бы Сестра меньше вертелась, Мать наверняка лежала бы спокойно и разрешала нам набивать животы.

Часто Мать вылизывала Обжору больше остальных, и я возмущался такой несправедливости.

Шустрик и Сестра переросли меня – вернее, туловище было того же размера, но мои лапы были короче. Обжора, конечно же, был самым мелким в помете.

Поскольку Шустрик и Сестра были заняты друг другом больше, чем остальными, я в отместку лишал их своей компании, забираясь глубоко в трубу. Однажды я принюхивался к чему-то восхитительно мертвому и гнилому, когда прямо у меня перед носом в воздух взвилось маленькое животное – лягушка!

Я с восторгом бросился вперед, стараясь накрыть ее лапами, но лягушка снова прыгнула. Она испугалась, хотя я собирался только поиграть – и возможно, не стал бы ее есть.

Шустрик и Сестра почувствовали мое возбуждение, бросились в трубу, повалив меня, и затормозили в липкой воде. Лягушка прыгнула, и Шустрик ринулся за ней, использовав мою голову вместо трамплина.

Сестра и Шустрик, борясь друг с другом, пытались схватить лягушку, но та плюхнулась в большую лужу и поплыла быстрыми короткими гребками. Сестра сунула мордочку в воду и чихнула, обрызгав Шустрика и меня. Шустрик забрался на спину Сестре, забыв про лягушку – мою лягушку!

Я грустно отвернулся. Похоже, я живу в семье тупиц.

Часто потом я вспоминал лягушку – обычно, когда засыпал: пытался представить, какая она на вкус.

Мать все чаще тихонько рычала, когда мы лезли к ней, а в тот день, когда она предупреждающе клацнула зубами, стоило нам сунуться жадной толпой, я в отчаянии понял, что сестра и братья все испортили. Шустрик подполз к ней на животе, и Мать опустила к нему морду. Он лизнул ее в губы, и она в награду пустила его к животу. Мы бросились за своей долей. Шустрик отпихнул нас, но мы уже поняли, в чем трюк; и когда я обнюхал и облизал мамину пасть, она дала мне поесть.

К тому времени мы хорошо исследовали русло ручья, бродя вдоль него, так что все вокруг было пропитано нашими запахами. Мы с Шустриком почти все время уделяли серьезным делам – играли, и я начал понимать, как важно для него в игре оказаться сверху, покусывая меня за горло и морду. Сестра уже не спорила с ним, но порядок, принятый другими в нашей стае, по-прежнему не казался мне справедливым. Обжору, разумеется, совсем не беспокоил его статус, так что я, расстроившись, кусал его за уши.

Однажды вечером я спросонья наблюдал, как Сестра и Шустрик раздирают найденную где-то тряпку, когда мои уши навострились – приближалось большое шумное животное. Я вскочил на ноги, но прежде чем успел направиться к ручью – выяснить, что за шум, – рядом со мной возникла Мать. Ее тело тревожно напряглось. Я с удивлением отметил, что она держит в зубах Обжору – то, от чего мы отказались несколько недель назад. Мать завела нас в темную трубу и легла, прижав уши. Все было понятно, и мы послушно отползли от выхода из тоннеля.

Когда существо, шагающее вдоль ручья, показалось, я почувствовал, как страх пробежал по спине Матери. Существо было большое, на двух лапах, и из его рта вырывался едкий дым.

Я смотрел, совершенно завороженный. Почему-то меня тянуло к этому существу, я был очарован и напрягся, готовый выскочить приветствовать его. Однако Мать только раз взглянула на меня, и я передумал. Его нужно бояться и избегать любой ценой.

Так впервые я увидел человека.

Он даже не посмотрел в нашу сторону: поднялся по берегу и исчез из виду. Через несколько мгновений Мать выскользнула наружу и подняла голову, проверить – миновала ли опасность. Потом расслабилась и вернулась в трубу, чтобы ободряюще поцеловать каждого из нас.

Я выскочил наружу – решил посмотреть сам. К сожалению, от человека остался лишь тающий аромат дыма в воздухе.

Снова и снова в последующие недели Мать закрепляла урок, который мы получили в трубе: человека нужно избегать, во что бы то ни стало. Человека нужно бояться.

Когда Мать в очередной раз отправилась на охоту, нам было позволено идти с ней. Выбравшись из Логова, Мать двигалась робко и осторожно, мы остерегались открытых мест, крались вдоль кустов. Заметив человека, Мать замирала, готовая бежать. Белое пятно Шустрика, казалось, выдавало нас, как громкий лай, но никто не обращал внимания.

Мать научила, как раздирать тонкие пакеты за домами, быстро отбрасывать несъедобную бумагу и доставать кусочки мяса, черствые горбушки и огрызки сыра, которые мы жевали изо всех сил. Вкус был необычный, а запах восхитительный, но тревога Матери заразила и нас, поэтому мы ели быстро, ничего не оставляя. Почти сразу же Обжору вырвало, что мне показалось очень смешным, однако тут и мои внутренности скрутило.

Второй раз было легче.

Я знал, что есть и другие собаки, хотя сам не встречал никого, кроме моей семьи. Иногда, пока мы охотились, собаки лаяли на нас из-за заборов – в основном завидовали, что мы гуляем на свободе, а они заперты. Мать, конечно, никого из нас не подпускала к незнакомцам. Шустрик обычно немного сердился, что кто-то смеет лаять, когда он задирает лапу на их деревья.

А один раз я увидел пса в автомобиле! Пес высунул из окна голову, свесив язык, и радостно залаял, заметив меня, но я слишком поразился и, задрав нос, только недоверчиво принюхивался.

Легковушек и грузовиков Мать тоже избегала, хотя я не понимал, что в них может быть опасного, если там даже бывают собаки. Часто приезжал большой и громкий грузовик, чтобы забрать мешки с едой, которую нам оставили, – тогда еды не хватало пару дней. Мне не нравился этот грузовик и не нравились жадные люди, которые забирали всю еду себе, хотя и они, и грузовик пахли восхитительно.

Времени на игры оставалось меньше, ведь теперь мы охотились. Мать огрызнулась, когда Обжора попытался лизнуть ее в губы, надеясь на кормежку, и все стало ясно. Мы выходили, прячась от чужих глаз, и отчаянно разыскивали пищу. Я уставал и часто чувствовал слабость, поэтому даже не пытался сопротивляться, когда Шустрик стоял, положив голову мне на спину. Ладно, пусть он главный. Зато мои короткие лапы лучше годятся для низкого, стелящегося бега, которому учила Мать. Шустрик возомнил себя главным? Главная у нас Мать!

Мы все теперь еле помещались под деревом. Мать пропадала все дольше. Что-то говорило мне, что она не всегда будет присматривать за мной и однажды вообще не вернется.

Я начал задумываться, каково это – покинуть Логово.

День, когда все изменилось, начался с того, что Обжора заполз в трубу и лег, вместо того чтобы идти на охоту. Он тяжело дышал, язык свесился из пасти. Перед уходом Мать потыкалась носом в Обжору, а я обнюхал его, но он так и не открыл глаза.

Над трубой шла дорога, и на этой дороге мы однажды нашли мертвую птицу, которую начали грызть, пока Шустрик не подхватил ее и не убежал прочь. Несмотря на риск, что нас заметят, мы часто бродили по дороге в поисках птиц; этим мы и занимались, когда Мать в тревоге подняла голову. Тут мы услышали – приближается грузовик.

Не какой-нибудь, а тот самый, который с теми же звуками проезжал по нашей дороге туда-сюда несколько раз за последние дни. Он двигался медленно, с какой-то угрозой, словно охотился именно на нас.

Мы последовали за Матерью, когда она метнулась к трубе, но я, не знаю почему, остановился и оглянулся на чудовищную машину, помедлил несколько лишних секунд, прежде чем направиться в спасительный тоннель.

Эти несколько секунд все изменили: меня заметили. Грузовик, тихо дрожа, остановился прямо над нашими головами. Мотор чихнул и затих. Послышались шаги по гравию.

Мать тихонько заскулила.

Когда человеческие лица появились с обоих концов трубы, она, напрягшись, припала к земле. Люди показали зубы, хотя не похоже было, что они угрожают. У них были коричневые лица, черные волосы, черные брови и темные глаза.

– Вот они, – прошептал один. Не знаю, что это значит, но звуки казались мне естественными, как шум ветра, как будто я слушал человеческую речь всю жизнь.

Оба человека держали в руках шесты, теперь я видел ясно – шесты с веревочной петлей на конце. Мать обнажила клыки и бросилась, опустив голову, вперед, пытаясь проскочить между ног у человека. Мелькнул шест, раздался щелчок, – Мать завертелась, а человек потащил ее на солнышко.

Мы с Сестрой, съежившись, отступили, а Шустрик зарычал, и шерсть у него на загривке встала дыбом. Потом до нас троих дошло: пусть сзади выход из трубы заблокирован, впереди-то путь свободен! И мы метнулись вперед.

– Бегут! – крикнул человек.

Оказавшись у ручья, мы растерялись – что делать дальше? Мы с Сестрой встали позади Шустрика – хотел быть главным, так пусть теперь разбирается.

Матери не было видно. Два человека стояли на разных берегах ручья, подняв шесты. Шустрик увернулся от одного, однако второй его поймал. Сестра сбежала, воспользовавшись суматохой; я же застыл на месте, глядя на дорогу.

Над нами стояла женщина с длинными белыми волосами, ее лицо покрылось морщинками от доброй улыбки.

– Тише, щеночек, все хорошо. Тише, маленький.

Я не убежал. Даже не двинулся. Я позволил веревочной петле скользнуть по моей морде и затянуться на шее. Шест потащил меня по берегу, потом человек ухватил меня за загривок.

– Все хорошо, хорошо, – пропела женщина. – Отпустите его.

– Убежит, – возразил мужчина.

– Отпустите.

Я следил за их разговором, понимая только одно: женщина – главная, хотя она старше и меньше обоих мужчин. Неуверенно хмыкнув, мужчина снял петлю с моей шеи. Женщина протянула мне руки: от жестких ладоней шел цветочный запах. Я обнюхал их, потом опустил голову. От женщины исходило ясное чувство заботы и внимания.

Когда она провела ладонью по моей шерсти, меня охватила дрожь. Хвост сам собой закрутился в воздухе; когда женщина вдруг подняла меня, я потянулся поцеловать ее лицо, вызвав веселый смех.

Но она тут же помрачнела: один из мужчин принес безвольное тело Обжоры. Мужчина показал его женщине, она печально заворковала. Потом мужчина отнес тело в грузовик и сунул под нос Матери и Шустрику, которые уже сидели в железной клетке. Запах смерти, знакомый мне, как любое воспоминание, струился от Обжоры в сухом, пыльном воздухе.

Мы все осторожно обнюхали моего мертвого брата.

Люди стояли на дороге печальные. Они даже не знали, как сильно был болен Обжора с самого рождения.

Меня посадили в клетку; Мать неодобрительно фыркнула на запах женщины, которым пропиталась моя шерсть. Грузовик, качнувшись, снова поехал, и меня вскоре отвлекли чудесные ароматы, заполнившие кузов машины. Я ехал в грузовике! Я лаял от восторга, а Шустрик и Мать удивленно дергали головами. Я не мог сдержаться: ничего столь восхитительного не случалось со мной за всю жизнь, даже когда я почти поймал лягушку.

Шустрика, похоже, охватила печаль, и я не сразу понял, что Сестра, его любимая подруга, убежала и была потеряна для нас, как и Обжора.

Ясно, что мир сложнее, чем я думал. В нем были не только Мать, братья и сестра, не только прятки от людей, охота и игры в трубе. Гораздо более крупные события могли изменить все – события, которыми управляют люди.

В одном только я ошибался: нам с Шустриком еще предстояло в будущем встретить Сестру.

2

Куда бы мы ни направлялись на нашем грузовике, я чувствовал: там должны быть собаки. Клетка, в которой мы сидели, была наполнена запахами других псов, их мочой и калом, и даже кровью вперемешку с шерстью и слюной. Мать съежилась, выставив когти, чтобы не скользить на прыгающем полу; мы с Шустриком бродили по клетке, опустив носы, стараясь отличить запахи одной собаки от другой. Шустрик пытался пометить углы клетки, но стоило ему встать на три лапы, как резкий рывок грузовика валил его на пол. Один раз Шустрик чуть не рухнул на Мать, которая в ответ лишь куснула его. Я посмотрел на брата с отвращением. Он что, не видит, как ей плохо?

В конце концов мне надоело обнюхивать собак, которых тут даже не было; я прижал нос к проволочной сетке и начал втягивать встречный ветер. Он напомнил о том, как первый раз я сунул нос в сочные мусорные баки, которые были для нас главным источником еды; там были тысячи непонятных запахов, и все они врывались в мой нос с такой силой, что я непрерывно чихал.

Шустрик убрался к другой стенке клетки и лег, не присоединившись ко мне, потому что это не он придумал это развлечение. Стоило мне чихнуть, как он бросал на меня угрюмый взгляд, словно говоря, что в следующий раз я должен попросить у него разрешения. И каждый раз я показывал глазами на Мать, которая, хоть и сжалась в комок от передряги, оставалась для меня главной.

Когда грузовик остановился, женщина подошла и заговорила с нами, прижав ладони к клетке, чтобы мы могли их облизать. Мать не тронулась с места, но Шустрик, заинтересовавшись, встал рядом со мной.

– Ах, вы, миленькие. Кушать хотите? Кушать?

Мы припарковались перед длинным невысоким домом; под колесами грузовика торчали редкие пучки пустынной травы. Один из мужчин крикнул:

– Эй, Бобби!

Ответ был оглушительным. Из-за дома раздался дружный лай множества собак – я даже не мог сосчитать, сколько их. Шустрик поднялся на задних лапах и поставил передние на стену клетки – как будто так ему было лучше видно.

Шум продолжался. Из-за угла здания вышел еще один человек – коричневый и обветренный, он чуть прихрамывал. Два других мужчины улыбались, как будто ожидали чего-то. Увидев нас, новый человек резко остановился, опустил плечи.

– О, нет, сеньора, никаких собак. У нас и так слишком много. – Он излучал отказ и сожаление, но никакой злобы от него не исходило.

Женщина повернулась к нему и заговорила:

– У нас два щенка и их мать. Им месяца по три. Еще один убежал, а один умер.

– О, нет.

– Мать дикая, бедняжка. Она напугана.

– Вы помните, что вам сказали в прошлый раз? У нас слишком много собак, и мы не получим разрешения.

– Мне все равно.

– Сеньора, у нас нет места.

– Ладно, Бобби, ты знаешь, что это неправда. И что с ними делать – пусть живут, как дикие звери? Это собаки, Бобби, маленькие щенки!

Женщина снова повернулась к клетке, и я завилял хвостом, чтобы показать ей, что я весь в восторженном внимании – хоть и не понимаю ничего.

– Ладно, Бобби, подумаешь, еще три! – сказал, улыбаясь, один из мужчин.

– Однажды не хватит денег тебе на зарплату; все уйдет на корм собакам, – ответил человек по имени Бобби.

Мужчины с улыбкой пожали плечами.

– Карлос, возьми котлету и вернись к ручью. Может, найдешь того, который убежал, – сказала женщина.

Мужчина кивнул и засмеялся над выражением лица Бобби. Я понял, что женщина – главная в этой человеческой семье, и еще раз лизнул ей ладонь, чтобы она любила меня больше всех.

– Хороший пес, хороший, – сказала мне женщина. Я запрыгал и завилял хвостом – по морде Шустрику, который злобно моргал.

Тот, которого звали Карлос, пах пряным мясом и странными незнакомыми маслами. Он сунулся с шестом в клетку и поймал Мать, а мы с Шустриком сами пошли за ней, когда ее повели за угол здания к большому забору. Лай за ним стоял оглушительный, и я почувствовал легкий укол страха – куда мы попали?

От Бобби пахло апельсинами, грязью, кожей и собаками. Мужчина приоткрыл калитку, прикрывая щель своим телом.

– Назад! Назад! Пошли! – скомандовал он. Лай чуть-чуть притих, а когда Бобби открыл калитку настежь и Карлос втащил Мать внутрь, и вовсе прекратился.

Меня так поразило увиденное, что я даже не почувствовал, когда Бобби ногой подтолкнул меня за забор.

Собаки.

Собаки были везде. Некоторые размером с Мать или больше, некоторые меньше – все свободно кружили по большому пространству – двору, окруженному высоким деревянным забором. Я подбежал к доброжелательным с виду собакам, чуть постарше меня, остановившись неподалеку, как будто меня что-то заинтересовало на земле. Три собаки передо мной были светлые и все – самки, так что я обольстительно пописал на кучку грязи, прежде чем подойти и обнюхать их с тыла.

Мне так нравилось все происходящее, что хотелось лаять, но Мать и Шустрик были недовольны. Мать бегала вдоль забора в поисках выхода, опустив нос к земле. Шустрик подошел к группе самцов и теперь неловко стоял рядом с ними, с дрожащим хвостом, пока каждый пес по очереди задирал лапу у забора.

Один из самцов встал прямо перед Шустриком, а второй обежал его, чтобы понюхать с тыла, и тут мой брат сдался. Его зад просел, Шустрик повернулся к самцу, поджав хвост. Я не удивился, когда через несколько секунд он валялся на спине, игриво извиваясь. Я понял, что Шустрик больше не главный.

Тем временем еще один самец, мускулистый и высокий, со свисающими ушами, совершенно неподвижно стоял в центре двора, наблюдая, как Мать продолжает свою отчаянную кругосветку. Что-то подсказало мне, что этого пса стоит опасаться больше остальных собак; и, конечно, как только он шевельнулся и двинулся к забору, собаки вокруг Шустрика прекратили свалку и тревожно подняли головы.

В десяти шагах от забора самец разогнался и прыгнул на Мать, которая сжалась в комок. Самец прижал ее плечами, не давая двинуться; его хвост торчал трубой. Мать, прижатая к забору, позволила обнюхать себя вдоль и поперек.

Первым делом я хотел – и Шустрик наверняка тоже – поспешить ей на помощь, но почему-то решил, что не стоит. Этот самец, ширококостный мастифф с коричневой мордой и слезящимися глазами, был Вожаком. Мать должна была подчиниться просто по законам стаи.

Закончив тщательную проверку, Вожак выпустил на забор короткую струю мочи, которую Мать внимательно изучила, и порысил прочь, утратив интерес. Мать будто сдулась и незаметно скользнула за штабель сложенных в стороне шпал.

Остальные самцы должным порядком подошли проверить и меня, но я припадал к земле и всех лизал в морду, желая дать понять, что со мной ни в коем случае не будет проблем – это от моего брата можно ждать неприятностей. А я-то всего лишь хотел играть с тремя девочками и исследовать двор, полный мячиков, резиновых косточек и всевозможных замечательных запахов и игрушек. Струйка чистой воды непрерывно текла в лохань, так что можно освежиться, когда хочешь, а человек по имени Карлос приходил во двор раз в день прибрать за нами. Время от времени мы все разражались громким лаем – без причины, просто для удовольствия.

А еда!.. Дважды в день Бобби, Карлос, Сеньора и еще один мужчина проходили через стаю, разделяя нас на группы – по возрасту. Они вываливали из мешков вкуснейшую еду в большие миски, и мы тыкались туда мордами и ели сколько влезет! Бобби стоял рядом, и если видел, что кто-то (обычно младшая из девочек) не наелся, то брал его и кормил, отгоняя остальных.

Мать ела с остальными взрослыми собаками, и иногда я слышал рычание с той стороны, однако видел только виляющие хвосты. Не знаю, что они ели, пахло это восхитительно, но если щенок пытался подобраться, чтобы выяснить, кто-нибудь из людей загораживал дорогу.

Сеньора наклонялась к нам и позволяла целовать ее лицо, гладила нашу шерсть и смеялась. Она сказала, что меня зовут Тоби. Каждый раз, увидев меня, она повторяла: Тоби, Тоби, Тоби.

Я был совершенно уверен, что я – ее любимый пес; а как же иначе? Моей лучшей подружкой была светло-коричневая самочка по имени Коко, которая приветствовала меня в первый день. У Коко были белые лапы, розовый носик и густая жесткая шерсть. Она была такая маленькая, что я приходился ей вровень, несмотря на короткие ноги.

Мы с Коко боролись целыми днями. Другие девчонки тоже присоединялись к нам, а иногда и Шустрик, который всегда хотел играть в игру, где он побеждает Вожака. Впрочем, ему приходилось контролировать свою агрессивность: если он начинал слишком буянить, кто-то из самцов подбегал, чтобы преподать урок. Когда такое случалось, я всегда делал вид, что вижу Шустрика впервые в жизни.

Мне нравился мой мир, мой Двор. Я обожал бегать по грязи возле лохани с водой, так что брызги из-под лап пятнали мою шерсть. Мне нравилось, когда все принимались лаять, хоть и не понимал, зачем мы это делаем. Я любил гоняться за Коко, спать в куче собак и нюхать чужие какашки. Много раз я засыпал прямо на ходу, утомленный игрой и довольный до безумия.

Взрослые собаки тоже играли – даже Вожак иногда бегал по двору с куском одеяла в зубах, а остальные собаки бежали за ним и делали вид, что не могут догнать. Мать не играла никогда – она вырыла себе яму за штабелем шпал и обычно просто лежала там. Когда я зашел ее проведать, она зарычала, будто забыв, кто я такой.

Однажды вечером, после обеда, когда собаки разбрелись по Двору, я увидел, как Мать незаметно выбралась из своего убежища и двинулась к калитке. Я жевал резиновую косточку – мне все время хотелось жевать что-нибудь из-за зуда во рту, но тут я застыл и стал смотреть на Мать, которая уселась перед калиткой. Что, кто-то пришел? Я прислушался – если бы у нас был гость, все собаки уже лаяли бы.

Часто по вечерам Карлос, Бобби и другие мужчины сидели за маленьким столиком и болтали, передавая друг другу открытую стеклянную бутылку, из которой доносился резкий химический запах. Впрочем, в этот вечер во Дворе были только собаки.

Мать уперлась передними лапами в перекладины деревянной калитки и ухватила зубами железную ручку. Неужели она будет жевать эту гадость, когда вокруг столько замечательных резиновых косточек? Мать повертела головой направо и налево – никак не могла откусить кусок. Я взглянул на Шустрика, – он крепко спал.

И вдруг калитка неожиданно щелкнула и открылась. Моя Мать открыла ее! Она опустила лапы на землю и плечом распахнула калитку, осторожно нюхая воздух по ту сторону забора.

Потом она обернулась и посмотрела на меня блеснувшими глазами. Я понял смысл: Мать уходит. Я встал, чтобы присоединиться к ней; Коко, лежавшая рядом, лениво подняла голову, поморгала, а потом, вздохнув, снова растянулась на песке.

Если я уйду, то больше не увижу Коко. Я разрывался между верностью Матери, которая кормила меня, учила и заботилась обо мне, и моей новой стаей, в которую входил и мой никчемный братец, Шустрик.

Мать не стала дожидаться моего решения. Она тихо скользнула во мрак надвигающейся ночи. Если я хочу догнать ее, надо торопиться.

Я выскочил из открытой калитки вслед за Матерью, в непредсказуемый мир по ту сторону забора.

Шустрик не видел, как мы уходим.