Текст книги "Честный Томас"

Автор книги: Брюс Гласско

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Гласско Брюс
Честный Томас

БРЮС ГЛАССКО

ЧЕСТНЫЙ ТОМАС

Честный Томас лежал у реки как-то летом.

Вдруг глядит и глазам он не верит:

По бузинному дереву в облаке света

К нему спускается фейри.

В переполненной пивной, усевшись как можно дальше от меня, четверо поденщиков пили круговую "по колышкам". Колышки укрепляют лесенкой внутри кружки, и каждый пьющий должен отхлебнуть столько, чтобы открылся новый колышек-метка, прежде чем передать кружку соседу. "Вассейл, – кричали они по своему саксонскому обычаю, глядя, как прыгает кадык собутыльника при каждом глотке. – Будь здоров!" Десять и восемь десятков лет тому назад, когда я был молод, архиепископ Ансельм целую проповедь произнес против питья "по колышкам". Но я тогда столько же слушал его, сколько нынешние парни слушают своих епископов.

Нынче никто – ни мужчина, ни женщина – не осмелится разделить со мной чашу. Впрочем, эти парни расплескали достаточно эля, чтобы я нюхнул его запаха, теплого, кисловатого, севшего... Я теперь беру свое причастие, свой взяток, где придется, где найдется.

Кончиками пальцев я попробовал запах краснолицей хозяйки пивной. Она оставила его на стакане меда, который мне подала. Ее имя – Кейт. Ничего хорошего: отрывистое и грубое, как лай. Не успеешь начать его, а оно уже кончилось и в ушах не оставило звука. А вот смысл, который запечатлел ее пот на обожженной синей глине, дело иное: им проникнуты целые баллады об одиночестве и желаниях Кейт. С тех пор как муж ее упокоился в земле, плоть трактирщицы жаждет мужской руки. А еще я чую в ней яйцо, уже готовое начать свой долгий путь к лону. Если вспахать ее нынешней ночью, она даст всходы.

Я чую, как она исходит жаром, перекидываясь шутками у столов... А-ах! Вот и священник. Отец Оуэн. Меня распирает желание пройти мимо его стола и нюхнуть, как следует, чтобы понять, отзывается ли он на сердечную тоску Кейт? Но я сижу там, где сидел. Отец Оуэн неодобрительно относится к моему языку и Королеве, которая меня ему обучила.

Под сытыми отрыжками поденщиков, под волнами пота, исходящими от Кейт, под терпким недовольством жидкой слюны отца Оуэна прячется общая для всех угрюмая басовая нота: едкий привкус страха. Они меня боятся... все до одного... меня, тихо пьющего в уголке свой одинокий мед. Они редко заговаривают со мной, опасаясь, что я им отвечу. Даже отец Оуэн, который регулярно проклинает меня со своей кафедры в церкви, еще не раз подумает, прежде чем выговорить свою неприязнь мне в лицо. Даже Божьи служители страшатся Истины.

Порыв жгучего морозного ветра дунул в узкое оконце и принес с собой людские голоса и конское ржание. Всадники явно заметили зеленую ветку над дверью, указующую, что это место и есть эрсельдунская таверна. Они спешиваются. Вскоре через порог перешагивает стройный гладко выбритый мужчина. Одними лишь глазами, без помощи других органов чувств, я могу определить, что передо мной – придворный и прибыл от королевского двора, потому что одет на французский лад. Башмаки у него остроносые, а рукава длиннющие и узкие, дабы показать всем важность своего владельца, который слишком хорош, чтоб работать руками. К тунике его приколот пурпурный цветок.

Незнакомец без труда выделил меня среди прочих посетителей: я, как всегда, сидел один. Я встал, когда он направился ко мне, чтобы пожать руку. Этот новый обычай завезли к нам с Востока крестоносцы, и он очень помогает мне в моем занятии. А что не откроет рукопожатие, подскажет знание королевского двора.

– Вы – Александр Макдугал из Арджилла, – говорю я ему. – Вчера утром в сопровождении одного-единственного слуги вы выехали из Роксбурга, когда роса еще лежала на траве. Вы ехали почти всю ночь, останавливаясь лишь для того, чтобы напоить коней. Ваш горец-слуга очень вам предан, но конь вас боится, потому как вы его не щадите. А теперь скажите, что вам угодно от Честного Томаса Рифмача?

Мой фокус произвел нужное действие, и у Макдугала поубавилось спеси. Наступило неловкое молчание.

– Если все это вам известно, – промолвил наконец лэрд, – тогда вы должны знать и то, зачем я приехал.

Вообще-то, я уже сказал ему все, что знал, но тут мне на помощь поспешила Кейт.

– Наш Томас, – сказала она гостю, – никогда и не заявлял, что в силах ответить на любой вопрос. Мы здесь знаем только одно: он всегда говорит правду, – произнося эти слова, она на меня не смотрела. У нее за душой была такая правда, которую ей вовсе не хотелось бы оглашать прилюдно...

Лэрд посмотрел с досадой.

– Значит, я зря проделал столь долгий путь?

– Посмотрим, – откликнулся я. – Задайте свой вопрос.

Я снова уселся на стул, а он пристально оглядел комнату, прежде чем опуститься напротив. Кейт принесла гостю бутылку гасконского вина, слишком дорогого для местных, но Макдугал был не первым из знатных господ, приезжавших ко мне с вопросами. Он наливает кружку и без колебания осушает ее.

Мне же она приносит еще меда. Я откидываюсь назад и беру на язык несколько капель. Это метеглин – мед со специями, пряный и пьяный, который привозят морем из далекого Уэльса. По суше, конечно, было бы легче, но в наши дни Пограничье чересчур опасно для торговцев. Я пробую его и узнаю, что весной было мало дождей; не хватило их цветам-медоносам, так что пчелы недобрали взятка. Да и пряности были плохо просушены... и еще, что солома в улье подгнила...

– Хм-хм, – неловко откашлялся Макдугал. – Что ж, ладно. Через две недели я женюсь на Изабелле Стюарт, внучке Александра Стюарта, связанного родственными узами с троном. Мой вопрос таков: когда ей придет время родить, будет это мальчик или девочка?

– Что вам в этом? – досадливо осведомился я. Посади пятерых таких в тонущий корабль, и они станут препираться из-за груза, а не думать о корабле. Если бы я мог поговорить с ними на своем языке... я сказал бы им, как пусты их споры, бессмысленны звуки, которые попадают в глухие уши и гаснут там безответно. Иногда я дивлюсь тому, как им вообще удается сообщать друг другу нечто, отдаленно похожее на мысли.

Лэрда мой вопрос удивил, но он все еще относился ко мне с почтением. Он начал бубнить о гибели на море принцессы Маргарет, и смятении, в которое повергла эта трагедия весь двор.

Они дожили до конца своего Золотого века, все эти знатные господа. За короткий срок их чудесная королевская семья пришла в упадок, и предстояла им сотня лет нужды и бедствий. Они смутно ощущали это. Даже сидевший передо мной молодой человек, который уже вмешался в какой-то заговор и теперь стремился породниться через еще не родившегося младенца с одним из претендентов на престол.

Я почувствовал запах золота в его кошелке и потребовал плату. Пять королей назад (я был тогда подростком) в Шотландии не водилось своей монеты, но, пока я странствовал, король Дэвид велел начать ее чеканку. Удобная штуковина, надо заметить, очень хороша для старого арфиста. Потому как метеглин дорог здесь на севере и станет еще дороже из-за грядущих войн.

Пока лэрд отвлекся, доставая кошелек, я протянул руку и коснулся кончиком пальца пурпурного цветка на тунике. Похоже было, что его приколола ему какая-то дама. То, что я почуял, очень меня удивило. Дама была, без сомнения, его нареченной. Я узнал кровное родство со Стюартами. Но пальцы, прикреплявшие цветок к одежде будущего мужа, источали сердечное томление. Мало знавал я знатных пар, в которых муж и жена испытывали друг к другу истинную любовь. А в сердце Изабеллы она цвела, сильная и чистая, как роза среди вереска. Однако мне не было ясно, отвечает ли будущий муж взаимностью.

Меж тем в глубине я почуял мрачный гнетущий запах. У нее было слабое сердце, и кровь сочилась в ее легких... Мне уже доводилось чувствовать такое раньше.

– Была ли ваша нареченная в детстве склонна к лихорадкам? – спросил я. Не распухают ли иногда ее суставы, как при водянке? Легко ли она устает?

– Изабелла так же здорова, как любая другая шотландка! – вскричал Макдугал, и острый запах его страха резанул меня, словно кинжалом. – Что ты хочешь сказать, Рифмач?

Истина рождается у меня под языком, словно капля меда, но я колеблюсь. Когда я ощущаю подобное кровотечение в теле женщины, это признак того, что она не переживет первых же родов. Как поступит он, если я открою ему это? Покинет ли он невесту у алтаря, возложив на меня всю вину за измену? Или все-таки женится на ней и, несмотря ни на что, зачнет в ней дитя – либо не поверив мне, либо пренебрегая советом, в надежде на искусство повитухи? А может быть, он женится на ней и позаботится о том, чтобы никакого ребенка не было, пожертвует продлением своего рода ради нее самой, ради того, чтобы в старости вместе сидеть у камелька?

Выдержит ли его любовь такое испытание? Вопрос этот мучит меня, как острый нож, приставленный к сердцу. Я не могу отрешиться от образа юных любовников среди весенних трав, хоть слова их любви жгут мне глаза, словно скисшее вино. Иногда мне кажется, что в их бессвязной речи я вот-вот найду свою Королеву, словно ломтик сладкого яблочка в горшке овсянки.

Способна ли выдержать испытание любовь? Этот вопрос задаю я себе, когда дождь стучит по соломенной крыше моей хижины и весь этот мир кажется мне тюрьмой. Птицы под стрехами роняют пух, несут слово надежды и семейной радости. Но затхлый вкус слова, который несет плесень на подоконнике, говорит о том, что в конце концов все поглотит земля.

Часто истину проще найти, чем высказать. Но если я попытаюсь рассказать ему, что узнал, на доступном ему языке, как мне быть дальше? Что скажет об этом моя Королева со звезд?

Я попросил Макдугала немного обождать и раскрыл свой кошель. Внутри лежала крохотная бутылочка с питьем, которое я ценю выше всякого другого. Распустив затычку, я вылил одну золотую капельку на кончики пальцев и, вдыхая ее аромат, богатый и полный, как королевская казна, дал ей впитаться в кожу. Многое из ее полноты и сочности с годами повыдохлось, но когда я беру эту капельку на язык, в ней оказывается достаточно крепости, чтобы вернуть память о моей Королеве. Словно передо мной раскрывается книга, написанная золотыми буквами.

Вот этот путь, что вверх идет,

Тернист и тесен, прям и крут.

К добру и правде он ведет,

По нем немногие идут.

Другая – торная – тропа

Полна соблазнов и услад.

По ней всегда идет толпа,

Но этот путь – дорога в ад.

Бежит, петляя, меж болот

Дорожка третья, как змея,

Она в Эльфляндию ведет,

Где скоро будем ты да я.

Все началось с того, что фейри запуталась в ветках дерева.

Я никогда раньше фейри не видывал, так что постарался подробней ее рассмотреть. Похожее на веретено тельце было покрыто густым зеленым мехом и увенчано пучком тонких пушистых усиков и шестью глазами, расположенными в виде двух треугольников. Ее тонкая талия застряла в развилке ветвей бузинного дерева, и четыре крылышка, размером и цветом сходные с листьями бузины, отчаянно бились, пытаясь освободить это существо. От торса отходила, наверное, дюжина тоненьких палочек-ножек, половина из которых в этот миг сжимала всевозможных жуков, которые стремились вырваться и разлететься в разные стороны.

Я, бережно отогнув ветку, освободил существо, и оно, жужжа в сгущающихся сумерках, полетело в сторону луга. Сгорая от любопытства, я последовал за ним на расстоянии. За три дня до этого моя возлюбленная отвергла меня, так что, хотя я и был печален, но чувствовал себя свободным, как ветер. Отец к тому времени решил, что толку от такого бездельника и шалопая не будет, и велел мне подыскивать другое жилье. Предлогом, позволявшим мне целыми днями бродить по холмам, была охота, но я захватил с собой и арфу, потому что новая баллада стоила в моих глазах больше оленя. Я знал сорок семь баллад, девять из них были собственного сочинения, и, будучи в подпитии, я с гордостью, чуть фальшивя, пел их под приветственные крики и стук кружек моих друзей. Оставалось две недели до исполнения семнадцати лет моего пребывания на земле.

Посреди луга высилась странная скала, хотя еще недавно ничего подобного здесь не было. Она была почти столь же высока, как и скала, на которой стоит замок Стерлинг. Фейри выжгли вокруг нее пространство, и неимоверное их количество, больших и маленьких, теперь прибывало и убывало через дыры в скале. Все они танцевали под басовое, похожее на звучание скрипки, гудение трепещущих крылышек. Они выделывали такие сложные узоры и спирали, с которыми не сравнятся никакие пируэты, прыжки и приседания господских балетов. И выглядело это куда изящнее. В целом их танец производил впечатление сумятицы и хаоса, но в любом месте, куда падал мой взор, царил строгий порядок.

Я услышал шум за спиной и обернулся. Трое бескрылых фейри, ростом с собаку и крабьими лапами, почти окружили меня. Однако даже в тот миг, когда они на меня накинулись, возбуждение, владевшее мною, преобладало над страхом, потому что я знал: если когда-нибудь я вернусь в Эрсельдун, то смогу написать об этом балладу из баллад. У меня был с собой отцовский нож, но я не стал его вытаскивать, потому что они были красивы и мне не хотелось причинять им вреда. Арфа моя упала на камень и сломалась. Они опутали меня паутиной из клейкой слюны и понесли внутрь скалы.

У меня тут лепешка в запасе есть

И еще есть бутылка вина...

Так что прежде, чем дальше продолжить путь,

Ты поешь и выпей до дна.

Скала оказалась пустотелой, и комната, куда они меня принесли, располагалась, наверное, вблизи поверхности, потому что я видел солнце, тускло просвечивающее сквозь потолок, как сквозь воск. Я знал много баллад о фейри, а главное, понимал, что не должен вкушать их еды и пить их вина. Но выбора у меня не оставалось: я лежал, спутанный по рукам и ногам, а они лили мне в рот какую-то сладкую мутную жидкость. Я захлебывался, но глотал. Язык мой немел, и глаза заволакивало туманом.

И тогда я ощутил, что словно отделяюсь от своего тела и, плавая над ним, наблюдая его со стороны, будто смотрю на дитя, играющее с куклой. Я ничего не чувствовал, а они налетели целым роем – их было много дюжин – и принялись щипать и тормошить эту куклу клешнями, зубками, длинными тонкими язычками, растворяя мои путы своей слюной. Я ничего не почувствовал, когда чья-то острая, как меч, передняя лапка вырезала дыру у меня под языком, а другая лапка сунула туда желтую восковую монетку. Я также ничего не почувствовал, когда они продели мне в ноздри розовые ленточки, а в дырочки, которые просверлили в моем черепе, вставили красные бусинки.

Они впихнули мне в рот еще меда, а потом двое наиболее крупных подняли меня и понесли в самую сердцевину скалы. Я ощутил тогда: чувства медленно ко мне возвращаются. Боли не было, но я почуял запах моей крови на полу.

Побудь часок со мной вдвоем,

Да не робей, вставай с колен,

Но не целуй меня, мой Том,

Иль попадешь надолго в плен.

Комната, в которую они меня принесли, была больше церкви Святого Джайлса. Она освещалась маленькими фейри, ростом с пальчик, сиявшими ярче светлячков. Они сидели на карнизах или летали вокруг. Стены, насколько хватало взгляда, были испещрены ямками-комнатками, большими и малыми, многие из которых были заняты огромными кожаными мешками или похожими на личинки существами. Существа эти как бы пульсировали за своими восковыми стенками. А в некоторых ячейках содержалось нечто более странное: застывший фонтан из серебра, гриб высотой в двенадцать ладоней, череп единорога, большая клякса, похожая на телячий студень, которая, однако, пульсировала и двигалась. Я подивился, как это мне удается почуять их запах через всю комнату, и вдруг понял: вся комната полнится запахами, прежде мне незнакомыми, причем каждый из них говорит со мною, сообщая свою тайну.

Затем я увидел Королеву. Ростом она была чуть меньше меня. Она ехала мне навстречу на спине трех стражников. Оказавшись передо мной, они бережно опустили ее на пол.

Мех, покрывавший ее тело, был зеленым и своим оттенком напоминал солнце, каким видишь его из-под воды, купаясь ясным днем в глубоком пруду. От стройного торса отходило двенадцать тонких лапок, за спиной свернулась пара крылышек. Талия у нее была еще тоньше и совсем безволосая – просто полоска сморщенной коричневой кожицы, казавшейся странно голенькой среди пушка, которым она поросла. Низ ее тела, грузный, тяжелый, выглядел плотным, напоминая спелый плод. Перистые усики на голове реяли, словно бузинные веточки. Она источала аромат роз и меда... и когда я его ощутил, мне показалось, что я услышал слова, и слова эти означали: НЕ БОЙСЯ.

Крошечная плоская фейри подлетела к ней, и Королева схватила ее верхними лапками и поднесла ко рту. Поначалу я решил, что Королева собирается ее съесть. Но потом ее плоский ротик открылся, и я увидел: в нем не было зубов, а лишь мягкая мясистая трубочка, которая выдвигалась вперед, пока не коснулась спинки крошечной фейри. Трубочка то сужалась, то расширялась, и вдруг из нее показалась единственная золотая капелька, которая упала на спинку малютки. Та взлетела, потом приземлилась передо мной, и слово, которое было запахом этой капли, означало: "Съешь мою сладость". Я понимал, что уже прошел слишком много дверей, чтобы поворачивать назад, а потому подхватил кончиком пальца эту каплю и проглотил.

Как описать мне речь Королевы? Ее слова? Вообразите, что вы сидите на самом роскошном пиру, которым когда-либо угощали короля или папу, и вкушаете яства, приготовленные поварами, искуснее которых не найдешь от Ирландии до Индии. Причем повара эти изучили твое тело и знают, какие кушанья ты любишь, лучше тебя самого. А теперь вообразите, что с каждым проглоченным кусочком вы вкушаете все перемены блюда сразу, сохраняя при этом вкус и запах каждого из них в отдельности. Вроде как пять струн, соединенные в арфе, что вместе звучат слаще, чем если просто тронуть одну из них.

А теперь представьте себе: с каждым кусочком, проглоченным на этом пиру, вы еще получаете книгу. Она священна, как месса, и веселит, как озорная шутка, и печалит, как самая грустная баллада... Причем вы знаете, что каждое слово этой книги – правда. Написана она кем-то, кто знает и понимает вас – и любит вашу истинную сущность.

Этот смысл открыл мне двери всех комнат во все стороны – я мог бы исследовать их дни напролет, – но в глубине меня звучал вопрос: "Каким именем называть тебя, человек с этого острова?"

Я задумался, как же сумею ответить, но тут же ощутил вкус сладостной речи, рождавшейся под языком. Речь эта приняла форму, сообразную моим мыслям, и я выплюнул ее на спинку фейри, стоявшей предо мной. Слово мое не имело вкуса, и форма его была неуклюжа, как первый лепет ребенка. Но все же я сумел сказать: "Приветствую великую Королеву". Затем я задумался о своем имени. "Томас" перевести было невозможно, так что я подобрал некий образ, который у меня в голове связывался со звуком моего имени. Но ведь меня еще прозвали Рифмачом, так что я как-то слепил слово, означавшее: "Я тот, кто соединяет вместе подобные вещи и звуки". Получив оба эти слова, фейри вновь полетела к Королеве.

Так мы общались, и постепенно я все свободнее управлялся с ее языком, а она все подробнее расспрашивала меня о моем мире. Многие из вопросов касались отношений мужчин и женщин, но, вообще-то, ее интересовало все, что знал я о других существах Земли. Некоторые вещи ее просто завораживали. Например, разведение скота, спаривание, скрещивание и тому подобное... или то, как наши корабли путешествуют из страны в страну. Она проявила также большое любопытство к пчелам, о каковых я мало что мог ей рассказать. Я тоже задавал ей вопросы насчет фейри и о том, что станется со мной, но она отвечала лишь тем же словом, что и раньше: "Не бойся".

Мы проговорили, должно быть, несколько часов. Наконец она сказала: "Спасибо, Томас Соединитель. Сегодня ты сослужил великую службу делу Жизни, хотя твой мир, возможно, не узнает об этом еще много-много дюжин твоих лет. Теперь мы подадим тебе другой напиток, благодаря которому все, что произошло с тобой, покажется сном, который, проснувшись, помнишь смутно. Но перед тем как ты вернешься в свой мир, можешь попросить у меня один подарок, и если это в моих силах, я просьбу твою исполню. Я могу рассказать о том, где в окрестностях твоего городка спрятан богатый золотой клад. Или дам лекарство от любых болезней для тебя и твоих домочадцев. Или же наделю тебя бочонком меда, который прокормит твою семью и друзей до их смертного часа... Выбирай, Томас Соединитель".

"Леди, – сказал я ей в ответ, и слова золотыми каплями скатывались с моего языка. – Через две недели исполнится семнадцать лет с того часа, как я появился на свет. Моя возлюбленная покинула меня ради другого, а семье моей безразлично, жив я или умер. На всем белом свете, который я успел повидать, а я побродил от Бервика до прекрасного города Данди, – я не видывал ничего красивее комнаты, где мы сейчас стоим, и не пробовал яства слаще ваших слов. Я прошу не давать мне напитка забвения, а дозволить остаться здесь, в стране Фейри, насыщаться вашими словами и узнать ваши обычаи".

"Хорошо сказано! – сообщил мне запах Королевы, и смех ее прозвенел, словно целое поле цветов. – Когда мне не с кем разговаривать, кроме детей моих, мне иногда кажется, что я говорю сама с собой. Если ты вправду хочешь путешествовать с нами, отдай свой нож управляющему моим двором. Мы скоро отправимся в путь, и тогда силы, что понесут нас вперед, вырвут твой нож из-за пояса твоего и отшвырнут прочь, так что он пронзит и плоть твою, и пол, на котором стоим, и фейри, что окажется на пути".

Я вытащил отцовский нож и протянул его фейри, который вдруг возник у моего локтя, и он взлетел вверх.

"Путешествие? – спросил я, глядя, как управляющий исчез в одном из отверстий потолка. – Я своего решения не изменю, но куда же мы отправимся? Разве мы и так не находимся в стране Фейри?"

"Тебе многое предстоит узнать, Томас Соединитель", – ответила она, и на этот раз у смеха ее был запах крепкого вина.

Королева называла скалу, в которой мы находились, словом, означавшим также Дом родной. Она уложила меня на мягкую лежанку, а потом я почувствовал, будто меня вдавливает в нее палец великана. Глубоко-глубоко.

Потом я вдруг ощутил, что лечу без крыльев. Я отчаянно попытался ухватиться за лежанку или что-либо надежное, но добился лишь того, что перевернулся в воздухе, в котором разливался запах смеха Королевы, пролетающей мимо меня на распахнутых крыльях. Затем ко мне подлетела некая фейри и принесла на спине слово Королевы:

"Держись и следуй", – сообщило мне это слово, и я вцепился в фейри и последовал по запаху ее речи в соседнюю комнату. Одна из стен (а может, то был потолок) была заполнена звездами и луной, а также большим зеленым кругом, переливавшимся синим, зеленым и белым.

Из-под языка у меня заструились вопросы, но она уже дала ответы, которые плыли ко мне по воздуху.

"Эта большая сфера, которую ты видишь, – твой мир", – объяснила она.

"В церкви Святого Джайлса в Эдинбурге я видел карту мира, – ответил я ей. – Там есть Шотландия и Англия, Франция и Бургундия, и Норвегия, и даже далекий Египет, и святой Иерусалим. Я не понимаю, что вы имеете в виду, говоря о том, что это мой мир".

"Вон остров, где ты родился, – указала она. – На него как раз наплывает облачко".

Глаза мои широко распахнулись, потому что в этот миг я осознал, что подобен муравью, никогда не покидавшему своего муравейника и считающему, что этот муравейник и есть весь мир.

Но вскоре сине-зеленая сфера исчезла с небес, а солнце стало лишь жалкой искоркой среди множества звезд, которые я не мог сосчитать.

Через потоки в темноте

Несется конь то вплавь, то вброд.

Ни звезд, ни солнца в высоте,

и только слышен рокот вод.

Многому научился я за годы, проведенные в Доме Королевы.

Я думал, что знаю, как устроена Вселенная, и полагал, что Королева заберет меня к звездной сфере. Я считал, что конечная цель путешествия – Небеса... или Ад. Но она рассказала мне правду о том, что наше солнце плавает в море звезд, что оно – как крошечный стежок на огромном вышитом ковре. А еще я узнал о великой задаче, которую поставил перед собой народ Королевы.

Чтобы понять ее, предположим, что каждой звезде в этом море звезд соответствует один человек на Земле.

А теперь предположим, что каждый человек на Земле, живущий за пределами Шотландии, соответствует звезде без миров. Речь этих звезд подобна пронзительному тонкому воплю, который будет длиться вечно, пока звезда не выгорит в пепел или не взорвется. На этих звездах жизни нет. Представьте себе, что все люди за пределами Шотландии умерли. Теперь возьмем всех людей нашего королевства и расселим их по всем пустым землям...

Теперь отбросим всех, кто живет не в графстве Бервик. На этот раз они будут представлять собой звезды, чьи миры – это просто мертвые скалы, говорящие сухим языком камней.

Теперь уберем всех, кроме жителей Эрсельдуна. Бервикширцы тогда будут представлять собой миры живые, но жизнь на них – всего лишь плесень на стенках заброшенного колодца. У каждого из этих миров есть свой язык, но состоит он всего из нескольких слов. И если признать жителей Эрсельдуна мирами, где есть жизнь, возможно, только ваша семья будет соответствовать мирам, где имеется жизнь, способная понять язык, ее создавший. Горстка людей, рассеянных по огромной пустынной Земле, горстка миров, рассеянных в бескрайней звездной пустыне. А между ними летает раса Королевы, сохраняя в своих ячейках Язык, прежде чем ночь его поглотит.

Место, называемое Домом, было очень древним. Старше некоторых звезд. Странствуя по звездной пустыне, Дом переносил в себе язык множества миров. Некоторые языки, вроде языка серебряного фонтана, сохранялись внутри существа, которому принадлежали. Некоторые были преображены старыми Королевами в чистые капли и помещены в глубокие хранилища. Я обследовал извилистые ходы Дома так далеко и глубоко, как мог, пока они не становились совсем узкими и не доступными мне. Но каждая комната, в которую я входил, содержала новые удивительные знания. Я держал в руках ценности, из-за которых воевали и погибали целые континенты. Я читал поэзию народов и рас, мудрость которых достигала необычайных высот, когда наш мир еще пребывал в хаосе и безмолвии. Я касался покатого черепа какого-то моего предка, жившего до Потопа.

Так, путешествуя меж звезд, проводили мы с Королевой многие месяцы, вкушая Слова друг друга. Она поведала мне, что была одинока, что немногие расы решались покинуть родину ради Дома. Я пел ей мои баллады, которые она смутно воспринимала своими перистыми усиками, и пытался передать их на ее Языке. Она показала мне, как происходит у них спаривание и как она растит своих детей, как скармливает им язык, который научит их разным работам.

Я же показал ей один-два приема, которыми земные женщины могут доставить удовольствие мужчине. Губы ее были жесткими, но полый язычок оказался теплым и нежным. Она сказала, что человечье семя бьет резче и сильнее, чем семя самцов ее рода, и на вкус оно жгучее, как жизнь. Она научила меня смеяться на своем языке, и Дом ее весь благоухал розами и медом.

Несется конь в кромешной мгле,

Густая кровь коню по грудь.

Вся кровь, что льется на земле,

В тот мрачный край находит путь.

Мои глаза не могли ничего разглядеть в том мире, где мы оказались, кроме грязи – серой грязи с желтыми проблесками – и темных туч, нависших над головой. Вонь там стояла такая мерзкая, что Королева велела особым фейри вдувать нам своими трубочками свежий воздух прямо в рот. И все же мир этот был для меня хорош и красив, потому что он пах двадцатью тремя запахами жизни и я там был с моей Королевой.

Ее крылья оказались слишком слабыми, чтобы она могла оторваться от поверхности, а потому она отпустила стражников и позволила мне нести ее на руках. Пальцы мои гладили ее мех и сморщенную коричневую кожицу ее талии, и крылышки ее трепетали, щекоча мою голую грудь...

Жизнь приникала к поверхности этой планеты, как вьюнок к склону утеса во время бури. Крохотные существа ютились кучкой вокруг ям с булькающей горячей грязью, а там, где грязь остывала, они гибли.

Мы дали им новый язык, из мира, чья звезда взорвалась много Королев тому назад. Здесь он возродится и научит этих существ растить внутри себя новые полости, где можно будет запасать пищу на время засухи. Может быть, когда Королева навестит их в следующий раз, ее встретят тысячи голосов жизни, вместо нынешних двадцати трех.

А потом я увидел нечто, похожее на падающую звезду. Она пробилась сквозь облака, и мир мой рухнул. Распался.

Это был другой Дом фейри, и шесть самцов явились к нам с посланием от их Королевы. Моя Королева поговорила с ними немного, а затем велела мне отнести ее обратно Домой, и они последовали за нами. Когда мы вновь оказались среди звезд, она удалилась вместе с ними в срединную комнату, а мне велела подождать где-нибудь. Я не мог ревновать ее к ее роду, но создавал слова и пережевывал их снова и снова. В молчании.

Наконец она послала за мной. Комната пахла чем-то новым, посеянным и взрастающим.

"Томас Соединитель, – сказала она. – Пришла пора тебе вернуться в свою собственную страну".

Но я к тому времени уже семь лет говорил ее языком и перечитал множество томов, хранившихся в каждом из ее миров. Я знал, что она собирается умирать, и рот мой пересох.

"Не бойся", – сказал мне ее запах умиротворяющим ароматом луга.

Я вновь и вновь вкушал мысленно ее слова и в конце концов понял их смысл. Для своего народа она была стара. Раньше мне это не приходило в голову. Самцы исполнили свой брачный полет, чтобы она смогла обменяться речью – с другой, себе подобной. Теперь где-то в глубоких подвалах, под бдительным присмотром рабочих фейри, зрело яйцо с новой Королевой.

"Когда она вползет в эту комнату, она меня съест, – промолвила моя Королева. – Меня и множество моих детей, а те, кого она не съест, умрут. Затем она создаст кокон и проспит дюжину твоих лет. Когда же затем она проснется, то будет владеть моей памятью, моими воспоминаниями и моим языком".

"Нет!" – сказала она, почуяв запах моего страха.

Я выхватил кристаллическое существо из его ячейки и порезал себе руку, так что моя кровь смешалась с моими словами и добавила к ним свой язык.

"Я не допущу этого... Я буду сражаться... Я не дам ей... Я..."

"Ты отправишься теперь же", – сказал резкий запах Королевы. Но потом, пожалев меня, она одарила меня последним долгим словом прощания, роскошным, как сотня пиров, проникновенным, как тысяча песен.

"Когда новая Королева проснется в Доме среди звезд, она будет помнить тебя, Томас Соединитель, потому что из всех языков, которые отыскала я среди звезд, твой был сладчайшим".