355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Брюс Чатвин » Тропы Песен » Текст книги (страница 4)
Тропы Песен
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 00:46

Текст книги "Тропы Песен"


Автор книги: Брюс Чатвин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

8

Когда я ехал из Кимберли в Алис, мне нужно было пересесть с одного автобуса на другой в Катерин.

Время было обеденное. Паб был забит дальнобойщиками и рабочими-строителями, которые пили пиво и ели мясные пироги. Почти на всех была стандартная униформа «мужчины с Равнины»: ботинки для пустыни, «землекопские» фуфайки, под которыми виднелись татуировки, желтые защитные шлемы и «стаббиз» – зеленые облегающие шорты без молнии. Первое, что ты видел, войдя в паб через двери из матового стекла, – это бесконечный ряд мохнатых красных ног и темно-зеленых ягодиц.

В Катерин останавливались все туристы, которые хотели полюбоваться здешним знаменитым ущельем. Ущелье получило статус национального парка, но какие-то юристы из Движения за возвращение земли выискали недоработки в правовых документах и теперь требовали вернуть эту местность аборигенам. В городе царила неприязненная атмосфера.

Я направился в уборную. В коридоре чернокожая проститутка прижалась сосками к моей рубашке и сказала:

– Хочешь меня, милый?

– Нет.

Пока я справлял нужду, она уже приклеилась к жилистому коротышке, сидевшему на табурете возле стойки. У него на предплечье виднелись вздувшиеся вены, а на рубашке красовался значок с надписью «смотритель парка».

– Нет! – презрительно огрызнулся он. – Грязная баба! Такие, как ты, меня не возбуждают. У меня есть женушка. Но если ты усядешься сюда, на стойку, и раздвинешь ноги, может, я в тебя бутылку и затолкаю.

Я взял свой стакан и направился в дальний конец зала. Там я разговорился с каким-то испанцем. Он был низеньким, лысым и потным и говорил высоким, истеричным голоском. Он был городским пекарем. В нескольких шагах от нас очень медленно начинали драться двое аборигенов.

У аборигена постарше был морщинистый лоб и алая рубаха, расстегнутая до пупа. Его противником был сухопарый паренек и облегающих оранжевых штанах. Мужчина был пьянее мальчишки – он едва на ногах держался. Для равновесия он опирался локтями о табурет. Паренек голосил от страха во всю мочь, изо рта у него капала пена.

Пекарь ткнул меня пальцем в ребра.

– Я родом из Саламанки, – провизжал он. – Похоже на корриду, а?

Кто-то еще прокричал: «Черномазые дерутся!» – хотя они еще не дрались – пока. Однако посетители, глумясь и веселясь, стали стягиваться со всех концов бара, чтобы поглазеть.

Нежно, почти ласково, абориген постарше выбил из руки мальчишки стакан, тот упал и разбился. Мальчишка нагнулся и подобрал с пола отбитое донышко и зажал, будто кинжал.

Дальнобойщик, сидевший на табурете рядом, выплеснул содержимое своего стакана, разбил его стенки о край стойки и вложил зазубренное донышко в ладонь мужчины.

– Давай, подбодрил он его, – покажи ему.

Паренек сделал выпад своим битым стаканом, но мужчина быстрым движением кисти отбил удар. У обоих потекла кровь.

– Оле! – закричал пекарь-испанец. Лицо его перекосила гримаса возбуждения. – Оле! Оле! Оле!

Вышибала, разом перепрыгнув через барную стойку, вытащил обоих драчунов на тротуар, а потом перебросил через асфальт на островок посреди шоссе. Там они растянулись рядышком и лежали, истекая кровью под розовыми олеандрами, а мимо с грохотом проносились автомобильные поезда из Дарвина.

Я пошел дальше, но за мной увязался испанец.

– Они же закадычные друзья, а? – сказал он.

9

Я надеялся пораньше лечь спать, но Аркадий позвал меня на барбекю у каких-то друзей на дальнем конце города. У нас оставалось еще около часа свободного времени. Мы купили в магазинчике рядом с баром бутылку охлажденного белого вина.

Аркадий жил в съемной квартире-студии над вереницей запертых гаражей, за супермаркетом. Металлические перила лестницы, нагретые солнцем за день, были еще горячими. Кондиционер внутри был включен, и, как только Аркадий отпер дверь, нам в лицо дохнул прохладный воздух. На коврике лежала записка – кто-то просунул ее под дверь. Аркадий включил свет и прочел ее.

– Вовремя! – пробормотал он.

– Что-то случилось? – спросил я.

Он объяснил, что один из старейшин кайтиш, старик по имени Алан Накумурра, задерживал работу над отчетом вот уже четыре недели. Он был последним живым мужчиной в своем клане и «традиционным владельцем» участка земли к северу от станции Миддл-Бор. Землемерам-железнодорожникам не терпелось поскорее нанести на карту именно этот отрезок пути. Аркадий упросил их подождать до тех пор, пока Алана не найдут.

– А куда он пропал?

– А ты как думаешь? – рассмеялся он. – Отправился в Обход.

– А что случилось с остальными?

– С какими остальными?

– Ну, с остальными мужчинами его клана.

– Их застрелили, – ответил Аркадий. – Полицейские патрули, еще в двадцатые годы.

Комната у него была опрятная и белая. На кухонной стойке, стояла соковыжималка, а рядом – корзинка с апельсинами. Поверх матраса на полу были набросаны индонезийские покрывала и подушки. На крышке клавесина лежали раскрытые ноты: «Хорошо темперированный клавир».

Аркадий откупорил бутылку, наполнил два бокала и, пока я изучал содержимое его книжной полки, позвонил своему начальнику.

Минуту-две он говорил о работе, а потом сказал, что тут, в городе, есть один пом, который хочет отправиться в буш с командой топографов… Нет, не журналист… Ну да, как и все помы, довольно безобидный… Нет, не фотограф… Нет, не рвется наблюдать за ритуалами… Нет, не завтра… Послезавтра…

Наступила пауза. Мне показалось, я почти слышу, как человек на том конце линии думает. Потом Аркадий улыбнулся и знаком показал мне, что получил «добро».

– Едешь с нами, – сказал он и положил трубку на место.

Потом он позвонил в компанию по аренде грузовиков и заказал машину на утро среды.

– Пускай это будет «лендкрузер», – сказал он. – Вдруг дождь.

На полке у него стояла русская классика, книги о досократиках и ряд трудов, посвященных аборигенам. Среди последних я заметил две мои любимые книжки: «Традиции аранда» и «Песни Центральной Австралии» Теодора Штрелова.

Аркадий открыл банку с орехами кешью, и мы оба уселись по-турецки на матрас.

–  Nazdorovye! – Он поднял бокал.

–  Nazdorovye! – Мы чокнулись.

Он снова поднялся, взял с полки фотоальбом и начал листать его страницы.

Вначале были сплошь цветные снимки, и почти на всех фигурировал сам Аркадий. Типичный фотоотчет любого молодого австралийца, впервые отправившегося путешествовать за океан: Аркадий на пляже в Бали; Аркадий в кибуце Хульда; Аркадий возле развалин храма в Сунионе; Аркадий с будущей женой в Венеции, с голубями; Аркадий, уже снова в Алис, с женой и ребенком.

Затем он перелистнул страницы ближе к концу альбома и показал мне поблекшую черно-белую фотографию: моложавая пара на палубе корабля, на фоне спасательной шлюпки.

– Мама с папой, – сказал Аркадий. – В мае 47-го года, когда их корабль стоял в Адене.

Я наклонился, чтобы получше рассмотреть их. Мужчина был низенький, коренастый и крепкий, с густыми черными бровями и чуть косыми скулами. В вырезе рубашки проглядывал клинышек черных волос. Мешковатые штаны, стянутые на поясе, казалось, были ему велики на несколько размеров.

Женщина была повыше ростом, стройная, в простом гладком платье. Ее светлые волосы были заплетены в косы, уложенные вокруг головы. Ее полная рука обвивала стойку палубы. Оба щурились, стоя против солнца.

Ниже, на той же странице, был еще один снимок с тем же мужчиной: теперь он был в морщинах и сединах и стоял возле калитки в огороде с капустой: можно было не сомневаться, что такая капуста растет только в России. Вплотную к мужчине стояли полная крестьянка и два молодых силача в каракулевых шапках и сапогах.

– Это моя тетушка, – сказал Аркадий. – А это – мои двоюродные братья-казаки.

Эти каракулевые шапки напомнили мне об одном душном летнем дне в Киеве, и из памяти снова вынырнул эскадрон казацкой конницы, вышагивавший по булыжной мостовой: блестящие черные лошади; алые плащи, высокие шапки, заломленные набекрень; и толпа с хмурыми, недовольными лицами.

Это было в августе 1968 года, за месяц до вторжения в Чехословакию. Все то лето ходили слухи о волнениях на Украине.

Аркадий снова наполнил бокалы, и мы заговорили о казаках: о «казахах» и «казаках»; о казаках-наемниках и казаках-бунтовщиках; о казаке Ермаке и покорении Сибири; о Пугачеве и Стеньке Разине; о Махно и буденновской Красной кавалерии. Я упомянул о казацком отряде фон Панвица, который сражался на стороне немцев против Советской Армии.

– Забавно, что ты заговорил о фон Панвице, – сказал Аркадий.

В 1945 году его родители оказались в Австрии, на территории, занятой британцами. Это было время, когда союзники отправляли советских беженцев, предателей или нет, обратно в СССР, на милость Сталина. Отца Аркадия допрашивал британский майор разведки, на безукоризненном украинском языке обвинявший его в том, что он сражался в отряде фон Панвица. После недели прерываемых и возобновляемых допросов ему удалось убедить разведчика в несправедливости такого обвинения.

Затем их перевезли в Германию и расквартировали в бывшем офицерском клубе, под Орлиным Гнездом в Берхтесгадене. Они подали бумаги на эмиграцию – в США или Канаду. Им сказали, что Аргентина куда лучше подходит людям, имеющим сомнительный статус. Наконец, после года томительного ожидания, пришла новость о том, что рабочие руки требуются в Австралии, и туда разрешалось отправиться всем, кто готов был подписать бумаги.

Они охотно ухватились за эту возможность. Все, чего им хотелось, – это бежать подальше от кровавой Европы – от холода, грязи, голода и утраченной родни, – и оказаться в солнечной стране, где все едят досыта.

Они отплыли от Триеста на судне, прежде служившем плавучим госпиталем. На время плавания все женатые пары разлучили – встречаться мужья с женами могли только днем, на палубе. После высадки в Аделаиде их отправили в лагерь с ниссеновскими бараками, где люди в форме цвета хаки отдавали им приказы на английском. Иногда им казалось, будто они снова попали в Европу.

Я и раньше замечал, что в одержимости Аркадия Австралийскими железными дорогами есть какая-то агрессия. Теперь, из его рассказа, я понял почему.

Наконец Иван Волчок получил работу: его устроили техником на Трансконтинентальной линии, посреди Налларборской равнины. Там, между станциями Ксантус и Китченер, без жены и детей, сходя с ума от солнца и дневного рациона, состоявшего из говядины и крепкого чая, он до изнурения менял шпалы.

Однажды его привезли в Аделаиду на носилках. «Тепловая прострация», – сказали врачи. Железная дорога не выплатила приличной компенсации. Другой врач сказал: «У вас хреновое сердце». Иван больше никогда не работал.

К счастью, мать Аркадия оказалась работоспособной и решительной женщиной: начав с уличного ларька, она обзавелась прибыльным магазинчиком, торговавшим фруктами и овощами. Купила дом в восточном пригороде. Сама читала русские романы, Аркаше и его братьям – русские сказки, водила их по воскресеньям на православную службу.

Ее муж был лишен такой жизненной энергии. Когда-то он был сильным и задорным. Постарев, он шаркал ногами по магазину, всем мешал, напивался домашним самогоном и угрюмо предавался воспоминаниям.

Он бормотал что-то о груше в мамином саду, о каком-то амулете, закопанном у развилки дороги. Деревья в Австралии, говорил он, полумертвые. Вот в России деревья – настоящие, они роняют листья, а потом снова оживают. Однажды вечером брат Аркадия Петро застал отца за тем, что он рубил их араукарию. Тогда семья поняла, что дело зашло слишком далеко.

Через советское посольство в Канберре ему и Петро раздобыли разрешение съездить в СССР и посетить родную деревню Горняцкие. Он снова увидел сестру, старый самовар, пшеничные поля, березы и ленивую речку. Грушу давно срубили на дрова. На кладбище он выкопал лопух с родительской могилы. Слушал скрип ржавого флюгера. Когда наступала темнота, они с родней пели, а племянники по очереди играли на семейной бандуре. За день до отъезда кагэбэшники вызвали его в Ростов для допроса. Они все время листали его досье и задавали множество каверзных вопросов про войну.

– В тот раз, – сказал Аркадий, – папа обрадовался Вене еще больше, чем в первый.

С тех пор прошло семь лет. А теперь он опять затосковал по России. Только и говорил, что о могиле в Горняцких. Родные понимали, что он хочет умереть там, но не знали, как быть.

– Я хоть и европеец, – заметил я, – но хорошо его понимаю. Всякий раз, как я приезжаю в Россию, мне не терпится уехать. Как только уезжаю – снова туда тянет.

– Тебе нравится Россия?

– Русские – удивительный народ.

– Это я знаю, – ответил он нетерпеливо. – Почему?

– Трудно сказать, – ответил я. – Мне нравится думать о России как о стране чудес. Когда боишься самого худшего, всегда происходит что-нибудь удивительное.

– Например?

– Да всякие мелочи. Смирение в России беспредельное.

– Теперь верю, – сказал Аркадий. – Ну, пойдем. Нам уже пора.

10

Была яркая лунная ночь. Только в лунную ночь можно было безопасно перейти Тодд. У аборигенов была привычка, напившись, укладываться спать прямо в русле реки. В кромешной тьме всегда был риск наткнуться на кого-нибудь из них, а некоторые во хмелю бывали опасны.

Стволы эвкалиптов-призраков сверкали белизной: прошлогоднее наводнение повалило несколько деревьев. На другом берегу реки мы увидели казино и светящиеся фары машин, подъезжавших к нему. Песок был мягкий и сухой, и мы шли, увязая в нем по щиколотки. На дальнем берегу из зарослей выросла какая-то взъерошенная фигура, пробормотала: «Придурки!», после чего с глухим стуком и хрустом веток рухнула обратно в кусты.

– Пьян, но безобиден! – констатировал Аркадий.

Он повел меня мимо казино, по улице, застроенной новыми домами. На крышах были установлены солнечные нагреватели, на подъездных дорожках припаркованы автоприцепы. В дальнем конце улицы, наискось по отношению к остальным, стоял старый, обветшавший «первопоселенческий» дом с широкой верандой и москитными сетками. Из сада долетали запахи франжипанов и шкворчащего мясного жира.

Седобородый мужчина по имени Билл стоял без рубашки и, обливаясь потом, жарил на угольной решетке мясо и сосиски.

– Привет, Арк! – Он помахал вилкой в воздухе.

– Привет, Билл, – поздоровался Аркадий. – Это Брюс.

– Приятно познакомиться, Брюс, – торопливо проговорил Билл. – Угощайтесь.

Жена Билла, светловолосая Дженет, сидела за длинным столом и раскладывала по тарелкам салат. Рука у нее была в гипсе. На столе стояли бутылки с разными винами и пластмассовая ванночка, заполненная кубиками льда и банками с пивом.

Ночные насекомые роились вокруг пары фонарей-«молний».

Гости бродили по саду, держа бумажные тарелки с едой. Кто-то сидел на земле группками и смеялся, кое-кто сидел на складных стульях и вел серьезные беседы. Среди них были медсестры, учителя, юристы, лингвисты, архитекторы. Все эти люди, как я догадался, были так или иначе связаны с аборигенами – работали или с ними, или для них. Они были молоды и обладали выносливыми ногами.

Среди гостей был только один абориген – долговязый мужчина и белых шортах с бородой, развевавшейся по ветру ниже пупа. У него на руке висла девушка-полукровка. Ее волосы были туго стянуты лиловой косынкой. Мужчина молчал, предоставляя слово ей.

Она жалобным тоном рассказывала о том, что городской совет Алис предложил запретить распитие спиртного в общественных местах.

– Где же нашим людям пить, – возмущалась она, – если им запретят пить в общественных местах?

Потом я увидел, как через весь сад ко мне направляется спортсмен-зануда. Он переоделся в футболку с символикой Движения за земельные права и удлиненные сине-зеленые шорты. Надо заметить, лицо у него было довольно приятное, хоть и с кисловатым выражением. Звали его Киддер. Резкий, восходящий тон, которым он завершал каждую свою фразу, придавал каждому его утверждению, даже самому догматичному, неуверенную и вопросительную интонацию. Из него вышел бы отличный полицейский.

– Как я уже говорил тогда в пабе, – сказал он, – эпоха таких исследований уже кончилась.

– Каких это – «таких» исследований?

– Аборигенам уже осточертело, что за ними подглядывают, как за зверюшками в зоопарке. Они призвали положить этому конец.

– Кто призвал положить этому конец?

– Они сами, – сказал он. – И их общинные советники.

– И вы – один из них?

– Да, скромно подтвердил он.

– Означает ли это, что я не могу поговорить ни с одним аборигеном, не попросив предварительно разрешения у вас?

Он выставил вперед подбородок, опустил веки и посмотрел в сторону.

– Не желаете ли, – спросил он, – пройти обряд инициации?

И добавил, что если я пожелаю, то мне придется подвергнуться обрезанию, если я еще не обрезан, а затем еще и подрезанию: последнее, как мне конечно же известно, состоит в том, что тебе сдирают кожу с уретры, как банановую кожуру, а затем делают там надрез каменным ножом.

– Спасибо, – ответил я. Я лучше воздержусь.

– В таком случае, – заметил Киддер, – у вас нет права совать нос в дела, которые вас не касаются.

– А вы прошли инициацию?

– Я… э… я…

– Я спрашиваю: вы прошли инициацию?

Он провел пальцами по волосам и заговорил более любезным тоном.

– Полагаю, вас следует ознакомить с некоторыми стратегическими решениями, – сказал он.

– Я весь внимание.

И Киддер, развивая тему, стал говорить о том, что священное знание является культурной собственность туземных народов. Все знания такого рода, которые попали в руки белых людей, были исторгнуты у аборигенов или обманом, или силой. И теперь их следовало депрограммировать.

– Знание есть знание, – возразил я. – От него не так-то просто избавиться.

Он со мной не согласился.

«Депрограммирование» священных знаний, продолжал он, означает следующее: нужно изучить архивы, где собраны неопубликованные материалы, касающиеся аборигенов, а затем вернуть все важные страницы полноправным «владельцам». Это означает, что авторские права нужно отобрать у автора книги и передать описываемому в ней народу; фотографии нужно возвратить изображенным на них людям (или их потомкам); звуковые записи – тем, чьи голоса на них записаны, и так далее.

Я слушал Киддера и ушам своим не верил.

– А кто же будет устанавливать, – спросил я, кто именно является этими «владельцами»?

У нас есть способы добывать такого рода сведения.

– Это ваши способы – или их способы?

Он не ответил. Вместо этого, сменив тему, поинтересовался, а знаю ли я, что такое чуринга.

– Знаю – ответил я.

– И что же такое чуринга?

– Священная табличка, – сказал я. – «Святая святых» аборигена. Или, если угодно, его «душа».

Обычно чуринга представляла собой пластинку с овальным концом, вырезанную из камня или древесины мульги, испещренную узорами, в которых представлены странствия героя Времени Сновидений, приходящегося Предком владельцу чуринги. Согласно законам аборигенов, ни один непосвященный никогда не имел права глядеть на такую табличку.

– Вы когда-нибудь видели чурингу? – спросил Киддер.

– Да.

– Где?

– В Британском музее.

– А вы понимали, что, глядя на нее, вы поступаете незаконно?

– Никогда еще не слышал подобных нелепостей.

Киддер сложил руки и смял пустую пивную банку: кла-ац! Грудь у него ходила ходуном, как у зобастого голубя.

– Людей убивали и за меньшие проступки, – заявил он.

Я с облегчением заметил Аркадия, который шел по лужайке в нашу сторону. На тарелке у него была горка капустного салата, а по подбородку стекала майонезная струйка.

– Я так и знал, что вы споетесь, – улыбнулся он. – Парочка говорящих голов!

Киддер растянул губы в тугой усмешке. Он совершенно несомненно притягивал к себе женщин. Возле нас уже давно нетерпеливо переминалась темноволосая девушка, явно сгоравшая от желания поговорить с ним. Теперь она воспользовалась случаем. Я тоже воспользовался случаем, чтобы убраться прочь и добраться до еды.

– Ты должен мне кое-то объяснить, – сказал я Аркадию. – Кто такой этот Киддер?

– Богатенький парнишка из Сиднея.

– Я имел в виду – что он делает для Движения борцов за земельные права?

– А, там он никто и ничто. У него просто есть свой самолет. Летает туда-сюда, доставляет сообщения. Вот и чувствует себя очень важным.

– Летчик-чурбан, – сказал я.

– Он неплохой малый, – возразил Аркадий. – Так я по крайней мере слышал.

Я взял еще немного салата, и мы подошли к Мэриан. Она сидела на коврике и разговаривала с барристером. На ней было другое платье – еще более линялое и обтрепанное, чем в прошлый раз, с узором из японских хризантем. Лохмотья шли ей. Лохмотья были ее стилем. Любая другая одежда, кроме лохмотьев, смотрелась бы на ней безвкусно.

Она подставила мне обе щеки для поцелуя и сказала, что рада, что я еду.

– Куда?

– В Миддл-Бор, – ответила она. – Надеюсь, ты правда едешь?

– А ты тоже?

– Я тоже. – Она искоса взглянула на Аркадия и сощурилась.

– Я же не разлей вода с Великим Герцогом.

Она рассказала, что у женщин-аборигенок есть свои песенные циклы, а следовательно, и другие священные места, нуждающиеся в защите. Мало кто знал об этом до недавнего времени: дело в том, что женщины куда более скрытны, они неохотнее расставались со своими тайнами, чем мужчины.

– В любом случае, хорошо, что ты едешь, – улыбнулась она. – Будет весело.

Она познакомила меня с барристером: – Брюс, это Хьюи.

– Как поживаете?

Он ответил на мое приветствие медленным наклоном головы.

У него было бледное продолговатое лицо, он четко и педантично выговаривал слова; а веснушки, очки в стальной оправе и хохолок мышиных волос на макушке придавали ему вид лучшего ученика в школе. Когда на него упал свет лампы, стали заметны морщины и усталость у него на лице.

Он зевнул.

– Не поискать ли нам стул, друг мой? Я больше ни минуты не могу стоять, а сидеть на полу я просто ненавижу. А вы нет?

Я нашел два стула, и мы уселись. Аркадий с Мэриан тем временем ушли куда-то обсуждать предстоящую поездку.

Барристер весь день был в суде – защищал чернокожего паренька, обвиняемого в убийстве. Завтра ему тоже предстояло провести весь день в суде. Он был родом из Новой Зеландии. Учился в частном учебном заведении в Англии, потом работал и адвокатуре в Лондоне.

Мы поговорили о деле Лосона, которое слушалось в суде Алис. Лосон был дальнобойщиком. Когда он, явно пьяный, зашел в бар при мотеле где-то на Равнине, хозяйка отказалась продавать ему спиртное. Тогда он снова вышел на свет палящего полуденного солнца, отцепил трейлер, а через двадцать минут на скорости 50 км в час въехал в тот самый бар, убив пятерых посетителей и ранив еще двадцать человек.

После этого происшествия Лосон скрылся в буше, а когда его разыскали, он утверждал, что ничего не помнит.

– Вы ему верите? – спросил я.

– Верю ли? Конечно верю! Мистер Лосон – человек очень симпатичный и правдивый, а его компания страшно нагружала его работой. А защищать его трудно потому, что он не был пьян: он находился под наркотиками.

– Под какими именно?

– Под амфетаминами, бедняжка! Он пять дней глаз не смыкал. Ведь все дальнобойщики, все до одного, буквально сидят на амфетаминах! Суют их в рот, как конфетки! Раз, два, три, четыре, пять, и – уууу! – только их и видели. Неудивительно, что он был слегка обторчанный.

– А в суде об этом говорилось?

– О пяти днях без сна – да, об амфетаминах – нет.

– Почему же?

– Немыслимо! Затрагивать тему амфетаминов и грузоперевозок? Просто недопустимо! Представьте себе – начнется расследование. Ведь амфетамины – ответ Австралии на эти необъятные просторы. Без них страна просто заглохнет.

– Непостижимая страна, – сказал я.

– Да.

– Непостижимее, чем Америка.

– Конечно! – согласился барристер. – Америка же молодая! Молодая, невинная и жестокая. А эта страна – старая. Старая глыба! Вот в чем разница. Старая, усталая и мудрая. И всепоглощающая! Что бы на нее ни проливалось – всё всасывается.

Он махнул тонкой белой рукой в сторону здоровых, загорелых людей на лужайке.

– Поглядите на них! – сказал он. – Им кажется, что они молоды. Ничего подобного! Они старики. Они уже родились стариками!

– Только не Аркадий, – возразил я. – Аркадий совсем не кажется мне стариком.

– Арк – исключение, – согласился барристер. – Мне кажется, Арк вообще откуда-то с неба свалился. Но все остальные – старики, – продолжал он. – Вы когда-нибудь обращали внимание на веки молодых людей в этой стране? Это старческие веки. Ты будишь их – и они глядят на тебя испуганной ланью – на мгновенье! А потом снова становятся стариками.

– Может, дело в свете? – предположил я. – В Австралии солнце светит так ярко, что люди тоскуют по темноте.

– Арк говорил мне, что у вас множество интересных теорий относительно многих вещей. Я бы с удовольствием их послушал, но сегодня я слишком устал.

– Я тоже.

– Хотя это не значит, что у меня самого нет кое-каких собственных домашних теорий. Потому-то, наверное, я здесь.

– Я уже задавал себе этот вопрос.

– Какой вопрос?

– Что вы здесь делаете.

– Я сам себе все время задаю его, друг мой! Всякий раз, как чищу зубы, я спрашиваю себя об этом. Но что бы я делал в Лондоне? Устраивал бы жеманные вечеринки? Жил бы в уютной квартирке? Нет. Нет. Это совсем мне не подходит.

– Но почему вы именно здесь?

– Мне здесь нравится, – проговорил он задумчиво. – Тут отрешенность. Вы понимаете, о чем я?

– Думаю, что да.

– Отличное место для сумчатых, но только не для человека. Я про здешнюю землю. Люди здесь вытворяют самые неожиданные вещи. Вы не слышали историю про девушку-немку и велосипед?

– Нет.

– Очень любопытный случай! Симпатичная, здоровая молодая немка. Берет напрокат велосипед в магазине на Тодд-стрит. Покупает замок в магазине на Корт-стрит. Выезжает из города по Ларапинта-драйв и добирается до ущелья Ормистон. Затаскивает велосипед в ущелье – а это, если вы там бывали, сами понимаете, сверхчеловеческий подвиг. А потом, оказавшись черт знает где, она приковывает ногу к раме, ключ от замка выбрасывает и ложится жариться на солнышке. Любовь к солнечным ваннам, зашкалившая до предела! Испеклась до костей девушка! Испеклась!

– Жуть какая!

– Нет! – Он покачал головой. – Примирение! Растворение без остатка! Это тоже часть моей маленькой теории насчет Австралии. Но сейчас я вас не буду ею утомлять, потому что я в самом деле страшно устал, и мне уже давно пора в кровать.

– Мне тоже, – сказал я и поднялся со стула.

– Да сядьте же вы! – сказал он. – Почему вы, помы, всегда так торопитесь?

Он отпил вина. Мы еще минуту или две посидели в тишине, а потом он мечтательно произнес:

– Да, здесь приятно затеряться. Затеряться в Австралии… Здесь чувствуешь себя в безопасности. Он вскочил на ноги.

– Вот теперь, – сказал он, – мне и вправду пора! Очень приятно было с вами побеседовать, надеюсь, мы когда-нибудь побеседуем еще. Спокойной ночи!

Он зашагал к садовым воротам, всем кивая по пути и всем желая: «Спокойной ночи!»

Я снова подошел к Аркадию и Мэриан.

– Ну, как тебе Хьюи? – спросил он.

– Большой чудак!

– Чертовски хороший барристер, – ответил Аркадий. – Весь суд на нем держится.

– Ну, я, пожалуй, пойду, – сказал я. – Ты оставайся. Я загляну завтра в контору.

– Нет, не уходи, – сказал он. – Тут есть один человек, с которым я хочу тебя познакомить.

– Что за человек?

– Дэн Флинн. – Он показал на бородатого аборигена.

– Тот самый отец Флинн?

– Он самый, – подтвердил Аркадий. – Ты о нем слышал?

– Да, – сказал я.

– От кого?

– От одного ирландца, отца Теренса.

– Никогда про такого не слышал.

– Неудивительно, – ответил я. – Он отшельник. Он советовал мне поглядеть на Флинна.

Аркадий запрокинул голову и рассмеялся.

– Все хотят поглядеть на отца Дэна, – сказал он. Пока не получают от ворот поворот. Если ты ему понравишься, то узнаешь много интересного. Если нет… ты сам поймешь.

– Да, – сказал я. – Я слышал, у него характер не сахар.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю