Текст книги "Рассказы Ивана Саввича Брыкина о 10 правителях России (СИ)"

Автор книги: Брячеслав Галимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Но и Елизавета, дочь Петра Алексеевича Первого, мало в чём князю Долгорукову уступала. Веселиться могла сутками; верхом ездила, как гайдук, часами с лошади не слезала; на охоте ловчее мужчин была и от неудобств походной жизни нисколько не страдала. О ней я уже упоминал и ещё в своё время говорить буду, пока же скажу, что в той компании она была из главных. Юному Петру Алексеевичу приходилась Елизавета Петровна тёткой по отцу, но одно название, что тётка – немногим она старше своего племянника была. Он от неё ума лишился – бывало, прибежит обедать и кричит:

– Вот вырасту и на Лизаньке женюсь! Я буду жених, она – невеста, и свадьба у нас будет пир на весь мир!

А она игралась с ним, как кошка с мышкой: то коготки отпустит, то опять сожмёт. То приголубит его, а то насмешничать начинает – иной раз до слёз его доводила, но он всё ей прощал...

В последний год жизни государя Петра Первого и в правление государыни Екатерины Алексеевны юный Пётр Алексеевич и Елизавета Петровна проживали в Петербурге, и мы их не видели. Но когда юный Пётр Алексеевич на престол российский взошёл, он изволил в Москву со всем двором вернуться и в Измайлово по-прежнему на охоту наведывался.

Пётр Алексеевич сильно в это время переменился: вымахал с коломенскую версту, но стал заносчив, груб со слугами и немилосерден. Даже со своими близкими был он пренебрежителен, – бабка его родная Евдокия Фёдоровна, бывшая царица, жена Петра Первого до Екатерины Алексеевны, от внука ласки так и не дождалась. Из монастырской ссылки он ее вернул и достойное содержание установил, однако теплом и вниманием отнюдь не одаривал.

Евдокия Фёдоровна единственный раз приезжала в Измайлово, тогда-то я её и видел. Стара она уже была, но величественна; росту небольшого, но держалась прямо, будто корону на голове несла, – сразу видать, что царица. Лицом, должно быть, в молодости была весьма пригожа, да и в старости привлекательности не утратила. Со слугами говорила тихо, но властно, – такую без крика послушаешься. Подумалось мне: вот если бы она царицей осталась, если бы её государь Пётр Первый от себя не удалил, по-другому жизнь в российском государстве пошла бы... Ну, да что говорить – человек предполагает, а Бог располагает!..

Коротким её свидание с внуком было: потолковал он с ней о чём-то часок и уехал на охоту. Ждала она его, ждала, да где там!.. Он на охоте неделями пропадал, разве дождёшься?.. Так и уехала, больше с ним не повидавшись.

Зато к Елизавете Петровне он не на шутку стал сердечную симпатию показывать. Случилось ли что промеж ними, нет ли, не знаю, но это уже не детские ухаживания были.

– Женюсь на Лизе, и делу конец! – говорил Пётр Алексеевич на все возражения. – Наше родство не близкое, у нас отцы и матери разные, – да разве не было примеров, чтобы и при близком родстве цари женились? Я император, – как прикажу, так и будет.

Видя такое его влечение, Долгоруковы поспешили Петра Алексеевича со своей дочерью Екатериной свести, которая была родной сестрой князя Ивана. Красавицей была княжна Екатерина, глядеть, не наглядеться, но скандал вышел: она к Петру Алексеевичу никакого расположения не чувствовала, у неё собственный воздыхатель имелся. Тем воздыхателем был иноземец Миллесим или Миллезим, – имя это или прозвище, не помню [9]. Такая у них любовь была, куда там! – но Долгоруковы этого Миллесима прогнали и чуть не силком заставили Екатерину с Пётром Алексеевичем обручиться. Как они их уговорили, никому не известно; его-то ещё могли склонить, он весь в их власти находился, но она была горда и характера сильного, такую сломить непросто...

Кстати, по отцу она звалась Алексеевной и если бы стала государыней, то в российской бытности три императрицы Екатерины Алексеевны были бы: первая – жена Петра Алексеевича Первого, вторая – его внука Петра Алексеевича Второго, третья – другого внука, Петра Фёдоровича Третьего. Впрочем, до другого внука тогда дело, верно, не дошло бы...

Как бы там ни привелось, но Бог рассудил иначе: в тот самый день, когда должна была княжна Екатерина с Петром Алексеевичем венчаться, наш юный царь умер. Говорили, что от оспы, – мы этого доподлинно не знаем, в последнее время он у Долгоруковых проживал, у нас не появлялся, – однако и при оспе люди выживают. У нас кузнец Михей оспой болел, за ним – Феофилакт, плотник, а за ним ещё Дормидонт, маляр, со всем семейством, – и никто не помер, слава Богу! А тут, молодой, в цвете сил, и, нате вам, помер! Правда, пил юный Пётр Алексеевич много, – я уж рассказывал, – и жизнь вёл беспокойную, разгульную, так что, может, и впрямь не смог болезнь одолеть...

Анна Иоанновна

По смерти Петра Алексеевича Второго императрицей стала Анна Иоанновна, дочь родного брата Петра Алексеевича Первого, слабого умом царя Иоанна, что умер в молодых летах, успев, однако, изрядное потомство оставить. В живых остались только девки, царевны; пребывали они со своей матерью, вдовствующей царицей Прасковьей Фёдоровной, все здесь, в Измайлове, пока государь Пётр Алексеевич Первый их в Петербург не перевёз, где своих племянниц за иностранных принцев замуж выдал.

Анна Иоанновна тоже была выдана за какого-то принца, но тот возьми и умри сразу после свадьбы [10]; так она и жила молодой вдовой на чужой сторонке. Как и отчего Анну Иоанновну на престол российский пригласили, нам не сообщили, не нашего ума это дело [11], но вернулась она из-за границы снова к нам в Измайлово. Жила она здесь год или малость поболее, но нам этот год целым веком показался. Что тут творилось, не приведи господи! Машкерады, балы, увеселения с фейерверками, заграничные театры, наших русских шутов да скоморохов представления – и прочее, и прочее, и прочее! И ладно бы, если шло то веселье от сердца, простое и искреннее, но нет – было оно надрывным, а нередко и злым.

Скажем, привезла государыня с собой великое множество карликов и карликовиц, – любила она всяческих уродцев, совсем, как её дядя Пётр Алексеевич. Он, однако, из них коллекцию составлял, после смерти сих уродцев в банки помещая, словно редких животных, а государыня Анна Иоанновна при себе таковых уродцев держала, поощряя на выходки, кои не в каждом кабаке допустили бы. Заполонили эти карлики и карликовицы всё Измайлово, житья от них не стало: такие пакостники, всех задирают, невзирая на чин и возраст, и всякие обидные мерзости выделывают. А тронуть их нельзя – головы лишишься.

На расправу государыня была скорой. Как-то повар наш Никодим недоглядел: подал ей к блинам прогорклое масло (государыня Анна Иоанновна очень русскую кухню любила – блины и пироги всегда к её столу подавали). Государыня осерчала и велела тотчас Никодима повесить. Схватили его и повели к дубу, что прямо под окнами кухни стоял. Мы глазам своим не верим – думаем, для острастки это делается, для одного только виду. Попугают, мол, и отпустят Никодима, тем более что и жена его с детьми прибежала; воют они, плачут, просят Никодима помиловать. Ан, нет, – накинули бедолаге петлю на шею, руки связали и вздёрнули на дубовом суку. Вот тебе и острастка, – лишили человека жизни ни за что, ни про что...

Плохое было время: людей и мучили, и казнили, – и часто по пустякам. По Москве ходить было страшно – не то вернёшься домой, не то нет. А уж сколько народу покалечили, сколько изуродовали, не сосчитать! Идёшь, бывало, по городу, смотришь: у этого ноздри вырваны, у того ушей нет; кто-то с клеймом на лбу красуется, а кто-то мычит языком надрезанным.

Лютовала Анна Иоанновна, ох, лютовала!.. Отчего так? Шептались, что за власть свою боялась – дуриком, де, власть к ней пришла, дуриком можно было её и потерять. Но я, грешный, полагаю, что причина не только в этом, но также в самой государыне была, в общем её состоянии. Немолодой Анна Иоанновна на трон взошла и больной, к тому же.

Грузна была невообразимо, расхаживала по Измайлову, задыхаясь и хрипя, за сердце хватаясь. В верхние палаты подняться не могла: для неё особый помост сделали, который подымали на блоках и верёвках. Опричь сердца, страдала почками: по малой нужде ходила с кровью, а бывало, и с криком. Дядя её, Пётр Алексеевич, в своё время тоже от почек криком кричал, – может быть, у них это семейное... Спала государыня плохо; на ночь приводили к ней в опочивальню девок-служанок и бабок-сказительниц. Девки пятки Анне Иоанновне чесали, а бабки сказки рассказывали, чтобы государыне легче было заснуть, но ни то, ни другое не помогало.

От таких немощей невольно озлобишься, а тут такая власть дана! Всё равно что топор дать безумцу, – таких дров нарубит, не обрадуешься...

Говорили, что виновником сих злодейств был немец Бирон [12]: он вместе с государыней Анной Иоанновной приехал, был её сердечным другом. Я, однако, ничего дурного про него сказать не могу, разве что жил во грехе с государыней, имея законную жену и троих детей. Стыд и срамота, но пусть его за то Господь судит!.. Нас, русских, Бирон недолюбливал, частенько от него слыхали, что, де, ни себя, и ни кого не уважаем, к обману склонны, ленивы и беспорядочны, – скажет так и ещё что-то по-немецки добавит. Но кроме этого ворчания никакой обиды он нам не чинил: будучи лютеранином, а у них постов нет, в постные дни приказывал себе скоромного не подавать; Рождество и Пасху справлял по русским срокам и никогда над обычаями нашими не насмехался.

Обласкан он был государыней сверх меры, это да, и подарки богатейшие от неё получал, но и другие знатные господа крутились около государыни, как осы вокруг сладкого, и каждый норовил лакомый кусочек отхватить. Злились друг на друга, жалили больно, изничтожить своего соперника были готовы; Бирон-то ещё порядочнее прочих был...

В народе Бирона худом не поминали. Единственное, что ставили ему в вину, так это московское освещение. До той поры в Москве темно было, ночью ни зги не видно, а Бирон уговорил Анну Иоанновну указ подписать, чтобы с вечера зажигали на улицах масляные конопляные светильники, а как они прогорят, жители в домах должны свечи возжигать и ставить на окна. Всё бы ничего и даже неплохо, – сколько можно во мраке ноги ломать, да лихих людей опасаться! – однако вставать в ночи, чтобы зажечь свечу на своём окне после того, как масляный светильник на улице погаснет, не очень-то удобно. А ослушаться не смей: ночная стража за этим следила, – в окна барабанила, в которых свечи не горели...

Однако ни в чём другом, говорю, Бирон нам худа не сделал, – а уж если кто имел влияние на дела государыни, так это её старшая сестра Екатерина Иоанновна. Вот была заноза – всюду влезала и покоя от неё никому не было! Влезала и туда, что ни с какого боку её не касалось, даже в дела хозяйственные, – отца моего до посинения доводила.

Государыня Анна Иоанновна её побаивалась, хотя ростом была выше своей сестрицы на целую голову, а уж по положению – несоизмеримо! Но при виде Екатерины Иоанновны замирала, словно провинившееся дитя, пикнуть против неё не смела. Настоящей-то императрицей Екатерина Иоанновна была, да и ума, сказать по правде, у неё побольше было. Дочка Екатерина Иоанновны, именем Анна Леопольдовна, после регентшой при сыне своём, малолетнем императоре Иоанне Антоновиче, стала, но об этом рассказ позже пойдёт...

***

Я видел государыню Анну Иоанновну множество раз, но слов её лишь однажды удостоился. Было это летом, во время прогулки государыни на лугу возле Измайлова, – а когда она прогуливалась, любила медовухи выпить, и потому за ней кто-нибудь всегда бутыль с медовухой носил. Но здесь, как на грех, никого не нашлось, кто бы согласился; как мой отец людей не уговаривал, они ни в какую: «Нет, Савва Григорьевич, если желаешь нам наказать, наказывай, а к государыне мы не пойдём. Что в её царственную голову взбредёт, неизвестно, а помирать лютой смертью никому не охота». Отец сам бы пошёл, да ноги его уже плохо слушались, ослаб он сильно за то время, пока государыня Анна Иоанновна в Измайлове проживала – шуточное ли дело, меж жизнью и смертью каждый день находиться!..

Деваться некуда: послал он меня на прогулку с государыней, перекрестив на дорогу. А я даже переодеться не успел: как был дома в затрапезном халате, так и пошёл – совсем как дядя государыни Пётр Алексеевич в своё время по Измайлову ходил. Она сперва не заметила: идёт, с Бироном беседует; я следом несу бутылку с медовухой, а за пазухой – оловянный стакан.

И вот захотелось государыне жажду утолить. Обернулась она ко мне и смотрит с недоумением – что, мол, за человек такой, непонятно во что одетый?

– Дьячок ты, что ли? – спрашивает, глядя на мой длинный халат.

– Нет, ваше царское величество, сын вашего слуги, – отвечаю я, низко кланяясь.

– Да как же ты посмел передо мною, императрицей всероссийской, в таком виде явиться?! – говорит она, а сама, вижу, распаляется.

Не быть бы мне живу, но тут Бирон вмешался:

– Оставьте его, ваше величество. Это хороший молодой парень, – я его в усадьбе видел, как он своему отцу весьма в делах помогает. А что одет, как это перед императрицей не подобает, так русские в одежде не понимают. Если бы он был француз или немец, его следовало бы наказать за такую небрежность, а с русского нельзя за это спрашивать.

– А я как же? Я ведь русская, – спрашивает государыня. – Или я тоже одета, как чучело?

– О, нет, ваше величество! Вы есть образец изящества и тонкого вкуса! – целует ей ручку Бирон. – Чему не надо быть удивленным, помня, сколько лет вы жили в европейской стране.

– Ладно, – говорит государыня, смягчаясь, – прощу сего юношу ради тебя; он взаправду расторопен и сметлив... Налей-ка мне медовухи! – обращается она затем ко мне. – И смотри у меня: впредь замухрышкой перед своей государыней не появляйся!

Тем всё и кончилось. Отцу я не стал рассказывать, чтобы зря его не тревожить, но ему и без того недолго жить оставалось. Он так и не оправился от всех волнений и после отъезда государыни Анны Иоанновны в Петербург умер, – упокой, Господь, его душу! Должность отцовская по призору за измайловскими строениями и хозяйством ко мне перешла, и вот уж более восьмидесяти лет я при ней состою...

Иоанн VI и Анна Леопольдовна

Когда Анна Иоанновна преставилась, новым государем провозгласили её внучатого племянника Иоанна Антоновича, но поскольку тот ещё младенцем был, регентшей при нём стала его мать Анна Леопольдовна.

Иоанна Антоновича я никогда не видел: через небольшое время на престол Елизавета Петровна взошла и его вместе с родителями отправили в немецкие земли навечно, как о том было сказано в высочайшем манифесте [13]. Но Анну Леопольдовну мне видеть приходилось, когда она вместе со своей матушкой Екатериной Иоанновной в Измайлове жила и позже, когда наездами у нас бывала.

Екатерина Иоанновна, также как сестрица её Анна Иоанновна, была выдана замуж за иноземного принца, имя ему Леопольд [14]. Жизнь у них, однако, не заладилась; кто тому причиной не знаю, но Екатерина Иоанновна к нам возвратилась и дочь свою малолетнюю привезла. А среди тех, кто в Измайлово приезжал, был Михайло Белосельский, гардемарин, – красивый, как греческий бог Аполлон, обращения хорошего и приятной развязности. Екатерина Иоанновна старше его была лет на десять, если не больше, но влюбилась в него до потери сознательности. Чему удивляться – баба без мужика, что земля без дождя, засыхает. Оттого бабье сердце для сатаны легкодоступно, и пользуется он этим, проклятый, со времен Адама и Евы – толкает баб к греху!..

Перед Екатериной Иоанновной всё трепетало, я уж говорил, но перед этим гардемарином она сама, как трава, стелилась и не знала, чем угодить. Чины ему выхлопотала от сестры своей и награждения – скоро он уже адмиралом стал. Но волею Божию умерла Екатерина Иоанновна в первых годах правления государыни Анны Иоанновны; Михайлу Белосельского сперва не трогали, но был он болтлив и нескромен: всем и каждому рассказывал о былой связи своей с Екатериной Иоанновной и всяческие скабрезные подробности прибавлял. За то вышла ему ссылка в дальние края – легко отделался: за непотребные слова об особе царской семьи мог без головы остаться, но, видно, помнила государыня Анна Иоанновна о привязанности к нему сестрицы, – да и как не помнить, у самой сердце бабье, теми же страстями кипит!..

Анна Леопольдовна тоже имела сердечную страсть – к немецкому посланнику Морису, а как его фамилия, запамятовал [15]; будучи еще отроковицей, оказывала ему Анна Леопольдовна нежное внимание. Был он старше её лет на двадцать, некрасив и грузен, к тому же, – а сама она была не то чтобы красавицей, но привлекательности не лишена: роста среднего, собою статна, волосы имела тёмного цвета, а лиценачертание хотя и несколько вытянутое, однако приятное и благородное.

Ну, думаем, вся её страсть от молодости, от глупых девичьих мечтаний, а в возраст войдёт, так переменится. Ан нет – чем дальше, тем больше, уже и в открытую не стеснялась этому Морису любовные знаки подавать. Государыня Анна Иоанновна всполошилась – оно и понятно, разве он для царской племянницы подходящая партия? Мориса прочь со двора прогнали, а Анну Леопольдовну сосватали за немецкого принца Антона. Я его ни разу не видел, но, по слухам, был он ни рыба, ни мясо, даром что королевской крови.

Жили молодые в Петербурге, и там родила Анна Леопольдовна сына Иоанна, который по смерти Анны Иоанновны стал в младенческом возрасте нашим императором. Впрочем, это я уже повторяюсь...

Ну, власть его недолго длилась, потому как в следующем году гвардейцы на престол Елизавету Петровну возвели, и более мы ни об Иоанне Антоновиче, ни об Анне Леопольдовне, ни о принце Антоне не слыхивали [16]. Может, до сих пор кто-нибудь из них за границей проживает, куда их государыня Елизавета Петровна выслала, – хотя вряд ли, уж сколько лет с тех пор прошло...

Елизавета Петровна

...Да, бурное тогда было времечко – годов пятнадцать всего минуло, а сколько государей у нас сменилось! Какая Елизавета Петровна у нас по счёту? Шестая, говоришь?.. Так и есть, шестая... Что же, о Елизавете Петровне я уже рассказывал, но есть ещё что рассказать. Знал я её хорошо, и разговоров с ней не раз удостаивался, ибо любила она в Москве пожить и наше Измайлово стороной не обходила.

О молодых её летах что добавить? Пожалуй, что проста она была, вся в матушку свою Екатерину Алексеевну, которая с людьми запросто разговаривала и домашней работы не чуждалась. Елизавета Петровна работать, правда, ленилась, за что получала выговоры от государя Петра Алексеевича, но народа не чуралась. Придёт, бывало, в девичью, когда девки орехи или крупу перебирают, или шерсть прядут, или вышивают чего, сядет меж ними и слушает их с охотою, а то и смеяться вместе с ними начнёт, – девки-то, известно, смешливы: палец покажи, обхохочутся.

Любила Елизавета Петровна и попеть с девками, и поиграть, особенно на святках, – а уж как на масленицу разойдётся, так по нескольку дней веселится! Танцевала до упаду, ночи напролёт; спать ложилась под утро, а после полудня снова за веселье. Потела столь же сильно, как её батюшка Пётр Алексеевич: тот по три рубашки на дню менял, она – по три платья. Пока Пётр Алексеевич жив был, платья для неё проветривали и сушили, а после она их опять надевала, а уж как государыней стала, платья каждый раз новые ей приносили, прежние надевать брезговала. Платьев у неё скопилось без счёта – и выбросить, не выбрасывала, и носить, не носила, а ведь за ними уход нужен, чтобы плесень не попортила, моль не съела, и прочие неприятности не случились. Мучение было с её гардеробом; как-то случился пожар – не у нас, слава богу, в Кремле она тогда жила, – так много платьев сгорело. Вот радость-то слугам была, хоть как-то гардероб поубавился, однако скоро новые платья нашили, да ещё больше, чем прежде...

Пищу Елизавета Петровна вкушала тоже простую и ела помногу: на масленицу зараз съедала дюжины две блинов – со сметаной, творогом, осетриной и икрой. А ещё ей подавали буженину, кулебяку, кашу гречневую, щи пожирнее, сало копчёное – к жирной пище Елизавета Петровна слабость имела и через это в зрелые года телесно раздалась, хотя в молодости была стройна и фигуру имела столь соразмерную, что на машкерадах мужчиной наряжалась, чтобы формы свои напоказ выставить.

В обиходе была она беспорядочна и неряшлива, за что Екатерина Алексеевна нередко её бранила. В комнатах Елизаветы Петровны вечно бардак был: одежда разбросана, чулки валяются где ни попадя – другой раз даже на подоконнике или на ручке двери; юбки – на столе и на полу; прочие принадлежности также в самых невообразимых местах. Сколь у неё ни убирались, порядку не прибавлялось: только уберутся, снова прежний бардак.

Став императрицей, она ничуть от беспорядка не избавилась, напротив, на весь свой двор его распространила. Как приедут они в Измайлово, так всё вверх дном перевернут: сколь ни распоряжайся, сколь ни следи, чтобы вещи на своих местах находились, бесполезно! Путаница такая, что вовремя найти ничего нельзя: фрейлины готовы друг в друга вцепиться: не разберутся, где чей гребешок, где веер, где прочие вещи.

И так каждый божий день, полная сумятица; к тому же, часов не соблюдали ни для сна, ни для еды, ни для веселия, ни для важных дел. Как тут, скажем, чистоту во дворце поддерживать? Бывало, послы иноземные приедут и ждут в приемной государыню, а мимо них сор несут из внутренних покоев или ещё что похуже – а куда деваться, надо же это выносить, а времени определенного нету...

Государыня Елизавета Петровна сама от таковой расхлябанности иной раз в раздражение приходила, и тогда под руку ей не попадайся: бранилась поносными словами, будь перед ней лакей или знатный господин, горничная или фрейлина древнего рода. Фрейлинам хуже всех доставалась: она их и бранила, и по щекам хлестала, – бывало, что без видимой их вины. У нас шепотком говорили, что не любит государыня, когда другая женщина в чём-то её превзойдёт – в одежде ли, в прическе, или в чём другом, что для женского пола большое значение имеет...

К зрелым годам характер государыни Елизаветы Петровны сильно испортился: раздражаться она стала всё больше, всех во всём подозревала, и чтобы не быть обманутой, приблизила к себе сплетниц и наушниц. Целыми днями сидела с ними в своих покоях, в карты играла и слушала всякие россказни, – а потом случались суд и расправа. Самой вредной среди этих ворон была девка-вековуха Елизавета Ивановна, а из какой она семьи, какого роду-племени, бог весть. Такое она влияние приобрела, что все дела лишь через неё государыне подавались, – ну и шли к этой вековухе на поклон, словно к самой царице, и подарки ей несли...

Государыня Елизавета Петровна и внешне переменилась: мало того, что тучной стала почти такой же, как прежде покойная государыня Анна Иоанновна была, так, к тому же, одрябла и состарилась не по годам. Здоровьё у неё расшаталось, сна не было: опять появились у нас чесальщицы пяток, которые пытались у государыни-императрицы сон вызвать, однако в отличие от времён государыни Анны Иоанновны должность эта почётной стала и многие знатные дамы её добивались.

***

...Что же ещё о государыне-императрице Елизавете Петровне рассказать? Разве что о любовных увлечениях, без которых она жизни своей не мыслила. Тогда надо начать с того, что замуж её хотели выдать с юного возраста, а вышла она, когда ей уже за тридцать перевалило, да и то тайно... Почему тайно, спрашиваешь? Не спеши, скоро расскажу...

Значит, вначале о сватовстве. Отец её, Пётр Алексеевич, женихов для неё не переставал искать и находил, но как-то всё не ладилось, хотя в Елизавете Петровне никакого изъяну не было: о стройности я уже говорил, рост имела высокий, лицо правильное, миловидное, волосы густые, слегка рыжеватые, зубы здоровые и ровные. И глаза были хороши: серо-голубые, весёлые, глядели эдак зазывающе... Языку французскому была преотлично обучена и разговаривала на нём, как на родном; от неё при дворе и прочие дамы и кавалеры начали по-французски говорить, так что русская речь вроде как стала не принята. А уж в танцах Елизавете Петровне равной не было, все её хвалили – взаправду, без лести!

Но вот не складывалось с женитьбой, будто проклятие какое! Нашёл Пётр Алексеевич для неё принца, а тот умер перед женитьбой; хотел затем государь замуж её отдать за французского короля – снова осечка [17]... Об отношениях Елизаветы Петровны с юным Петром Алексеевичем Вторым я уже рассказывал, – а ведь могла бы эта свадьба состояться, не вмешайся Долгоруковы!..

Так и осталась Елизавета Петровна без мужа, но любовью пленялась часто. С невинностью она рассталась лет шестнадцати от роду, когда к ней был приставлен ординарцем Александр Бутурлин, который до того денщиком у её отца службу проходил. Ростом он был не меньше Петра Алексеевича, а телосложением даже покрепче – Елизавете Петровне только такие мужчины и нравились.

Государь Пётр Алексеевич Второй, имевший, как я ранее рассказывал, к Елизавете Петровне амурные чувства, приревновал её к Бутурлину и отослал того с крымскими татарами воевать. Занял ли государь место Бутурлина при Елизавете Петровне, мы о том, не ведаем, однако после того как Пётр Алексеевич с Екатериной Долгоруковой обручился, Елизавета Петровна вначале зналась с Семёном Нарышкиным, а после с Алексеем Шубиным. Он гренадёром служил в Семёновском полку, статен был и красив, ловкий такой, быстрый, и в обращении приятен. Вот это любовь была, доложу тебе – Елизавета Петровна дня пробыть без него не могла и любезничала с ним без стеснения.

Но недолго их любовь длилась: при государыне Анне Иоанновне сгинул Шубин без следа. Болтали разное: якобы он гвардейцев подбивал Елизавету Петровну на трон усадить. Я думаю, это пустые разговоры, потому что уже после воцарения Елизаветы Петровны он в Москву вернулся, правда, искалеченным страшно – видать, пытали его жесточайшим образом. Однако если бы он был в заговоре против государыни Анны Иоанновны замешан, живым бы не остался, так что навряд заговор был. Но разлуку с "милым дружочком" Елизавета Петровна переживала тяжело, – даже от еды отказывалась и от этого в лице и теле многое потеряла.

Утешилась она с Алексеем Разумовским – ну да эта история известная! Был он простым казаком и певчим в церковном хоре, а стал "ночным императором" при государыне Елизавете Петровне. Фавор его начался, когда ещё Анна Иоанновна правила: приблизила его к себе Елизавета Петровна, в свой царевишный двор ввела и назначила управляющим всеми своими имениями. Государыня Анна Иоанновна этому не препятствовала: должно быть, опасности в нём не видела. И впрямь, Алексей Разумовский как был простодушен и бесхитростен, таким и остался даже на вершине фавора своего, будучи уже графом и генералом-фельдмаршалом. У нас его очень любили: с людьми он обращался безо всякой надменности, будто свой, и щедро одаривал за каждую услугу.

Чтобы он в делах государственных участвовал, я того не припомню, но, может, и было, – я по должности своей от государственных дел далёк. Однако, полагаю, государыня Елизавета Петровна при себе его держала не для решения важных дел, а для других надобностей. Бывает, что муж при жене состоит, а не жена при муже, – так-то у государыни Елизаветы Петровны с Разумовским и было.

***

...Отчего я их мужем и женой называю? Да от того, что они были венчаны. Рассказать, как было?..

Государыня Елизавета Петровна, на престол взойдя, вскорости в Москву возвернулась и Разумовского с собой привезла. Она поселилась, как обычно, в Измайлове, а ему определила для жительство Перово – это тоже была часть нашего хозяйства, но дальше, за лесом и владимирским трактом, в пяти верстах отсюда, если по прямой. Почему Елизавета Петровна при себе Разумовского не оставила, не могу сказать, но были, верно, какие-то причины.

Вот тут и пошла потеха: то она к нему несётся, то он к ней, то она к нему, то опять он к ней! А ехать было не близко: прямой дороги нет, а кругом леса вёрст пятнадцать будет, если не больше. Вызывает тогда меня государыня и говорит:

– Собери всех крестьян окрестных деревень и пусть они просеку через лес проложат от Измайлова до владимирского тракта, чтобы далее можно было в Перово проехать. Зачти им эту работу как барщину.

– Ваше царское величество, – отвечаю я, – для производства таковой работы ваш именной указ требуется, ибо измайловский лес – заповедный. Стоит он с незапамятных времён, а при дедушке вашем, блаженной памяти государе Алексее Михайловиче был в образцовый порядок приведён, после чего запрещено было под страхом лютой смерти хотя бы единое дерево срубить, и даже чтобы сушняк собирать, особое разрешение должно иметься. Как же мне теперь крестьянам объяснить, для чего порубка леса понадобилась?

– Делай, что велю! Я тебя, Иван, знаю, сколько себя помню, но берегись волю мою не исполнить! – говорит государыня, а сама, вижу, раздражается. – Разговорчивые больно все стали: мало вам языки режут...

Что здесь поделаешь? Языки, действительно, меньше стали резать при государыне Елизавете Петровне, но по-прежнему резали, а кнута получить можно было вовсе ни за что – как тут спорить?.. Поклонился я ей:

– Будет исполнено, ваше величество.

– То-то же... И чтобы через неделю просека была! – и ногой притопнуть изволила.

Ну, за неделю, не за неделю, а проложили мы просеку, а по неё – дорогу, ровную, да гладкую, как ковёр. Теперь от Измайлова до Перово вмиг можно было домчаться; государыня была довольна.

Осенью, перед Юрьевым днём обвенчалась она в Перово с Разумовским. Свадьбу держали в величайшем секрете, ибо негоже было царице замуж за простого мужика идти. Государь Петр Алексеевич, правда, сам вовсе на служанке женился, но это дело другое: когда мужчина из высокого рода на простой женится, он её тем до себя повышает, но когда женщина из высокого рода за простого замуж выходит, она до него принижается. В былые времена царевен даже за наизнатнейших князей не выдавали, потому что перед царской фамилией и они холопы, – а как же госпоже за холопа своего замуж выходить? С иноземными принцами, до Петра Алексеевича, такоже брачных союзов не заключали, у них вера иная, вот и мыкались царевны в девках до самой смерти, в монастырях век свой оканчивали. Положение Елизаветы Петровны было таково, что нельзя ей было за Разумовского замуж выходить, но вот, вишь ты, бабья натура в ней вверх взяла!..

Венчались они в Перово, в церкви Знамения Богородицы, и Елизавета Петровна одарила сию церковь шитыми золотом и жемчугом богатыми ризами и воздухами собственной работы – я их своими глазами видел, когда в Перово приезжал. Тамошний поп Аверкий одному мне под клятву о молчании про венчание рассказал: скромным оно было – опричь попа, государыни и Разумовского, в церкви всего двое присутствовали – женихов брат двоюродный Степан и подружка невесты Марфа Стрешнева.