Текст книги "Последний день рождения (СИ)"

Последний д ень рождения

Проснувшись утром, он бросал первый взгляд на картину над диваном. Собственно, это была большая художественная фотография: она изображала морской залив, глубоко уходящий в гористый берег – по морю плыли огромные льдины, на вершинах гор лежал снег, а поросшие редким ельником горные склоны были покрыты серым туманом. Как хорошо было бы построить здесь дом и жить одному, никого не видя и не слыша; какая здесь тишина, какой покой...

Потом начинался обычный день в длинной череде таких же бесцветных дней, – впрочем, он давно запретил себе оценивать свою жизнь и делать выводы. Было время, когда он вечерами напивался до беспамятства, но потом и пьянство ему опротивело – пьянство это обман, не менее мерзкий, чем всякая другая ложь; трезвый взгляд на жизнь дает куда большее, пусть и горькое удовлетворение.

И всё-таки иногда он пил. Этого нельзя было избежать, например, в свой день рождения, когда приезжали с поздравлениями старшая дочь с мужем и ребёнком, и младшая – вечно с новым другом. Другой родни у него не осталось, не считая выжившей из ума тётушки, которая постоянно путала его имя, но никогда не забывала день рождения. Не пригласить их было страшной обидой, хотя дочери не звонили ему месяцами, и если бы он внезапно умер, узнали об этом только много позже, а тётушка вряд ли вообще поняла бы, кто именно скончался.

В этом году всё было, как обычно: незадолго до назначенного времени позвонила младшая дочь и сказала, что опоздает по независящим от неё обстоятельствам; старшая дочь не позвонила, но он и без того знал, что она опоздает и даже не извинится – у неё не было привычки извиняться, она всегда находила оправдание своим поступкам.

Думая об этом, он удивлялся странностям характеров: откуда что берётся в человеке? Не снимая ни с себя, ни с покойной жены вины за ошибки в воспитании, он ясно видел, что многое в характере его дочерей появилось не от этих ошибок, но по причинам, возможно, глубоко скрытым в самой природе человека. Эти мысли были безрадостными, но одновременно утешительными, потому что в какой-то мере объясняли происходящее вокруг него и с ним самим.

...Первой к нему приехала тётушка Аделаида, которую накануне пришлось долго уговаривать, чтобы она взяла такси. Он мог бы перевести деньги за такси ей на карточку, но тётушка боялась "всех этих новшеств", как она их называла, так что ему пришлось спуститься к подъезду и расплатиться с таксистом наличными. Несмотря на то, что эта процедура повторялась каждый год, тётушка была очень напряженна, будто ожидая какого-нибудь подвоха с его стороны или со стороны таксиста; зато выйдя из машины, она тут же принялась говорить быстро и горячо: основной темой было здоровье, – точнее, лечение от различных заболеваний, которыми страдала тётушка. Она рассказывала об этом чрезвычайно подробно, не стесняясь самых неприглядных, вызывающих отвращение деталей, а он думал, как принижает такой рассказ не только самого рассказчика, но и того, кто слушает его, если он не врач, конечно: в человеческой жизни есть много отвратительного, о чём нельзя говорить ни с кем, кроме тех, кто сделал это своей профессией.

Тётя Аделаида была, в сущности, неплохой женщиной: в особых обстоятельствах она отдала бы последнее, чтобы помочь близкому, – однако особые обстоятельства возникают не часто, а в обыденном существовании гораздо приятнее иметь дело не с героем, а с тактичным деликатным человеком.

– Вот так вот, Николай, теперь мне опять придётся пить кучу таблеток, хотя никто не может обещать, что они помогут, – закончила очередной рассказ тётя Аделаида.

– Я – Александр, – безнадёжно напомнил он. – Николай давно умер.

– Ах, мой дорогой, прости, – поцеловала его тётушка. – Голова не работает, всё путаю... Боже мой, у тебя же сегодня день рождения! А я-то вспоминаю, зачем я приехала?! У меня для тебя подарок.

– Не надо было, тётя, – сказал он, заранее зная, что она ему подарит.

– Ну как же не надо, ты ведь у меня теперь единственный племянник, – возразила тётушка и вручила ему перевязанную яркой лентой коробочку. – Открывай.

– Носовой платок с вышивкой! – притворно восхитился он, открыв крышку. – Спасибо!

– Смотри, на нём трилистник вышит на счастье, я сама вышивала, – с гордостью сообщила тётушка. – Носи этот платок с собой, Николай, и у тебя всё будет хорошо... А где твои девчонки? – спросила она. – Чего же никто не приехал помочь стол накрыть? Избаловал ты их, племянник!

– Ольга приедет прямо с дачи, а Настя сегодня занята, будет попозже, – поспешно ответил он, пока тётя не завела разговор о воспитании.

– Была бы жива Анна, она не допустила бы такого безобразия, – покачала головой тётушка. – Она не давала им распускаться, а ты их избаловал, – избаловал, не спорь! Зря ты не женился во второй раз; я Анну любила как родную, видит Бог! – но без женщины дом пустой, и дети без пригляду.

– Тётя, – перебил он её, – у меня для вас тоже кое-что припасено. В прошлый раз вы жаловались, что не можете купить настоящий сантандер, колумбийский, – так я вам достал. Прямо из Колумбии привезли, один коллега помог.

– Мой милый, как ты мне угодил! – всплеснула руками тётушка и вновь расцеловала его. – А то мне подсовывают якобы колумбийский кофе, который Колумбией и не пахнет. Однажды, правда, купила "нарино" по такой цене, что не стану и говорить, а он оказался с добавками. А я не люблю с добавками: в доме моего отца, твоего деда, пили колумбийский кофе натуральных сортов, без всяких добавок, – и так было всегда, даже в революцию, когда кофе было вообще не достать.

– В революцию? – удивился он. – Но дедушке тогда едва исполнилось...

– Это совершенно не важно, сколько ему было, – не дала ему досказать тётушка, – у нас всегда пили только натуральный колумбийский кофе... Ох, спасибо, Николай, угодил!.. Не знаю, можно ли мне кофе: одни врачи говорят, что можно, другие – нет, а я по утрам не могу без кофе. Давление, бывает, скачет, но мне выписали новые таблетки, они имеют удивительный эффект... – и далее последовал очередной длинный рассказ, который пришлось выслушать до конца.

***

Закончив говорить о своих болезнях, тётушка принялась было рассказывать о болезнях своих знакомых, но тут раздался звонок в дверь.

В дверях стояли старшая дочь Ольга, её муж и сын.

– Привет, папа! – сказала она, поцеловав его в щёку. – С днём рождения тебя! Это от нас, поздравляем, – Ольга подала ему свёрток.

– Спасибо, – сказал он, гадая, что там окажется: галстук или шарф? Ольга всегда дарила ему галстуки или шарфы, несмотря на то, что он не носил ни того, ни другого. Пару раз он пытался ей об этом сказать, но она пропускала мимо ушей и продолжала дарить галстуки и шарфы. Сейчас был шарф.

– Какой красивый, – пришлось сказать с улыбкой. – Спасибо, – он тоже поцеловал её в щёку.

– А вы что? – обратилась Ольга к мужу и сыну. – Поздравляйте.

– Поздравляю вас, Александр Алексеевич, – покорно отозвался её муж Борис и пожал ему руку.

– Большое спасибо, – отозвался он, растягивая рот в улыбке ещё шире и видя такую же неестественную улыбку на лице зятя: он недолюбливал Бориса, как и тот – его.

– Теперь ты поздравь дедушку, – приказала Ольга сыну. – И подарок свой не забудь.

– Поздравляю, дедушка, – Антон, смущаясь, подал ему лист бумаги. Оба они знали, что там нарисовано – цветы, шарики и надпись: "С днём рождения!". Этот рисунок Антон рисовал по указанию своей мамы из года в год, – только раньше, когда не умел писать, надпись делала Ольга.

– Спасибо, – Александр взял рисунок и неловко наклонился к Антону; мальчик столь же неловко ткнулся в его щёку.

– А Настя уже приехала? – спросила Ольга.

– Её ещё нет, только тётя Аделаида здесь. Но Настя звонила, она задерживается, у неё обстоятельства... – начал объяснять Александр.

– Опаздывать к отцу на день рождения! – гневно воскликнула Ольга. – Как была она безалаберной, так и осталась, – и помяни моё слово: опять приедет с новым парнем.

"Зачем говорить то, что и без того всем понятно, и вряд ли доставит кому удовольствие?" – подумал Александр, а вслух сказал:

– Проходите в комнату, тётя Аделаида будет рада вас видеть...

Тётя Аделаида действительно обрадовалась им и после дежурных приветствий попыталась продолжить рассказ о болезнях, но Ольга быстро перевела разговор на собственный опыт посещения врачей; тётушке осталось лишь слушать и кивать, – было видно, что она побаивается Ольги.

Борис, между тем, смотрел какую-то передачу по телевизору, то ли в самом деле интересную, то ли притворяясь, что она интересна, а Антону вручили книжку с раскрасками и отправили в другую комнату. Александр посидел немного с Ольгой и тётушкой и пошёл к Антону.

– Тебе нравится рисовать? – спросил он, садясь рядом с ним.

Мальчик пожал плечами:

– Мама даёт раскраски и говорит, чтобы я не мешал ей.

– Она с тобой не играет?

– Ей некогда, у неё дела, – скучным голосом пояснил Антон.

– А папа?

– У него работа, а когда он дома, смотрит телевизор – всякие передачи.

– Но куда-то вы ездите вместе?

– В аквапарк недавно ездили, было весело вначале, а потом папа и мама поругались, – вздохнул Антон. – Ещё на дачу ездим, но там не интересно, у меня там друзей нет.

– А в городе у тебя есть друзья?

– Да, ребята с нашего двора, но мама редко разрешает мне гулять: говорит, что во дворе не научишься ничему хорошему. Она меня в музыкальную школу возит, – хочет, чтобы я на пианино играл, – насупился Антон.

– Я с ней поговорю, – сказал Александр.

– А она не будет меня ругать?

– Я с ней поговорю, – повторил Александр.

***

Снова раздался звонок. Александр обрадовался, что Настя приехала так скоро, но не успел он дойти до двери, как его опередила Ольга.

– Я сама открою! – решительно сказала она, оттеснив его в сторону.

Дверь открылась; на пороге стояли Настя и какой-то молодой человек.

– А где папа? – спросила Настя с застывшей улыбка на лице.

– Я здесь, – вышел он вперёд. – Здравствуй.

– Здравствуй, папочка! – Настя повисла у него на шее и горячо поцеловала.

– Явилась, – ехидно проговорила Ольга. – Хотя бы на день рождения отца могла бы не опаздывать.

– С днём рождения, папа! – весело сказала Настя, не обращая на неё внимания. – Вот тебе подарок от нас.

Он взял тяжёлый пакет и вытащил из него странный предмет, похожий на неправильной формы деревянный ящик.

– Это что такое? Из магазина забавных вещей? – всё так же ехидно поинтересовалась Ольга.

– Это из Китая, изготовлено по древним китайским традициям, – ответила Настя. – Все отделения наполнены особыми камешками, усиливающими энергию ян, очень важную для мужчин. Смешивая одни камешки с другими, можно поддерживать энергетический баланс в зависимости от времени суток и дня недели: тут есть подробная инструкция, как это делать.

Ольга недоверчиво усмехнулась, а молодой человек, пришедший с Настей, рассмеялся и сказал:

– Во всяком случае, вреда не будет, можете смело пользоваться.

– Это Гоша, мой друг, – представила его Настя. – Он тебя тоже поздравляет.

– Мне Настя о вас много рассказывала, Александр Алексеевич, – сказал Гоша. – Руку вам пожать?

– Пожмите, если это доставит вам удовольствие, – улыбнулся Александр.

– Он большой оригинал, – засмеялась Настя, – но ты к нему привыкнешь, папа.

– Папе всё время приходится привыкать к твоим новым друзьям, – вставила Ольга.

– Зато к твоему мужу он давно привык, – вспыхнув, ответила Настя.

– Что ты хочешь этим сказать? – холодно спросила Ольга.

– Пойдёмте в комнату, к столу, – прервал их Александр, – а то вся моя стряпня остынет...

За столом выпили сначала, как полагается, за здоровье именинника, затем принялись говорить кто о чём. Антон сидел скучный, ему было неинтересно слушать взрослые разговоры, и Александру подумалось, что хорошо иметь большую семью, где много детей, которым весело в своём детском обществе. В конце концов, Антон отпросился назад в комнату, где рисовал, и опять взялся за картинки; Александр нахмурился, налил себе полную рюмку коньяку и сказал:

– Давайте выпьем за Аню. Она любила семейные праздники, любила, когда собираются все вместе, – сейчас она бы порадовалась за нас.

– Сколько лет было Антону, когда наша мама умерла? – спросила Ольга. – Года не исполнилось? Жалко её, она была бы отличной бабушкой.

– Жалко маму, – вздохнула Настя. – А ты бы ей понравился, – повернулась она к Гоше, – я уверена.

– Почему он ей понравился бы? – возразила Ольга. – С чего ты это взяла?

– А я всем нравлюсь, – ответил Гоша с таким простодушным выражением лица, что нельзя было не рассмеяться.

– За Аню! – повторил Александр и выпил свою рюмку до дна.

– Бедная Аня, мало она пожила, – пригорюнилась тётя Аделаида. – Хорошая у тебя была жена, Николай.

Он ничего не ответил.

– А чем вы занимаетесь, Гоша? – спросила Ольга. – Где вы работаете, можно узнать?

– Когда как, – пожал плечами Гоша. – Сейчас, например, составляю генеалогическое дерево для одного чудака. Только, боюсь, он будет недоволен: ему хотелось бы, чтобы у него в роду были князья и графы, а их нет как нет, всё люди самые обычные, с ничем не примечательной жизнью. А он привык считать себя исключительной личностью, эдаким сверхчеловеком, и предки у него должны быть соответствующие.

– Что это за работа! – с презрением заметила Ольга. – Вот у меня Борис уже десять лет работает в солидной организации, недавно его назначили начальником отдела, зарплату повысили; летом поедем отдыхать на Гоа. Да, Боря?

Борис молча кивнул.

– Был ученый, который исследовал жизнь австралийских аборигенов, – сказал Гоша. – Оказывается, они не больше четырех-пяти часов в день заняты добычей пропитания и всякими хозяйственными хлопотами, а остальное время отдыхают, развлекаются или просто созерцают мир. У них нет ни зависти, ни вражды, ни войн, – они счастливы.

– Вы хотите, чтобы мы жили как первобытные люди? – с сарказмом спросила Ольга. – Назад в пещеру?

– Он же не об этом говорит! – возмутилась Настя. – Не притворяйся, что не понимаешь.

– Так разъясни, если такая умная, – сказала Ольга. – Правда, образование так и не получила, зато умнее всех нас.

Настя покраснела и хотела что-то ответить, но тут вмешался Александр:

– Как я понял, Гоша хотел сказать, что при восхождении от низшей организации общества к высшей люди потеряли что-то очень важное. В результате современная цивилизация, которая должна была бы сделать человека счастливым, превратила его в несчастного невротика. Идея не новая, но никем до сих пор не опровергнутая. Куда подевался оптимизм, которые помог человечеству выжить в самые тяжелые периоды существования? Хорошее теперь случается в нашей жизни только для того, чтобы потом больнее чувствовалось плохое. Только для этого и ни для чего другого. Хорошее – это передовой отряд плохого, прокладывающий ему дорогу.

– Папа, что ты говоришь! – всплеснула руками Настя. – Уж ты был у нас таким оптимистом!

– Был, – коротко ответил Александр.

***

Наступила неловкая пауза.

– А его понимаю, – внезапно сказала тётя Аделаида. – Помните, у Лермонтова:

С тех пор как вечный судия

Мне дал всеведенье пророка,

В очах людей читаю я

Страницы злобы и порока.

Провозглашать я стал любви

И правды чистые ученья:

В меня все ближние мои

Бросали бешено каменья.

Посыпал пеплом я главу,

Из городов бежал я нищий,

И вот в пустыне я живу,

Как птицы, даром божьей пищи;

Завет предвечного храня,

Мне тварь покорна там земная;

И звезды слушают меня,

Лучами радостно играя...

– Я никогда не отчаиваюсь, отчаяние – большой грех, – говорила далее тётушка, очень довольная, что всё внимание обращено на неё. – Наш батюшка в церкви любит повторять заповедь святого Бенедикта: «Никогда не отчаивайтесь в милосердии Божием». Когда мне плохо, я вспоминаю эти слова, и мне становится легче.

– У нас Антон крещённый, – сказала Ольга, – а нас папа не крестил. Я крестилась только недавно, вот крестик, – показала она.

– Я тоже не крещённый, – сообщил Гоша, – наша семья была не в ладах с Господом. Как-то я спросил отца, верит ли он в Бога. Отец помолчал немного и ответил: "Верю ли я в Бога? Нет. Я сам могу создать его, я знаю, как это делается. Для этого не требуется большого умения – надо лишь понимать людей, их надежды, страхи и желания". Его ответ показался мне тогда игрой ума, желанием блеснуть остроумием, но сейчас это стало горькой истиной. Кто бы мог подумать, что идеология старого, несправедливого и жестокого мира снова вернётся к нам, и люди добровольно пойдут в рабство ко всем этим жрецам религии, которые, будто ожившие мертвецы, выйдут из своих мрачных подземелий.

– Пойдут в рабство, – повторил всё время молчавший до этого Борис.

– Что? – переспросила Ольга.

– Нет, ничего, – ответил он, глядя в свою тарелку.

– Но согласитесь, в религии есть много поучительного, в ней есть особая мудрость, – с чувством проговорила Ольга. – Недавно я прочла по совету своего духовника "Повесть о Петре и Февронии Муромских". Я чуть не расплакалась – какая сильная вещь! И что за удивительная женщина, ума необыкновенного: скажем, на корабле её начал домогаться один из бояр, а она уже была замужем, и боярин тоже был женатый, – так она велела ему испить воды с левого борта корабля, потом с правого, а когда он испил, спросила, какая вода слаще. Вода как вода, ответил он ей, и с той стороны и с этой. И женское естество одинаково, сказала, Феврония, почему же, забывая свою жену, ты думаешь о чужой?.. Как вам это? Удивительная женщина, ведь правда же?

– Вот на такой чепухе и держится церковь! – неожиданно вспылил Гоша.

– Что?! Да что вы такое говорите?! – Ольга поперхнулась соком, который пила. – Вы не так сильно налегали бы на спиртное, молодой человек, а то уже не соображаете, что несёте.

– Это да, это конечно, – закивала тётя Аделаида. – Меру надо знать, а так что же это будет...

– Гоша, нельзя оскорблять чувства верующих, – строго сказала ему Настя. – Сколько раз я тебе говорила.

– А почему они могут безнаказанно оскорблять мои чувства? – запальчиво ответил Гоша. – Почему со всех сторон мне внушают, что церковь – это хорошо, и всё что связано с ней – свято? А я вижу, что это ложь, что история церкви полна самых гнусных преступлений, что число праведников в ней измеряется единицами, а число негодяев – миллионами, что так называемое священное писание отнюдь не священно, а представляет собой собрание нелепых, отживших представлений, наравне с фантастическими рассказами, которые не могут вызвать ничего кроме снисходительной улыбки, а в худшем случае, – мерзких баек и таких связанных с ними предписаний, от которых каждый порядочный человек должен чувствовать отвращение и ужас. Почему же я должен относиться ко всему этому с уважением, почему мне нельзя слова сказать против этого кошмара, который всё более овладевает нашим существованием? По-моему, любой неравнодушный человек, видящий, к чему ведёт распространение этой болезни, обязан бороться с ней... А вы как считаете, Александр Алексеевич? – спросил он, не давая сказать рвавшейся в бой, пунцовой от гнева Ольге.

– Я? – встрепенулся погружённый в свои мысли Александр. – Вы о религии?.. Не беспокойтесь, Гоша, это последний рецидив, потом религия будет окончательно изжита.

– Вы так думаете? – оживился Гоша. – Почему?

– Религия тысячелетиями была нужна человечеству, она нужна и в настоящем, но будущего у неё нет. Или человечество избавится от этой болезни навсегда, или эта болезнь сожрёт его, как раковая опухоль, и отомрёт вместе с ним. Третьего не дано, – сказал Александр.

– Да, папа, настроение у тебя сегодня не праздничное, – Настя тревожно посмотрела на него. – Ты не болеешь?

– Я здоров. Впрочем, в моём возрасте болезни вызывают не страх, а любопытство: интересно, от какой умрешь? Вот эта протекает лучше, зато в этой – смерть легче, – ответил Александр, нехорошо усмехаясь.

– Господи, Николай, что ты говоришь! Ты действительно сегодня не в себе, – запричитала тётя Аделаида. – Хочешь, я свожу тебя к хорошей знахарке, – есть у меня одна знакомая, я сама к ней хожу. Она с тебя порчу снимет.

– Вы ходите в церковь и одновременно к знахарке? – спросил Гоша.

– Да, а что? – не поняла его тетушка.

Настя толкнула Гошу в бок.

– Нет, я просто так спросил, извините, – ответил он.

– Но, может быть, вы сделаете нам одолжение и объясните, почему Феврония вызвала ваше недовольство? – с подчёркнутой иронией спросила Ольга. – Или мы недостойны ваших разъяснений?

– Пожалуйста, объясню, – лёгко согласился Гоша, уже успокоившийся и улыбающийся. – Что имела в виду Феврония под женским "естеством"? Если женщин как таковых, то разве они все одинаковые? Может, у Февронии что-то не в порядке было с глазами, но женщины бывают блондинками и брюнетками, шатенками и рыжими, высокими, среднего роста или низкими, худенькими или полненькими, стройными и не очень, – а сколько разных женских лиц, и каждое неповторимо!.. Может быть, она имела в виду характер? Но и по характеру женщины отличаются также сильно, как по внешности, – если у Февронии было хотя бы две подруги, она бы точно знала это. О чем же она говорила, что за "естество" одинаково у всех женщин? Неужели речь шла об интимных частях тела? Но и тут только полное неведение могло вызвать подобное утверждение; не буду вдаваться в анатомические подробности, скажу о чувственности. Есть женщины, за одну ночь любви с которыми мужчины готовы отдать жизнь, – вспомним знаменитую Клеопатру, – а есть холодные, как лёд. Где здесь одинаковость? Ещё раз повторю, все женщины разные во всех своих проявлениях, и это заставляет мужчину искать свою, лишь ему предназначенную избранницу, ошибаться и вновь искать, биться за неё, совершать подвиги, а бывает, идти на преступления. На том стоит белый свет – с древнейших времён и до наших дней такие любовные драмы заставляют вертеться мир.

– Но послушайте... – хотела что-то возразить Ольга, но Настя перебила её:

– Я согласна: все мы постоянно находимся в поиске любви. Но есть исключения: вот папа с мамой жили душа в душу, мама для него всегда была единственной женщиной на свете. Никто больше ему был не нужен, до сих пор он хранит верность маме. Ведь так, папа? Сколько у тебя было возможностей жениться после её смерти, но ты по-прежнему остаёшься один.

Александр не сразу ответил:

– Знаешь, мне не хотелось бы выносить наши отношения на всеобщее обозрение: я не герой театральной драмы, чувства и переживания которого должны стать достоянием публики. Как и что было у нас с Аней, останется между нами, но специально для тебя, а также для вас, тётушка, – обратился он к тёте Аделаиде, – скажу: не надо спасать меня от одиночества, от которого я не хочу спасаться. Поймите, моя семейная жизнь осталась в прошлом, впереди другая; не знаю, какой она будет, но она другая Я готов к ней, я принимаю её.

– Да я что... Боже мой, зачем ты так! – разволновалась тётя Аделаида.

Александр улыбнулся ей и поднял свою рюмку:

– Выпьем за нашу милую тётушку! Она у нас старшая в семье, она хранительница наших традиций и обычаев, – выпьем за тётю Аделаиду!

– Спасибо, тебе, мой дорогой! – растрогалась тётушка, быстро сменив настроение. – Я всегда знала, что сердце у тебя доброе, Николай.

– Почему она всё время называет Александра Алексеевича "Николаем"? – шепнул Гоша на ухо Насти.

– Не обращай внимания, – шепнула в ответ Настя и подняла свой бокал. – За тётю Аделаиду!.

***

Гоша, выпив вместе со всеми, тут же налил себе ещё рюмку и выпил и её. Он раскраснелся и оживился, ему хотелось говорить.

– Послушайте, – сказал он, – отчего у нас в России так развито терпение? Все северные народы терпеливы в отличие от темпераментных южан, но у нас терпение доходит до мазохизма. Мы упиваемся терпением и страданием, мы находим в них мрачное болезненное удовольствие. Самый русский из всех писателей – Достоевский, он довёл страдание до совершенства, до абсурда. Вспомните "Преступление и наказание", – вот истинно русский роман! Его главная героиня Сонечка Мармеладова, девушка с чистейшей душой, становится проституткой и страдает только потому, что ей хочется этого. Ведь она могла найти другой, более достойный выход из тяжёлой жизненной ситуации: отец – запойный пьяница, мачеха выбивается из сил, пытаясь не дать своим детям пропасть от нищеты и голода, но разве Соня не видела всего этого раньше? Почему она ничего не делала до самого последнего момента, когда ей пришлось идти на панель? Между прочим, события происходят в то время, когда в России бурно развивался капитализм – в Петербурге, где жили Мармеладовы, открывались сотни фабрик, мастерских, магазинов, различных контор, где нужны были люди; девушка с образованием и хорошими манерами могла без труда найти себе место, но Соня ничего, ровным счётом ничего не делала, пока не пошла на улицу торговать своим телом. Почему? Только потому, что без этого не было бы того самого мазохистского "надрыва", который составляет суть произведений Достоевского и который так близок русской душе...

Вы не верите мне? Вот вам другие примеры: у Бунина есть короткий рассказ о мальчике, отец которого после смерти жены привёл в дом другую женщину, невзлюбившую пасынка. Мальчика отправили жить в каморку за кухней, и там он проводит дни совершенно один, вновь и вновь перечитывая единственную детскую книгу, которая у него есть. Бунин с всё тем же сладострастно-болезненным удовольствием пишет, как мальчик целыми днями сидит в этой вонючей каморке со своей затёртой до дыр книгой, брошенный всеми и не нужный никому.

Когда я прочитал рассказ, мне захотелось крикнуть этому мальчику: "Чего ты ждёшь? Почему не пойдёшь на улицу, не убежишь из дома, не пустишься в какие-нибудь приключения, не проберёшься на корабль, отправляющийся в дальние страны, или, на худой конец, не свяжешься с шайкой бродяг и воров? Ей-богу, это лучше, чем твоё унылое прозябание, которое и жизнью назвать нельзя!"

(Пока Гоша говорил это, из комнаты вышел Антон и, встав у дверей, внимательно слушал его).

– Ещё пример, – пожалуй, в чём-то юмористический, – продолжал Гоша. – Булгаков в "Театральном романе" от лица главного героя сокрушается о немытом окне в комнатушке, где он живёт. Так его раздражает и бесит это затянутое паутиной, грязное окно, что он чуть не доходит до самоубийства. Тут я прямо не знаю, что сказать! Чего легче: возьми тряпку, да вымой окно, если оно так тебя раздражает, а заодно приведи в порядок комнату, и жить станет веселее, – но нет, изо дня в день герой Булгакова видит идущий от грязного окна тусклый свет, и растравливает свои раны. Как это по-русски, не правда ли?..

– Антон, ты чего слушаешь взрослые разговоры? – воскликнула Ольга, только теперь заметившая сына. – Иди, рисуй, у тебя есть раскраска!

– Я уже всё раскрасил, – возразил Антон. – Больше там нет картинок.

– Ну, займись чем-нибудь, скоро мы поедем, – раздражённо сказала Ольга.

– Пойдём, я с тобой поиграю, – тётя Аделаида поднялась со стула. – У меня в сумке есть тонометр, я померяю тебе давление.

– Не хочу я, мне это не интересно, – хотел отказаться Антон, но Ольга строго прикрикнула на него: – Это что за капризы?! Делай, что тебе говорят!

Антон исподлобья взглянул на маму и пошёл за тётушкой.

– Дверь закройте! – крикнула им вслед Ольга.

Гоша налил себе ещё рюмку; Настя тронула его за руку:

– Может, хватит?

– Последнюю, – виновато улыбнулся Гоша и залпом выпил. Александр покачал головой и тоже выпил до дна.

– Вы, видимо, считаете себя очень умным, – сказала Ольга, не скрывая презрения к Гоше. – К чему ваш рассказ? Целую лекцию нам прочли.

– А к тому, что в России вслед за терпением и страданием, за нежеланием изменить свою жизнь к лучшему, – хотя бы помыть грязные окна, – всегда идут страшные, жестокие и чаще всего бессмысленные деяния, – отвечал Гоша. – В "Преступлении и наказании" дошедший до отчаяния Раскольников выдумывает свою надчеловеческую теорию, берёт топор и убивает старуху-процентщицу вместе с ни с чем не повинной, беззащитной её сестрой. И это тоже по-русски, Достоевский и здесь прав...

– Опять за лекцию взялись? – перебила его Ольга. – Как детей поучает... Борис, ты чего молчишь? Сидишь, словно школьник перед учителем.

Борис отодвинул тарелку, не спеша вытер губы салфеткой, а потом вдруг резко и зло стал говорить:

– Я согласен с ним (он кивнул на Гошу), у нас такой народ, что лучше будет жить с грязными окнами, чем наведёт порядок. Не знаю и знать не хочу, отчего так получилось, но это факт. Безалаберность, расхлябанность, необязательность во всём – я с этим сталкиваюсь на каждом шагу; если бы вы знали, как трудно вести дела с нашими людьми! Они не хотят работать, они считают работу тяжёлым наказанием и относятся к ней с отвращением – это касается и "мытья окон", как вы сказали, и более серьёзных занятий. При том им хочется получать как можно больше жизненных благ, но не за работу, а как у нас говорят, "на халяву". Для этого они готовы врать, изворачиваться, подличать; они не думают, что такой способ ведения дела обернётся, в конце концов, против них самих, что к ним перестанут обращаться, – главное, получить "халяву" здесь и сейчас, а потом хоть трава не расти!

Но полученное "на халяву" мало ценится, – совсем не так, как заработанное, – поэтому и отношение к нему бездумно-расточительное: где у нас разумная бережливость, без которой не может быть нормального хозяина, где умение хорошо распорядиться своими деньгами? Даже те, кто ворочают миллиардами, удивительно глупо, не по-хозяйски распоряжаются ими.

Разница между нами и теми, кто по-настоящему занимается делом, огромная, и это видно буквально во всём. Недавно я смотрел передачу по телевизору об экзотических животных, живущих в домашних условиях. Довольно скучная передача, я хотел её уже выключить, но тут показывают какую-то американскую семью, которая содержит дома редкую ящерицу. Её надо кормить особым кормом, а семья эта живёт в американской глубинке, в глуши, где и простой корм не купить. И вот они едут в ближайший захолустный городок, приходят в маленький магазинчик, продающий всё подряд, и спрашивают хозяина о том редком корме, который им нужен. Что бы им ответили у нас? В лучшем случае, вежливо зевнули и сообщили, что такого корма, к сожалению, нет. В худшем, могли осмеять и выставить дураками, требующими чего-то заведомо невозможного. А что ответил хозяин американского магазинчика? У него не возникло никаких сомнений насчёт права покупателей требовать такой необычайный товар; хозяин не отделался от них пустым "сожалением", – он сразу же стал думать, как этот товар раздобыть. Извинившись, что не может сразу этого сделать, он обещал достать нужный корм через три дня, – и сдержал своё обещание в точности: ровно через три дня позвонил и сказал, что корм уже в магазине.