Текст книги "Царь Шабака или Когда творения предков изъедены червями (СИ)"

Автор книги: Брячеслав Галимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Annotation

Царь Шабака пришел к власти в Египте, когда страна распадалась, прежние традиции были забыты. Он восстановил величие Египта, основав здесь новую династию фараонов, но власть их была недолгой. В одном из современных театров решили поставить пьесу об этом царе, но режиссер имеет свое видение, какой она должна быть.

Галимов Брячеслав Иванович

Галимов Брячеслав Иванович

«царь Шабака или Когда творения предков изъедены червями»

" Царь Шабак а или Когда т ворения предков изъедены червями "

Читка

– Сегодня мы читаем новую пьесу, – говорил режиссёр Витольд актёрам своей труппы. – Все здесь?

– Арнольда нет, он в рекламе снимается, – ответили ему.

– Ах, Арнольд в рекламе снимается, – голосом, не предвещающим ничего хорошего, сказал Витольд и вдруг закричал пронзительным фальцетом: – А почему он в рекламе снимается, когда мы читаем новую пьесу?! Он, между прочим, на главную роль назначен, – как мы можем читать "Шабаку", если Шабаки у нас нет?!

– Я предупреждала: он нас подведёт, – вставила заслуженная артистка Аделаида Петровна. – Надо было Серёжу Войницкого пригласить, вот он был бы настоящим Шабакой.

– Ага, сейчас, – саркастически отозвался Витольд. – Не порите чепуху: Войницкий куража не имеет. Я знал, кого назначить: Арнольд популярен, ему верят, он умеет за душу зрителя взять, – и опять закричал: – Я ему покажу, как опаздывать! Я с него шкуру спущу!

– Он скоро будет, – вступилась за Арнольда молодая, но поддающая большие надежды артистка Наденька. – Он мне звонил, что уже выезжает.

– Интересно, почему это он тебе звонил, а мне нет? – недоумённо спросил Витольд.

Артисты закашлялись, Аделаида Петровна многозначительно вздёрнула брови. Витольд посмотрел на неё, потом перевёл взгляд на Наденьку и покраснел.

– Ладно, – сказал он, – начнём без Арнольда; он подъедет, подключится... Итак, "Шабака", пьеса в трёх актах. Действие происходит в Египте за семьсот лет до новой эры. В стране беспорядок, государство распалось, власти никто не верит; в это время на смену прежним фараонам приходит эфиопская династия, которая взялась восстановить традиционные ценности. Первым правителем Египта из этой династии стал наш главный герой – Шабака, сын царя Кашты...

– Кашта это я, – густым басом представился Бенедикт Соснин-Чусовской, старый трагик.

– ...И царицы Калхаты, – Витольд посмотрел на Аделаиду Петровну, но она молчала.

– Аделаида Петровна! – позвал Витольд.

– Ну, я это, я! – раздражённо откликнулась она. – Я Калхата, мать Шабаки.

– Очень хорошо... Шабака стал фараоном, – продолжал Витольд, – "когда творения предков были изъедены червями" – это надпись на его обелиске. Шабака хочет восстановить былое могущество страны, в чём ему помогает ближайшее окружение: Пебатма, жена Шабаки...

– Это я, – отозвалась Наденька.

– Его советники Харемахет и Тануатамон, – Витольд взглянул на актёров Биткова и Бурова. Они встрепенулись и спросили: – Погодите, какие советники? Мы же были сыновьями Шабаки.

– Нет, автор переделал пьесу. Теперь вы советники: один из вас верховный жрец, другой – главный министр, – ответил Витольд. – Остальные персонажи появляются по ходу действия. Все знают, кто кого будет играть?

– Знаем, – ответили ему.

– Отлично, – Витольд взял листы с пьесой и принялся читать. Он читал с выражением, повышая или понижая голос, закатывая глаза; иногда бил себя рукой в грудь, изображал рыдание или начинал дико хохотать.

В разгар читки дверь скрипнула и вошёл Арнольд. Он хотел проскользнуть на своё место, но Витольд остановил чтение и иронически заметил:

– Явился – не запылился! Мы счастливы, что ты нас посетил: у нас, между прочим, сегодня читка новой пьесы, где тебе доверена главная роль.

– Прости, Витольд! Нёсся сломя голову, но везде такие пробки, – Арнольд виновато потупился.

– Не надо за всё сразу хвататься: кто хочет всюду успеть, тот нигде не успевает, – назидательно произнёс Витольд.

– Весь взмок, хотел умыться, так в гримёрной вода горячая еле идёт, – прибавил Арнольд, вытирая лоб. – А я ещё мечтал душ принять...

– А в душе горячей воды вообще нет, – сообщила Аделаида Петровна. – Вот в каких условиях работаем!

– Сантехник уже приходил, обещал завтра-послезавтра всё сделать. Зачем обострять, Аделаида Петровна? – недовольно возразил Витольд.

– Это было две недели назад, вы забыли, – тут же отозвалась Аделаида Петровна. – Но кому какое дело, что артистам негде помыться?

– Нельзя часто пользоваться горячей водой – от горячей воды расслабляешься, становишься добрым и покладистым, а этого нельзя себе позволить в этом жестоком бездушном мире, – с надрывом проговорил Соснин-Чусовской.

Никто не нашёлся, что ему ответить; Витольд перевернул лист и сказал:

– Продолжаем...

***

Читка продолжалась ещё часа два; Витольд охрип, но с прежним пылом довёл её до конца. Когда он произнёс «занавес!», послышался дружный вздох, актёры заёрзали на стульях.

– Вопросы? – спросил Витольд. – Кому что непонятно по сюжету, по персонажам?

– Да чего сейчас-то? На репетиции всё выяснится, – пробормотали Битков и Буров, но Аделаида Петровна, холодно улыбаясь, обратилась к Витольду: – А мне не ясен сюжет: если Шабака всё равно стал фараоном, зачем ему обращаться к прошлому? Ведь то, что он хочет возродить, и привело, как я поняла, к падению Египта, – Шабака, что, настолько глуп?

– Был бы глупым, не стал бы фараоном, – со вздохом возразил Соснин-Чусовской. – Царствовал бы в своей Эфиопии и в ус не дул, а так, вишь, куда взметнулся!

– В том-то и дело, что он фараон, – Витольд произнёс "фараон" по слогам. – Чтобы быть фараоном, Шабака должен опираться на традиции, потому что если он не будет этого делать, то и фараоном ему не быть.

– Так, значит, я, будучи Шабакой, действую исключительно в своих интересах? – спросил Арнольд.

– Нет! Ни в коем случае!.. – Витольд закашлялся. Отхлебнув остывшего чая, он продолжал: – Пойми, что будь ты распоследний негодяй, ты должен иметь высшие оправдания своих негодяйств. Если этого нет, ты скоро начнёшь ощущать подсознательное беспокойство, из-за которого станешь совершать непоправимые ошибки и сам себя погубишь. Все известные трагедии показывают нам это: возьми Макбета, например, или Ричарда Третьего, – отчего они погибли? От того, что не имели высших целей, а просто хотели власти; если бы Ричард Третий мечтал о создании в Англии великого государства и это считал бы своей главной целью, он не испытывал бы душевных терзаний из-за своих злодейств. Негодяй, не одержимый высшей целью, всё ещё человек, который может страдать и мучиться, – но негодяй с высшей целью стоит уже по ту сторону добра и зла, как говорил Ницше, и не знает душевных терзаний. Ему всё дозволено, у него на всё есть оправдание.

– Как же мне любить такого, как я могла выйти за него замуж? – спросила Наденька и смутилась от своего вопроса. Аделаида Петровна явственно прошептала: "Кого только в труппу берут...", но Витольд поощрительно улыбнулся Наденьке: – Очень верное замечание. Может ли женщина полюбить негодяя? Я скажу – может! Я говорю не только о порочных натурах, которые встречаются среди женщин ничуть не реже, чем среди мужчин, – я говорю о женщинах, которых принято называть нормальными. Представим всё того же Ричарда Третьего: за что его могла бы полюбить женщина? За силу, ловкость, смелость, – что вызывает восхищение; за хромоту, раны, горб, – что вызывает жалость; за сочетание всех этих качеств, наконец!

– Я не представляю себе женщину, которой могло бы понравиться это чудовище, – язвительно возразила Аделаида Петровна.

– И напрасно! И напрасно! – Витольд снова закашлялся. – Это очень даже возможно!..

– Любовь зла, полюбишь и козла, – вставил Соснин-Чусовской, а Витольд, отхлебнув ещё чая, горячо продолжал: – Уродство вызывает куда больший интерес, чем красота, а от интереса до увлечения – всего полшага! Я думаю, что Виктор Гюго был неправ, представив своего Квазимодо несчастным изгоем: если мы когда-нибудь поставим "Собор Парижской Богоматери", Квазимодо будет у нас счастливым любовником, за которым десятками увиваются женщины. Роль Квазимодо сыграл бы Арнольд...

– Спасибо, – со смехом поклонился он. – Я не знал, что так страшен.

– Мы бы сделали тебя очень страшным, но и привлекательным одновременно, – таким привлекательным, что Эсмеральда тут же увлеклась бы тобою, забыв красавчика Феба, а завистник Клод Фролло завидовал бы не Фебу, а тебе, и был бы комическим персонажем – эдаким высокоумным моралистом, не понимающим жизни и потому вызывающим смех. Всё это стало бы у нас комедией, а не трагедией, – ну, или трагикомедией, в крайнем случае...

Но мы отвлеклись, мы отвлеклись! – спохватился Витольд. – Ты спрашивала, за что Пебатма полюбила Шабаку и почему она стала его женой? – взглянул он на Наденьку. – Самым простым было бы объяснение, что её выдали замуж, не спрашивая, любит она его, или нет. Но мы не пойдём по этому лёгкому пути, – мы попробуем показать подлинную любовную драму. Будем считать, что Пебатма сама хотела выйти за него, она любила его, потому что тогда, ещё до того как он стал фараоном, он был отважным, великодушным, добрым, умным. Но вот прошло немного времени, – ведь ты совсем не старая, ты ещё молода, – а он так изменился, что ты с трудом узнаёшь его, и эти перемены, увы, не в лучшую сторону. Ситуация, в общем, банальная, но здесь речь идёт о судьбах тысяч и тысяч людей, зависящих от царя, – и твоя любовная драма вырастает до вселенских масштабов. Ты часть большой политической игры, как и все, кто окружает царя.

– Тогда позвольте и мне задать вопрос, – сказала Аделаида Петровна. – Мы с Каштой, отцом Шабаки, появляемся в одном только первом акте – даём родительское благословение и напутствия Шабаке, когда он отправляется в Египет, – и на этом исчезаем. Я не понимаю нашу роль в большой политической игре.

– Опомнись, Калхата, мы создали его! – толкнул её Соснин-Чусовской. – Как ты могла забыть эту страстную ночь?..

Все рассмеялись, но Аделаида Петровна поджала губы и сухо заметила:

– Мне не до шуток. Я хочу разобраться в пьесе, я привыкла серьёзно относиться к своему делу.

– А он прав, – кивнул Витольд на Соснина. – Ваша роль огромна, вы действительно создали Шабаку: вы породили его и воспитали таким, каков он есть. Смейтесь, сколько хотите, обвините меня в банальности, скажите, что я упрощаю, но за всех злодеев, тиранов, деспотов, жестоких завоевателей отвечают их родители: я бы вызвал отца и мать Атиллы или Чингисхана на суд истории точно так же, как родителей хулиганов вызывают в школу к директору. Как вы могли допустить такое? Почему у вас выросли такие дети? Отчего вы не привили им хорошие качества, а опасные наклонности не смогли перенаправить на что-то безобидное – ведь даже в былые времена такое было возможно. А в наше время, между прочим, это совсем просто – из любого потенциального деспота можно сделать мирного сочинителя комиксов.

– Но не у всех злодеев было родительское воспитание, были и такие, кто потерял родителей в раннем детстве, – улыбнулся Арнольд. – Тот же Чингисхан рано лишился отца.

– Значит, мать виновата, что плохо его воспитала, а не будь матери, вина легла бы на тех, кто был с ним, – за каждым злодеем стоит длинная вереница лиц, так или иначе виноватых за его злодейства, – не сдавался Витольд. – Вот вы, к примеру, – обратился он к Биткову и Бурову, – один из вас верховный жрец, другой – главный министр. Как вы понимаете свою сверхзадачу, в чём сверхидея ваших ролей?

– Показать влияние Шабаки на нас? Показать, как мы на него влияем? – сказали Битков и Буров.

– Нет, ни в коем случае, это скучно и неинтересно, – просипел Витольд, окончательно теряя голос. – Помните, короля играет его свита, поэтому ваша задача – подчеркнуть, каков есть царь. Вы должны рассказать о нём больше, чем он сам о себе.

– Попробуем! На репетициях отработаем! – ответили Битков и Буров.

– Да, на репетициях, – согласился Витольд. – На сегодня всё.

Первый акт

– Никаких пирамид, никаких сфинксов, никаких статуй у нас не будет! Нет, нет, нет, не будет! – говорил Витольд перед началом репетиции, нервно расхаживая по сцене. Он вообще редко сидел в зале, предпочитая смотреть игру актёров с близкого расстояния. – Зачем нам этот антураж, мы, что, туристическое бюро? У нас нет такой цели – рассказать о Египте, его истории, культуре и обычаях!.. Никаких исторических нарядов тоже не будет, все актёры будут одеты в современные костюмы; поймите, мы играем пьесу о вечных человеческих страстях и пороках!

– Зачем же тогда в начале пьесы Кашта и Калхата рассуждают о египетских богах и сравнивают Амона и Атона? – ядовито поинтересовалась Аделаида Петровна. – Кашта говорит: "О, сколь велик Амон! Он бог темноты, основы основ, которая занимает большую часть Вселенной, но он и бог животворного света, сияющего во тьме. Амон соединяет в себе всё, он – начало и конец мира!". А я, Калхата, спрашиваю: "Но как же Атон, бог солнца и тепла, не он ли важнее для нас, чем великий, но далёкий Амон...". Ну и так далее... Зачем автор это написал?

– Авторы – все сумасшедшие в той или иной степени, – благодушно заметил Соснин-Чусовской. – Разве нормальный человек станет писать пьесы и вообще заниматься литературой? Нормальные люди живут в реальном мире, а воображаемом мире живут только сумасшедшие. А чего ты хочешь от сумасшедшего, мало ли чего ему в голову придёт? Фрейда надо читать, голубушка.

– Я читала Фрейда, – недовольно возразила Аделаида Петровна. – А ещё Юнга и Фуко.

– О, да ты образованнейшая женщина! Мы будем к тебе на консультации ходить, – актёры ведь тоже не от мира сего, – весело заявил Соснин-Чусовской. – Ты поможешь мне вылечиться?

– Тебе уже ничто не поможет, – отрезала Аделаида Петровна.

– Значит, я умру на сцене: славная смерть для трагика! Я так сыграю, что зрители будут рыдать и проводят меня в последний путь аплодисментами, – он простёр руки к пустому залу.

– Какой ты трагик, ты комедиант, – Аделаида Петровна отвернулась от него.

– Трагик – амплуа, комик – призвание, – не унимался Соснин-Чусовской. – Не делайте из амплуа приговора, говорил Станиславский.

– Стоп, стоп, стоп! Остановитесь! – захлопал в ладоши Витольд. – Вернёмся к пьесе. Смотрите, далее Кашта рассказывает, что недавно было время, когда бог Амон был отвергнут и храмы его запустели. Богоборцы пытались ввести новую веру, и создать новую жреческую касту. Но что из этого вышло? Устои пошатнулись, традиции нарушились, народ одичал. Только восстановление старой религии способно спасти страну, только так возродится былое могущество Египта... Здесь мы снова приходим к тому, о чём говорили на читке, – Шабаке нужна сверхидея для того чтобы стать фараоном, и Кашта преподносит ему эту сверхидею. Он сам царь, он знает, что без этого править нельзя... А где Шабака? – спохватился Витольд. – Где Арнольд?

– А его опять нет. Он в сериале про вампиров снимается, – сообщила Аделаида Петровна.

– Я ему покажу вампиров! Он из меня и так всю кровь высосал! – закричал Витольд. – Что же делать, – сказал он через мгновение уже спокойнее, – давайте пока пройдём эту сцену без него... Кашта и Калхата, вы будете стоять здесь, когда занавес откроется. Хотя почему стоять? Нет, вы будете сидеть, сидеть на креслах, вполоборота друг к другу. Свет мы направим так, что вы будто парите над землёй: для вас всё земное уже позади, – вы небожители, наделённые высшей мудростью. Я хочу весь спектакль поставить на игре света и тени, они будут дополнять сценическое действие.

– Свет и тени – это ново, это только вчера придумали, – ядовито сказала Аделаида Петровна, но Витольд её не услышал.

– Ну, начинайте! – хлопнул он в ладоши. – Давайте пройдём ваш диалог от начала до конца...

– Нет, так не пойдёт, – говорил он, когда они закончили. – Что-то здесь не так, чего-то не хватает. Весь диалог плоский, поверхностный, без души.

– Если вы считаете, что я... – хотела обидеться Аделаида Петровна, однако Витольд прервал её: – Вы тут совершенно ни при чём! В диалоге нет внутреннего содержания, драмы, поэтому герои и их речи ходульные, неинтересные. Хичкок говорил, что любой диалог становится скучным через три минуты, но если под столом лежит бомба с работающим часовым механизмом, и зритель знает об этом, диалог может длиться и пятнадцать и двадцать минут.

– Отличная идея! Давайте и мы заложим бомбу на сцене, и интерес к спектаклю будет обеспечен, – предложил Соснин-Чусовской.

– Никакая бомба не сравнится по разрушительной силе с человеческими страстями. Надо уметь показать их, чтобы спектакль был интересным, – возразил Витольд. – Давайте думать... Кашта и Калхата прожили вместе целую жизнь; бывает, что мужчина и женщина смертельно надоедают друг другу и за меньшее время, если они не объединены чем-то более высоким, чем общей постелью, заботой о пропитании и воспитанием потомства. Есть ли у царя Кашты и царицы Калхаты нечто высокое, что их объединяет? Очевидно, это власть: они постоянно должны заботиться о том, чтобы не потерять её, потому что, во-первых, это сама по себе очень чувствительная потеря, а во-вторых, вместе с властью можно потерять жизнь. Этот скрытый мотив их поведения должен стать и трагедией ваших персонажей и насмешкой над ними: о чём бы они ни говорили, они не могут забыть о своём положении; власть – это бомба с часовым механизмом, которая лежит у них под столом. Подобно тому, как все мысли и разговоры тяжело больного человека так или иначе определены его болезнью, поведение наделённого властью человека болезненно определено этой властью. Это действительно и страшно и смешно – вот это вы мне и покажите в диалоге Кашты и Калхаты. Давайте всё сначала!..

***

– Да, теперь неплохо, – сказал Витольд. – На следующих прогонах закрепим и попробуем ещё и ещё поиграть со светом... Но где же этот чёртов Арнольд? Он срывает нам репетицию!

– Я здесь, – отозвался Арнольд из тёмного зала. – Я уже давно здесь, жду своего выхода.

– Ага, ври больше! – язвительно откликнулся Витольд. – Вампиром решил стать? Мало, что ли, у нас вампиров, и ты решил к ним присоединиться?

– Да я... – хотел ответить Арнольд, но Витольд грозно крикнул ему: – Живо на сцену! Тоже мне, примадонна!..

– Так, значит, я выхожу после диалога Кашты и Калхаты, чтобы выслушать их наставления, – глядя в текст, сказал Арнольд. – Я почтительный сын, с уважением относящийся к родителям...

– Ничего подобного! Чушь какая! – крикнул Витольд, вновь сорвавшись на фальцет. – Почтительные сыновья бывают только в сказках, а в жизни идёт постоянный конфликт между сыновьями и отцами. Фрейд утверждал, что каждый сын подсознательно мечтает убить отца, чтобы занять его место, – и не просто убить, а съесть при этом, чтобы отец в буквальном смысле растворился в сыне! Конфликт между отцами и сыновьями – одна из самых острых тем в мировом искусстве, а ты хочешь заменить это убогой почтительностью?! Да на этом конфликте мир держится, если угодно: сыновья должны отвергать отцов, чтобы идти дальше и выше! Пусть они набьют себе шишек, пусть наломают дров, но придут к чему-то новому, захватывающему, интересному, что подвинет весь мир вперёд. Но горе обществу, в котором сыновья хуже отцов, – такое общество обречено, оно вырождается, потому что новое оказывается хуже старого.

...А ты говоришь – почтительность! – он хлопнул Арнольда по плечу. – В лучшем случае, снисхождение и внешнее уважение, но про себя Шабака уверен, что отец ему в подмётки не годится. И для этого у Шабаки есть весомые основания: ведь кто такой Кашта? – правитель небольшой страны, которую всерьёз никто не воспринимает. Но Шабаке суждено стать фараоном великого Египта, – насколько же Шабака выше своего отца! Если мерить мерилом власти, которое, повторяю, главное в нашей пьесе, Кашта перед Шабакой так мал, что его трудно разглядеть – и вот это вы также должны показать, – обратился он к Соснину-Чусовскому.

– Съёжится, сжаться, распластаться перед ним? – расхохотался Соснин-Чусовской. – Это пожалуйста. Один раз я играл карлика и, клянусь, зрители поверили, что я настоящий карлик! Дамы в зале плакали и говорили: "Боже, какой маленький и несчастный!".

– Вот, вот! Съёжьтесь, сожмитесь перед Шабакой! – подхватил Витольд. – Это подчеркнёт его превосходство. Но делайте это не сразу, а в ходе разговора, растяните по времени, чтобы было видно, как Шабака возвеличивается, а Кашта уничижается.

– А мне тоже прикажете уничижаться? И без того роль маленькая, так совсем к нулю её свести? – ехидно поинтересовалась Аделаида Петровна.

– Зачем уничижаться? Здесь как раз можно показать человеческие черты, а они никогда не бывают ничтожными, – возразил Витольд. – Вы любите своего сына и гордитесь им, но вы и боитесь за него, ведь он ввязывается в опасное дело. Забудьте в разговоре с Шабакой, что вы царица, покажите любящую и страдающую мать.

– Постараюсь. Было время, когда мне доверяли роли и посложнее, – ответила Аделаида Петровна, а Витольд уже кричал Арнольду: – А ты о чём задумался? Опять о своих вампирах? Соберись, чёрт возьми, и давай репетировать!

– Да, да, я здесь, – встряхнулся Арнольд. – Я готов...

***

– Что же, неплохо, неплохо, – сказал Витольд, когда они прошли и эту сцену. – Ну, массовки мы после отработаем, а сейчас давайте обратимся к расставанию Шабаки и Пебатмы... Наденька, иди сюда!

– Да, иду! Что мне делать? – спросила она.

– Играть свою роль, – зло засмеялась Аделаида Петровна. – Вы же актриса, милочка.

– Да, я понимаю... Я только хотела узнать... Мне хотелось уточнить... – смешалась Наденька.

Арнольд взял её за руку:

– Ничего, всё хорошо. Не волнуйся.

– Разве это есть в роли? – проворчала Аделаида Петровна, а Витольд пристально посмотрел на Наденьку и воскликнул: – Да, да, да! Да, именно так, на полутонах ты покажешь любовь и нежность при расставании! Но вместе с тем должно быть чувство нарастающей тревоги: мы подберём нужную музыку и цветом, опять-таки, поиграем, – однако главное зависит от тебя, Наденька. Ты женщина, тебе должно быть понятно, что чувствует женщина, расставаясь с любимым, но тут не просто расставание – ты понимаешь, что можешь потерять его. Женщины тысячи лет провожали мужчин на войну и прочие смертельно опасные дела, но всегда была надежда на возвращение; гораздо хуже, когда мужчина уходит безвозвратно, когда он становится чужим и далёким. Вот это настоящая трагедия для любящей женщины – страшнее войны, прости Господи! Но ты не можешь ничего, ничегошеньки изменить – ты готова отдать ему всю себя до последней капли, но ему это не нужно, он увлёкся чем-то иным, в чём ты занимаешь мало места или не имеешь места вовсе. К чему тебе власть над Египтом, если ты потеряешь из-за этого своего любимого? – а ты потеряешь его в любом случае, победит он или проиграет, потому что, проиграв, он погибнет, а став фараоном, он уже не будет прежним.

Всё это ты чувствуешь душой и сердцем, но не можешь выразить словами, и потому слова твои жалкие и слабые, они не способны убедить его, они лишь вызывают усмешку. И тогда, чтобы не сердить его, ты начинаешь подыгрывать ему: ты говоришь, что веришь в его предназначение, веришь в победу; ты говоришь, что гордишься им. Ты готова даже подольститься к нему, сказав, что он будет величайшим фараоном.

– А мне, значит, снова быть снисходительным, ощущая своё превосходство? – спросил Арнольд.

– Для Шабаки это естественно; я уже говорил – он всегда должен ощущать своё превосходство над людьми, поэтому с близкими он снисходителен, с врагами – беспощаден, Но в данном случае он действительно польщён, ведь его любит такая удивительная, красивая, необыкновенная женщина. Он тоже её любит, но отбросит эту любовь, не задумываясь, во имя своей великой цели – во имя огромной безграничной власти, – объяснял Витольд.

– Что же это за любовь? – прошептала Наденька.

– По-другому он не может, – таким людям, как он, не дано любить по-настоящему! – воскликнул Витольд. – Но эту реплику мы сохраним: она будет последней в первом акте – ты останешься на сцене одна и произнесёшь "что же это за любовь?" перед тем, как закроется занавес... Ну, поехали, – весь ваш диалог от начала до конца!..

***

– ...На сегодня всё, – сказал Витольд. – Конечно, нам ещё работать и работать над первым актом, но я хочу сначала прогнать всю пьесу, а потом уже дожимать в деталях... Завтра репетируем второй акт; вы тоже приходите, – обратился он к Аделаиде Петровне и Соснину-Чусовскому.

– Это зачем? Наши роли закончены, – возразила Аделаида Петровна.

– А затем, что актёр должен каждый день ходить в театр! – закричал Витольд, побагровев. – Это его служба, от которой он не имеет права отлынивать! И если он даже не занят в репетиции или спектакле, он всё равно должен быть в театре: смотреть на игру других, репетировать сам с собой, чёрт возьми!

– Давно я не репетировал сам с собой, – вздохнул Соснин-Чусовской. – Эх, молодость, молодость!..

– К тому же, во втором акте у вас тоже будут роли, – продолжал Витольд. – Мы введём в пьесу два новых персонажа: нищего странника и весталку, они добавят соли в действие. С автором я договорюсь, – в конце концов, я ставлю спектакль!.. Вообще давно пора вернуться к временам Шекспира, когда автор делал лишь заготовку для пьесы, а актёры потом меняли и добавляли всё, что хотели. Кто лучше знает, что будет смотреться на сцене, – автор, который никогда на ней не выступал, или актёры, для которых сцена – родной дом? Пьесы Шекспира потому так хороши, что он тоже был актёром, и легко менял текст, когда это было нужно... Между прочим, я так же свободно обходился бы с авторами книг, будь я издателем, ведь издатель выпускает сотни и тысячи книг и знает, какой должна быть настоящая книга... Одним словом, если ты отдаёшь своё произведение, чтобы его поставили на сцене или опубликовали, ты должен быть согласен на любые изменения. А если хочешь, чтобы в твоём творении ничего не трогали, делай на свои деньги!

– Правильно, авторов распускать нельзя, – согласился Соснин-Чусовской, – но и перегибать палку не следует. Не забывайте, это больные люди, с ними надо обходиться осторожно.

– У них каждое слово – золотое, каждая запятая – бесценна, – прибавила Аделаида Петровна. – Я не уверена, что вы договоритесь с автором нашей пьесы.

– Ну, это уже моя забота, – устало проговорил Витольд. – Завтра жду всех на репетицию.

Второй акт

– ...Так, неплохо, неплохо, – потирая руки, повторял Витольд на следующий день после первого действия второго акта. – Во время въезда Шабаки в Фивы мы добавим прожекторов и бравурную музыку, и будет совсем хорошо. Второе действие, где Шабака выступает в поход против прежнего фараона Бокхориса и осаждает его дворец, мы пока пропустим, – тут ничего сложного, один военный пыл, – переходим к третьему действию! Шабака возвращается в Фивы, ликование народа больше прежнего, в честь Шабаки слагают гимны, толпа преклоняется перед ним. Далее идёт разговор Шабаки с Харемахетом и Тануатамоном, которые уверяют, что никогда в стране не было такого великого правителя... Битков, Буров, на сцену!.. Арнольд, ты чего смотришь на часы? Куда ты собрался?!

– Нет, никуда! Я здесь! – поспешно отозвался Арнольд.

– Так мы ему и поверили; опять на телевидение торопится, – громко прошептала Аделаида Петровна.

– Он прав – лови момент! Я тоже рад был бы, чтобы меня разрывали на части, да не нужен никому, – возразил Соснин-Чусовской. – Всякому овощу своё время.

– Это ты к чему? – подозрительно покосилась на него Аделаида Петровна.

– Это я о себе, – успокоил он её.

– Садись, Арнольд, – между тем говорил Витольд. – Ты будешь сидеть на высоченном стуле...

– На троне? – уточнил Арнольд.

– Нет, на стуле, – повторил Витольд. – Ваш разговор происходит в домашней обстановке, во внутренних покоях, зачем трон? Здесь доверительная беседа, – во всяком случае, так это выглядит, ибо Шабака не доверяет никому, – он только делает вид, что доверяет.

Битков, Буров, вы должны поддержать эту игру: вы ведёте себя вольно, даже несколько фамильярно, но ни на секунду не забываете, что этот человек может уничтожить вас за малейшее неосторожное слово или просто заподозрив в чём-то. Вы должны показать, что бесконечно преданы ему; вы должны льстить, угождать и угодничать, но всё это так, чтобы не раздражать его. Умных много, он всегда может найти себе и других помощников, но вас он ценит как раз за то, что вы умеете вести себя, как следует...

А ты, Арнольд, ироничен и слегка брезглив с ними, но в то же время ласков, – ты понимаешь, что они подлёхоньки, низки и гадки, но другие ещё хуже. Эти, по крайней мере, действительно преданы тебе, поскольку без тебя им конец.

– Я понял, – ответил Арнольд, тайком снова взглянув на часы. – Начнём?

– Но мы искренне прославляем Шабаку за сожжение прежнего фараона Бокхориса? Он ведь сжёг Бокхориса живьём, – спросили Битков и Буров.

– Конечно, искренне! Если вы этого не понимаете, вы ещё не вошли в роль! – вскричал Витольд. – Какое дело Харемахету и Тануатамону до того, что Шабака сжёг кого-то живьём? Да пусть он сожжёт хоть половину человечества, их это мало заботит! Они думают лишь о себе, исключительно о себе; они без колебаний готовы заплатить тысячами жизней за право сытой и довольной жизни для себя. Поэтому они искренне восхваляют Шабаку – он делает то, о чём они осмеливаются лишь мечтать, он воплощает их тайные желания...

Но всё это вы держите в уме, говорить об этом нельзя, а восхваляете Шабаку вы за любовь к Родине и народу, за ответственность, которую он взял на себя, за тяжёлые, но необходимые решения, которые он принимает. Бокхорис был слаб, он развалил страну, он был разрушителем, поэтому его следовало уничтожить. Да, это было жестоко, но оправдано высшими интересами государства; люди это понимают и одобряют. Очень важно также одобрение с точки зрения религии, поэтому ты, Харемахет, верховный жрец, торжественно изрекаешь, что вот сейчас-то и восстанавливается истинная вера предков, – вера, которая является опорой и надеждой всех наших людей. Ты почти слово в слово повторяешь сказанное в первом акте Каштой, отцом Шабаки, но только без какой-либо философии, – просто, до глупости просто! Помни, чем проще и глупее это прозвучит, тем убедительнее будет.

– Да, понятно! Мы поняли! – закивали Битков и Буров.

– Начнём? – Арнольд в третий раз взглянул на часы.

– Давайте, – кивнул Витольд. – Начали...

***

– ...Хорошо, – сказал он, когда они прошли эту сцену. – Музыки не хватает, но после она будет: что-нибудь легкомысленное, какой-нибудь шлягер. В конце концов, подобные истории повторяются и повторяются снова, но никого ничему не учат, так что остаётся только смеяться. Во всяком случае, мы не дадим Шабаке быть серьёзным, – если он нас дурачит, так и мы выставим его дураком. Мы...