Текст книги "Глаза мертвецов (сборник)"
Автор книги: Брэм Стокер
Соавторы: Джозеф Шеридан Ле Фаню,Дороти Макардл,Дэвид Макэнелли-младший,Дэниел Коркери,Гермини Каванах
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
Несколько часов я проспала беспокойным сном, как вдруг кто-то разбудил меня, грубо тряся за плечо. На моем ночном столике горела маленькая лампа, и при ее свете, к своему несказанному удивлению и ужасу, я узнала слепую, что так напугала меня несколько недель тому назад.
Я вскочила, отчаянно пытаясь дотянуться до колокольчика и позвонить слугам, однако слепая проворно схватила меня за руку и проговорила:
– Не бойся, глупая! Если бы я хотела причинить тебе вред, я сделала бы это, пока ты спишь. Уж верно, будить тебя я бы не стала. Слушай меня внимательно и не бойся: я намерена сообщить тебе нечто важное, касающееся тебя столь же, сколь и меня. Ответь мне как перед Господом: лорд Гленфаллен обвенчался – и вправду обвенчался с тобою? Говори правду, не лги!
– Клянусь жизнью, что лорд Гленфаллен действительно обвенчался со мною в присутствии более ста свидетелей.
– Что ж, – отвечала она, – в таком случае до венчания ему следовало бы сказать тебе, что он женат и что я – его законная жена. Да ты дрожишь! Хватит, нечего бояться. Я не собираюсь причинять тебе вред. Лучше послушай меня хорошенько: ты ему не жена. Когда я разглашу правду, ты перестанешь быть его женой перед Богом и людьми. К завтрашнему дню ты должна покинуть этот дом. Объяви перед всем миром, что у твоего мужа есть другая жена, схорони себя навеки в монастыре и предай его правосудию – пусть оно свершится над ним, как он того заслужил. Если задержишься в этом доме хоть на день, пожнешь горькие плоды своего греха.
С этими словами она вышла из спальни, и я осталась в одиночестве, забыв о сне.
Ее полубезумные речи дали пищу моим худшим, страшным опасениям, однако я по-прежнему испытывала какие-то сомнения. У меня не было доказательств, что слепая сказала правду.
Конечно, я могла бы уговорить себя, что все это бред, порожденный больным сознанием. Однако я невольно вспомнила о чрезмерной таинственности, которая отличала поведение лорда Гленфаллена, о том, как настойчиво он воспрещал мне доступ в задние комнаты дома, без сомнения, для того, чтобы я не столкнулась со слепой, о том, сколь сильное влияние и даже власть имела над ним слепая – недаром она продолжала жить там, где он менее всего хотел ее видеть… Да и поступала она вопреки его желаниям, нарушая его указания. Сопоставив ее признание с этими обстоятельствами, я невольно почувствовала, что в ее утверждениях, сколь бы безумными они ни казались, было какое-то пугающее правдоподобие.
И все же я не в силах была смириться с неизбежным. Не имея безусловных доказательств, молодому человеку трудно, почти невозможно свыкнуться с мыслью о том, что его обманул кто-то, вызывавший его безграничное доверие. К тому же мои сомнения рассеялись, стоило мне вспомнить, как лорд Гленфаллен уверял меня в том, что слепая безумна, а ее поведение не могло убедить меня в обратном. Таким образом, я уверилась, что слушала бред умалишенной, и забыла свои прежние опасения.
Я решила, ничего не скрывая, в точности передать лорду Гленфаллену содержание ночного разговора и по его словам и тону либо убедиться в справедливости своих подозрений, либо отринуть их окончательно. В таких размышлениях провела я остаток ночи, не сомкнув глаз, и каждое мгновение мне мнилось, будто я вижу тень моей страшной гостьи или слышу ее шаги, и меня охватывал ни с чем не сравнимый ужас.
На лице слепой, хотя черты ее некогда явно были красивы и на первый взгляд казались не лишенными приятности, лежала печать порочных страстей, имевших над нею полную власть. По временам они искажались почти безграничной животной яростью, какую я не в силах была вообразить ни в одном разумном существе, а когда она начинала судорожно выкатывать незрячие глаза, то ее и в самом деле можно было принять за демона.
Нетрудно представить себе чувства, которые я испытывала при мысли, что, если ей взбредет в голову вернуться, я окажусь беззащитна перед ее буйством, а возможно, и безумием. Ведь всего несколько часов тому назад слепая угрожала мне, и хотя ее слова сами по себе не так уж пугали, мои записки не доносят до читателя тех устрашающих гримас и тех угрожающих жестов, с которыми они были произнесены.
Поверите ли вы мне, если я признаюсь, что не могла заставить себя подняться с постели, чтобы запереть дверь, ибо всюду мне мерещилась ее зловещая тень – вот она притаилась в темном углу, вот выглядывает из-за оконного занавеса, – я была еще сущим ребенком.
Наступило утро, а утром вернулся лорд Гленфаллен. Я не знала, да и не хотела знать, где он пробыл весь прошлый день, я целиком была поглощена страхами и подозрениями, с новой силой овладевшими мной прошлой ночью. Как обычно, он пребывал в мрачном настроении, был погружен в свои мысли и, как я опасалась, едва ли был способен терпеливо выслушать то, что я намеревалась ему сообщить, безразлично, справедливы или нет были обвинения в двоеженстве.
Однако я решила не упускать этой возможности, пока лорд Гленфаллен оставался со мной в комнате, и наконец, собравшись с духом, изложила суть своих опасений.
– Милорд, – проговорила я после долгого молчания, призвав все свое мужество, – милорд, я хотела бы сказать вам несколько слов о деле чрезвычайно важном, касающемся нас обоих.
Я не сводила с него глаз, пытаясь понять, насколько взволновала его моя речь, однако его лицо оставалось непроницаемым.
– Что ж, моя дорогая, – сказал он, – это весьма мрачное начало, и оно, без сомнения, не предвещает ничего хорошего. Прошу вас, без обиняков переходите к делу.
Он взял стул и сел почти напротив меня.
– Милорд, прошлой ночью я снова видела ту, что так напугала меня совсем недавно, – я видела слепую.
Я по-прежнему пристально глядела ему в лицо и заметила, как он побледнел. Помедлив минуту, он откликнулся:
– Неужели вы, мадам, совершенно забыли о моих ясных и точных приказаниях или пренебрегли ими и позволили себе войти в ту часть дома, доступ в которую я вам запретил? Отвечайте мне немедленно! – в ярости добавил он.
– Милорд, – ответила я, – я не забыла о ваших приказаниях, если так вам угодно их именовать, и беспрекословно подчинялась им. Прошлой ночью я спала у себя в комнате, как вдруг меня разбудила дама, о которой я уже упоминала. Она сама заговорила со мной. Как она пробралась ко мне в спальню, не имею представления.
– О, надо об этом позаботиться, – задумчиво произнес он, словно размышляя вслух. – Пожалуйста, сообщите мне, – поспешно добавил он, – что она вам сказала? Ведь то, что вы намерены мне открыть, несомненно, как-то связано с ее появлением.
– Ваша милость не ошиблись, – подтвердила я. – Она сделала столь странное и необычайное признание, что я не вправе утаить его от вас. Она сказала мне, милорд, что, когда вы обвенчались со мною, вы уже были женаты – женаты на ней.
Лицо лорда Гленфаллена залила пепельная, едва ли не смертельная бледность. Он попытался было что-то сказать, но тщетно, голос ему не повиновался, и, внезапно отвернувшись от меня, он отошел к окну. Ужас и смятение, овладевшие Аэндорской волшебницей[47], когда ее заклинания неожиданно вызвали тень мертвеца, – ничто в сравнении с чувствами, охватившими меня, когда мой супруг при мне почти признал свою вину, которую я до сих пор пыталась отрицать.
Несколько мгновений мы молчали, и трудно сказать, кто из нас страдал больше – я или лорд Гленфаллен.
Но к лорду Гленфаллену быстро вернулось самообладание. Он снова подошел к столу, сел и произнес:
– То, что вы поведали, столь поразило меня, вы предъявили мне столь беспочвенное обвинение, хотя от вас я никак не ожидал неблагодарности и предательства, что ваше откровение на время лишило меня дара речи. Дама, о которой вы говорили, все же имеет оправдание, ибо она безумна, как я уже упоминал раньше. Вам следовало бы вспомнить об этом, прежде чем вы заручитесь неопровержимыми доказательствами моего бесчестия из уст буйнопомешанной. Повторяю, я говорю с вами об этом в последний раз, и клянусь всевидящим Господом, перед судом коего предстану, и упованием на милосердие в судный день, что сие обвинение есть клевета, необоснованная и нелепая. Я готов бросить вызов любому, кто осмелится запятнать мою честь. А поскольку я никогда не судил о вашем характере и нравственности, руководствуясь мнением безумцев, то, полагаю, вправе рассчитывать на то, что вы проявите подобную же чуткость ко мне и никогда более не посмеете повторять в моем присутствии ваши оскорбительные подозрения или грубую и постыдную клевету глупцов. Я тотчас же сообщу достойной даме, измыслившей весьма оригинальную небылицу, что я об этом думаю. До свидания.
С этими словами он вышел из комнаты, а я вновь осталась наедине со своими сомнениями, терзаемая самыми мучительными, тягостными подозрениями.
У меня появились основания думать, что лорд Гленфаллен дал волю своему гневу, яростно обрушив на безумную слепую не только упреки и оскорбления, ибо старая Марта, очень меня полюбившая, прислуживая мне в спальне, сказала, что боится, вдруг господин жестоко обошелся с бедной слепой голландкой. Марта уверяла, что слышала такие отчаянные, пронзительные крики, словно душа ее расстается с телом, но попросила не выдавать ее и в особенности не упоминать об этом в присутствии господина.
– Откуда вам известно, что она голландка? – торопливо осведомилась я, поскольку горела желанием узнать хоть что-нибудь, проливающее свет на таинственную историю слепой, судя по всему, решившей во что бы то ни стало разрушить мой брак.
– Потому, миледи, – ответила Марта, – что господин частенько бранит ее голландской ведьмой и поносит по-другому, так что мне и сказать-то перед вами стыдно. Но я точно знаю, что она не англичанка и не ирландка, ведь между собой они говорят на какой-то странной тарабарщине, и быстро, не уследить. Впрочем, миледи, мне о ней и упоминать заказано, а не то, мол, откажут от места. Хотя теперь, когда вы и сами ее видели, в этом, думаю, греха нет.
– И давно эта дама здесь живет? – продолжала расспрашивать я.
– Она появилась на следующее же утро после вашего приезда, еще засветло, – сказала Марта. – Но молю вас, не задавайте мне более вопросов, а не то хозяин живо выбросит меня на улицу за то, что осмелилась о ней говорить, тем более с вами, миледи.
Я не стала дольше терзать бедную старушку расспросами, понимая, как не хочется ей об этом говорить.
Нетрудно поверить, что, поскольку я располагала лишь весьма сомнительными сведениями, поскольку мой муж принес торжественную клятву, опровергая возводимые на него обвинения, и поскольку я едва могла доверять своей осведомительнице, я не в силах была предпринять никаких серьезных мер. И хотя странная женщина, дважды вторгавшаяся непостижимым образом в мою спальню, и внушала мне определенные опасения, она, даже в моих глазах, не представляла собой настолько серьезной угрозы, чтобы заставить меня уехать из Кэргиллах-Корта.
Спустя несколько дней после описанной мною сцены лорд Гленфаллен, по своему обыкновению, рано удалился в свой кабинет, предоставив мне развлекаться в гостиной, как мне заблагорассудится.
Неудивительно, что я снова и снова мысленно возвращалась к событиям, невольной участницей которых стала.
Предмет моих размышлений, мое одиночество, тишина, поздний час и подавленное состояние духа, в котором я часто пребывала в последнее время, вызвали то нервное возбуждение, что целиком отдает нас во власть воображению.
Чтобы хоть как-то успокоиться, я попыталась направить свои мысли в более приятное русло и тут услышала – или мне только почудилось? – как совсем рядом странный, полунасмешливый голос произнес: «Миледи, у вас на шее кровь».
Иллюзия была настолько полной, что я вскочила и невольно схватилась за горло.
Я обернулась, чтобы разглядеть того, кто произнес эти загадочные слова, но тщетно – за моей спиной никого не было.
Я направилась к выходу и выглянула в коридор, едва не лишившись чувств при мысли, что там могло притаиться какое-то страшное бесформенное существо и сейчас оно набросится на меня.
Наконец, убедившись, что в коридоре пусто, я громко произнесла, чтобы вернуть себе самообладание:
– В последнее время я изводила себя, мои нервы не выдерживают напряжения.
Я позвонила и, когда на мой зов явилась старая Марта, отправилась к себе в спальню.
Пока служанка, как обычно, ставила на ночной столик лампу – я привыкла не тушить лампу всю ночь, – я раздевалась перед большим зеркалом, высотой не менее шести футов, занимавшим значительную часть стены, на которой оно крепилось. Это зеркало заменяло целую панель в обшивке стены напротив моей постели.
Я не простояла у зеркала и мгновения, как вдруг зеркало скрыло от меня какое-то подобие черной гробовой пелены.
– О боже, – в ужасе вскричала я, – я снова ее видела, Марта, это она, черная завеса!
– Господь да смилуется над нами, – пробормотала Марта, затрепетав и дрожащей рукой творя крестное знамение. – Не иначе как нагрянет какое-то несчастье.
– Нет-нет, Марта! – прервала ее я, тотчас собравшись с духом, ибо хотя я и была нервна от природы, но не суеверна. – Я не верю в зловещие предзнаменования. Вы же знаете, что я и прежде видела эту черную пелену, но ничего скверного тогда не случилось.
– На следующее утро приехала голландка, – возразила она.
– Едва ли ее появление заслуживало столь жуткого предостережения судьбы, – ответила я.
– Странная она, миледи, – сказала Марта, – и она еще не уехала, не забывайте.
– Что ж, Марта, – откликнулась я, – я недостаточно хитроумна, чтобы изменить ваши взгляды, и не склонна менять свои собственные, а потому и говорить об этом не будем. Спокойной ночи.
Тут Марта вышла, а я осталась наедине со своими размышлениями.
Протомившись почти час без сна, я наконец забылась какой-то дремотой, но мое воображение по-прежнему без устали порождало необычайные галлюцинации, поскольку от беспокойного сна меня пробудил голос, который произнес у меня над ухом: «Миледи, у вас на шее кровь».
Вслед за этими словами тотчас раздался взрыв смеха.
Дрожа от ужаса, я проснулась и услышала, как в комнату вошел мой муж. Даже это было мне облегчением.
Однако как ни испугало меня мое разыгравшееся воображение, я все же сочла за лучшее притвориться спящей, промолчать и не пытаться вовлечь в разговор мужа, так как вполне могла вообразить его настроение и догадывалась, что он меня ничем не утешит.
Лорд Гленфаллен отправился в свою гардеробную, располагавшуюся справа от постели. Дверь за собою он не закрыл, я хорошо могла разглядеть его на диване и вскоре по его глубокому и ровному дыханию поняла, что он заснул.
Когда сон не приходит к нам, мы склонны испытывать немалое, хотя и не объяснимое рационально раздражение, осознавая, что кто-то рядом с нами наслаждается благом, в котором нам отказано. По крайней мере, я всегда ощущала в часы бессонницы подобную зависть, и с особенной силой – в ту ночь.
Множество тревожных образов осаждали мое возбужденное сознание, всякий, даже давно знакомый предмет, на который падал мой взгляд, принимал странный, призрачный облик. Колеблющиеся тени, отбрасываемые мерцающим светом лампы, словно превращались в причудливых, сверхъестественных существ, и стоило мне взглянуть на спящего мужа, как начинало чудиться, будто его черты до неузнаваемости искажают демонические, поистине ужасные судороги.
Старинные часы равнодушно отбивали время, и с каждой минутой, если такое вообще возможно, мне все менее хотелось спать.
Стрелки часов приблизились к четырем, когда мой без устали блуждающий взгляд случайно упал на большое зеркало, закрепленное в обшивке стены, как я уже упоминала, прямо напротив изножья постели. Я прекрасно могла разглядеть его сквозь щель между занавесками полога. Пристально смотря в зеркало, я заметила, как его гладкая поверхность медленно смещается. Я не шевелилась и не сводила с него глаз: сомнений не было, зеркало, точно само собой, медленно сдвинулось, открыв в стене проем шириной с обычную дверь, и в этом темном проеме показалась какая-то фигура, которую мне не удалось рассмотреть в неверном свете лампы.
Таинственный и зловещий гость осторожно перешагнул порог, настолько бесшумно, что если бы я не видела его своими глазами, то не заметила бы, как он проник в комнату. Привидение окутывало некое подобие шерстяной ночной рубашки, а голову его охватывал туго повязанный белый платок. Однако, несмотря на этот странный наряд, я с легкостью узнала в нем слепую, внушавшую мне такой ужас.
Склонившись почти до земли, она на несколько мгновений замерла, безусловно пытаясь расслышать, нет ли каких подозрительных звуков.
Явно удовлетворенная своими наблюдениями, она снова стала бесшумно пробираться к туалетному столику моего мужа – тяжелому столику красного дерева. На ощупь добравшись до столика, она снова замерла, внимательно вслушиваясь в тишину, а затем бесшумно выдвинула один из ящиков, некоторое время рылась в нем и наконец вытащила несессер с бритвами. Она открыла его и, проверив на тыльной стороне ладони, остры ли бритвы, быстро выбрала одну и крепко сжала ее в руке. Она снова склонилась почти до земли, снова прислушалась и, свободной рукой ощупывая попадавшиеся ей предметы, стала пробираться в гардеробную, где спал глубоким сном лорд Гленфаллен.
Меня словно сковали какие-то дьявольские, невыносимо страшные чары. Я не в силах была и пальцем пошевелить, не в силах была позвать на помощь, не в силах была даже дышать и, хотя я понимала, что слепая в любую минуту может убить спящего, не могла закрыть глаза, чтобы не стать свидетельницей ужасного деяния, которое я не властна была предотвратить.
Я увидела, как слепая приближается к спящему, как осторожно проводит свободной рукой по его одежде, чтобы удостовериться, кто перед нею, и как спустя несколько мгновений поворачивается и снова идет ко мне в спальню; здесь она снова остановилась и прислушалась.
У меня более не осталось сомнений, что бритва предназначена для моего горла, однако колдовские чары, лишавшие меня способности сопротивляться, по-прежнему подчиняли себе мою волю.
Я чувствовала, что моя жизнь зависит от простейшего физического усилия, но не могла даже пошевелиться или позвать на помощь лорда Гленфаллена.
Большими неслышными шагами убийца уже приблизилась к моей постели. Сердце мое, казалось, застыло, как льдинка. Левой, свободной рукой она нащупала подушку, вот ее рука уже медленно скользнула к моей голове, в одно мгновение с быстротой молнии вцепилась мне в волосы, а правой рукой она полоснула меня по горлу.
Слепая чуть-чуть не рассчитала удар, и это спасло меня от неминуемой смерти. Удар пришелся по подушке, и лезвие лишь слегка оцарапало мне шею. В тот же миг, сама не зная как, я очутилась по другую сторону постели и пронзительно закричала, призывая на помощь, однако злодейка твердо решила довести свой замысел до конца.
Хватаясь за полог, она в один миг обошла постель и бросилась ко мне. Я дернула за дверную ручку в надежде вырваться в коридор, но дверь оказалась заперта. Никакими усилиями я не сумела бы ее открыть. Отпрянув в ужасе, я забилась в угол. Теперь нас разделяло расстояние вытянутой руки. Ее пальцы касались моего лица.
Я уже зажмурила глаза, более не надеясь открыть их, но тут чудовище без чувств рухнуло к моим ногам, сраженное нанесенным сзади сильным ударом. В тот же миг отворилась дверь, и в спальню бросились слуги, привлеченные моими криками.
Что произошло дальше, я не помню, так как потеряла сознание. Один обморок сменялся другим, столь долгим и мучительным, что врачи опасались за мою жизнь.
Однако примерно в десять часов поутру я забылась сном, глубоким и живительным, и спала, пока около двух часов меня не разбудили, чтобы я под присягой дала показания судье, назначенному заниматься этим делом.
И я, и лорд Гленфаллен, как полагается, дали показания, и теперь слепой суждено было предстать перед судом.
Никогда не забуду, как проходил допрос обвиняемой и свидетелей.
Ее привели в зал суда в сопровождении двух конвойных. На ней была та же фланелевая ночная рубашка, что и прошлой ночью, разорванная и запачканная, а кое-где запятнанная кровью из глубокой раны на голове. Белую косынку она потеряла в потасовке, и ее длинные, спутанные, тронутые сединой волосы в беспорядке падали на мертвенно-бледное, безумное лицо.
Однако она держалась совершенно невозмутимо и хладнокровно, выразив лишь сожаление, что не сумела осуществить свое намерение, которое вовсе не пыталась скрыть.
Когда судья потребовал, чтобы она назвала свое имя, она произнесла:
– Графиня Гленфаллен! – и отказалась именовать себя иначе.
– Эту женщину зовут Флора ван Кемп, – объявил лорд Гленфаллен.
– Да-да, меня и вправду так когда-то звали! – вскричала слепая и тотчас же разразилась яростным потоком слов на непонятном языке.
– Есть в зале судья? – продолжала она. – Я жена лорда Гленфаллена, я докажу это, – запишите мои слова! Пусть меня повесят или сожгут заживо, я согласна, лишь бы он получил по заслугам. Я и в самом деле пыталась убить эту девчонку, но это он подговорил меня ее убить; две жены – это многовато, или я ее убью, или она меня отправит на виселицу. Послушайте, что я вам скажу!
Тут ее перебил лорд Гленфаллен.
– Думаю, ваша честь, – сказал он, обращаясь к судье, – что лучше нам перейти к делу и не тратить время на безумные обвинения, выдвигаемые против меня этой несчастной. Если она отказывается отвечать на ваши вопросы, почему бы вам не выслушать мои показания?
– Неужели ты готов лжесвидетельствовать под присягой, чтобы меня погубить, подлый убийца? – пронзительно вскричала слепая. – Сэр, сэр, сэр, – повторяла она, как одержимая, обращаясь к судье, – я могу изобличить его! Это он приказал мне убить девчонку, а когда понял, что мне не удалось это сделать, напал на меня со спины и оглушил, а теперь намерен лжесвидетельствовать против меня под присягой и погубить! Записывайте все, что я скажу!
– Если в ваши намерения входит признаться в преступлении, в совершении которого вас обвиняют, вы имеете право, предоставив веские доказательства, обвинять, кого считаете нужным.
– Доказательства? Нет у меня доказательств, кроме собственной персоны! – возразила слепая. – Я клянусь, что говорю правду, я во всем сознаюсь, запишите мои показания, – на виселице нас так и вздернут бок о бок, мой храбрый лорд, и все это твоих рук дело, муженек!
Она произнесла эту тираду и рассмеялась низким, глумливым, издевательским смехом, и слышать такой смех из уст приговариваемой к смерти было поистине страшно.
– Сейчас я не намерен выслушивать ничего, кроме точных ответов на мои вопросы, касающиеся этого дела, – прервал ее судья.
– Что ж, тогда вы ничего не услышите, – угрюмо возразила она, и ни уговоры, ни угрозы более не могли заставить ее заговорить.
Затем под присягой дали показания лорд Гленфаллен, я и слуги, вбежавшие в комнату, когда я позвала на помощь.
Потом судья провозгласил, что обвиняемую ожидает предварительное заключение и что из зала суда ее препроводят непосредственно в тюрьму, куда она и была доставлена в карете лорда Гленфаллена, поскольку его светлость отнюдь не мог равнодушно смотреть на то, как жадно ловит толпа зевак безумные и яростные обвинения слепой в его адрес. Бог знает, что мог вообразить любой случайный прохожий между Кэргиллах-Кортом и местом ее заключения, услышав, как она порочит одно из самых громких имен в Ирландии.
Все время, прошедшее между взятием слепой под стражу и слушанием дела, лорд Гленфаллен невыносимо страдал, терзаемый мрачными видениями. Он почти не спал, а если ему и удавалось заснуть, то сновидения оказывались для него источником кошмаров и новых мук. Просыпаясь же, он ощущал, что обрекает себя на пытку еще более ужасную, чем кошмарные образы беспокойного сна, если такое вообще было возможно.
Лорд Гленфаллен обыкновенно отдыхал, если лежать неподвижно означает отдыхать, в своей гардеробной, и потому я, значительно чаще, чем мне того хотелось, замечала, какие страшные муки совести он испытывал. Его страдания часто заканчивались вспышками безумия, предвещавшими скорое беспамятство и окончательную утрату рассудка. Он то вдруг принимался повторять, что хочет бежать из страны, забрав с собою всех свидетелей ужасной сцены, на которой зиждилось обвинение, то начинал горько сетовать на то, что нанесенный им удар не пресек жизнь слепой.
Однако в назначенный день собрались присяжные, и мы с лордом Гленфалленом были приглашены в суд для дачи показаний.
Судья огласил суть дела, и на отделенную барьером скамью привели обвиняемую.
Процесс вызвал немалое любопытство, и потому зал переполняли зеваки.
Однако преступница, не потрудившись даже выслушать обвинительное заключение, признала свою вину, и сколько суд ни убеждал ее взять назад это заявление, она осталась непреклонна.
После многих тщетных попыток члены суда наконец сдались, предоставив преступницу ее судьбе, и в соответствии с заведенным порядком огласили приговор.
По оглашении приговора надзиратели собрались было увести осужденную, как вдруг она произнесла тихим, но твердым голосом:
– Одно слово, одно только слово, ваша честь! Лорд Гленфаллен в зале?
Когда ей ответили, что да, она повысила голос и громко, угрожающим тоном продолжила:
– Хардресс, граф Гленфаллен, здесь, в зале суда, я обвиняю тебя в двух преступлениях: в том, что ты женился во второй раз, уже будучи женатым, и в том, что ты заставил меня покуситься на убийство, за которое меня казнят. Возьмите его под стражу, наденьте на него кандалы, посадите его на скамью подсудимых!
Общий смех в зале заглушил ее слова, которые судья расценил как клеветнические измышления, приказав осужденной замолчать.
– Так, значит, вы его не арестуете? – спросила она. – Не станете его допрашивать? Просто отпустите его?
Члены суда объявили, что его, разумеется, «отпустят», и после этого снова велели увезти осужденную в тюрьму.
Однако, прежде чем конвоиры успели выполнить этот приказ, она воздела руки и издала пронзительный вопль, исполненный нечеловеческой злобы и отчаяния, – под стать душе, осужденной на вечные муки там, где умирает всякая надежда.
Я до сих пор слышу этот крик, спустя месяцы после того, как ее голос умолк навеки.
Несчастную казнили в соответствии с объявленным приговором.
В течение нескольких дней после ее казни лорд Гленфаллен, если это возможно, страдал еще более, чем прежде. Его бессвязные, полубезумные речи, в которых он почти открыто признавал свою вину, вкупе с последними обстоятельствами нашей жизни, столь убедительно свидетельствовали против него, что я решилась написать отцу, умоляя его не оставлять меня во власти мужа и немедля приехать за мной в Кэргиллах, а потом начать бракоразводный процесс.
В таком положении мое существование сделалось почти невыносимым, и потому, что муж вызывал у меня ужасные подозрения, и потому, что я ясно сознавала: если не оказать ему помощь, и притом как можно скорее, он лишится рассудка. Поэтому я с неописуемым нетерпением ожидала приезда отца или по крайней мере письма, возвещающего о его приезде.
Прошла примерно неделя со дня казни слепой, когда лорд Гленфаллен однажды утром заговорил со мной необычайно веселым тоном:
– Фанни, только теперь в моих силах объяснить вам все, что до сих пор представлялось вам подозрительным или загадочным в моем поведении. Приходите после завтрака ко мне в кабинет, и, надеюсь, я все сумею вам открыть.
Это приглашение доставило мне бо́льшую радость, чем все, что я пережила за последние месяцы. Некое таинственное событие совершенно умиротворило больной дух моего мужа, и я вполне верила, что в ходе обещанного объяснения он предстанет передо мною оклеветанной, невинной жертвой.
Исполненная надежд, я в назначенный час направилась к нему в кабинет. Когда я вошла, он увлеченно что-то писал и, мельком взглянув на меня, предложил мне сесть.
Взяв стул, как он указал, я села и стала терпеливо ждать, пока он освободится, а он тем временем заканчивал, складывал, надписывал и запечатывал письмо. Наконец, положив его на стол адресом вниз, он обратился ко мне со следующими словами:
– Моя дорогая Фанни, знаю, что нередко представлялся вам странным, резким и даже грубым. Не пройдет и недели, как я докажу вам необходимость подобного поведения и сумею убедить вас, что не в моей власти было поступить иначе. Я вполне отдаю себе отчет в том, что многие мои поступки давали повод для самых мучительных и тяжких подозрений, которые вы однажды с большим тактом мне открыли. Я получил два письма от самого надежного корреспондента, содержащие сведения, которые помогут мне опровергнуть обвинения в любых преступлениях и убедить в моей невиновности даже самого предубежденного недоброжелателя. Сегодня с утренней почтой я ожидал третье письмо, в котором мне обещали прислать документы, неопровержимо свидетельствующие о моей невиновности, однако по недосмотру, или просто потому, что слуга не успел вовремя взять его вместе с газетами, или из-за какой-то другой задержки, вопреки моим ожиданиям, его не доставили. Когда вы вошли, я как раз заканчивал послание к этому корреспонденту, и если мне удастся как-то ускорить дело, то не пройдет и двух дней, как нарочный привезет мне ответ. Я с тревогой решал для себя дилемму, что предпочесть – не полностью восстановить в ваших глазах свою честь, предъявив вам первые два письма, или ждать до тех пор, пока я с торжеством не оправдаюсь перед вами всецело. Вполне естественно, что я выбрал второе. Впрочем, в соседней комнате пребывает некое лицо, которое поможет восстановить мое доброе имя, – прошу вас, подождите немного.
С этими словами он встал и вышел из кабинета в смежную маленькую спальню. Он отпер замок, приоткрыл дверь, обращаясь к кому-то внутри, произнес: «Не бойтесь, это я!» – проскользнул в спальню, осторожно закрыл за собой дверь и запер ее изнутри.
До меня тотчас же донеслись обрывки оживленного разговора. Снедаемая любопытством, кому же писал лорд Гленфаллен, я подавила слабые угрызения совести и решилась во что бы то ни стало узнать тайну. Письмо по-прежнему лежало там, где мой муж его оставил, адресом вниз. Я перевернула его и прочла адрес.
Несколько мгновений я не могла поверить своим глазам, однако сомнений не было – на конверте крупными буквами красовалось: «Архангелу Гавриилу в небесах».
Я едва успела вернуть письмо на стол и несколько оправиться от потрясения, которое испытала, получив несомненное доказательство безумия лорда Гленфаллена, как дверь спальни отворилась, он снова вошел в кабинет и столь же тщательно закрыл за собою и запер дверь, как и в первый раз.
