Текст книги "Снежок в аду"
Автор книги: Брайан Стэблфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Брайан Стэблфорд
Снежок в аду
Меня все время донимало предчувствие, будто операция ничем хорошим не закончится, но я отнес его на счет нервов. Научным консультантам Министерства внутренних дел редко случается поучаствовать в акциях Спецслужбы, и я отлично сознавал, что это мой первый и последний в жизни шанс пережить настоящее приключение.
Чтобы унять тревогу, я твердил себе: полицейские определенно знают, что делают. План выглядел вполне гладким, если судить о нем по карте, пестревшей цветными точками: синие обозначали младший состав, красные – контингент ГВР (Группы вооруженного реагирования), зеленые – вашего покорного слугу и иже с ним, а черные – высших офицеров Спецслужбы, которые координировали действия подразделений и осуществляли общее руководство операцией. Конечно, мы страшно негодовали, что предоставленные нам донесения группы наблюдения были подвергнуты тщательной цензуре в соответствии со священным принципом «Ненужные знания вредны и опасны» – и все же ничто не пробуждало подозрений, будто при штурме возможны хоть малейшие сбои.
– Но что они, собственно, такое натворили, если конкретно? – имел безрассудство спросить один из моих подчиненных.
– Знай мы это кон-крет-но, – последовала вполне предсказуемая отповедь, – нам бы не понадобилось привлекать к операции вас, согласны?
Из донесений, с которыми нам позволили ознакомиться, я заключил: а) так называемое «расследование экспериментов в поместье Холлингхерст» проводила специальная комиссия; б) ни одна живая душа не может с уверенностью сказать, что, собственно, в этом поместье творится. Основанием для выдачи ордера на внешнее наблюдение послужили «веские причины», натолкнувшие сотрудников Спецслужбы на подозрения, будто три доктора наук – Хеманс, Ролингфорд и Брэдби – используют «генетический материал человека» для создания «трансгенных животных»… Но это была, скорее, гипотеза. Спецслужба могла полагаться лишь на слухи и сплетни, а в данных сплетнях меня лично настораживало сходство с кое-какими городскими легендами, возникшими повсеместно, когда правительство под давлением статей-страшилок в бульварной прессе было вынуждено принять суровые законы, ограничивающие генную инженерию, а их исполнение возложить на специально созданный отдел борьбы с преступлениями в области ГИ. Раз уж его сформировали, отдел должен делом доказать, что хлеб ест не зря; и, очевидно, его руководство рассудило, что среди загадок поместья Холлингхерст точно найдется какой-нибудь кошмар, на котором можно заработать вожделенное первое очко.
По мне, вся эта история с самого начала имела легкий привкус абсурда. Подпольные игры с геномом, которыми, по слухам, увлекались Хеманс и компания, были – увы и ах! – роскошным поводом для плоских острот, будь то шуточки о свинках без шляп и ботинок или расхожее народное наименование операции «Кабан-кампания». Перед соблазном скаламбурить не устояло даже Министерство; какой-то высокопоставленный идиот решил дать объекту кодовое наименование «Скотный двор». К моему огромному сожалению, даже мои собственные подчиненные упоенно излагали всем, кто желал слушать, почему сами обитатели поместья якобы прозвали свой проект «Остров Черни». (Видите ли, в романе Уэллса «Остров доктора Моро» место, где амбициозный ученый проводил свои неудачные эксперименты, называлось «остров Нобля», что также может означать и «остров Дворянина».) На финальном брифинге инспектор, возглавлявший подразделение ГВР, заверил, что скорее снежок уцелеет в адском пекле, чем обитатели поместья улизнут от его людей. И страшно сконфузился, недоумевая, почему это заявление вызвало у всех министерских коллективный приступ беззвучного хохота.[1]1
У Оруэлла в «Скотном дворе» есть персонаж по имени Снежок, идеалист, репрессированный бессердечным Наполеоном. (Здесь и далее прим. перев.)
[Закрыть]
В чем-то инспектор был прав. Когда, обнаружив, что поместье штурмуют, жильцы дали деру, шансов на спасение у них оказалось не больше, чем у пресловутого снежка в аду. К сожалению, даже это не заставило их остановиться и поднять руки.
Группе, в которую я входил, было поручено следующее: пока полицейские в форме, ломая двери, проникают в дом через парадный вход и арестовывают всех, кого только возможно, мои люди бросаются к компьютерам, а также накладывают лапу на уцелевшие бумаги. Захватить все журналы наблюдений мы не рассчитывали – на брифинге предупреждали, что Хеманс, Ролингфорд и Брэдби, едва проснувшись от треска выбиваемых дверей, тут же кинутся топтать дискеты и форматировать жесткие диски – и все же надеялись на кое-какой улов. В конце концов, ученые есть ученые; делать резервные копии для них даже не привычка, а вторая натура.
Увы, все оказалось не так просто. Владельцы поместья не тратили время на возню с жесткими дисками и уничтожителями бумаг – а просто подожгли здание. Снабдить нас противогазами никто не додумался; чрезвычайно зловонный дым, расползавшийся по коридорам, вызывал мгновенное головокружение, так что мы поневоле догадались о его токсичности и немедленно перешли в отступление. Точнее, так поступило большинство моих коллег. Среди нас оказался лишь один клинический идиот – я. Несмотря на дым, я бежал вперед, твердо намереваясь достичь закрепленного за мной помещения. Смертельный трюк, конечно, но приключение из журнала «Юный следопыт» выпало мне впервые в жизни, а должного курса обучения, прививающего чувство опасности, я не прошел. Перед тем как окончательно лишиться чувств, я услышал со стороны леса выстрелы и заключил: операция пошла вразнос.
* * *
Я наверняка нашел бы свою смерть. Когда меня наконец хватились, предпринимать что-либо было уже поздно. Но меня спасли скотнодворцы – нет, не сами ученые, которые проводили нелегальные эксперименты, а горстка их, скажем так, «младших сотрудников», которые при звуках стрельбы бросились назад в дом – проверить, не будет ли безопаснее выбраться из здания через другое крыло.
Я очнулся с жуткой головной болью и резью в глазах, кашляя из последних сил. Минуты две мне казалось, что мои ошпаренные легкие разучились извлекать кислород из теплого продымленного воздуха – но это, к счастью, мне всего лишь почудилось на почве шока.
Диким усилием воли я разлепил слезящиеся глаза, обнаружил, что все равно ничего не вижу вследствие темноты и, крепко зажмурившись, понадеялся, что боль когда-нибудь пройдет.
Кто-то, приподняв мне голову, поднес к губам чашку с водой. Я умудрился сделать несколько глотков и не стал возражать, когда женский голос произнес: «С ним все нормально».
Пока я лежал, собираясь с мыслями, другой женский голос возвестил:
– Дело плохо. Там не выйти. Огонь вытягивает воздух наверх; правда, свежий воздух поступает через туннель, что идет к старому леднику, но через решетку не пролезть. Замки заржавели – и немудрено, решетку полвека не отпирали.
– В ящике с инструментами есть ножовка, – вмешался мужской голос. – Если начать сейчас же…
– Эд, они стреляли. Стреляли, – процедила вторая женщина. – Они хотят нас истребить – Брэдби так и говорил нам. Они не хотят даже ни о чем спрашивать – а тем более выслушивать ответы. Мы нужны им только мертвыми… Ну хорошо, допустим, добрались мы до озера – нас и там наверняка поджидают. Ноль шансов.
– Послушай-ка, Аль, неужели шансы появятся, если мы останемся здесь? – отозвался Эд. – Допустим, дом будет полыхать еще целые сутки – все равно они придут копаться на пепелище. И в лесу часовых оставят, и развалины оцепят со всех сторон. Нет, вся надежда на туннель. Лишь бы добраться до Брайтона, а там затеряемся в толпе. Оттуда – в Лондон… Аль, мы сможем сойти за них, я уверен. Мы скроемся.
Я хотел было сказать им, что никто не собирается их истреблять, что все у них будет нормально, если они пересидят здесь пожар, а затем поднимутся наверх и сдадутся, но знал: мне не поверят. Что вызвало у них эту манию преследования? И почему гэвээровцы открыли огонь?
– Эд прав, – заявила женщина, которая меня поила. – Если ледник у них тоже под прицелом, нам конец – но когда пламя погаснет, ни одним из верхних выходов мы все равно воспользоваться не сможем. Нужно взяться за решетки. Но пусть кто-нибудь один приглядит за этим господином: он скоро оправится.
– Надо было оставить его там, где валялся, – с горечью протянул Эд. – В качестве заложника он бесполезен.
– В качестве трупа он еще бесполезнее, – приструнила Эда женщина, чьего имени я не знал. – Это будет предлог объявить нас «убийцами». Оправдание этнической чистки.
«Этническая чистка»?! Господи, какой лапши навешал им на уши Брэдби? И кто они сами такие, черт возьми? Мой мозг услужливо подсунул мне самый очевидный ответ, но я упрямо отбросил его. Все-таки я ученый, а не какой-нибудь обыватель, верящий городским байкам.
– С ним были и другие. Мы же не знаем, все ли из них выбрались наружу, – заметила Аль.
– Насчет других – не знаем, – согласилась вторая женщина, – но по поводу его… Покинь мы его там, где он упал, это было бы убийство.
– Самоубийство, – поправил Эд. – Но Кэт права. Они назвали бы это убийством. Надо же им как-то оправдать расстрел.
Я вновь кашлянул: частично потому, что не мог сдержаться, частично – в напоминание, что у меня тоже есть право голоса, хотя я пока и не владею им настолько, чтобы высказаться.
– Аль, останься-ка с ним, – распорядился Эд. – Если он начнет возникать, ударь его вот этим.
На данном этапе я мог лишь гадать, что подразумевается под «этим» (и лишь спустя какое-то время опознал в пресловутом предмете топор), но о какой-либо агрессии все равно не помышлял. Мне было недосуг: я старался окончательно убедить себя, что не до смерти надышался ядовитыми газами и что мои обожженные легкие в ближайшее время не откажут вконец. Я услышал, как топают по каменному полу, удаляясь, две пары ног, и, приказав себе расслабиться, принялся постепенно собираться с силами.
Наконец мне до такой степени полегчало, что я вознегодовал. Чувство благодарности хранившей меня судьбе сменилось злостью на тех, по чьей милости я оказался на волосок от смерти. Нет, какие же мерзавцы эти ученые-маньяки: чисто из вредности устроить пожар! Я и мне подобные – то есть законопослушные генетики – в сотрудничестве с Министерством внутренних дел разработали скрупулезные законы, однозначно квалифицирующие деяния авантюристов от нации как противоправные, но этим тщеславным индюкам закон не писан! Мало того, они, вероятно, решили так: раз мы не санкционируем их исследования, то и результатов нам не видать. Если уж садиться в тюрьму, то и все свои добытые тяжким трудом знания унести с собой в голове, – рассудили они, наверное, – и горе всякому, кто встанет на их пути.
Раскипятился я всерьез. Если Хеманс и компания действительно пересаживали гены человека в эмбрионы свиней, чтобы выращивать подложных людей, это уже не научная игра, а преступление. А бессердечный поджог дома не только злодеяние, но и оскорбление нашей чести. Я лично никогда не верил, будто ученые действительно совершили то, в чем их обвиняют сотрудники Спецслужбы. Порог «Острова Черни» я переступил с надеждой, что все это окажется колоссальным недоразумением, случаем, когда из мухи раздувают слона, – но рвение поджигателей свидетельствовало: они действительно совершили нечто такое, что следует скрыть любой ценой.
Или не совершили – а только сделали вид? Не балаган ли все это, затеянный, чтобы на самом старте дискредитировать отдел ГИ и консультантов Министерства внутренних дел?
Лежа на полу и злясь, я вдруг осознал, что нахожусь в самом нужном месте в нужное время – именно у меня есть уникальный шанс выведать истинные намерения поджигателей.
* * *
Наконец я решил, что у меня хватит физических сил поддерживать разговор. Стратегический план уже созрел в моей голове.
– Аль, а как ваше полное имя? Александра? – спросил я. К тому времени я уже научился разлеплять веки и привык к полумраку настолько, чтобы увидеть: мой стражник – светловолосая девочка-подросток лет этак четырнадцати-пятнадцати. Для лаборантки она была слишком юна, так что я остановился на гипотезе, что она – чья-то дочь. Нас предупреждали, что у некоторых людей, работающих и проживающих в поместье, есть дети, но мы никак не ожидали, что в судный час этих детей бросят на произвол судьбы.
– Алиса, – высокомерно заявила она.
– Из «Страны чудес»? – пошутил я, надеясь создать непринужденную атмосферу.
– Из «Зазеркалья», – процедила она. Интересоваться, какая между этими Алисами разница, явно не стоило.
– А меня зовут Стивен Хитченс, – сообщил я. – Я не полицейский, а генетик. В данный момент работаю научным консультантом в Министерстве внутренних дел.
– Флаг вам в руки, – саркастически прошипела она. Я заподозрил, что она старше, чем кажется (шестнадцать? семнадцать?), но затем рассудил, что у современных акселератов преждевременно наступает не только половая зрелость, но и фаза непочтительности к старшим.
– Алиса, а зачем ученые подожгли дом? – спросил я.
– А зачем вооруженная полиция его окружила? – парировала она.
– Во всем этом нет ни вашей вины, ни моей, – решительно сказал я. – Я просто пытался спасти материалы об экспериментах, которые проводили ученые. Прежде чем устраивать пожар, они должны были позаботиться о вашей безопасности. Алиса, эти ученые вам не друзья. Ваши родители – сотрудники доктора Хеманса?
– В каком-то плане – да, – отозвалась она, упиваясь недоступным мне ироническим подтекстом этой фразы.
– В каком, собственно, плане? – сердито поинтересовался я, хотя намек был весьма прозрачен. Если она не дочь кого-то из сотрудников, то может быть лишь подопытной особью… либо, одернул я себя, лишь прикидывается таковой.
– Их рабочим местом был свинарник, – ответила она, небрежно подтвердив догадку, к которой, по ее расчетам, я обязательно должен был прийти. – А зарплату сыпали в кормушку.
Раз так, то она и воистину происходит из Страны Чудес… если не врет. Куда как вероятнее, что все это ложь, тщательно спланированная мистификация. Может быть, меня для того и приволокли из коридора сюда, в полутемный подвал, чтобы я услышал эту фразу? Может быть, хозяева поместья используют меня как пешку в своей игре. В таком случае, какого курса мне следует придерживаться? Сделать вид, будто я поддался на обман – пусть блефует дальше? Или сразу изобличить ее, заявить, что ни за что не поверю, будто под внешностью самой обычной девчушки скрывается нечто немыслимое?
– Вы хотите сказать, что вы не человек? – спросил я, уточняя, не шутит ли она часом. И тут же осознал, что неправильно сформулировал свой риторический вопрос. Ведь на самом деле она сказала, что ее родители не люди.
– Это я-то не человек? – возмутилась она.
«Подыграй ей, – сказал я себе. – Послушаем, чего еще она наговорит».
– Значит, вы себя считаете человеком, – пошел я на попятный. – Безусловно, вы можете сойти за человека, вероятно, даже при гораздо более ярком освещении. Но если ваши родители действительно были свиньями, вам следует учесть, что другие люди могут не признать вас человеком, – сказав это, я тут же сообразил, что ее создатели наверняка втолковывали ей ту же самую мысль в куда более сильных выражениях. Вот почему Эд и Кэт безумно боялись попасть под пули… впрочем, гэвээровцы действительно открыли огонь…
– Я знаю, что вижу, когда гляжу в зеркало, – заявила Алиса, явно стараясь пустить мне пыль в глаза своей ловкой отсылкой к тексту «Алисы в Зазеркалье». – Разумеется, важно не само изображение – важен тот факт, что его видит некое «я». Человеческое «я» – и учтите, «видит» оно не просто «глазами».
«Cogito, ergo sum», – могла бы выразиться Алиса, если бы она – либо автор сценария – поменьше заботились о доступности текста широкому зрителю. Запасы злости во мне истощились, и я не мог не призадуматься над гипотезой, что Спецслужба с самого начала знала о необыкновенном внешнем сходстве подопытных существ «Скотного двора» с людьми – но ее высшее начальство, должно быть, самовластно решило не делиться этой подробностью с Министерством до того момента, когда стрельба прекратится.
– А Эд и Кэт? – спросил я. – Они такие же, как вы?
– Они люди, – уверенно ответила Алиса с интонацией, не оставлявшей никаких сомнений в том, какой породы эти люди. По своему обыкновению, Алиса обиняками дала понять, что люди эти не только рождены, но и сделаны: начав жизнь в качестве оплодотворенной яйцеклетки в лоне свиньи, они подверглись специальной генноинженерной обработке.
Чтобы перекроить животных по своему образу и подобию, доктор Моро пользовался хирургическими методами; у современных ученых методики гораздо изощреннее, а масштаб потенциальных достижений намного крупнее. Мне вновь пришлось напомнить себе, что все это может оказаться лишь спектаклем, который разыгрывает обыкновенное человеческое дитя, а я лишь подыгрываю девчонке из любопытства.
Интересно, насколько далеко она зайдет со своей комедией!
Разговорившись, Алиса слегка оттаяла, но гордая посадка ее головы (лицо оставалось в тени) и пальцы, вцепившиеся в топор, которым ей было приказано меня ударить, если я вздумаю бунтовать, свидетельствовали: бдительности она не утратит. Она самоутвердилась передо мной, а теперь, видимо, настойчиво напоминала себе, что застряла в подвале горящего здания в компании незнакомого дядьки, который, возможно, опасен. В любом случае философский диспут казался самым надежным способом хоть чуть-чуть завоевать ее доверие.
– Вы считаете себя человеком, поскольку сознание у вас человеческое? Поскольку вы наделены самосознанием? – произнес я серьезным голосом, изо всех сил изображая из себя безобидного ученого-зануду (кстати, я, и вправду, таков).
– Самосознанием наделены все животные, спокойно ответила Алиса. – Я сознаю себя человеком. Я уважаю и люблю своих собратьев по людскому роду, каковы бы ни были обстоятельства их рождения.
– А как вы относитесь к свиньям?
– Я их тоже уважаю и люблю, – заявила она. – Даже тех, которые не люди. Свинину я не ем – кстати, как и мясо всех других животных. А вы как относитесь к свиньям, доктор Хитченс?
Я ем свинину. И мясо всех других животных, но говорить об этом в данный момент было бы недипломатично.
– Алиса, я не считаю свиней людьми, – сказал я ей. – Не думаю, что они смогут стать людьми даже с помощью пересаженных генов.
На это она дала ответ, которого я никак не мог ожидать от обычной четырнадцатилетней девочки – да и от необычной тоже.
– А как люди стали людьми, доктор Хитченс? – отозвалась она вопросом. – Думаете, путем мутации: она, дескать, услужливо снабдила их горсточкой дополнительных генов? Так могло быть… но это еще не доказано. Гены человека и шимпанзе совпадают на девяносто девять процентов – но это еще не значит, будто за все их различия отвечает лишь один оставшийся процент. А если и отвечает, дело тут не в синтезе белков. Главное – как этим синтезом управляют. Почти все гены, составляющие этот пресловутый процент, являются гомеотическими…
Не исключено, что она повторяла, как попугай, слова Хеманса или кого-то еще из ученых… но вряд ли. Складывалось впечатление, что она понимает, о чем говорит, и сознает всю серьезность своих аргументов.
– Продолжайте, – заинтересованно сказал я. И она понеслась, закусив удила – в гипотетическом смысле, конечно – своими жемчужно-белыми, ровными зубками.
– В людей обезьяны превратились прежде всего благодаря тому, – заявила она с таким видом, словно излагает азбучную истину, – что гены стали по-новому отключаться и включаться в период специализации клеток развивающегося эмбриона. Чтобы вырастить более крупный мозг, не нужны десятки новых генов. Достаточно лишь превратить еще одну горстку неспециализированных клеток в мозговые. Ловкость рук или прямохождение также достигаются без использования десятков новых генов. Просто клетки, которые после специализации становятся костями и мускулами, должны распределиться в ткани чуть-чуть по-иному, пока эмбрион развивается. Стать человеком не так уж сложно. Коровы на это способны. Овцы тоже. И львы с тиграми, и лошади со слонами, и дельфины с тюленями. Собаки – почти наверняка; кошки – вероятно; крысы – возможно; птицы – вряд ли. Отрицать это с уверенностью можно лишь по отношению к таким существам, как змеи и акулы. В начале жизни, доктор Хитченс, мы все – просто яйцеклетки, и любая яйцеклетка, из которой может вырасти свинья, коза или осел, наверняка способна стать человеком, если должным образом потрудиться над созданием мозга, рук и позвоночника. Возможно, вам страшновато об этом думать, но дело обстоит именно так.
Думать об этом было действительно страшновато. Я и сам уже попробовал – и уже внутренне содрогнулся… но еще сильнее меня нервировал тот факт, что Алиса аргументировала свою позицию весьма компетентно, точно готовилась заранее. Возможно, ее выдрессировали Хеманс, Ролингфорд и Брэдби; но я склонялся к мысли, что она действует по своей личной инициативе.
Я вновь напомнил себе, что все это вранье, хитрая мистификация, призванная внушить мне, будто обитатели «Острова Черни» сравнялись в могуществе с богами… но если и так, то мистификаторы меня почти обманули…
– Алиса, а вы хотели бы жить так, как живут все люди? – спросил я с расстановкой, энергично кивая головой на каждом смысловом ударении. – Вы хотели бы учиться в школе, а потом в университете, пойти работать, в один прекрасный день выйти замуж и обзавестись собственными детьми?
– Я и так живу, как все люди, – ответила она, мягко игнорируя мои намеки. – В школу я ходила. Предполагаю, все остальное я тоже сделаю, со временем, – из ее интонации явствовало, что ничего подобного она не предполагает, а ждет погони, плена и в лучшем случае заточения, в худшем же – насильственной смерти. Ей придется драться за свою жизнь, не говоря уже о праве считаться человеком, и она не собирается выслушивать от меня всякую чушь, пока в руках у нее топор, – вот что выражала ее интонация.
– Я не уверен, Алиса, что вам разрешат делать все то, чем обычно занимаются другие подростки, – уступил я, рассудив, что тут будет благоразумно произвести впечатление честного человека (кстати, я, и вправду, честен). – Ученые, которые вылепили ваш мозг, руки и позвоночник, преступили закон. Разумеется, вашей вины тут нет, но факт остается фактом: вы – плод нелегальной генной инженерии. С юридической точки зрения, вы не человек, и эту точку зрения разделяет подавляющее большинство людей. Все, что вы надеетесь совершить, возможно лишь при условии, что сообщество людей пожелает счесть вас своим членом – а это желание у него попросту отсутствует. Видите ли, в определенном плане осознать себя человеком еще недостаточно: само людское сообщество решает, кто к нему принадлежит, а кто нет.
– Неверно, – сходу парировала она. – Когда-то белые отказывались считать людьми черных, а немцы – евреев, но ни черные, ни евреи от этого ни в малейшей мере не переставали быть людьми. А единственные нелюди, которые из-за этой дискриминации появились, – те, кто объявлял нелюдьми других. Вот кто отказывался уважать и любить своих собратьев по роду человеческому. Вот кто вел себя безнравственно!
Свою позицию она отстаивала куда более умело, чем можно было бы ожидать от четырнадцатилетней девочки, и откровенно бравировала этим. Я невольно подумал, что если ей представится шанс высказать свои воззрения перед широкой аудиторией, незаурядность выйдет ей боком. Умников не любят, а уж чересчур умную выскочку-свинью… Хочешь сойти за человека – смотри, не переусердствуй. Как отметила сама Алиса, нормальные люди ведут себя по-человечески крайне редко.
– А как по-вашему, этично ли поступили ученые, создав вас? – спросил я. – Они сознавали, в какой мир вы попадете, родившись вследствие их вмешательства. Им было известно, что случится – и с вами, и с ними, – когда их уличат; они не могли не знать, что рано или поздно кончится именно этим.
– Я могла бы понять рабыню, не желающую вынашивать детей, которые станут рабами, – ответила Алиса, – но также я понимаю и рабынь, которые не отказывались рожать. Они знали, что являются такими же людьми, как и все остальные, и их дети – тоже; но не могли не надеяться, что в один прекрасный день их признают людьми. Отказаться иметь детей значило спасовать перед злом, сплясать под его дудку.
– А как вы объясните, что ваши создатели уничтожили материалы о своей работе, Алиса? – спросил я. – Почему они так спешили их сжечь, что поставили под угрозу вашу жизнь – не говоря уже о моей?
«Потому что хотели, чтобы ни одна живая душа не знала ничего конкретного об их работе, – мысленно ответил я на свой вопрос. – Чтобы ничто не мешало их блефу».
– Потому что они хотели придержать свои знания как козырь, – ответила Алиса. – Для нашей и для своей собственной пользы. Дай вам журналы наблюдений, и вы всему положите конец. Но у вас их нет – значит, у нас остался джокер в рукаве, и можно что-то у вас выторговать. – По-видимому, этот аргумент казался ей блестящим, и, следовательно, несмотря на всю ее добытую дорогой ценой умудренность, Алиса действительно была самой обычной девочкой.
Если рассуждать теоретически, модифицированный эмбрион животного, задуманный как точная внешняя копия человеческого, должен развиваться строго по модели эмбриона человеческого, а модифицированный мозг животного, умеющий все то же самое, что и человеческий, не должен отличаться ускоренной обучаемостью. В таком случае Алиса никак не может превосходить в интеллектуальном плане свою нормальную ровесницу-человека, воспитанную в сходных условиях, но я понимал, что без данных о школьной успеваемости Алисы ее уровень легко переоценить или недооценить.
– Торговаться, Алиса, с ними никто не будет, – слукавил я. – Они нарушили закон, и их накажут. Возможно, только к лучшему, если их открытия будут утрачены. В таком случае никто не повторит их ошибок.
– Глупости, доктор Хитченс, – спокойно парировала Алиса. – Если это станет загадкой, масса людей будут ломать над ней голову. А разгадка не так уж и сложна…
Она выразительно замялась, не досказав фразы. В этой недоговоренности прозвучало что-то вроде угрозы. Алиса по-прежнему пыталась исподволь внушить мне, что мой мир только что рухнул, уступив место новому, а если она и все ее собратья-беглецы погибнут, сраженные пулями ГВР, они станут мучениками во имя некоей великой, несокрушимой идеи.
– Алиса, вы читали «Остров доктора Моро»? – спросил я.
– Да.
– И каково ваше мнение?
– Это притча. Она учит нас, что несложная косметическая операция и несколько вызубренных законов еще не делают существо человеком. Так и есть. И для рожденных, и для сделанных людей тест на принадлежность к человечеству один – их поведение, их любовь и уважение к собратьям.
– Как по-вашему, сколько естественнорожденных людей выдержит этот тест?
– Понятия не имею, – сказала Алиса. – Надеюсь, что очень многие.
– А я выдержу?
– Мне следует на это надеяться, – небрежно проговорила она, – но доподлинно я этого не знаю. А вы как думаете?
– Никакой стрельбы не предполагалось, – сказал я ей. – Предполагалось, что полиция просто всех арестует. Если бы ваши создатели не подожгли дом и не приказали всем разбегаться врассыпную, никто бы не пострадал. Тогда вопрос о том, являетесь ли вы человеком, был бы разрешен цивилизованным, разумным путем, – сказал я, от всей души надеясь, что так бы оно и было. Однако меня глодало подозрение, что я был посвящен далеко не во все пункты плана. Ведь Группу вооруженного реагирования привлекли к операции сами сотрудники отдела ГИ.
– Что ж, – рассудила Алиса, – все равно на деле вышло по-другому. Вопрос о том, люди мы или нет, наверняка уже решен. Разумеется, вы никогда не узнаете точно, всех ли перехватили. Даже если Кэт с Эдом не смогут пробраться в старый ледник или наткнутся там на полицию, вы никогда не будете уверены, сколько наших выскользнуло отсюда прямо под носом у ваших топтунов, пока они не догадались: то, что страшно похоже на правду, еще не правда.
Тут она явно старалась натолкнуть меня на некую мысль, но зачем – чтобы просветить меня или чтобы, напротив, мистифицировать – я установить не мог. Я понял, что пора попытаться завладеть топором и взять ситуацию под свой контроль. Наверное, мое решение было правильным – точнее, оказалось бы правильным, если бы мой план удался.
Задним числом я понимаю, что мне повезло: она стукнула меня обухом.
От очередного забытья я очнулся на больничной койке. Голова больше не гудела, и резь в глазах тоже прошла, но я чувствовал себя разбитым и никак не мог собраться с мыслями. Лишь спустя несколько минут я осознал, где запросто мог бы оказаться в случае иного оборота событий.
Впоследствии я узнал, что пожарные нашли меня, когда прочесывали подвалы в поисках уцелевших. Незадолго до полуночи я попал в руки врачей. К несчастью, те сделали мне укол, усыпивший меня на тридцать шесть часов, так что я пропустил не только финал операции, но и все официальные «разборы полетов»; однако из ГВР тут же явились снимать с меня показания, из чего я заключил: приключения далеко не закончились.
– Их было трое, – сообщил я инспектору Хедли. – Видел я только одну из них, да и ту не слишком хорошо – как-никак там было темновато. Светлые волосы до плеч, очень ровные зубы: когда она улыбалась, они тускло сверкали, несмотря на мрак. Не могу поклясться, что сумею опознать ее, живой или мертвой. Ее звали Алиса. Других она называла Эд и Кэт. Они пытались пробраться в старый ледник на берегу озера, но туннель был заблокирован. Вы их поймали?
– Что еще они вам сказали? – иезуитским тоном спросил инспектор, игнорируя мой вопрос.
Такие правила игры меня не устраивали.
– Вы их схватили? – повторил я.
– Нет, – нехотя сознался он. – Но туннель действительно оказался заблокирован – решетку не открывали полвека с лишним. Этим путем не ускользнул никто.
– Но в доме вы эту троицу тоже не обнаружили?
– Нет, – признал он. – Послушайте-ка, доктор Хитченс, уж не обессудьте, но тут я вас допрашиваю, а не наоборот. Да, они вполне могли быть поросятами, но мы ни за что бы в это не поверили без протоколов вскрытия убитых, которые провели ваши коллеги. Я сам посчитал бы эти тела человеческими, и не я один, пока ваши коллеги не сообщили нам результаты генетических анализов… но ни одного поросенка живым мы не схватили. А теперь не соизволите ли наконец рассказать, что произошло с вами?
– Разумеется, – сказал я. – Но прежде позвольте еще один важный вопрос. Скажите, стрельба планировалась изначально? Вы с самого начала намеревались убивать детей?
Он уставился на меня с неподдельно шокированным видом.
– Да вы что, – пробурчал он. – Просто они отказались остановиться. Удирали, что есть духу. Их же предупреждали.
