Текст книги "Записки ущербного фуили"

Автор книги: Брайан Кларк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Кларк Брайан
Записки ущербного фуили

Брайан Кларк

Записки ущербного фуили

(журнальный вариант)

Фуили не чествуют героев. Даже сейчас, когда человечество и, фуили вместе исследуют тайны галактики, наши друзья придерживаются своего древнего завета: радость свершения сама по себе является и должна являться единственной наградой. Все остальное унижает.

Таким образом, документ, поступивший на Землю после кончины того, кто сыграл воистину выдающуюся роль в критический момент истории (известный как Первый Контакт), вызывает одновременно восторг и удивление. Описываемые Джефри события происходили давно, сотни лет назад, но основные факты его повествования подтверждаются документальными источниками. И все же факты – далеко не то же самое, что чувства...

Никогда прежде мы, люди, не имели возможности увидеть памятное событие глазами фуили, почему я без малейших колебаний и предлагаю данные записи широкой общественности.

Для облегчения понимания некоторых моментов мною внесены пояснения. И пусть даже я иногда разжевываю очевидное – нельзя оставить на волю случая эту чудом ниспосланную возможность укрепить опасно хрупкую связь между нашими мирами; связь, которая слишком часто и порой по самым глупым причинам едва не рвалась.

Джиа Мэйленд, профессор, исследователь психологии Фуили

"Я – фуили.

Меня зовут Джефапроникитафреказанзис; люди звали меня "Джефри". Теперь я стар и очень скоро покину эту последовательность времени, чтобы вступить в иную. Тем не менее я по сей день пользуюсь скромной известностью как тот, кто первым вошел в Контакт с представителями земного рода. Многое изменилось с поры моей юности: мы сообща исследуем Великую Систему Солнц, так неудачно названную человечеством Млечным Путем.

Та встреча и поныне пробуждает повсеместно широкий интерес. И вот, чтобы сделать приятное моим друзьям-людям, я записываю, что видел и слышал я, фуили, когда великорослые чужаки впервые прибыли на Крикун.

Много оборотов провел я на маленькой планете, когда пришли люди. Крикун – пустынный мир, разреженный воздух, поднятая ветрами пыль. Вроде вашего Марса, мне говорили. Наши исследователи миновали бы его, как и сотни подобных миров, не обратив особого внимания, если бы не тысячи разбросанных по поверхности артефактов, то есть "искусственно сделанных". Теперь, разумеется, мы знаем их назначение. Но до прихода людей эти величественные сооружения оставались одной из наиболее загадочных тайн Вселенной".

Артефакты являются терминалами галактической транспортной системы, творением народа, давно покинувшего пределы нашей Вселенной. Планета получила название "Крикун" из-за необычных излучений, изливаемых в пространство каждым артефактом, – излучений, неуловимых с Земли из-за экранирующего эффекта окружающей Плеяды туманности.

Д.М.

"Появление на орбите вокруг Крикуна чужого космического корабля было совершенно немыслимо. Оно влекло за собой катастрофические последствия для фуили. Верования и традиции десяти тысяч поколений гласили – а продолжительность жизни фуили в сотни раз превышает продолжительность жизни людей, – гласили, что во Вселенной мы – единственные существа, обладающие Разумом, сознанием, наделенные способностью мыслить и созидать. Именно эта древняя основополагающая концепция делала нас крайне уязвимыми перед тем, что – мы знали! – не могло существовать и потому не существовало.

Ясно помню первое сообщение о странном корабле.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я посланца. – Как такое может быть?

– Никто не ведает. Но корабль здесь, его видели.

– На что он похож?

– Меньше, чем Дальний Разведчик, с примитивными ионными двигателями. Его обнаружили, когда он сместился в нормальное пространство за орбитой Седьмой планеты, но доложили лишь после входа в комсеть.

Это было понятно. Хотя корабли с родины прибывали строго по графику. Дальних Разведчиков, разумеется, не связывали подобные рамки. Вот почему незнакомца приняли сперва за возвратившегося Дальнего Разведчика, экипаж которого, безусловно, не мог знать об установленном менее поколения назад графике. Странная природа корабля проявилась, когда к нему приблизился один из спутников-роботов, составляющих коммуникационную сеть Крикуна.

И все равно полное понимание не озарило нас. Еще до того, как меня информировали, сложилось мнение, будто произошло неверное опознание Дальнего Разведчика.

Нельзя сказать, что я удивился, когда меня вызвали к Первому на Планете и велели отправиться к месту посадки пришельца. В конце концов, я был самым младшим и по положению, и по возрасту на всей Станции и, следовательно, менее незаменимым. Разумеется, об этом не говорилось.

Первый указал на карту.

– Посадка произошла здесь, у артефакта N_9003. Ты можешь взять крылокорабль, но я предлагаю опуститься перед этой грядой таким образом, чтобы твое присутствие осталось незамеченным.

– Мне надо приблизиться к ним пешком?

– Полагаю, это было бы благоразумно. Необычность конструкции логично объяснить тем, что экипаж Дальнего Разведчика вернулся на суденышке, построенном из остатков попавшего в аварию корабля. Поэтому я рекомендую осторожность. Мы не знаем, как столь долгая оторванность от дома могла подействовать на эти потерянные души.

Да, меры предосторожности были вполне уместны. Я так и сделал.

Как объяснить, что случилось со мной, когда я впервые увидел высокорослых незнакомцев? А как бы повел себя человек, увидев краба, выводящего на песке математические уравнения? Даже этот пример вряд ли поможет людям составить полное представление – настолько несравнимы ситуации. Человек будет поражен, откажется верить, но в конце концов примирится с самой невероятной правдой. Такова приспособляемость людей.

Фуили, к сожалению, другие. Прежде чем принять, мы сломаемся. Или даже – разобьемся.

Я занял прекрасную наблюдательную позицию. Невообразимо большой, символом древней тайны надо мной высился артефакт. Огромная горизонтальная чаша закрывала полнеба; изящный поддерживающий пилон соединял днище чаши с поверхностью планеты. Сооружение отбрасывало тень – черное озеро в пустыне, на ближайшем берегу которого стоял на четырех лапах странный корабль. На первый взгляд он выглядел крайне примитивным, созданным с единственной целью транспортировки минимума полезного веса с помощью несложной двигательной системы.

Меня тянуло спуститься к нему, но осторожность требовала сперва рассмотреть тех, кого я пришел встречать. Я не сразу увидел незнакомцев они находились в тени артефакта. А когда вдруг вышли на свет, отбрасывая длинные тени, – вот тогда, я думаю, во мне что-то начало ломаться.

На мгновение мозг мой будто оцепенел. А затем, с приходом самообладания, пришла и почти необоримая потребность вернуться к крылокораблю, вернуться домой. Это навлекло бы, разумеется, невыносимое бремя позора, которое, возможно, заставило бы меня преждевременно уйти из этой последовательности времени. Но сильнее страха оказалось чувство долга. Заставив двигаться непокорную руку, я снял с пояса дальнозор и поднес его к шлему. Теперь, вспоминая тот момент, я могу лишь поражаться беспредельному безумию, толкнувшему меня разглядывать пришельцев "крупным планом". Только неумолимый долг, только он командовал мышцами, не обращаясь к парализованному испугом мозгу.

Фокусировка происходила автоматически, и я был не властен над скоростью, с какой возникло в дальнозоре кристально четкое изображение. Сперва я попытался закрыть глаза. Затем хотел отвернуться. Я даже успел возмечтать о способности выключить сознание, будто лампу... И вместо этого – я смотрел.

И сломался.

Полагаю, врач-человек сказал бы, что я испытал психическую перегрузку и временно ушел от реальности. Допускаю такое возможным даже для фуили, хотя подобное явление не зарегистрировано в Анналах Медицинской Науки.

Когда я обрел чувства, солнце уже пересекло полнеба; прошло, следовательно, по меньшей мере два часа. И так же очевидно, что за это время что-то во мне изменилось, словно мой ужас привел в действие некую психическую защиту. Изменилось настолько, что я без малейших колебаний вновь активировал дальнозор и посмотрел на странный корабль-недомерок.

Не увидев ни одного из трех существ, я предположил, что они скрылись внутри своего аппарата. Окрестности были густо испещрены их следами, и я заметил несколько элементов оборудования, соединенных кабелем с маленьким накопителем солнечной энергии.

Люди говорили, что мои последующие действия можно охарактеризовать как акт большой смелости. Это, разумеется, неправда, ибо я фуили, а не человек. Я исполнял долг, да и то лишь благодаря защитной пелене, которой окружил себя мой прежде уязвимый мозг.

Я спустился по склону к неуклюжему аппарату, стоявшему на ровном участке каменистой почвы. Я обошел его вокруг и увидел, что движение корабля обеспечивается химическими двигателями. Два главных сопла в основании и рулевые дюзы поменьше в верхней части корпуса были такой конструкции, от которой мы отказались в глубокой древности. Летать и совершать посадки на такой ненадежной машине было явно за пределами способностей даже самого опытного пилота. Значит, на корабле была совершенная автоматика.

Незнакомцы, кем бы или чем бы они ни были, находились на Крикуне, и закрывать на это глаза невозможно. В их существовании надо каким-то образом убедить моих коллег, что, по всей видимости, чревато для каждого из 130 сотрудников Станции болезненным потрясением наподобие того, что пережил я. Обладал ли кто-нибудь из них необходимой гибкостью, чтобы примириться с новой картиной мира, я не знал. Ясно было лишь, что на меня легла ответственность, какую не без колебаний принял бы даже Величайший Из Элиты.

Я прошел перед кораблем и встал так, чтобы меня увидели из иллюминатора. Реакция тех, кто находился внутри, последовала незамедлительно. Сперва я заметил мельтешение в темноте за прозрачными панелями, затем в моих наушниках раздался треск, превратившийся, когда приемник настроился на частоту передачи, в серию резких отрывистых звуков. Не зная точно, как себя вести, я просто сказал: "Не понимаю!" – и поднял руки в общепринятом жесте приветствия".

Видеозапись этого исторического момента, сделанная сквозь иллюминатор, повторялась так часто, что диву даешься, как только она еще вызывает интерес. Я полагаю, синдром "мы не одиноки" возник на Земле еще в те времена, когда наши косматые предки, раскрыв рот, глазели на звезды... У фуили такого синдрома не было никогда. Они всегда знали, что они во Вселенной одиноки, что кроме них во Вселенной другого Разума нет. В отличие от фуили Земля давно была готова к Контакту.

Д.М.

"Когда открылся люк и одно из существ спустилось по металлической лесенке, я остался на месте, словно малоценный робот, управляемый с безопасного расстояния. Я ожидал то, чему суждено случиться.

Спустившись, существо не спешило отойти от лестницы. Оно стояло лицом ко мне, подняв верхние конечности. Нескладное герметизированное одеяние этого существа скрадывало и искажало его истинные формы, и все же оно, безусловно, в полтора раза превосходило меня по высоте и имело более узкое туловище. За прозрачной пластиной шлема виднелись приплюснутые черты лица и тонкая прорезь рта. Существо указало на себя и издало звук.

– Челоэк? – произнес я.

Странная голова энергично закачалась.

– Человек, – повторило существо, вновь указывая на себя.

Я размышлял. "Человек" было или именем данной особи, или именем народа, к которому она принадлежала. Посчитав второе более вероятным, я указал на себя.

– Фуили.

– Фьюли? – Существо сделало шаг вперед.

– Фуили, – сказал я и шагнул навстречу.

– Человек. Барри.

Я был в затруднительном положении. Происходящее казалось иллюзией. Тем не менее, поскольку общение между нами оказалось возможным, я обязан был выяснить, как далеко заведет нас этот странный разговор.

Оно добавило слово "Барри" к слову "человек". В свою очередь я сказал.

– Фуили. Джефапроникитафреказанзис".

Как объяснял впоследствии Барри Дивани, череда взрывных согласных прозвучала не как информация, а, скорее, как угроза. Поэтому Дивани отошел назад и приготовился подняться на корабль. Это недоразумение стало первым из великого множества преследовавших наши отношения недоразумений.

Д.М.

"Я, разумеется, не понимал причины нервного поведения человека, но этого, впрочем, и не требовалось. Безусловно, мое появление внесло разлад в его картину мира, точно так же, как само наличие этого существа – мою. И все же основной вопрос оставался нерешенным: как объяснить эту новую реальность тем, кто меня сюда послал?

Я вызвал Первого.

– Нахожусь у места посадки, – доложил я. – Существа на борту корабля не фуили.

Не фуили! Как это может быть? Я хорошо представлял, какое это было потрясение для Первого. Я это сказал лишь потому, что от дальней словесной связи фуили не ломается – только при непосредственном восприятии факта.

Вполне было логично, что ответа не последовало. Я не исключал, что Первый усомнился в моей психической полноценности.

Человек-Барри неохотно отошел от лестницы, когда вниз спустился его товарищ. Третий член экипажа оставался внутри аппарата. Человек-Барри обратился с длинным монологом к спустившемуся. Отрывистая речь действовала на меня раздражающе, и я уменьшил громкость приема. Наконец вновь прибывший повернулся, указал на себя и голосом более высоким и менее неприятным произнес:

– Кэтрин.

– Джефапроникитафреказанзис, – повторил я.

На этот раз, по-моему, они поняли. Оба двинулись ко мне и на полпути остановились. "Джефапрони..." – начал тот, кого звали Кэтрин. И запнулся. А потом продолжил:

– Можно я буду звать тебя Джефри?

Я хотел рассердиться. Обращение каким бы то ни было уменьшительным именем к взрослому фуили – тяжкое оскорбление, намекающее, что у него ум развит как у ребенка и что с ним следует обращаться как с ребенком. Но вряд ли можно винить людей за ограниченность развития органов речи, неспособных даже к произнесению таких простых слов, как имена фуили. Люди, скорее, достойны жалости, нежели осуждения.

Ограниченность органов речи... Ограниченность звуковоспроизведения... Ограниченность в технике...

Ограниченность, ограниченность, ограниченность...

Тогда-то и возник зародыш идеи".

Джефри пришел к представлению о людях как о "мыслящих животных" в такой же степени для защиты своих соотечественников от катастрофического шока, как и для того, чтобы иметь повод привести двух из трех прилетевших странных созданий на Станцию фуили. Гордость заставляет меня признать, что начало Контакта не назовешь удачным с точки зрения нас, людей, но очевидно, что у Джефри выбора практически не было. Тот факт, что он выжил после потрясения, еще не гарантировал благополучного исхода для его народа в целом. Слишком глубоко коренилась вера в уникальность фуили; ее не воспитывали – ее наследовали как органическую часть психики. Она была заложена в биологии фуили! Представьте извращенность мышления, которое допускает существование животных, строящих космические корабли, – и, возможно, вам будет легче оценить глубину этой веры. Чтобы поверить в разумность людей, фуили надо сломать свой генотип. Так сразу же встала проблема. И вот что мне хочется спросить: ради Контакта с инопланетным Разумом готовы ли люди изменить свою биологию, лишиться какого-либо из пяти чувств? Например, обоняния, осязания, слуха? А Джефри лишился, и какого! Эмпатии! Только сейчас перед нами в полной мере встает вся трагедия и величие этого фуили. Впрочем, я забегаю вперед.

Д.М.

"Через три дня человек-Барри и человек-Кэтрин полетели со мной на Станцию; человек по имени Курт остался на корабле. Как было условлено со Станцией, нас ждал пустой наземный экипаж, и я сразу же отвез гостей к отведенному им зданию. Никто нас не встречал, никто не попадался навстречу – об этом позаботились, чтобы не травмировать сотрудников Станции.

На людей произвели впечатление размеры Станции. Они недоумевали, что не обнаружили ничего с орбиты, хотя и признались, что их основное внимание было направлено на артефакты, из-за которых они, собственно, и прилетели на Крикун. Но обнаружить Станцию с орбиты трудно – я указал на мерцающую дымку, полусферой нависшую над Станцией.

– Песок и пыль обволакивают защитное поле, – объяснил я на их языке. Смягчает очертания. Сверху незаметно.

– То есть это не маскировка?

– От кого нам маскироваться? Мы одни во Вселенной. Мы прикрыли Станцию от излучений Звезды.

Почему я сказал – "мы одни во Вселенной", хотя к тому времени уже ясно видел и осознавал, что это не так? Не знаю. Думаю – машинально. Слишком долго я повторял эту фразу и думал о ней до встречи с людьми. Собственно, и думать особенно над этим не требовалось – с этой мыслью я родился, как и каждый фуили, я ее знал уже в первый день своего существования, еще до первого своего слова. Это убеждение всегда было в моем сознании. Вот почему я сказал – "мы одни во Вселенной".

Люди не обратили на эти слова никакого внимания или сделали вид, что не обратили. Сейчас, вспоминая тот день, я благодарен им за это. Насколько помню, больше такой оговорки я не допускал.

Легкости, с какой я говорил на земном языке, удивляться не следует. Человеческий язык примитивен, и менее чем за два дня я с помощью Компьютерного Ядра без труда ознакомился со значением большинства слов. К сожалению, вряд ли люди смогут овладеть речью фуили. И дело не только в том, что гортань человека к ней не приспособлена и несовершенно его ухо. Ум новорожденного человека абсолютно чист, все приходится постигать с нуля, он лишен возможности питаться из резервуара инстинктивного знания, которым располагает каждый молодой фуили.

Первый на Планете пришел, когда мы разгрузились. Он должен был определить режим – изолировать ли незнакомцев полностью или открыть им доступ к Станции и ее персоналу. Хотя сам он принял созданный мной образ людей как "животных, использующих орудия", однако не было никакой уверенности, что все остальные смогут принять эту ослабленную, но тем не менее возмущающую рассудок идею – принять и остаться в здравом уме.

Я знал, что перед тем как зайти, Аверпонекатупенавизис предварительно наблюдал некоторое время за людьми. И все же в его поведении сквозила напряженность. Войдя, он остановился в дальнем конце помещения, устремив взгляд скорее на меня, чем на гостей. Первый уже знал об их ограниченных речевых способностях, так что не оскорбился и не прекратил Контакт, услышав уменьшительное имя "Аври". Он также был знаком со всей информацией, что я ввел в Компьютерное Ядро, и мог общаться с людьми самостоятельно. Однако во время разговора с ними глаза его были прикованы ко мне.

– Меня называют Первым, потому что я Первый Среди Равных, – сказал он людям. – Мой долг – указывать путь".

У фуили странная иерархическая система. Хотя существует Элита наследственный правящий класс, куда входит менее одного процента населения, – нет ничего похожего на формальные выборы лидера, как мы это понимаем. Зато есть инстинкт – в любой ситуации, затрагивающей группу, общую волю выражать через кого-то одного. У фуили поразительно развито чувство эмпатии, проникновение в психологию собеседника, и порой это чувство достигает даже нас, людей.

Д.М.

"Тяжело было всем, и все же людям, думаю, несколько легче. Они всегда допускали возможность существования во Вселенной иного Разума, так что были скорее возбуждены, чем растеряны. А для нас, фуили, само существование человеческого рода грозило уничтожающим кризисом. На плечи Аверпонекатупенавизиса легло свинцовое бремя, и он был вынужден нести его в одиночку по естественному праву Первого. Наблюдая и слушая, я пытался помочь ему, но практически безрезультатно. Усталость и невероятные события предшествующих дней, решил я, сказались на моих эмпатических способностях. Это временно, уход способностей бывает на несколько десятков минут, это пройдет.

– Как называется ваша планета?

– Земля.

– Люди там доминирующий вид?

– Да.

– Как давно вы вышли в Космос?

– Около трехсот лет назад.

– Но это всего лишь... – Аверпонекатупенавизис повернулся ко мне. Джефапроникитафреказанзис, три их столетия – все равно что вчера. Может ли семечко за день превратиться в лес?

– Спросите, когда они построили первый межзвездный корабль, – предложил я. Это было жестоко, но, по моему глубокому убеждению, необходимо.

– Пятьдесят лет назад, – последовал ответ человека-Кэтрин.

Аверпонекатупенавизис в возбуждении вышел в соседнее помещение и позвал меня. Все черты его лица выражали сильнейшее волнение, смешанное с растерянностью.

– Не могу поверить собственным ушам! И все же существа эти говорят правду, я знаю!

– Вы уверены?

Он посмотрел на меня с удивлением.

– Разумеется! Я ощущаю это безошибочно. Разве ты не чувствуешь их психологию? Они говорят правду.

Только в этот миг я окончательно понял, какой чудовищной ценой удалось мне приспособиться к людям, как дорого стоили мне те два часа, что я пролежал, выражаясь земным термином, без сознания.

Я утратил способность понимать окружающих без слов.

Я – ущербный фуили. Таким меня сделали люди! Я никогда не стану таким фуили, как все.

Аверпонекатупенавизис был обеспокоен. Беспокойство сквозило в его речи и облике, выражалось в том, как он сжимал челюсти, поднимал руки. Но самых главных признаков беспокойства – тех, что незримо передаются от мозга к мозгу, – не было. Слова Первого подтвердили мои самые страшные опасения.

– Джефапроникитафреказанзис, я тебя не воспринимаю, тебя словно нет. Что случилось с тобой?

Что со мной? К тому моменту я уже понял, что со мной. Я был сломан! Я был ущербным! Как мне сказать это Первому?

И я солгал. Впервые в жизни я умышленно сказал неправду, потому что он уже не мог ощущать мои чувства. Я внезапно оказался в уникальном положении: единственный фуили, который мог скрыть ложь! Наверно, это проклятье, но вероятно, и полезная способность, которой пользуются люди и которая передалась мне.

– Все нормально, – ответил я, – Очевидно, мы оба просто устали.

Я, словно не фуили, холодно взвешивал варианты. Я подготовил "Аври", и он не сломался. Как не сломается – теперь сомнений не оставалось – любой предварительно подготовленный фуили. Но кто знал, как поведут себя люди, когда их официально объявят "неполноценными"? Мыслящими животными? Нескладно, как мог, я объяснил людям, почему необходимо представить их Первому в качестве "мыслящих животных". Они долго смотрели на меня, потом пожали плечами, хмыкнули и вроде бы согласились. Я думаю, они полагай, что при дальнейших контактах с ними фуили сами поймут, что люди – существа Разума, а не мыслящие животные.

Теперь все зависело от Первого. Он сказал:

– Надо информировать о пришельцах остальных. Но сделать это мягко, так же, как привел меня к знанию ты. – Он коснулся моего плеча. – Я благодарен за твою осторожность, Джефапроникитафреказанзис.

Я наклонил голову.

– Я вижу, это тяжкое знание, – продолжал Первый. – Очень. И я поражен как сумел ты пережить такое, не разбившись. Ведь тебя никто не готовил к тому, что ты нашел.

Первый сказал – "не разбившись". Он не сказал – "не сломавшись". Значит, он все понял? Я поднял голову. Первый долго смотре мне в глаза. Я уже не мог непосредственно связать свой мозг с его мозгом, но, я уверен, я понял его соучастие и сострадание. И поддержку. И у меня появилась робкая надежда, что полное понимание возможно и без чтения мыслей.

Я вернулся к людям. Я уже перестал удивляться схожести нашей мимики: например, кивок в знак согласия, покачивание головы – в знак отрицания, а когда уголки рта-прорези поднимались вверх, это, безусловно, обозначало улыбку. Хотя своеобразный кашель, который люди называли "смех", мои коллеги скорее всего сочтут доказательством их принадлежности к животным. Наконец разговор подошел к главному. И неприятному для меня. Я сказал:

– Если вы и вам подобные хотите пребывать на этой планете, нужно согласиться с некоторыми необходимыми условиями.

– Какими?

– Самое главное – признать превосходство фуили. А также смириться с ограничением вашей численности и деятельности здесь и с постоянным статусом объекта наших научных исследований.

Они смотрели прямо на меня. Я знал, что плохо еще владею языком, с трудом выговариваю многие звуки. Но, конечно, они поняли суть, и покраснение открытых участков кожи на лице явилось, вероятно, признаком сильной обиды.

– Почему? – спросил наконец человек-Барри. – Что дает вам право...

Человек-Кэтрин оборвал его резким словом.

Я пытался объяснить.

– Фуили – древний народ, древнее людей во много раз. Многое из того, что мы из себя представляем, мы наследуем в момент рождения, а не приобретаем, подобно вам, в процессе обучения. А потому нам свойственны некоторые взгляды, которые нельзя изменить без риска потерять рассудок. Психика фуили разбивается, и навсегда. Мы наследуем, что мы единственные во Вселенной, что разумнее нас никого нет. Не то что разумнее – равных нам нет. Это одна из основ психики фуили, сути нашего "я", каждой личности и народа в целом.

– Простите, если я ошибаюсь, но, по-моему, лично Вы, Джефри, не считаете нас много ниже себя, – заметил человек-Кэтрин. – Разве это не противоречит сказанному Вами?

Как ни было больно, я должен был ответить.

– Противоречия нет. Вы имеете дело с сумасшедшим фуили. С неполноценным. Психически ущербным.

Они переглянулись.

– Не понимаю, – растерянно произнес человек-Барри. – Мне Вы кажетесь вполне здравомыслящим.

Я решил высказаться до конца.

– В результате контакта с вами я потерял часть своей психики. Я не могу общаться с собеседником без слов. Это большая потеря. Это ущербная психика, очень ограниченная...

Я хотел добавить – "как у вас", но, к счастью, сдержался. А несказанного люди, конечно, не поняли.

Объяснить все это при моих скудных знаниях их языка было все равно, что описать феномен зрения тому, кто лишен глаз.

– У нас есть особое чувство, вроде... – я запнулся, не найдя слов.

Человек-Кэтрин (к тому времени я уже понял, это – женщина) сказал с улыбкой:

– Я, кажется, догадываюсь. Вы говорите об эмпатии, способности воспринимать настроение, часть мыслей... Верно?

Я был поражен ее проницательностью. Разве люди могут что-либо понимать без слов?

– Да, вы правы. И у людей есть такое чувство?

– Недостаточно развитое, чтобы полностью ему доверяться. По крайней мере, без дополнительных подтверждений... Что касается непосредственной передачи мысли от мозга к мозгу... – Маленькие странные ее глаза широко раскрылись. – Что-то вроде телепатии?

Слово было незнакомо, но я его, по-моему, понял.

– Для фуили слова – будто изюм в кексе, – пояснил я. – И суть – это вкус кекса в целом, а не вкус изюма.

– Я думаю... – Женщина подошла ко мне ближе. На ее лице, в увлажненных глазах читалось сострадание. – Вы утратили вкус, да?

Я кивнул.

– Сперва я объяснял все усталостью. Но постиг истину, когда Первый на Планете сказал мне, что без труда прочитал вашу искренность. Я же ничего не чувствовал.

Человек-Барри, казалось, встревожился.

– То есть все фуили читают мысли? Или, по крайней мере, настроение? Его многосуставчатые пальцы сжимались и разжимались. – Черт побери, Кэт, мы не в состоянии будем что-либо от них утаить!

Человек-Катрин кивнул.

– Очень похоже на то. А что, собственно, нам от них таить? Это для нас имеет свои положительные черты. Если фуили легко чувствуют, когда мы лжем, а когда говорим правду, нам нет никакого смысла объявлять себя существами второго сорта. Ведь любой фуили сразу поймет, что это притворство.

– Да, но в данном случае ваши чувства не играют особой роли. – Помешкав секунду, я добавил: – Меняет ли что-нибудь, если по своему невежеству лист мнит себя равным цветку?"

Сказано иронично. Но по мере того, как фуили начинают признавать, что лист все-таки равен цветку, они, неминуемо должны свыкаться с человеческим лицемерием. Мы, люди, лишены эмпатии и потому изолированы друг от друга; даже лучшие из нас часто идут на обман, чего фуили не могут не заметить и никак не могут принять. Если мы, умеющие лгать, требуем от тех, кто лгать не умеет, признавать нас равными, то как это требование выглядит в глазах фуили? Равен ли лгущий вид разумных существ нелгущему виду? Мы критерием Разума выдвинули способность создавать орудия труда и пользоваться ими.

Можно ли критерием Высшего Разума взять способность всегда говорить правду? Сможем ли мы в контактах с фуили всегда говорить правду?

Д.М.

"Пришельцы решили уйти с планеты. Роль мыслящих животных они не приняли. Я не читал их мыслей, но был уверен, что они так и сделают.

К кораблю пришельцев мы вылетели со Станции вчетвером – двое людей и я с коллегой Пакегокнерфронакипилазисом. Полет до посадочного модуля у артефакта N_9003 занял бы 93 минуты, как измеряют время люди, но на шестидесятой минуте я разбил крылокорабль при вынужденной посадке.

Авария случилась в глубоком ущелье, усеянном камнями. Мы хотя и пострадали, но все остались живы. Хуже всех пришлось Пакегокнерфронакипилазису – ему размозжило ногу. Легче всех – помятыми ребрами – отделался человек-Барри. К счастью, герметика хватило на ремонт наших костюмов, однако, прежде чем затянулось последнее отверстие, ушло много воздуха.

Положение выглядело безвыходным. Крылокорабль исковеркан, аппаратура связи разбита, и хуже всего – мы сильно отклонились от курса при обходе пыльной бури. Нас, конечно, будут искать, но в таком месте найдут нескоро.

– Неслыханно, – сварливо проговорил мой коллега, которого люди называли "Паке". – Подобной поломки никогда не случалось.

Его взгляд, направленный на людей, пылал обвинением.

– Что он сказал? – спросил человек-Барри.

– Он считает, что в аварии повинны люди.

Человек-Барри пожал плечами.

– Что ж, мы ему не по душе. Ведь потому он и отправился с нами?

Я мог не отвечать. Когда Первый не сумел убедить большинство фуили, находящихся на Станции, не требовать от людей признания себя мыслящими животными, пришельцев попросили покинуть планету. Логика требовала, чтобы глава группы самых непримиримых сам проследил, как те покидают планету. Так на крылокорабле оказался Пакегокнерфронакипилазис. Я его опасался. Владевшие им эмоции делали его поведение непредсказуемым. Он знал о моей неполноценности и, следовательно, о том, что я не могу чувствовать его намерения. Равно как и мои оставались для него за семью замками. Что, впрочем, не давало никому из нас преимущества...

Человек-Кэтрин, попытавшись сесть и прислонить верхнюю часть туловища к камню, издала звук, исполненный боли. Хотя ее нижние конечности пострадали меньше, чем конечности Пакегокнерфронакипилазиса, она тоже не могла двигаться.