Текст книги "Человек, который не знал страха"

Автор книги: Бранко Китанович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Философия фон Ортеля

Рузвельт и Черчилль в августе 1943 года направили Сталину секретное послание, в котором предлагали провести совместное совещание. С учетом того, что первоначальный вариант провести встречу в Москве отпал, Рузвельт согласился с новым предложением Сталина избрать местом встречи Тегеран. Черчилль сначала считал, что было бы лучше собраться в Хартуме или Каире, но затем в послании Сталину от 27 сентября согласился на Тегеран. Одновременно он предложил в целях маскировки впредь именовать Тегеран «Каир-Три», а саму конференцию – «Эврика».

Историки не вынесли окончательного суждения о том, каким образом немцы еще в процессе переписки между главами США, Англии и СССР узнали о встрече в Тегеране, хотя преобладает мнение, что абвер получал эту информацию по трем каналам: из Турции, Лондона и Ирана.

В конце сентября 1943 года в Ровно прибыла группа высокопоставленных эсэсовцев, которая через несколько дней проследовала в Белград. Один из членов группы, двадцативосьмилетний штурмбанфюрер Пауль фон Ортель, остался, однако, в Ровно. Не совсем ясно, кто привел этого холеного аристократа 30 сентября на вечеринку к пани Леле, но доподлинно известно, что это был один из эсэсовцев. Также известно, что Пауль Зиберт познакомился с фон Ортелем именно у пани Лисовской. Очень быстро они подружились.

Зиберт и Ортель часто бывали вместе, особенно в казино, где царила довольно свободная атмосфера. Первое время Зиберт намеренно избегал затрагивать в разговоре какие-либо служебные дела или задавать нескромные вопросы, которые могли бы насторожить опытного майора гестапо. Говорили они в основном о женщинах и об искусстве.

Гестаповец производил впечатление умного, образованного и проницательного человека. Он обладал хорошо развитым чувством юмора, был интересным ее собеседником.

– Даже в искусстве не все боги. На одного Аполлона приходится четыре коняги! – любил повторять штурмбанфюрер, когда старался доказать, что некоторые теории французских материалистов о равенстве равноправии всего лишь «салонная болтовня».

Советский разведчик с первых минут знакомства с фон Ортелем подсознательно включил сигнал опасности, почувствовав, что с новым «коллегой» игра будет не легкой. И вот что интересно. В тот вечер только он двое оставались трезвыми, хотя позднее выяснилось, что в определенных ситуациях Ортель любит выпить.

В свои 28 лет фон Ортель был майором, что свидетельствовало о наличии особых заслуг. Кузнецов почувствовал, что опытный гестаповец не оставляет без внимания ни одного его слова, ни один жест. Уже через десять минут знакомства и тривиального разговора он понял, что имеет дело с исключительно способным человеком. Сомнений не было: фон Ортель – разведчик крупного калибра. Что делает в Ровно этот внешне хладнокровный эсэсовец с манерами хорошо воспитанного человека и многочисленными наградами на груди? Не командир ли он какой-нибудь новой карательной экспедиции? Нет, ни в коем случае! Для таких грязных дел найдутся рядовые исполнители. А фон Ортель человек непростой.

– Не имею ни малейшего понятия о том, где работает господин фон Ортель, – сказал Лисовской инженер Леон Метко. – Знаю лишь, что человек денежный и что других людей он в грош не ставит.

Другие знакомые Кузнецова также не знали, где служит фон Ортель, кому он подчинен, каким образом оказался в Ровно и чем здесь занимается. У входа в его канцелярию на Дойчештрассе круглые сутки стояла усиленная охрана, хотя на металлической вывеске у входа было написано: «Зубной врач».

Внешне штурмбанфюрер был весьма представительный мужчина. Высокого роста, стройный, пропорционального телосложения. Его темные, не очень густые волосы были разделены безукоризненным косым пробором. Из-под хорошо очерченных бровей смотрели умные и внимательные, немного прищуренные глаза. Из всех офицеров вермахта и СС, с которыми Кузнецов познакомился в Ровно, фон Ортель заметно выделялся широтой взглядов, эрудицией, остроумием. Он хорошо разбирался в литературе, понимал музыку, любил цитировать изречения известных философов, держал в памяти массу сведений из области спорта.

«Поначалу все немецкие офицеры и чиновники казались Кузнецову словно сшитыми по одной колодке – самодовольными, ограниченными, жестокими, фанатично убежденными в своем превосходстве над всем и всеми, но в то же время слепо подчиняющимися воле фюрера и приказам любого начальства, – пишут А. Лукин и Т. Гладков. – Однако Кузнецов никогда не забывал, что среди всех этих лейтенантов, капитанов, майоров обязательно должны быть люди, понимающие преступный характер войны, развязанной Гитлером». Вместе с тем он понимал, что для таких людей обер-лейтенант Пауль Зиберт, кавалер двух Железных крестов, хорошо обеспеченный средствами, – опасный человек, от которого надо держаться в стороне. Людей такого сорта было мало, и все же они были.

Офицерам старшего поколения в Зиберте нравилась почтительность. Он всегда проявлял живой интерес к их воспоминаниям о первой мировой войне. Молодым офицерам импонировала его репутация фронтовика, награжденного двумя крестами и носившего знак за ранение. Некоторые офицеры из учреждений оккупационных властей считали Зиберта земляком и старым знакомым рейхскомиссара Коха (в чем Кузнецов не пытался их разуверить). И наконец, всем знакомым Зиберта нравилась его щедрость, умение в любое время дня и ночи достать бутылку коньяка или какие-нибудь деликатесы, его постоянная готовность по-товарищески ссудить нуждающегося сотней марок.

За год работы в Ровно Пауль Зиберт стал своим человеком в различных кругах немецких офицеров и чиновников, хорошо разобрался в настроениях, побуждениях и интригах своих многочисленных знакомых.

Штурмбанфюрер фон Ортель стал для него первой загадкой. Между тем Центр запрашивал сведения об Ортеле, о характере его миссии в Ровно. Правда, Центр советовал соблюдать осторожность, не начинать с эсэсовцем по собственной инициативе никакой игры, вести себя таким образом, чтобы «приятельские» отношения с фон Ортелем развивались естественным образом.

Однажды в офицерском казино фон Ортель пригласил за стол человека из числа местных жителей и повел с ним разговор на чистом русском языке. Оказалось, что он владеет русским языком совершенно свободно, хотя раньше никогда не пользовался им в присутствии Кузнецова и Лисовской.

– Вы знаете русский? – спросил Кузнецов. Это был первый вопрос, который Кузнецов позволил себе задать фон Ортелю за все время их знакомства.

– О, да, я занимаюсь им с давних пор, дорогой Зиберт. А вы что-нибудь поняли? Не правда ли, мелодичный язык и звучный?

– Я понял всего лишь отдельные слова. Мои знания русского языка ограничиваются военным разговорником.

Фон Ортель кивнул в знак понимания и с выражением некоторого сожаления.

– Без ложной скромности могу сказать, что владею русским языком в совершенстве. У меня было немало возможностей убедиться в том, что ни один русский не в состоянии отличить меня от своего соотечественника. Конечно, когда я не в немецкой военной форме, как сейчас. – Ортель самодовольно рассмеялся.

– Пауль, вы производите впечатление человека, умеющего хранить тайну, – перешел вдруг на серьезный тон фон Ортель. – Поэтому могу вам признаться, что перед войной я некоторое время жил в Москве.

– И чем вы занимались там? – машинально вырвалось у Зиберта.

– Чем занимался? Помогал большевикам строить коммунизм! – Эсэсовец саркастически ухмыльнулся.

– Значит, вы… – Зиберт словно бы немного смешался, а затем с фронтовой солдатской непосредственностью наивным тоном задал прямой вопрос: – Значит, вы разведчик?

– Вы хорошо воспитаны, мой друг, – назидательным тоном произнес фон Ортель. – Бьюсь об заклад, что про себя вы употребили слово «шпион», не так ли?

– От вас ничего не скроешь. Вы читаете чужие мысли. Я действительно подумал так, но прошу прощения, у нас в армии ваша профессия не очень ценится.

Эсэсовец был достаточно интеллигентен, чтобы не обидеться. Простодушие и прямота Зиберта его, казалось, лишь забавляли.

– Это все результат армейской пропаганды, неверно она нас изображает.

Так была снята первая завеса с тайны «стоматологического кабинета» доктора Ортеля. Но главную тайну еще предстояло открыть – цель миссии фон Ортеля в Ровно.

Кузнецов и Ортель встречались почти ежедневно или у общих знакомых, или один на один, что случалось чаще. Эсэсовец на свой манер привязался к казавшемуся несколько наивным фронтовику, который внушал ему доверие и готов был внимательно слушать его словесные излияния. Постепенно он совсем перестал его стесняться.

Кузнецов, наблюдая день за днем фон Ортеля, все больше приходил к мысли о том, что за внешней респектабельностью эсэсовца скрывался страшный и опасный человек. Главной чертой этого человека был цинизм. Это был цинизм страшный, не оставивший в человеке ни единого чувства, ничего святого. Фон Ортель не признавал никаких идей, ничего, кроме корысти, которая, по его убеждению, и движет человеком во всех его поступках, в политике или в частной жизни.

– Война, – говорил фон Ортель, – ведется ради государственных и личных интересов. Признаюсь, меня интересуют исключительно личные. Но осуществить их я могу лишь через государственные интересы.

Кузнецов был поражен тем, с каким цинизмом и убийственным сарказмом фон Ортель отзывался о руководителях третьего рейха.

– В любви к самому себе доктор Геббельс не имеет соперников. А для меня, чем человек больше говорит о своих достоинствах, тем меньше я ему верю. Ложь доктора Геббельса шита белыми нитками. Задумайтесь над иронией истории, – фон Ортель вытер носовым платком пот со лба и с выражением презрения и гадливости на лице продолжал: – Фюрер выбрал этого дегенерата, чтобы он своей болтовней убеждал мир в превосходстве немецкой расы! Мальчишкой меня отодрали за уши за то, что я обозвал этого безмозглого калеку сорокой, напялившей на себя орлиные перья, а сейчас из меня хотели бы сделать болвана, готового поверить его брехне. Или послушайте всех этих розенбергов, которые уверяют нас в том, что мы должны умереть ради того, чтобы жила Германия. Не больше, не меньше! А почему бы не умереть самому господину Розенбергу? Извольте, господа, платить честно. Пусть каждый платит по своему счету, и тогда мы решим, а надо ли рисковать жизнью.

– Зачем вы так, это же наши, – пробормотал Зиберт, чтобы как-то отреагировать на тираду фон Ортеля.

– Что, испугался? Думаешь, я провоцирую тебя? меня можешь не бояться. Бойся гадов во фраках, они жалят исподтишка. Если окажешься с ними в одной компании, не забудь позаботиться о запасном выходе.

Многие так называемые столпы третьего рейха в действительности никакие не великаны, а самые рядовые, никчемные людишки. Лучше, когда слабый человек тебе враг, а не друг, мой Зиберт.

– Я все же отношу себя к тем, кто верит в немецкий гений, давший миру честнейшего рейхсмаршала Геринга, храброго и великодушного гауляйтера Коха, а также Бормана… – начал Кузнецов, желая якобы умерить остроту критики фон Ортеля.

Штурмбанфюрер захохотал и покровительственно похлопал Зиберта по плечу, как бы говоря: «Честен ты и наивен, но надрессирован, как верный пес».

– Э, мой дорогой Зиберт! Этот твой «честнейший» Геринг является крупнейшим лавочником на свете, спекулянтом, собственником огромной коллекции произведений искусства, которые он награбил в оккупированных странах. А гауляйтор Кох? Да он труслив, как заяц. Он смел, когда ему ничего не грозит, а как только тучки начинают сгущаться, немедленно удирает в Кенигсберг. Кох смертельно трясется за свою жизнь. Он забыл слова Гете о том, что смерть неизбежна, независимо от того, боишься ты ее или нет. Ты упомянул этого лиса с львиной гривой Мартина Бормана. Э, мой Зиберт! Борман – ни рыба ни мясо; это что-то такое студенистое. Это Яго при дворе Адольфа Гитлера. Специалист по полу истине. А полуправда хуже лжи! Но зато интриган, каких поискать.

Перед Кузнецовым день за днем обнажалась анатомия страшного человека. «Страшного не только по своей идее человеконенавистничества, но и по полной безыдейности», – отмечает Д. Медведев в книге «Сильные духом».

В те ночи Кузнецов плохо спал. Его мучила мысль о фон Ортеле. Кто же он на самом деле, этот высокообразованный немец, для которого в мире нет ничего святого, у которого нет никаких идеалов, кроме корысти? А не агент ли он английской «Интеллидженс сервис»? Возможно, он англичанин, блестяще играющий роль гестаповца особого рода? Правильно ли будет похитить его и самолетом переправить в Москву? Кузнецов запросил мнение Центра по этому вопросу. Центр рекомендовал не спешить и не рисковать, а продолжать внимательно следить за каждым шагом фон Ортеля, выяснить цель его пребывания в Ровно.

* * *

Воскресное утро было серым и холодным. Посеребривший землю снег не хотел таять. В военное время выходных не бывает, даже в тылу. В этот день фон Ортель появился в салоне пани Лисовской необычно рано. Он извинился за ранний визит перед Майей, открывшей ему дверь, и прошел в гостиную. Там уже находился обер-лейтенант Зиберт, просматривавший свежий номер «Фелькишер Беобахтер», на первой странице которой красовалась фотография Геббельса.

Они поздоровались.

– Вам не надоедает читать эту галиматью? – с вызовом спросил фон Ортель, указывая на пачку газет на столике, перед которым сидел Зиберт. – Это чтиво предназначено для толпы, способной к действию лишь по указке таких, как доктор Геббельс, а не для нас с вами.

Кузнецов решил принять вызов, брошенный ему фон Ортелем.

– Дыма без огня не бывает, дорогой мой Ортель. Каждый делает свое дело. Одни доктора лечат тело, а другие, как доктор Геббельс, выполняют еще более благородную миссию – они лечат души.

– Хороший ты парень, Зиберт. Стопроцентный, прямолинейный и простодушный пруссак. Уважаю твою искренность, но должен заметить, что существуют доктора, которые опаснее самой болезни. Я не могу верить человеку, который превозносит буквально все, что происходит в третьем рейхе!

– Почему же тогда ты так же добросовестно служишь фюреру и Германии, как и я, только на другом поприще? – не выдержал Зиберт, переходя на «ты».

– Вот это уже вопрос по существу, – серьезным тоном произнес эсэсовец. – Я служу ему потому, что лишь с фюрером могу достичь того, чего хочу. Деньги не падают с неба. Я не скряга, но свой пфенниг мне слаще, чем чужой миллион. А свой пфенниг мне легче приобрести с помощью идеологии фюрера, в которую я не верю, и посредством его методов, которые я признаю. Следовательно, я служу потому, что мне это выгодно!

Фон Ортель служил своим хозяевам, не веря им, отмечает Д. Медведев. Он считал их такими же законченными мерзавцами, каким был сам. Он служил в гестапо, потому что ему это было выгодно. Власть над людьми у него уже была, теперь ему нужно было богатство.

– Трус умирает тысячу раз, храбрец – лишь один раз, – ударился фон Ортель в свою философию. – Трус никогда не бывает счастлив. В этом я полностью согласен с Сервантесом. Конечно, на словах мы все готовы пойти за фюрером в огонь и в воду. Но истина в том, что свинья хочет, чтобы эта вода была как можно грязнее, – рассмеялся штурмбанфюрер. – Скажи откровенно, неужели тебе свой небольшой капитал не дороже, чем все богатства нацистской партии? Я придерживаюсь такого принципа: «Все, что сладко, надо проглотить, все, что горько, – выплюнуть». И дело с концом! Напрасная затея – волу на ухо псалмы читать! Нет смешнее желания, чем пытаться нравиться всем. Свои болячки чужим здоровьем не вылечить. Если бы ты мог приумножить свой небольшой капиталец с помощью тех, кого этот лис Борман именует плутократами, то есть с помощью американцев и англичан, разве ты не отрекся бы от некоторых «высоких побуждений»? Чем голова умнее, тем плечам легче. Или тебе это не известно? Лучше, когда тебе завидуют, чем когда сочувствуют. В идеалы следует верить в той мере, в какой они могут быть тебе полезны. Разумеется, это не значит, что мы с тобой готовы предать фюрера. Упаси бог!

– Да, я или умру как рыцарь или вернусь как победитель! – патетически воскликнул Зиберт, делая вид, что эти слова возникли у него стихийно под воздействием последней сентенции штурмбанфюрера.

– Полегче на поворотах, дорогуша! Не следует быть большим католиком, чем сам папа. Разум человека сильнее его кулака. Основа всякой мудрости есть терпение. – Поэтому не спеши меня перебивать, я еще не кончил. Я хотел спросить, почему вот мы с тобой не предадим фюрера? Потому, мой Зиберт, что фюрер печется об умножении твоего и моего капитала, не забывая, конечно, и о своем. – Искорки иронии заблестели в холодных глазах фон Ортеля. – Об этом те, что наверху, никогда не забывают. Рейхсмаршал, например, любит чужие картины, и их у него огромное количество. У рейхсфюрера золота больше, чем во всех швейцарских банках вместе взятых. Думаю, что он не на поденной работе его приобрел! Доктор Геббельс любит роскошные виллы, а Кох, извини, говорят, что он твой то ли земляк, то ли родственник, обожает фабрики, крупные поместья и драгоценности. У каждого свой интерес. Я считаю, что с нашим фюрером можно заработать больше, чем с кем-либо еще. Поэтому я ему предан, поэтому я готов пойти за него в огонь и воду. Здесь нет никакой дилеммы. Ты, наверное, видел, как легко умирают коммунисты, как стойко переносят пытки. Приходилось ли тебе их допрашивать?

– Несколько раз я присутствовал при допросе пленных, но меня такие сцены не впечатляют, – ответил Зиберт. – Я солдат и лучше чувствую себя на поле боя.

– Коммунисты – фанатики особого рода. Их надо внимательно изучать. Не следует забывать старую истину о необходимости хорошо знать противника. Вчера я получил фотокопии писем нескольких немецких коммунистов, написанных перед казнью. Некоторые из них весьма впечатляют.

Фон Ортель вынул из внутреннего кармана несколько сложенных вместе листов бумаги и прежде, чем начать читать, сделал небольшое вступление:

– Слесарь Вальтер Гуземан, родился в 1909 году в Киле, стал коммунистом в семнадцать лет. Арестован в сентябре 1942 года как член нелегальной коммунистической группы в Шульц-Бойзене. Военный трибунал осудил его на смерть. Во время казни держался исключительно храбро. Расстрелян 13 мая 1943 года. Утром перед казнью написал последнее письмо отцу.

Штурмбанфюрер бесцветным голосом начал читать письмо, намеренно опустив начало:

«…Не печалься. Когда получишь это письмо, меня уже не будет в живых. Стремления, надежды, опасения – все это будет уже позади. Интересуешься, наверное, как я себя сейчас чувствую? А никак, вообще ничего не чувствую, то есть состояние у меня сейчас такое же, каким оно было после объявления приговора. Единственная разница заключается в том, что сейчас со мной нет моих товарищей. Но я не чувствую себя одиноким. Со мной сейчас все, кого я знал, все друзья и товарищи и прежде всего ты, отец, и Фрида. Мои товарищи не знают, что в эти минуты я ухожу от них навек, но настанет день, когда им станет известно, что я не струсил, что и в последний момент оставался таким, каким был всю жизнь – принципиальным и надежным. Не смотри на мою смерть как на что-то катастрофическое, считай, что я просто уехал куда-то надолго, не попрощавшись. Все это не так страшно, откровенно говоря, совсем не страшно, но, конечно, надо держать себя в руках. А самообладание было всегда, слава богу, моей самой сильной чертой.

…Чтобы узнать человека, надо познать его слабости. Святых людей не бывает, они существуют лишь в церковных книгах. Человек красив и достоин любви лишь во всей своей противоречивости. Меня не будет больше, но память обо мне останется. Уверен, что смерть не по заслугам возвысит меня в глазах тех, кто меня знал. Я ни о чем не жалею, кроме того, что мало успел сделать в жизни.

Дорогой отец! Умираю таким, каким был в жизни, – борцом за дело рабочего класса! Нетрудно называть себя коммунистом, когда не надо платить за это своей кровью. Но коль пришлось платить, надо доказать в час испытаний, что ты коммунист. Я, отец, коммунист!

Верь мне, отец, я не боюсь. Никто не увидит в моих глазах страха. Последнее мое желание – принять смерть достойно.

Докажи, что уважаешь своего сына! Совладай с печалью. Тебе надо еще многое сделать за двоих, за троих, так как твоих сыновей больше нет в живых.

Знаю, что тебе будет тяжело, но будь горд тем, что ради своей идеи ты пожертвовал самым дорогим в жизни.

Война недолго продлится, пробьет и наш час.

Помните тех, кто уже закончил свой боевой путь или еще должен пройти его, как это предстоит сделать сегодня мне. И поймите наконец, что такое нацисты, – будьте беспощадны к ним!

Опасаюсь, что весть о моей смерти может сразить тебя. Будь тверд, тверд и еще раз тверд!

Докажи, что ты был сознательным борцом за интересы своего класса.

Докажи, что твои убеждения основывались не на романтических идеях, а на жестокой необходимости.

Умираю с легким сердцем, так как знаю, за что иду на смерть. Моих убийц в скором времени ждет страшная кара. Я в этом убежден. Будь тверд, отец, будь мужественна, Фрида! Не вешайте голову. И в минуту слабости помните последнюю просьбу вашего Вальтера».

Фон Ортель встал и зашагал по комнате в задумчивости. Потом он остановился, поднял глаза и, словно уверяя самого себя, произнес:

– Почти все письма написаны в таком же духе. Странные люди, какая-то безумная храбрость…

Он вдруг рассмеялся, вновь сел и, постукивая пальцами о край стола, продолжал:

– Я в свое время много думал, откуда такое презрительное равнодушие к смерти? И я понял: все от той же неполноценности этих личностей, я хочу сказать от их примитивизма в широком смысле слова. Цивилизованный человек ценит жизнь, он скорее расстанется с чем угодно – с чувством долга, с религией, чем с собственной жизнью, – заключил свою мысль фон Ортель.

Еще ни один нацист не демонстрировал Кузнецову свое кредо так откровенно и четко. Из этого разговора Кузнецов вынес нечто необычно важное для себя как для разведчика. Отныне он до конца знал нутро своего противника, и это знание служило ему залогом его победы. Но цель миссии «философа» в Ровно все еще оставалась тайной.

* * *

– Послушай, Пауль, я хотел бы тебя по-дружески предупредить, – сказал однажды в казино фон Ортель, когда они были наедине. – Около твоей невесты в последнее время крутится некая сомнительная личность – майор Гетель.

– Этого не может быть! – возмутился Зиберт. – Я полностью доверяю своей невесте, она…

– Успокойся, Пауль! Ревность – свойство ограниченного ума, а ты человек неглупый. Тем более, что в данном случае речь идет не о любовных делах, а о чем-то совсем другом. Мы с тобой приятели, поэтому я советую тебе держать Валентину подальше от Гетеля. Нет, в сердечных делах он тебе не соперник. Я имею в виду нечто иное. Этого парня я встречал на Принц Альбрехтштрассе.

На улице Принц Альбрехтштрассе, 8, в Берлине находился так называемый «Дом Гиммлера» – главное Управление имперской безопасности.

– Значит, Гетель – гестаповец?

Так, благодаря фон Ортелю, Кузнецов разрешил одну дилемму или думал, что разрешил. До этого разговора ему никак не удавалось узнать, чем занимался майор Мартин Гетель. Этого не знали даже многие высокопоставленные сотрудники рейхскомиссариата. В отличие от других у Гетеля был свой распорядок дня и он не обязан был приходить утром к установленному часу. Правда, зато вечерами он часто задерживался в своем кабинете в рейхскомиссариате. Большую часть рабочего дня кабинет Гетеля был закрыт, в то время как его хозяин расхаживал по служебным помещениям, заводил разговоры на тривиальные темы, собирал слухи. Сотрудники рейхскомиссариата его не любили. Высокопоставленные чиновники, офицеры и даже генералы избегали публичных контактов с ним и, если встречались, то один на один.

Скромная служащая «фольксдойче» Валентина Довгер также старалась быть подальше от малоприятного майора Гетеля. Но майор был настойчив, и наступил момент, когда она не смогла отклонить его предложения проводить ее домой.

– Фрейлейн замужем? – спросил ее Гетель вкрадчиво и здесь же добавил: – О, я слышал, что у фрейлейн есть жених и, говорят, очень красивый.

– Я вижу, вы полностью в курсе, – засмеялась Валя. – Мой жених – офицер. Только он очень ревнивый, и я не хотела бы, чтобы нас видели вместе.

Но майор не придал словам Вали особого значения. Вскоре она поняла, что Гетеля интересует не она, а Зиберт.

– Я видел вас случайно в приемной рейхскомиссара, – сказал Гетель. – И как-то сразу проникся к вам и к вашему жениху симпатией. Кстати, как его зовут?

– Обер-лейтенант Пауль Зиберт!

– Сочту за честь, если вы познакомите меня с ним.

Вале ничего не оставалось, как пообещать выполнить его просьбу.

В тот же вечер Валя известила Кузнецова о содержании ее разговора с рыжим майором, как за глаза все звали Гетеля.

Кузнецов срочно отбыл в отряд. Запросили мнение Центра и начали совместно анализировать сложившуюся обстановку. В конце концов остановились на двух версиях.

Первая версия состояла в том, что гитлеровская контрразведка заинтересовалась обер-лейтенантом Зибертом и поручила Гетелю войти в контакт с Валей, чтобы через нее получить интересующую гестапо информацию, установить связи Зиберта, включая круг его знакомств среди немецких офицеров и вольнонаемных сотрудников в Ровно.

Вторая версия сводилась к тому, что майор Гетель действует самостоятельно по собственной инициативе и никого еще не информировал о своих действиях и планах в отношении Зиберта.

С большей или меньшей определенностью можно было констатировать, что «немецкое происхождение» обер-лейтенанта Зиберта в гестапо сомнений не вызывает, но тем не менее он чем-то привлек внимание майора Гетеля.

Было решено до уточнения обстановки от прямого контакта с Гетелем временно воздержаться и одновременно усилить меры по охране Кузнецова.

А Гетель продолжал наводить справки о Зиберте. Он вызвал к себе Лидию Лисовскую, у которой фактически проживал Зиберт. До беседы с Лисовской майор Гетель установил, что обер-лейтенант Зиберт не зарегистрирован ни среди постоянно проживающих в Ровно немецких офицеров, ни среди временно прикомандированных. Без такой регистрации никто не имел права и двух дней провести в городе.

Беседа Гетеля с Лисовской носила официальный характер. Майор предупредил Лидию, что разговаривает с нею строго конфиденциально и какая-либо утечка информации об этой встрече будет иметь для Лисовской неприятные последствия. После он попросил ее рассказать все, что она знает о Зиберте.

– Обычный пруссак, – передернула плечами Лидия и рассказала то, что считала безопасным для Зиберта.

– Упоминал ли обер-лейтенант когда-нибудь Англию в разговорах с вами, неважно в какой связи?

Лидия в недоумении подняла брови.

– Англию? Никогда. Да и зачем говорить ему со мной об Англии? Разве у нар, молодых людей, не найдется других тем для беседы, господин майор?

Но майор был настойчив.

– Употребляет ли Зиберт в разговоре английские слова?

Лисовская улыбнулась.

– Но я не говорю по-английски. И потом, насколько мне известно, Пауль говорит лишь по-немецки. Он знает, правда, по десятку польских, украинских и русских слов. Столько же знают и другие немецкие офицеры, которые служат здесь.

– В вашем личном деле, фрау, вы пишете, что в течение двух лет изучали английский язык, готовясь к работе в Голливуде.

– Да, действительно я ходила на курсы, но английским языком так и не овладела. Из-за этого я отказалась от намерения поехать в Америку, о чем, кстати, никогда не жалела.

– Извините, фрау, за бестактность, но я хотел бы, любопытства ради, выяснить один вопрос: не выходят ли ваши отношения с обер-лейтенантом за рамки обычных отношений между хозяйкой квартиры и постояльцем? Нет ли между вами каких-либо отношений по сердечной линии, я хотел бы знать?

– Ну что вам сказать по этому поводу? У Зиберта есть невеста, но он влюблен в меня, а я в него. Надеюсь, теперь вы понимаете меня лучше?

– О, да, конечно! Я уважаю ваши чувства, но вы должны постоянно иметь в виду, что прежде всего вы сотрудница гестапо и лишь потом – близкая приятельница обер-лейтенанта Зиберта. Кстати, вам не кажется странным, что Зиберт так сорит деньгами, ведь он тратит крупные суммы?

– Ничего особенного в этом плане я за ним не замечала, – ответила Лидия.

– И последний вопрос, вернее, просьба, фрау Лисовская. Попробуйте как-нибудь в разговоре употребить обращение «сэр» и понаблюдайте за Зибертом, как он на это отреагирует. Меня же потом проинформируете, хорошо?!

Таким образом загадка Гетеля была решена. Хитрый гестаповец все же открыл свои карты. Он, исходя из одному ему известных предпосылок, решил, что Зиберт является агентом английской разведки – «Интеллидженс сервис».

Лисовская считалась тайным сотрудником гестапо. У нее был свой шеф, без ведома которого она не имела права давать кому бы то ни было какую-либо информацию, в том числе приватного характера. Поскольку майор Гетель вошел с ней в контакт напрямую, минуя ее шефа, это означало, что он действовал самочинно, без ведома соответствующих лиц в гестапо. Кроме того, из его беседы с Лисовской можно было предположить, что он не собирается арестовывать Зиберта, хотя и заподозрил его в шпионаже.

После катастрофического поражения под Курском над судьбой нацизма нависли темные тучи. Предвидя скорый крах третьего рейха, Гетель хотел заблаговременно переметнуться на сторону английской разведки.

Зиберт и Гетель встретились 29 октября 1943 года. Кузнецов привел Гетеля на улицу Легионерскую, 53 под предлогом, что там они найдут двух женщин, с которыми и проведут вечер. В этом доме проживал одиноко и скромно Хуберт Глаас, незаметный служащий так называемого «Пакетаукциона», немецкого учреждения, занимавшегося отправкой в Германию продовольствия и других товаров, награбленных на оккупированной советской территории. Возглавлял «Пакетаукцион» нацистский генерал Курт Кнут, один из заместителей Эриха Коха.

Курту Кнуту, этому живодеру и мошеннику, и во сне не снилось, что его скромный служащий Хуберт Глаас в действительности является голландским антифашистом. В тот вечер в квартире Глааса находился и Иван Корицкий, который работал в «Пакетаукционе» в качестве грузчика, а фактически был разведчиком в отряде Медведева.

– Мои приятельницы немного задержались, – Кузнецов посмотрел на часы, – но, я думаю, через полчаса они будут здесь. Пожалуй, нам следует тем временем чего-нибудь выпить, господин майор. Не возражаете?

Гетель охотно принял приглашение. Они сняли шинели. При этом Зиберт повесил на вешалку и ремень с кобурой и пистолетом. Майору ничего не оставалось делать, как последовать его примеру.