Текст книги "Три веселых зайца"

Молчит Лиса, ест себе курицу. Пошевелил Рваный Бок ушами, снова заговорил;

– Если пообещаешь, что не будешь больше в гости напрашиваться к нему, и мы тебя тревожить не станем. Уйдем, и на этом делу конец. Не то еще три капкана принесем и все равно тебя изловим.

Управилась Лиса с курицей, обсосала косточки, закинула в кусты. Вытерла о живот ладошки и сидит молчит, на зайцев смотрит. Опять заговорил с ней Рваный Бок:

– Мы тебе зла не хотели причинить. Мы как думали? Поймаем тебя для безопасности в капкан, поговорим с тобой, возьмем с тебя честное слово, что ты не будешь приставать к Пушку, и отпустим. Что здесь плохого?

Рваный Бок спросил, а Лиса и ухом не повела, даже слова не обронила. Он собирался что-то еще сказать, да Пушок остановил:

– Брось, она твоих речей не понимает. На силу надеется да на хитрость. Что ж, посмотрим, кто кого перехитрит. Нас все-таки двое, а она – одна.

И затаились зайцы. Сидит Лиса, ждет, когда полезут они из норы. А день длинный выдался. Тянулся, тянулся, чуть к вечеру кончился.

Звезды небо истыкали – сидит Лиса. В полночь туман по роще пополз – сидит.

А зайцы пристроились друг возле дружки. Головы свесили, спят.

Сладенько похрапывают:

– Хр-рр.

Слипаются и у Лисы глаза, но она крепится, не спит.

На востоке заря заалела. Далеко на деревне петух пропел. Склонила Лиса голову на грудь, прошептала:

– Так еще посижу.

Глаза закрыла – может, с закрытыми глазами не так сильно спать хотеться будет.

Вздохнула.

И чудится Лисе, будто подошел к ней волк Рыжий Загривок и спрашивает:

– Ты что, Лиса, сидишь?

– Да вот, – отвечает Лиса, – зайцев в норе у себя прихватила, а взять не могу – капканом прикрылись.

– А ты ткни в его пятачок палочкой, он и захлопнется. Медведь Спиридон всегда так делает, когда настороженный капкан в роще находит.

– И верно, – воскликнула Лиса. – И как я раньше до этого не додумалась.

Вскрикнула и очнулась.

Смотрит – капкан сдвинут. Нора пуста. И кто-то бойко улепетывает через терновник.

НА ЧТО ИВАШКА ОБИДЕЛСЯ

Пришел медвежонок Ивашка к речке и видит: конец лету. Покрылась речка голубым ледком. Солнце красными огоньками от него отражается, и каждый огонек подмигивает, зовет будто:

«Что же ты, Ваня, на бережке стоишь? Идем кататься».

Спустился Ивашка на лед, потоптался у берега – держит, вроде. И все-таки дальше не решился идти: вдруг нет еще во льду крепости, подломится и... искупаешься. А купаться в осенней воде Ивашке никак не хотелось.

И тут видит он: бежит мимо заяц Рваный Бок. Окликнул его Ивашка, приказал:

– Пройдись-ка по речке, а я погляжу.

Так рассудил Ивашка: лучше зайца послать, чем самому рисковать. Если даже и провалится Рваный Бок, ничего с ним не сделается. Обсохнет и опять будет скакать по роще.

Зорко наблюдал Ивашка за зайцем. Видел: хорошо держит его лед, не гнется даже. А когда дошел заяц до середины речки, крикнул ему медвежонок:

– А теперь попрыгай, а я погляжу... Ну как, держит лед-то?

– Держит,– весело ответил Рваный Бок и покатился по речке.

Увидел это Ивашка и осмелел. Вылез на берег, разбежался и – ух! – поехал. Так и стрельнули во все стороны по льду белые стрелки, а на самой середине расступился лед, и – ульк! – ушел Ивашка под воду.

Вынырнул. Косматый. Перепуганный. В волосах льдинки поблескивают. И голос дрожит.

– Ох!.. Ох!..

Долго Ивашка у речки бегал, обсыхал да грелся. А уж на зайца сердился – сказать даже страшно. Если бы попался он ему в эти холодные минуты, не скакать бы ему больше по роще. Уверен был Ивашка, что схитрил Рваный Бок: не в полную силу прыгал.

– Оттого под ним и не провалился лед, а подо мной провалился, – говорил Ивашка и грозил кулаком. – Ну, погоди... Рваный Бок.

Прослышал Рваный Бок об угрозе Ивашки, к медведю Спиридону побежал:

– За что он на меня сердится? Я же честно прыгал, даже лапки отшиб. А почему подо мной не провалился, а под Ивашкой провалился лед, я и сам не знаю.

Некогда было медведю Спиридону с зайцем заниматься. К зиме он готовился. Берлогу утеплял.

К Пушку побежал Рваный Бок, ему на Ивашку пожаловался:

– Ну за что он на меня обиделся?

Но и Пушку не до него было, он тоже к зиме готовился: окошки обмазывал,

– Готовься и ты, – говорит.

А Рваному Боку что готовиться? Дом он себе строить не стал: с ним, оказывается, одни только хлопоты – ремонтируй его, утепляй. Да и покоя в нем нет: все знают, где искать тебя.

– Построишь дом – и будешь прикован к нему. А так я вольный. Надоест под елочкой жить – под сосенкой устроюсь. Под сосенкой надоест – под валежину какую-нибудь переберусь. И никаких хлопот.

Снял Рваный Бок с себя серую летнюю шубку, повесил на ореховый куст, надел зимнюю белую.

– Вот и готов я к зиме. И никакого мне дома не надо. Глупый Пушок, силу только зря на дом тратил.

ВЕРТИХВОСТ КАРАУЛИТ СЕНО

Зима в этот год легла снежная. Такие сугробы по роще наставила, не пройти. Пушок с вечера закрывался у себя в домике и спал до утра на теплой печке, а Рваный Бок под старой елью приют себе нашел – елочка его вся под снег ушла, не подлезть.

Спал Рваный Бок по ночам тревожно. Хрустнет сучок от мороза – поставит он уши торчком, послушает, не идет ли кто. Обвалится ком снега с макушки дерева, опять Рваный Бок уши настораживает: не волк ли крадется.

А один раз вполз он под ель, угнездился, а сон не идет. Закроет Рваный Бок глаза, а они – раз! – и откроются, глядят в небо. И понял тогда Рваный Бок, что ему есть хочется, И сразу будто легче стало.

И потянулись петельки заячьих следов на деревню. А там – с сад дедушки Василия, к стожку сена. Так рассудил Рваный Бок:

– Дед сильный. У него коса есть. Разве ему тяжело прокормить одного зайца? Он же на нас, говорят, всю жизнь с ружьем охотился. Многих на мушку взял, так пусть хоть одного выкормит.

Топы-топ, топы-топ – припрыгал Рваный Бок к стожку и видит: сидит под ним долговязый пес Вертихвост и из-под нахмуренных бровей на него смотрит, И вдруг как зарычит:

– Сено вор-ровать идешь?

Так и присел Рваный Бок. А Вертихвост оскалил зубы – и к нему. Большой. Узколобый.

Прыгнул Заяц через смородиновый куст и – топы-топ, топы-топ – из сада, через поле, по овражку – в рощу. Мчится за ним Вертихвост, взлаивает:

– Не уйдешь, догоню. Все р-равно догоню.

И догнал бы, может, если бы не волк Рыжий Загривок. Сидел он у опушки и от нечего делать звезды на небе пересчитывал. Опустил он голову и видит: катится белым комочком по полю заяц, а за ним что-то долговязое, узколобое. Присмотрелся получше, щелкнул зубами:

– Вертихвост! Пес деревенский!

Обида взяла волка.

– Как! Зайцев наших ловить? Нам самим мало, а тут еще собаки.

И шагнул Вертихвосту навстречу.

– Эге! – уперся Вертихвост лапами в снег и метра два еще на животе вперед проехал, к волку поближе.

А волк – вот он, уже совсем рядом: зубы оскалены, глаза горят.

Взвизгнул Вертихвост и про зайца забыл. Со страху не только мимо своего дома, ко и мимо всей деревни пробежал.

Утром поехал Колька Грек за отцом в больницу. Вместе с ним и Полкан увязался. Бежал за санями, снежком похрупывал. Километров за десять от Марьевки повстречался им Вертихвост. Он медленно брел по дороге. Ресницы его были белыми от инея. Из-под них смотрели на Полкана два усталых глаза.

Полкан приостановился, спросил:

– Куда идешь, Вертихвост?

– Домой,– чуть слышно ответил Вертихвост.

– А где ты был?

– Я и сам не знаю, где я был, – ответил Вертихвост и пошел дальше.

Говорят, что после этой ночи его уже никто больше не видел у стожка сена. Будто с вечера закрывается он у себя в конуре и не вылезает из нее до утра.

– Сено, – говорит, – деда Василия, пусть он и караулит его. У него для этого ружье есть.

Говорят, но кто знает, так это или нет. Может, оговаривают честного пса: ведь и такое бывает.

КОГДА ТЕБЕ ХОЛОДНО

Весь день Рваный Бок проспал под елью, проснулся, когда уже ночь была и перемигивались звезды. Слышит, бегает кто-то по полянке и ухает:

– Ух!.. Ух!..

Высунулся заяц из-под ели, смотрит, а это Дед Мороз. Весь белый. На бороде сосульки позванивают. Топчется посреди полянки. Рукавицами хлопает, ухает.

– Что это у тебя, дедушка Мороз, вид не больно мудрящий? – окликнул его Рваный Бок из-под ели.

Поглядел Дед Мороз на зайца. На руки подул. Плечами подергал:

– Да вот такого холоду в рощу напустил – самому невтерпеж стало. Прозяб. Бегаю вот, греюсь.

И опять заплясал на полянке:

– Ух!.. Ух!..

А деревья в инее все. И луна из тумана встает холодная, прямо-таки ледяная. Покосился на нее Дед Мороз и затряс бородой:

– В такую ночь и замерзнуть недолго.

Видит Рваный Бок – в беде Дед Мороз. Думает: «Помочь ему надо». Подкрутил усы, присоветовал:

– А ты залезь, дедушка Мороз, под елку и заройся в снег. Быстро согреешься,

– Да ну?

– Да, да. Я всегда так делаю, когда мне холодно. Вот и сегодня весь день под елью в снегу проспал. Только вылезаю.

– Гляди ты, – покачал Дед Мороз белой бородой, – а я вот с самого утра и не присел ни разу: все бегаю, греюсь. Такого холоду в рощу напустил, что и дух захватывает.

И, покряхтывая, полез под сосну.

– Попробую, может, и правда согреюсь. Зарылся в снег, только маленькую дырку оставил, чтобы дышалось полегче.

– Ну как? – прокричал ему Рваный Бок.

И ответил Дед Мороз, продымил снежок у его бороды:

– Ничего. Потеплее вроде.

– Вот и лежи, грейся, а я побегу, осинку позубрю. Пусто в животе, тоска какая-то, – сказал Рваный Бок и побежал по ночной роще.

У Маньяшина кургана побыл. У Ванина колодца побыл. По орешнику побродил. Увидел домик Пушка, свернул на огонек. Забрался на завалинку, в окошко поглядел.

Пушок стелил на печке постель, ко сну готовился. И позавидовал Рваный Бок другу:

– Мало того что в доме живет, еще и на печке спит, а я вот брожу по роще, мерзну.

И раздумье тут взяло его: может, стукнуть в окошко, попроситься «Пусти, Пушок, погреться».

И пустит он: друзьям не отказывают. Ведь если бы у него, у Рваного Бока, был дом и Пушок попросился бы к нему, разве бы он его не пустил?

– Когда тебе холодно, всегда надо идти к другу, – прошептал Рваный Бок и лапку было поднял, чтобы в окошко стукнуть, да не стукнул: стыдно с пустыми руками идти. Надо хоть какой-нибудь гостинец раздобыть. А то скажет Пушок: «Мало того что себе дом не стал строить и мне не помогал, так еще и без гостинца пришел».

И побежал Рваный Бок в Марьевку к леснику Левину. В сарае у лесника – лошадь, а возле сарая – стог сена, а у крыльца – ребячьи санки. Взял их Рваный Бок, наложил на них сена и повез в рощу.

Так рассудил он:

– Лесник у нас в роще сено косил, значит, это сено наше. Он из нашей березки санки сделал, значит, и санки наши.

Пушок уже спал, когда Рваный Бок постучался к нему в окошко. Пригрелся на печке, не вдруг проснулся. Прохрипел заспанным голосом.

– Кто там?

– Открывай, Пушок. Это я, Бок Рваный. В Марьевке был, гостинчик тебе привез.

Распахнул Пушок дверь перед другом. Обрадовался ему:

– Давно не видел тебя. Где пропадаешь?

– Да так, по роще все бегаю. Можно заночевать у тебя? Поздно к себе идти.

– Неужто нет! Ночуй, пожалуйста.

Сложили зайцы сено в сенях. Придавили сверху санками и полезли на печку. Лежали, шептались. Перед утром сказал Пушок:

– Оставайся у меня жить.

– Ну, если тебе так хочется, останусь, – сказал Рваный Бок. – Я ведь всегда делаю все, о чем ты меня просишь.

И первый раз за всю зиму согрелся и уснул спокойно.

ЧЕРТИ БАБУШКИ СТЕПАНИДЫ

Дня через три решили зайцы побывать в Марьевке, поглядеть, что в селе делается.

Ночь была теплая, и ветер дул. А пока бродили зайцы по Марьевке, метель началась. Сыпучая. Все сверху донизу снегом занавесила.

Чувствуют зайцы – не дойти им до дому: темно и ветер встречный. А еще хуже – спрятаться негде. Пробираются вдоль плетня, загораживаются лапками, а метель хлещет по глазам, идти не дает. И дышать трудно.

Из сил выбились зайцы. Конец им приходит. Впору садись и помирай. Смотрят, чернеется что-то в саду у бабушки Степаниды. Подошли ближе – баня.

– Переночуем в ней, – предложил Рваный Бок. – Мыться до утра никто не придет, опасаться нечего.

Вошли зайцы в предбанник. Постояли, послушали, нет ли в бане кого. Перелезли через порог и дверь за собой закрыли.

Тепло в бане. Видать, топили недавно. Веником березовым пахнет. Внизу хорошо, а на полке – еще лучше.

– Совсем как у тебя на печке, – шепчет Рваный Бок и прижимается к другу.

Пригрелись зайцы и не заметили, как уснули.

Проснулся Рваный Бок, смотрит – светло в бане. И метель за окошком утихла. И кто-то кряхтит в предбаннике. Толкнул плечом друга:

– Вставай, Пушок. Попались. Идет кто-то.

Смотрят зайцы: приоткрылась дверь в баню, посошок бабушки Степаниды протиснулся, а за ним и бабушка Степанида, пригибаясь, вошла.

И рот раскрыла:

– А, батюшки!

Глядит на полок, а зайцы с полка на нее смотрят. За ночь в саже вывозились. Черные. Длинноухие.

И остановилось у бабушки Степаниды в груди старенькое сердце. Хочет она перекреститься – рука не поднимается. Хочет крикнуть – голос осекся. Губы шевелятся, а слов нет.

Пошевелился Рваный Бок. Решил сказать он бабушке: «Не пугайся нас, бабушка. Мы сейчас уйдем». А бабушка вдруг как вскрикнет – и бежать, даже посошок выронила.

Немного погодя примчались к бане Николка с Костей. У Николки в руках отцовское ружье, у Кости – Вертихвост на веревочке. Подкрался Костя к двери, как распахнет ее во всю ширь, как закричит:

– Стреляй, Николка!

Но смотрят ребята, а стрелять-то и не в кого. Пусто в бане. Только на полке немного заячьего пуха белеется. Походили ребята вокруг бани, стрельнули в небо и пошли домой.

Идут смеются: вечно эта бабушка Степанида придумывает что-нибудь. Прибежала домой белая, трясется вся:

– Хватайте ружье! Черти в бане моются. Вот тебе и черти. Верь после этого бабушкам.

ССОРА ИЗ-ЗА СНЕЖНОГО ЗАЙЦА

Сразу же после вьюги оттепель началась. Вязким стал снег, в снежки играть можно. Сказал Рваный Бок Пушку:

– Пойдем лепить снежного зайца. Обнял Пушок друга.

– Ну до чего у тебя, Рваный Бок, голова светлая. Обязательно что-нибудь придумаешь веселое.

Выбежали зайцы на поляну, лепить начали. Пушок, тот – раз-два! – и готово. Слепил себе зайца. Сел возле него, ножки вытянул, сидит, отдыхает.

А Рваный Бок знай себе лепит, старается. Сперва животик арбузиком скатал. Головку над ним пристроил. Где должны быть уши, прутики воткнул. Вместо носа шишку сосновую приладил. Губы землицей навел, брови навел – и заяц готов.

– Какой хороший, – позавидовал Пушок.

А Рваный Бок отряхнул снег с груди и говорит:

– Как же он может быть не хорошим, когда я его с тебя лепил. Похож?

– С меня? – посерел Пушок. – Это что же, по-твоему, у меня уши из прутиков? Это что же, по-твоему, у меня нос из шишки сосновой?

Подскочил и – раз-раз! – раскидал у Рваного Бока снежного зайца.

– Ах, так, – сказал Рваный Бок. – Ты что же, думаешь, если я у тебя в доме живу, по ночам на твоей печке греюсь, то ты можешь со мной делать все, что хочешь?

Подскочил и раскидал у Пушка снежного зайца. А Пушок схватил горсть снегу и залепил Рваному Боку в ухо. А Рваный Бок, недолго думая, залепил ему в левый глаз. А Пушок поймал его за уши и – тык-тык-тык – носом в снег.

И зайцы подрались.

Вырвался Рваный Бок, отбежал в сторону. Набрал снегу, помял, поплевал, чтобы покрепче снежок получился, размахнулся и – чик! – Пушку между глаз.

Кувыркнулся Пушок на спину и лапки кверху. А Рваный Бок вытер кровь под носом и говорит:

– Пускай тебе сороки живот расклюют.

И пошел домой. Залез на печку. Вскоре и Пушок домой пришел. До вечера просидели они на печи молча. И за ужином не проронили ни слова. А на другой день как ни в чем не бывало сидели на полянке и лепили снежных зайцев.

Рваный Бок все носом водил, принюхивался. Вроде пахнет чем-то в роще. Не такой вроде воздух в ней, что зимой был. Что-то есть в нем особенное, а что – Рваный Бок никак понять не может.

И тут на нос ему – кап.

Поднял Рваный Бок голову. Думал, дождик собирается. Но смотрит – небо чистое, ни единой тучки на нем. А капелька откуда-то на нос капнула, И на ухо капнула. И на ресничку.

Крутит Рваный Бок головой, ничего не понимает: что-то творится в роще. Не такая она стала, как была всю зиму. Пушок тоже носом крутит, тоже никак понять не может, что с рощей творится.

На ветке березы синичка пристроилась. Грудку огладила. Осмотрелась и весело тенькнула:

– Тинь!

– Пинь! – отозвалась ей с соседнего дерева подружка.

– Тюль!

– Пуль! – послышалось со всех сторон. Роща ожила. Зашевелилась.

Зашевелился и медведь Спиридон в своей берлоге. Лапу изо рта вынул. Наружу вылез. Постоял. Пожмурился. Стукнул кулаком в дверь своего давнего соседа и товарища медведя Лаврентия.

– Вставай, Лаврентий, весна пришла.

– Так вот это что! – подпрыгнул Рваный Бок,– Весна!

Пушок тоже подпрыгнул и закричал:

– Весна!

Зайцы пристроились под ореховым кустиком и начали счесывать с себя зимний пух. А вокруг шумели, рассаживались по деревьям вернувшиеся с юга грачи.

ПОСАДИЛИ ЗАЙЦЫ МОРКОВКУ

Бурная в этом году весна была. Не успел медведь Спиридон с себя старую шерсть счесать, как уж снег оврагами в речку уполз, из-под прошлогодней опавшей листвы подснежники пробились. Тепло стало.

Рваный Бок ушел от Пушка.

– Теперь и под елочкой не замерзну. Спасибо тебе, выручил ты меня из беды. Такую студеную зиму одолеть помог.

– На том и жизнь стоит, чтобы помогать друг другу.

– Не думал я об этом раньше, а теперь всем попавшим в беду помогать буду.

– Ты думаешь, это так легко?

– Но я все равно буду. Честное слово, – сказал Рваный Бок и добавил: —Заходи ко мне. Всегда рад тебя видеть.

– Зайду, – пообещался Пушок и дня через три навестил друга.

Спал Рваный Бок. Всю ночь он лягушек на озере слушал, только уснул у себя под елочкой, а Пушок – толк-толк его под бок.

– Вставай. Разве можно сейчас спать? Ты погляди, что в полях делается. Сев идет. Тракторы на всю степь песни распевают. Идем глядеть.

Полдня бегали зайцы по полям, глядели, как колхозники хлеб сеют. После обеда в село свернули. Спрятались за огородом бабушки Степаниды. Припали к плетню, смотрят, как бабушка морковь сажает.

День был солнечный. Петухи пели. Празднично, заливисто:

– Кири-ку-ку!

Только Рваному Боку не до петухов было. Просквозило его ночью на озере, чох напал. Закрылся Рваный Бок лапками, сморщился и – апчхи! – на весь огород. Да громко так, с высвистом.

Дрогнула бабушка Степанида. Посмотрела из-под ладони вокруг. Нет никого. Только за плетнем будто шепчется кто-то. И будто глядят на нее сквозь плетень четыре желтых глаза и не моргают.

Зашевелились у бабушки Степаниды седые волосы на голове. А два глаза за плетнем зажмурились и – апчхи! – чихнули на весь огород. Даже полынок прошлогодний закачался.

– Матушка-владычица! Черти!

Выронила бабушка Степанида мешочек с морковными семенами и затрусила по тропинке к дому:

– Николка!.. Николка!..

А Пушок перемахнул через плетень, схватил мешочек – и в рощу. Сели зайцы на крылечке домика Пушка, заглядывают в мешочек. Семена лапками помешивают.

– Сколько! – хлопает ушами Рваный Бок. – Вот если из каждого семечка морковку вырастить. Года на три есть хватит.

И предложил другу:

– Давай, Пушок, посеем эти семена. Будем все лето со свежей морковкой. И на зиму запасем.

Обнял Пушок друга. Прижал к груди. По спине хлопает.

– Ну и голова у тебя! Что придумал! Я уж хотел выкинуть их. Думаю: зачем они нам. А ведь это же здорово – огород свой заиметь. Не надо будет по чужим лазить.

Разрыхлили зайцы палочками землю в палисаднике. Посадили морковку. А пока сажали, кончился день. Звезды на небо высыпали. Ночь началась. На озере лягушки заквакали. Но не пошел Рваный Бок в эту ночь их песни слушать. Уселся в палисаднике и стал ждать: вот сейчас семена прорастут, распустится ботва, и появятся в земле красные морковки.

Однако уж и за полночь перевалило. Туман по роще пошел. Тени редеть начали, а морковки все нет и нет.

Встревожился Рваный Бок. Вбежал в дом, растолкал Пушка на печке.

– Вставай, Нет морковки.

– Как нет? Почему нет? – вскочил Пушок. А Рваный Бок отвернулся даже:

– Не взошла. Семена порченые, наверное, попались.

– Не взошла? – захохотал Пушок. – Чудак! За ней еще ухаживать надо. К осени морковка будет.

– К осени? – у Рваного Бока сузились глаза и открылся рот. – И-и, я думал, сейчас, сразу. Только ночь зря потерял.

– Сразу. Какой ты быстрый. Потопаешь, пока морковку вырастишь.

– Нет уж, пусть другие топают. Не для того жизнь дана, чтобы на огороде торчать. Я как-нибудь и без морковки обойдусь, – сказал Рваный Бок и решительно пошагал к себе под елочку.

С этого дня Рваный Бок и Пушок редко видеться стали. Пушок, тот все у домика своего вертится, за морковкой ухаживает. А Рваный Бок днем спит, а ночами до зари на озере пропадает, лягушек слушает.

НОВОЕ ЗНАКОМСТВО

Пристрастился Рваный Бок лягушек по ночам на озере слушать. Придет по вечерним сумеркам, сядет на бережке, ждет. Вот из-за полей луна выкатывается. Желтая. Большая. Ветерок дуть начинает, И слышит Рваный Бок: где-то совсем рядом, под корягой, лягушка потягивается, подружку зовет:

– Ку-ма? Ку-ма?

И тут же с противоположного берега отзываются на ее крик:

– Штво ты? Штво ты?

– Ох... Ох...

– Плы-ву, плы-ву...

Шлепанье. Плеск. Тихо.

Через минуту слева начинают шептаться:

– У-ор. У-ор.

– Я – твой. Я – твой.

– Н-не надо. Н-не надо.

– И-р-ра, Ир-ра.

И тут же из-под коряги высовываются две ехидные лягушачьи мордочки и шлепают губами:

– Шлы-шишь? Шлы-шишь?

– Вот-квак! Вот-квак!

И опять прячутся. И с середины озера доносится веселое:

– Кр-ра-сиво! Кр-ра-сиво!

– Красиво,– шепчет Рваный Бок и поводит ушами.

А озеро уже поет сотней голосов. И один другого краше. И не уходил бы Рваный Бок домой, так бы и слушал. Но небо с каждой минутой бледнеет. Заря загорается. Расходятся лягушки. Прощаются:

– По-ква. По-ква.

– Квак же твак? Ква кже твак?

– Вот твак. Вот твак.

– О-ойр, о-ойр.

И все стихает.

Но Рваный Бок еще долго не уходит, слушает – не запоет ли еще кто. Лягушки молчат. И заяц нехотя бредет под елочку, а с наступлением вечера опять сидит у воды и слушает.

А один раз приходит Рваный Бок к озеру и видит: сидит на его месте заяц с длинными-длинными ушами. И усы у него подрагивают.

– Ты ч-чего здесь делаешь? – шагнул к нему Рваный Бок.

А заяц с длинными ушами попятился, попятился. И отвечает:

– Л-лягушек слушаю.

Видит Рваный Бок – боится его длинноухий. Как затопает ногами:

– Как ты смел моих лягушек слушать? Кинулся было бежать заяц с длинными ушами, да поскользнулся и – бултых! – в озеро. Только брызги полетели. Вынырнул, похлопал по воде лапками – леп-леп-леп – и опять опустился. А над ним – пузыри, пузыри. Потом еще раз вынырнул и снова пропал. Видит Рваный Бок – плохо дело, тонет заяц-то. Забегал по берегу:

– Давай, давай лапку. Давай, давай лапку.

А заяц с длинными ушами покажется-покажется над водой и опять его нет. Покажется-покажется и снова пропадает. Потом уж и показываться перестал.

Охнул Рваный Бок и сиганул в озеро. Нащупал утопленника на дне, выволок на берег за уши.

Лежит заяц на зеленой травке и не дышит. Живот большой-большой, как гора, а сердце чуть бьется – тук-тук.

Вскрикнул Рваный Бок и ну зайца с длинными ушами откачивать. Забили у того два фонтанчика из ноздрей, и живот опадать начал. Зашевелился заяц, вздохнул.

– Живой! – затормошил его Рваный Бок. С земли приподнял. Посадил. Гладит его.

– Милый. Живой. Тебя как зовут?

– Заяц Длинные Уши.

– А меня – Рваный Бок. Видал, царапины на боку? Это меня медведь Спиридон из берлоги вышвырнул. Да не плачь ты, не плачь. Я тебя не обижу. Слушай моих лягушек, мне не жалко. Это я так, попугать тебя хотел. А ты больно сильно испугался.

– Я всегда сильно пугаюсь. Сердце у меня робкое.

– А ты чей будешь? Я тебя вроде раньше у нас в роще не видел.

– Из Осинников я, – сказал заяц Длинные Уши. – Нельзя мне там жить стало, я и убежал к вам.

И начал рассказывать о себе.

ЧТО МЕДВЕДИ ЕДЯТ

С отцом рос заяц Длинные Уши. Пошли они один раз в гости к зайцу с Лысой Горы. Усадил он их за стол. Еды разной наставил. Зайчонком тогда заяц Длинные Уши был. Вернулись они домой, он и спрашивает отца:

– Отец, а что медведи едят?

– Не знаю, – отвечает он ему. – Я у медведей никогда в гостях не был.

– Почему?

– Не пришлось как-то.

Лежал ночью заяц Длинные Уши в постельке и думал: «Глупый отец! Жизнь прожил и не догадался к медведю в гости сходить. К зайцам ходит, а к медведю не догадался. Ну разве не глупый он после этого?»

И на другое же утро отправился заяц Длинные Уши в гости к медведю. Шел, думал: «Приду сейчас, усадит меня медведь за стол, угощать станет. И я узнаю, что медведи едят. И отцу расскажу. Пусть и он знает».

С пасеки медведь шел, мед в миске нес. Увидел зайца, обрадовался:

– Кстати пришел, длинноухий. Гости у меня. Проходи.

«Удачно я как день выбрал, – подумал заяц Длинные Уши.– Не только с одним медведем, со многими за столом посижу. Будет о чем отцу рассказать».

Вошли они в берлогу. Медведь и говорит гостям:

– Сейчас потешу вас.

И приказывает зайцу:

– Ну-ка, пляши, длинноухий. Повесели гостей моих.

– Я?!

– А кто ж еще, – сказал медведь. – Ну! – И так рыкнул на зайца, что у того и в глазах темно стало.

Запрыгал он перед медведем:

– Я уже пляшу. Пляшу я .

И в ладоши захлопал, чтобы веселее казаться.

Плясал заяц Длинные Уши и думал с радостью: «Хорошо хоть отец плясать меня научил, а то что бы я сейчас делал?»

Досыта наплясался, чуть дышит. Выставил его медведь за порог, приказал:

– Завтра приходи. В берлоге приберешь. После гостей в ней всегда мусора много.

– Тут-то и понял я, – рассказывал заяц Длинные Уши зайцу Рваный Бок,– почему отец мой к медведю в гости не ходит.

– И ты чистил у него берлогу? – спросил Рваный Бок.

– А как же! И спину ему чесал. Он, оказывается, очень любит, чтобы ему спину перед сном чесали. Чуть что сделать, бывало, зовет меня. А глядя на него, и другие медведи меня зазывать начали. А у меня сердце робкое, я не могу отказать. Помучился я, поработал на медведей и убежал из родной рощи. У вас поселился.

– Ну и правильно сделал, что убежал, – обнял его Рваный Бок. – Нечего этих медведей поваживать. Спины им чеши, в берлоге у них убирай, пляши перед ними. Пусть сами чешутся. Со мной жить будешь. Я тебя ничего делать заставлять не буду. Отдыхай.

Заяц Длинные Уши что-то сказать хотел, но тут под корягой лягушка потягиваться начала:

– Ку-ма? Ку-ма?

А слева зашептались:

– Ир-ра, Ир-ра.

А у противоположного берега заохали:

– О-ох! О-ох!

Приложил Рваный Бок палец к губам, прошептал:

– Т-с.

Притихли зайцы. Прижались друг к другу, слушают. Так и просидели они до утра. А по утру сказал Рваный Бок зайцу Длинные Уши:

– Вечером приходи. Опять слушать будем. Лежал потом у себя под елочкой, думал: «С ним дружить буду. Испортился Пушок: домом обзавелся, огород насажал, поскучнел. С зайцем Длинные Уши мы интереснее жить будем. Я это чувствую».

В ПОИСКАХ КЛАДА

Бежит как-то Рваный Бок мимо домика Пушка и думает: дай навещу старого товарища. Пушка дома не было. Походил Рваный Бок по палисаднику. Смотрит, а грядка, на которой они морковь сажали, зеленая-зеленая.

Почесал за ухом:

– А ведь так и вырастит Пушок морковку. Побежал к зайцу Длинные Уши. Рассказал ему:

– Жил у нас лет пять назад Бурундук в роще. Жадный был – жуть. Всю жизнь собирал орехи и прятал. Умер, а клад его с орехами где-то и сейчас есть в роще.

– Ну и что?

– Как что? Надо отыскать его. Найдем и удивим Пушка. Он все лето на своем огороде торчит, травку на морковной грядке выпалывает, а мы за один день года на три орехов добудем. И без всякого труда.

– А где он, клад-то Бурундеев?

– Найти надо. Сидя на печи, счастья не дождешься. Один вот так сидел, а счастье мимо шло. Смотрит – нет никого у дома. В окно голову просунуло – и в доме никого. А на печь заглянуть не догадалось. И остался он, бедный, без счастья. Нет, надо самому идти счастью навстречу, искать его. Тогда и будешь счастливым.

И поднялся тут заяц Длинные Уши.

– Я знаю, где спрятан клад Бурундеев.

– Ты? Откуда? Ты у нас в роще-то всего без году

неделя.

– Некоторым дано за день увидеть больше, чем

другим за жизнь.

– И ты думаешь, тебе дано?

– Уверен.

– И где же он, по-твоему, клад-то?

– Ванин колодец знаешь?

– Ну?

– Там. Иду я вчера, а Сова оттуда – фырь! – и села на березу. И глазами – луп-луп. Есть, значит.

– А может, и нет.

– Как нет! – сказал заяц Длинные Уши и лапу кверху поднял. – Глубокий. Темный. И сыростью пахнет. Обязательно есть. Идем. Он, Бурундей-то, не дурак, знает, куда спрятать: куда не каждый залезть может.

Прибежали зайцы к Ваниному колодцу. Надрали лыка, веревку свили. Попробовал заяц Длинные Уши, крепка ли, сказал:

– Привязывай меня. Спускай.

– Нет, – сказал Рваный Бок. – В колодец полезу я. У меня силенки побольше. И привязывать меня не надо, так спущусь. У меня дед знаешь каким ловким был?

Спустил Рваный Бок веревку в колодец, поплевал на лапки для цепкости. Перевалился через сруб, спускаться начал. Раз перебрал лапками – ничего. Два перебрал – ничего. А на третий подумал: «Второй год по земле бегаю и не знал, что я такой тяжелый».