Текст книги "Дом в предгорье"

Автор книги: Божена Немцова

– А это у вас что? – спросил хозяин, показывая на тетрадь для зарисовок. После того как Богуш объяснил, хозяин сказал:

– Ну, пан найдет здесь много красивых мест. Дайте пану сумку, чтобы он мог все это в нее сложить.

– Зачем же пану нести сумку, когда все можно сунуть за пояс или в рукава кабаницы, меховой куртки. Летом ее только на плечи набрасывают, а рукава внизу зашивают, чтобы туда можно было что-то класть, – давал Зверка советы с пояснениями.

Богуш так и сделал: кабаницу набросил на плечи и закрепил ее, не туго завязав ремешок на груди. Зверка, который тщательно осмотрел его с ног до головы, заметил, что завязки на обуви слабо затянуты, тут же наклонился и подтянул их, чтобы, как он сказал, легче было идти, а хозяин, увидев в руках Богуша бамбуковую трость, покачал головой и сказал, что такая палка к этому костюму не идет, она только к плундрам, широким штанам, годится. Он вернулся в дом и принес валашку с широким лезвием и топорищем, красиво отделанным оловом. Отдавая ее Богушу, сказал:

– Вот, держите, без нее гроновец из дому не выйдет. Вдруг встретится дикий зверь или того хуже – злой человек.

Богуш поблагодарил заботливого хозяина, все попрощались и тронулись в путь. Дунчо тоже отправился с ними, он носился вокруг и лаял, будто знал, что они идут к его братьям на пастбище.

Выйдя со двора, пошли через ржаное поле. Катюшка все время отставала и на ходу собирала букет из васильков, маков, куколя,[21]21
  Куколь  – травянистое сорное растение семейства гвоздичных с розовыми цветками.


[Закрыть] лютиков и других полевых цветов, которые попадались под руку. Когда букет был готов, она засунула его за корсаж.[22]22
  Корсаж  – плотно посаженная по телу часть женского платья, охватывающая грудь, спину и бока.


[Закрыть] Что за девушка без букета за корсажем! А парни носили букетики на шляпах.

Катюшка всегда любила цветы, особенно на воскресном наряде. Бабушка удивилась, когда утром Катюшка вместо белой полотняной юбки, какие носят женщины по будням, надела воскресную, зеленую со множеством складок. Кроме зеленой юбки на ней оказался белый окантованный фартук с широким красным тканым поясом, которым она дважды обвила себя вокруг талии. Да если бы только фартук! И рубашка белая, как лебедь, из тонкой, похожей на батист материи с синей и красной вышивкой на рукавах, вокруг шеи и на плечах. Поверх рубашки – ярко-красный корсаж, отороченный голубой лентой, на трех застежках спереди, короткий настолько, чтобы между ним и поясом на добрую ладонь, как положено, виднелась рубашка. Шею украшала узкая черная ленточка с серебряным крестиком между двумя бантиками. На ноги натянуты сапожки из тончайшей кожи. С удовольствием надела бы на голову нарядный девичий венец, богато расшитый золотом и серебром, с шелковой розой сзади и множеством лент, спадающих на плечи. Такого не было ни у одной девушки во всей округе. Да и не каждая жила в столь зажиточной семье, не у каждой были такие дедушка и бабушка, которые могли бы из года в год ездить на большую радваньскую ярмарку, куда купцы из Вены, Пешта[23]23
  Пешт – восточная, равнинная часть Будапешта, раньше был отдельным городом. В 1873 в результате объединения городов Пешт, Буда и Обуда на карте появился город Будапешт, столица Венгрии.


[Закрыть] и других дальних городов привозили дорогие товары и среди них всегда было что-нибудь, что нравилось бабушке, дедушке и Катюшке.

Но надеть венец и идти в нем на пастбище она не могла: его носят лишь по воскресеньям, а по будням – только невесты. И поэтому она гладко зачесала свои прекрасные светлые волосы назад, заплела их в косу с лентами, а на конце завязала красный бант. Коса получилась длинная и плотная, как ремень. Под мышку сунула большой белый платок, но перед тем надела вышитую курточку-кабаничку белого сукна, какие летом носят только женщины, а девчатам они достаются зимой, когда женщины переодеваются в шубейки.

Бабушка удивилась Катюшкиному наряду, но когда та пояснила, что все это ради гостя, что и Зверка тоже в праздничной рубахе, а тетка в чепце, старушка ничего не сказала. Она всегда хотела того же, чего хотела Катюшка.

Белый платок все же пришлось на голову повязать, так как бабушка боялась, чтобы с девочкой не случился солнечный удар да личико бы не обгорело.

– Эй, Катюшка, нарвала бы ты нам по букетику. Разве не видишь, что собранный в воскресенье совсем завял у пана на шляпе, а у меня и вовсе никакого нет. Пастух увидит – засмеет! – подзадорил девушку Зверка, когда она свой букетик сунула за корсаж.

– А пану это будет приятно? – спросила она с ласковой улыбкой, обернувшись к Богушу.

– Кому же не приятно получить букет от красивой девушки? – ответил Богуш.

Катюшка ничего не сказала, но, быстро сорвав несколько васильков, выбежала на межу, от которой исходил пряный аромат чабреца и разных лекарственных трав, а с межи, порхая как мотылек с места на место, сбежала на пестрый луг – цветок среди цветков! Собирая букет, она пела:

 
– Ты зачем ходила на лужок зеленый?
– Букет собирала из розочек красных.
 

 
Луг возле Линтавы в цветах утопает,
а меня сердечко туда завлекает.
 

Зверка тоже не выдержал:

 
– Чья же это девушка песни распевает?
– Это моя милая букет собирает.
 

– Недаром говорится – где словачка, там и песня. Здесь и в самом деле целый день поют, за любой работой, – сказал Богуш, – удивительно, откуда столько песен берется?

– Катюшка на это тут же вам бы спела, что «не с неба песни падают и не в лесу растут, а девушки с парнями поищут и найдут».

– Вот у кого голосок целый день звенит, – подтвердила тетка, – и в поле, и дома, и за прялкой, и за ткацким станком.

– А разве она и ткать умеет? – спросил удивленный Богуш.

– Да ведь у нас это каждая женщина умеет, и не только из льна и пеньки, но и из шерсти, парням – на куртки, а нам – на юбки. А Катюшка прекрасно умеет и ткать, и прясть, и кружева плести, да и вышивает замечательно, вот уж поистине рукодельная девица.

– А кто же всему этому ее научил? – спросил Богуш, разглядывая красивое кружево на теткином чепце и вышивку на рубахе и на сумке Зверки, о которых тетка сказала, что это работа Катюшки.

– Они друг у друга учатся, та, что посмышленее, всегда что-нибудь придумает. Эх, да если бы мы, женщины, и мужья наши не умели бы все это делать сами, а покупали бы в лавках, то ходили бы в лохмотьях, как цыгане, – сказала тетка.

За разговорами подошли к Катюшке, которая связывала букеты, молодые люди подали ей свои шляпы. Отцепив увядшие цветы со шляпы Богуша, она приколола свежий красивый букетик.

– Какие прекрасные цветы, а листочки красивые, как перья, – сказал Богуш.

– Это лисохвост,[24]24
  Лисохвост  – род  луговых трав семейства Злаки или Мятликовые, название дано по сходству соцветия с хвостом лисицы.


[Закрыть] а эти красные – гвоздики, вот этот цветок называют «любовник». Если мать, купая дочку, бросит в воду эти цветы, потом девушка всем парням будет нравиться, – сказала тетка, показывая на цветок с лепестками желтыми, как у «живого огня».

– А вас в такой воде не купали, Катюшка? – улыбнулся Богуш, глядя в ее прекрасные глаза.

– Ах, нет, я ведь родилась в январе, а в это время он не цветет, – засмеялась она, подавая ему шляпу, украшенную букетиком. Будь Катюшка городской девушкой, Богуш позволил бы себе признательно поцеловать ей руку, зная, что этим ее не обидит. Но смутить девушку непривычной для нее городской галантностью не посмел. С несказанным наслаждением слушал он ее певучий голос, а простая речь и мысли трогали Богуша больше, чем заученная гладкая болтовня городских барышень. И хотя в их обществе он за словом в карман не лез и со многими был галантен, у него не хватало смелости сказать Катюшке, как она ему нравится. Богуш с наслаждением любовался ее расцветающей красотой, она казалась ему бутоном розы, которого он боялся коснуться, чтобы не стряхнуть пыльцу с нежных лепестков.

Когда Катюшка подала Зверке шляпу, украшенную букетиком, он погрозил ей пальцем, показывая на шляпу Богуша: цветы, мол, на ней покрасивее. Катюшка лишь пожала плечами и, вынув из фартука маленькую веточку с мелкими цветами, подала ее Богушу и спросила:

– Знаете, как называется?

Богуш сказал, что не знает.

– Ну так вот, называется это туранка, пастухи носят ее в горах, чтобы не заблудиться.

– И когда привидение в доме, туранку втыкают во все четыре угла у потолка, потом где главная дверь, под порог и на порог, тогда у привидения нет силы в доме, – добавила Зузула, показывая, что и она кое-что знает.

– А если привидение преследует кого-нибудь в безлюдных горах, лучше всего, как говорил мне наш пастух, вывернуться наизнанку, – поддержал разговор Зверка.

– Как это? – спросил с улыбкой Богуш. Зверка пояснил ему, что тот, кого преследует привидение, должен быстро вывернуть куртку или шубу наизнанку, чтобы привидение решило, будто это кто-то другой, и отстало.

Не задерживаясь дольше, они снова двинулись небольшой долиной вдоль ручейка, который, однако, вскоре пропал в горе, уйдя под землю. В этом месте они свернули с дороги и стали подниматься по лесным тропкам. Зверка счел, что так будет ближе, и пошел впереди, потому что хорошо знал дорогу. Богуш никогда бы не поверил, что таким путем, как они двигаются, можно дойти до места. Никаких примет дороги не было, хотя иногда казалось, что деревья образуют коридор, и под ними по мягкой, буйной траве легко шагалось. Но тут же путники оказывались снова в густом лесу среди высоких пихт и елей невероятной толщины. Им приходилось лезть по скалам, они падали в ямы, оставшиеся после корчевки, погружаясь в вязкий перегной, продирались сквозь густые заросли ежевики, путаясь в них, не раз перелезали через огромные, истлевшие стволы, карабкаясь на них и снова спускаясь на землю. И все же это была дорога, правда, знакомая только местным жителям. Зверка шел по ней уверенно, как у себя дома, но вела его не она, а деревья. Он осматривал их по обеим сторонам, отыскивая зарубки. Разбираться в них научил его отец, а отца, наверно, дед. И сам Зверка делал топориком засечки, там, где знак был неясным или помеченного ранее дерева почему-то не было. Преодолев крутой склон с буреломом, вышли на поляну, поросшую буйной зеленой травой, среди которой торчали замшелые пни.

– Здесь мы немного отдохнем и перекусим, ведь до пастбища еще час ходьбы, – предложила тетка, стряхивая с себя капли влаги, падавшие на нее с деревьев. Зузула тотчас сняла со спины корзину, а Зверка сразу зажег трут и, вырвав клок сухой травы, обернул ею трут, зажал между пальцами и стал размахивать рукой как маятником, пока трава не вспыхнула. Потом он быстро положил сверху сухого хвороста, которого было полно вокруг, и вскоре под деревьями пылал костер. Нужды в нем не было, но словаку веселей, когда рядом горит огонек. Тетка выложила на пень пироги, холодное мясо, вынула флягу с вином. Когда немного подкрепились, Катюшка стала напевать «Течет ручей к реке чащобой дикой, а мы с тобой пойдем за земляникой» и действительно собралась идти, пригласив Богуша. Повторять приглашение не понадобилось. Они брели в высокой траве среди цветов, пока не вышли на полянку, где все было красно от земляники. Принялись собирать, но пока Богуш успевал сорвать две ягоды, Катюшка – десять, целую горсть. Налакомившись, Катюшка присела на сухой пень, сняла с головы платок, оторвала отросток плюща, который вился вокруг пня, и обернула им голову.

– А правда, он мне идет больше, чем платок? – спросила она Богуша.

– Вам, Катюшка, все идет, но цветы девушке больше всего к лицу.

– Так ведь у нас все девушки в сенокос или когда на лугу соберутся любят плести венки на голову. А у вас разве не так?

– В деревне, наверно, так, а в Праге девушки носят шляпки и чепцы. – И, вынув из рукава тетрадь для зарисовок, быстро набросал барышню в шляпке, которая очень Катюшку насмешила. Она взяла блокнот, долго удивлялась шляпке и, вдоволь посмеявшись над нею, стала переворачивать листы и рассматривать разные пейзажи, замки и костюмы.

– А вы что, художник? – спросила она у Богуша.

– Нет, я рисую для собственного удовольствия и на память, когда путешествую. Если вы, Катюшка, позволите, то я попрошу вас немножко вот так посидеть, а я попробую вас нарисовать.

– А разве я достойна этого? – скромно спросила она, недоверчиво взглянув на Богуша.

– Если не вы, Катюшка, значит, никто, – ответил Богуш.

– Ну, тогда рисуйте, – зардевшись, сказала она и, сложив руки на коленях, где у нее лежали букетик земляники и обрывок плюща, замолчала и не двигалась.

Над ее головой белели цветы калины, куст которой одиноко рос возле старого пня. У Богуша дрожала рука, и он не раз прерывал работу. Тем не менее ему посчастливилось сделать хороший портрет очаровательной девушки.

– Ах, да ведь это же не я! – воскликнула она и зарделась пуще прежнего. А когда Богуш дал ей маленькое зеркало, чтобы она взглянула на себя и сравнила, Катюшка умолкла. И вдруг словно ее что-то осенило, она спросила в страхе:

– А разве вы хотите этот портрет носить с собой?

– Конечно же, я буду беречь его, как сокровище! – ответил Богуш. Катюшка, прижав рисунок к груди, чуть не плача, прошептала дрожащим голосом, что пусть он его лучше порвет, но не берет с собой.

– А почему, Катюшка, почему, скажите мне? – воскликнул Богуш, напуганный ее словами.

– Говорят, – тихо сказала она, – если девушка даст кому-нибудь свой портрет или разрешит его взять, потом этот человек может заставить ее пойти за ним куда угодно, хоть на край света. И даже может заколдовать ее.

Богуш не знал даже, что ей на это ответить. Он, пожалуй, хотел, чтобы так оно и было, но виду не подал и попытался успокоить девушку.

– Если вы, Катюшка, верите этому предрассудку, если думаете, что я плохой человек, тогда оставьте рисунок себе. Я вас так запечатлел в памяти, что смогу нарисовать и вы даже знать об этом не будете.

– Ну уж ладно, берите, бог с вами, – сказала она немного погодя, решительно протягивая ему рисунок.

Богуш взял портрет, легонько сжал ее руку и молча спрятал рисунок. Катюшка приумолкла и опустила глаза, взгляд ее упал на божью коровку, которая села ей на руку. Некоторое время девушка смотрела, как букашка ползет, потом подняла руку и стала приговаривать, как это делают дети: «Божья коровка, куда полетишь? Вверх или вниз, или к любимому богу?» Божья коровка бегала по руке и вроде не хотела улетать, а потом вдруг расправила крылышки и полетела прочь.

– У нас присказка другая, – сказал Богуш.

– А у нас такая. Девушки загадывают, в какую сторону божья коровка полетит, в той и замуж выходить, а если вверх, значит, суждено умереть, – сказала Катюшка, вставая.

Тут они услышали, что их зовет Зверка, и, не теряя времени, вернулись. Зверка уже раскидал костер, а Зузула взвалила на спину свою ношу.

– Ну и украсила ты себя, как невесту, – сказала тетка.

– Это же не розмарин, – улыбнулась Катюшка, сунула платок под мышку, и они опять пошли лесом по мягкой хвое, поднимаясь по крутому склону в тени высоких пихт и елей. Местами лениво текли ручейки, сбегая вниз сквозь заросли папоротника, цветок которого многие хотели бы найти в ночь на Яна Крестителя, чтобы обрести способность видеть скрытые в земле клады.

Тихо было в лесу, лишь время от времени раздавался клекот ястреба-орешника либо с вершины дерева с криком взлетал филин. Выйдя наконец из-за деревьев на просторный луг, поросший свежей зеленой травой, путники оказались на пастбище. В верхней части его находились хижина пастуха и загоны для овец. От хижины навстречу им бросился с оглушительным лаем огромный белый пес, но, после того как Дунчо проявил дружелюбие, а Зверка окликнул его, пес подбежал к нему, весело помахивая хвостом. Как только пес залаял, из хижины выбежал маленький мальчик, посмотрел, кто идет, и бросился обратно в хижину.

– Эй, бача, бача,[25]25
  Бача  – у словенцев и моравов, баца у поляков – главный пастух овец в горах; отвечает за надзор над стадом, доит овец и приготовляет сыр.


[Закрыть] сюда поднимаются Зверка, Катюшка и тетка Улка!

– Ах ты господи, ну, да что поделаешь! – И, сняв с костра, горевшего у порога хижины, котел, в котором варился кусок баранины в кислом молоке, пастух поставил его за деревянную перегородку, где находились кадки с молоком и всякая посуда.

В это время гости уже вошли в хижину.

– Дай бог счастья! – приветствовали они пастуха.

– Ну, дай бог, дай бог, – ответил он как-то растерянно, но тут же шагнул за перегородку и принес гостям по ковшу овечьего молока.

– Если не хотите, чтобы пастух вас обругал, выпейте одним духом, – шепнул Зверка Богушу. Тот послушался доброго совета и, хотя деревянный резной ковшик вмещал без малого три четверти литра, осушил его до дна.

– Пейте на здоровье еще, – предложил пастух, когда все выпили, и хотел было снова наполнить ковши, но, поняв, что гости больше пить не смогут, поставил их на чистую полку.

Потом он спросил, кто такой Богуш, и, когда Зверка ответил, что пан из Чехии, очень удивился и тут же начал расспрашивать про чехов. Услышав, что пан первый раз на пастбище, стал ему все показывать и называть.

Пастушья хижина – просторный деревянный домик, перегороженный внутри. В передней его части находится очаг, где день и ночь горит огонь. Над ним на балке укреплен толстый деревянный крюк, на который вешают котел. Дым выходит через дверь и щели в крыше. Он сушит головки сыра, уложенные за деревянные балки. Вдоль всей стены длинная полка с посудой и деревянные лавки. Возвращаясь домой, хозяева вешают бурки на гвозди, а валашки втыкают в балку.

За перегородкою хранятся высокие кадки, ковши, подойники, деревянные резные формы для сыра и другая пастушеская утварь. Снаружи у самой хижины стоят кошары, плетенные из прутьев загоны, куда на ночь запирают овец, а утром, подоив, выпускают. Загоны можно собирать и разбирать – к осени стадам приходится спускаться с гор все ниже и ниже. Кошару забирают с собой и, выбрав новое место, опять устанавливают.

Когда все вышли из хижины, Зверка увидел на крыше овечью шкуру.

– Никак, бача, вы барана зарезали? – спросил он.

– Что было делать, коль его солнечная ведьма опалила, разрази меня гром, если это неправда, – поклялся хитрый пастух.

Богуш поинтересовался, что он имеет в виду. Пастух объяснил: солнечная ведьма – дочь солнца, она ненавидит скот, который топчет и пожирает цветы в ее горных садах. Лицо у нее вроде бы приветливое, как солнце, но если она коснется овцы или коровы, та обязательно погибнет.

– А можно ли эту солнечную ведьму видеть? – поинтересовался Богуш.

– Ни-ни, человек не должен даже и желать этого, – ответил пастух, изобразив при этом ужас. – Один овчар как-то раз увидел ее и тут же ослеп.

Показав свое хозяйство Богушу, пастух вернулся в хижину. Тем временем Зузула выложила из корзины муку, сало, соль и бутылку, подарок пастуху от хозяйки для настроения. Пастух в свою очередь отдал тетке запас свежего творогу, из которого дома женщины сами приготовят брынзу.

Гости отдохнули еще немного, выпили овечьего молока, пастух порассказал им всякого о волках, о своем стаде, о последней грозе и о том, как в страшный ливень искал потерявшуюся овцу Тарканю. Когда они собрались уходить, зазвенели колокольчики  – овчар[26]26
  Овчар  – работник по уходу за овцами, овечий пастух.


[Закрыть] пригнал стадо, вокруг которого носился белый пес, не давая овцам разбегаться. Овчар играл на фуяре.[27]27
  Фуяра  – традиционный словацкий деревянный духовой инструмент, поперечная флейта с тремя отверстиями, возникла как пастушеский инструмент. Имеет большой размер (от полутора метров).


[Закрыть] Одет он был так же, как и пастух: в узкие штаны, замасленную рубаху из грубой ткани с широкими рукавами, на поясе спереди висел кисет с табаком, а сбоку – валашка. Обут в крпцы, на голове низкая шляпа с околышем[28]28
  Околыш  – обод головного убора, та часть его, которая облегает голову.


[Закрыть] из меха ягненка, из-за околыша торчала короткая глиняная трубка. На плечи наброшена коричневая бурка. Парень был высокий, плотный, как и пастух, дочерна опаленный солнцем, с сильными, мускулистыми руками, длинные черные волосы он зачесывал за уши.

Увидев его, пастух тотчас же пошел открывать кошару. А Богуш, когда овчар загонял стадо, удивился, каким образом они с пастухом отличали овец по виду, по характеру, каждую звали по кличке, хотя ему казалось, что Бакуша совершенно такая же, как Тарканя, а Белена – как Гвездула или же Быструла.

Перед самым уходом Богуш, как гость, получил от пастуха в подарок сыр – таков обычай, а Зверке досталась кожа змеи, которую овчар убил утром, – обтянуть мундштук трубки. Богуш тоже кое-чем отдарил пастуха «ради добрых отношений».

По дороге Зузула поведала Катюшке, что барана солнечная ведьма не опалила, просто пастух его зарезал и сварил в котле.

– Ну что ж, дед ведь от этого не обеднеет, у него их еще две сотни, а пастуху иногда тоже хочется мяса поесть. Только надо говорить правду, – рассудила девушка.

– То-то и оно, – согласилась с нею тетка.

Путь домой прошли быстрее, потому что двигались не лесными тропами, а удобной дорогой, хотя и более длинной. По пути Зверка рассказывал о жизни овчаров, о том, что они находятся на пастбище непрерывно с конца апреля и до конца октября, или, как принято говорить, – от Юрия до Димитрия, о том, как они закалены в борьбе со всякими трудностями. Им часто приходится встречаться с волками, нередко и гайдуки,[29]29
  Гайдуки – повстанцы из крестьян, участники вооружённой борьбы южнославянских народов против турецких завоевателей (в 15—19 вв.).


[Закрыть] что скрываются в горах, заглядывают к ним и забирают лучших баранов, а чтобы незваные гости ушли по-хорошему, приходится их обхаживать, поить овечьим молоком.

Так, рассказывая обо всем понемногу, спустились в небольшую зеленую долину, по которой торопливо бежала речка, «живая вода», и вскоре очутились у своего дома, где их под ореховым деревом уже поджидали хозяин и хозяйка. Опять завязался разговор, хозяин первым делом спросил, что нового наверху, и, услышав про погибшего барана, покачал головой, улыбнулся, будто хотел сказать: «Знаю я его, мошенника!» Вскоре из-под дерева удалились женщины, ушел и Зверка. Только Богуш остался сидеть с хозяином и, когда старик захотел посмотреть рисунки, начал с пастушьей хижины и пастуха, что старику очень понравилось, и он, словно пастух был перед ним, погрозил ему:

– Вот погоди у меня, пройдоха! – Но тут же добавил – Ну что ж, пастух он все-таки хороший, хоть и зарежет иногда барана, тут уж ничего не поделаешь!

Богуш дал посмотреть и портрет Катюшки, без утайки поведав, как девушка испугалась.

– Да, болтают такое, – подтвердил хозяин и долго не мог оторвать глаз от рисунка, хотя это был всего лишь набросок. – Фигурой, – произнес он, – фигурой она пошла в мать, а лицом похожа на отца, на бедного моего Юро.

Когда старик возвращал рисунок Богушу, на седых ресницах его блеснула слеза.

– Прежде чем уйду, я сделаю вам такой же портрет, – пообещал Богуш, заметив, что старику это будет приятно.

– Ох, большую радость мне доставите, кто знает, долго ли она еще у нас в доме поживет. Я не собираюсь выдавать ее, как здесь принято – в пятнадцать-шестнадцать лет девушки уже становятся женами, – но если ее придут сватать в зажиточный дом, да жених ей понравится, что я на это скажу? Придется сделать так, как она пожелает. А я бы очень хотел, чтобы она попала в хорошую семью, мы ведь растим ее словно ягодку.

Тронутый этими словами Богуш спрятал рисунок. Близился вечер, пригнали домой скотину, и это прервало разговор о Катюшке. Услышав звон колокольчиков, она вышла из дома и стала подзывать коров по кличкам.

Старик заговорил о своем хозяйстве, сколько доходу оно ему приносит, не преминув после слова «свиньи» добавить: «не при вас будь сказано».

– Так же как у овец, быков, коней, у каждой коровы тоже есть своя кличка, – продолжал он. – Если у нее нрав веселый – она Веселина, если ноги стройные, как у оленя, – Олешка, если пасется у дома – Домашка, и тому подобное.

Спустя некоторое время шум во дворе утих, все угомонилось, и хозяйка позвала ужинать.

– А хворосту уже наготовили? – спросил хозяин у молодежи.

– Эх, и костер будет! – прищелкнул пальцами Зверка. – Как только появятся звезды, пойдем, чтобы разжечь первыми!

Поужинали. Надвигались сумерки. Когда на небе засверкала первая звездочка, собралась молодежь вместе, все принаряженные, и двинулась на Брезову гору. Дочь хозяина, зять, старик и Богуш пошли заодно с молодежью, но только посмотреть. Хозяйка же, тетка и старая Зуза остались не только присматривать за домом, но и чтобы принятыми в таких случаях средствами изгонять злых волшебниц, которые в эту ночь строили разные козни и всячески вредили скоту.

На Брезовой горе, в самом высоком месте среди старых берез и пихт был сложен огромный костер, который до начала праздника стерегли парни.

На юго-восточном склоне горы у ее подножия лежит деревня, от нее через пашни и луга к вершине ведет дорога. С севера гора круто спускается почти к самому берегу Грона,[30]30
  Грон (словацк. Hron) – вторая по длине река Словакии, левый приток Дуная.


[Закрыть] откуда днем и ночью доносится грохот и стук железоделательных мастерских.

С запада – отвесная стена, голые скалы, но вид на долину Грона до самой Лопеи и дальше открывался великолепный. Молодежь знала, что прекраснее места для костра нет. Когда семейство Медведей пришло на Брезову гору, там уже было много парней и девушек из деревни. Не вся молодежь еще собралась, и с каждой минутой народу прибывало.

Хозяин с семьей и Богуш стали в сторонку под березами, Катюшка пошла к девчатам, а Зверка к парням. Костер подожгли, и пламя мгновенно взметнулось, осветив ближние березы красным светом, разом гикнули парни так, что стало слышно по всей округе. Девушки взялись за руки, образовали вокруг костра хоровод и, медленно двигаясь по кругу, запели:

 
Если бы я знала, когда праздник Яна,
костры б разложила на три стороны.
Один в ту сторонку, где солнышко всходит,
другой в ту сторонку, где оно зайдет,
третий в ту сторонку, откуда пригожий,
парень мой любимый ко мне подойдет.
Ян, Ян, Вайян!
 

За этой песней следовало много других, по большей части любовных, которые девушки пели, не останавливая хоровод, пока костер, прогорев, не стал рушиться. Тогда к нему подскочили парни, выхватили горящие головни, стали крутить их над головой, кричать и петь так громко, что гора содрогалась. Тем временем костры вспыхнули и на других горах, от гомона и песен, долетавших оттуда, долина гудела. Когда пламя немного спало, девушки стали прыгать через костер, и каждая старалась прыгнуть как можно дальше, но за парнями им было не угнаться. Сколько при этом смеху, шуток! Девушки дразнили парней, те задевали девушек, кто-то принес еще охапку хвороста, бросил на раскаленные угли, и пламя опять взметнулось ввысь. Девушки снова взялись за руки и запели:

 
Эй, гуси мои, гуси,
эй, белые гуси!
Эй, летите вы высоко,
видите далеко.
Гуси, вы не видели
милого моего?
 
 
Эй, по табору он ходит,
эй, четырех коней водит,
как увидите его,
вы ему скажите:
не дождаться мне его,
должна я выйти замуж.
 

Мелодия песни была прекрасна. Пели много других песен хором и поодиночке. Вот девушка, которой что-то нашептывал молодой парень, отвечает песней:

 
Зачем тебе, шугай,[31]31
  Шугай  – парень.


[Закрыть] жена молодая,
коль зимою нету тепла в твоем доме?
 

А он ей в ответ:

 
Терна нарублю я четыре воза,
и тепло нам будет зимою дома.
 

Пели и радовались повсюду, у всех лица сияли от удовольствия. Кое-кто из парней позволял себе и поцеловать девушку, и обнять, но при этом никакого озорства не было. Самые задорные парни показывали свою силу и ловкость, крутили топорики над головой, перепрыгивали костер друг через друга, пока у одного полштанины не сгорело. Всякий раз когда костер начинал угасать, в него снова подбрасывали хворосту, а девушки при этом повторяли припев:

 
Ян, Ян, Вайян!
 

Было уже поздно, когда хозяин сказал, что пора бы и домой. Парни разгребли костер, засыпали его землей, и все двинулись по домам. На других горах костры тоже погасли, но в небе появился месяц и озарил бледным светом долину Грона. На обратном пути, словно сговорившись, все дружно затянули:

 
Виноград, виноград, виноград зеленый,
ты, шугай, не уходи, оставайся на ночь.
 
 
Я останусь ночевать, сизая голубка,
если рано на заре ты меня разбудишь.
 
 
Занимается заря, на дворе светает,
пора просыпаться, шугай мой любимый.
 
 
Быть мне битой с утра матушкой сердитой,
ведь зеленой травы я не накосила.
 
 
Буду битым и я батюшкой суровым,
я еще не поил коня вороного.
 
 
Хоть и встала заря, а ты спи, Зузана,
ни тебя, ни меня не даст бог в обиду.
 

«Спокойной ночи! Спокойной ночи!» – слышалось отовсюду, так как дороги расходились, одна вела к деревне, другая – к дому Медведей. Богуш был всего лишь зрителем, но общее веселье так его захватило, что он даже пел вместе со всеми. Во время праздника ничто не ускользало от его внимания, и, хотя среди девчат было несколько красивых, высоких и стройных, в сравнение с Катюшкой они не шли. Каждое движение ее было исполнено природной грации. Парни из деревни вели себя с ней совсем иначе, чем с остальными девушками, за весь вечер ни один из них не отважился обнять ее за талию, ущипнуть за плечо или неожиданно поцеловать, как это делали с другими.

Зверка все время вертелся возле красивой молоденькой девушки и трижды удачно прыгнул вслед за нею через костер. Когда Богуш спросил его, чья это девушка, тот вспыхнул и сказал:

– Это моя ровесница, Фружа, дочка старосты.

Богуш ни о чем его больше не спрашивал, но в душе пожелал славному парнишке счастья, чтоб мечты его, как и мечты Богуша, сбылись.

Когда уже подходили к дому, Богуш оказался рядом с Катюшкой. Она спросила, видел ли он раньше, как жгут костры на празднике Яна Крестителя.

– У нас, – ответил он, – раньше тоже жгли святоянские костры, но, я думаю, теперь уже это повсюду забыли либо запретили. Увидел я такое впервые здесь и очень этому рад. Только зачем вы прыгаете через огонь, ведь это опасно?

– Иначе никак нельзя. Прыгают для того, чтобы сбылось желание. Если удачно перепрыгнешь, желание сбудется, а если упадешь или обгоришь, тогда нет.

– А что задумали вы, Катюшка? – спросил Богуш.

– В прошлом году я прыгала ради того, чтобы лен подлиннее уродился, – улыбнулась она, – и желание мое сбылось.

– А сегодня?

Не сразу, но все же она ответила:

– Сегодня... сегодня я сказала себе так: «Кто что любит, пусть то и получит» и один раз за то, чтобы в семье все были здоровы.

– И прыгали вы удачно, я видел!

– Да, удачно. Но мы ведь празднуем по обычаю, потому что наши предки праздновали, говорит дедушка, а верить в это не обязательно. – И по тону, каким она сказала, Богуш понял, что верить ей хотелось больше, чем не верить. Он с удовольствием спросил бы, кого она имела в виду, но вопрос застрял у него на губах.

Когда переступили порог, почувствовали едкий запах чернобыльника,[32]32
  Чернобыльник   – полынь обыкновенная. Название «чернобыльник» происходит от черноватого стебля (былинки).


[Закрыть] которым женщины окурили весь дом, отгоняя злых волшебниц. Пожелав друг другу спокойной ночи, все отправились спать. А Богуш открыл окно и еще долго наслаждался прекрасной светлой ночью, любовался вершинами гор и зелеными долинами, где над ивами у ручья клубились белесые облачка тумана, мерцая в лунном свете как серебряные ризы. Там, как гласит молва, при свете месяца танцуют лесные феи и сладостным пением заманивают к себе молодых парней. Горе тому, кто позволяет увлечь себя в их хоровод! «Залюбят» они его до смерти, «затанцуют» так, что ноги отвалятся по колено, а тело разметают по воздуху, чтобы и память о бедняге исчезла. По утрам, когда девушки ходили за травой и им попадались места, где не было росы, они говорили: «Тут ночью танцевали лесные феи, роса стерта!»

«Сколько дивной поэзии я здесь нашел! – подумал Богуш, закрывая окошко. – Но самая дивная поэзия во всей природе – она!» – прибавил он, бросаясь в постель.