Текст книги "Дом в предгорье"

Автор книги: Божена Немцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

                                                                        Божена Немцова

                                                                     ДОМ  В  ПРЕДГОРЬЕ

                                                                    Картинка из Словакии.

Перевод с чешского и примечания А.И. Серобабина (часть примечаний верстальщика).

Иллюстрации О.Л. Бионтовской.

Издательство «Детская литература», Ленинград, 1984 г.

Был канун Яна Крестителя.[1]1
   Иван-Купала (праздник Яна Крестителя) – народный праздник языческого происхождения. Изначально был связан с летним солнцестоянием. По мере распространения христианства обряды стали привязываться ко дню рождества Иоанна (Яна) Крестителя, который крестил в реке Иордан Иисуса Христа.


[Закрыть]

После нескольких дней изнурительного зноя вечером разразилась сильная гроза с ливнем. В доме Медведей в небольшой деревне у подножия Дюмбьера,[2]2
  Дюмбьер  – горная вершина в Словакии. Гора расположена в центральной части страны в горном массиве Низкие Татры. Является высшей точкой Низких Татр. Высота над уровнем моря – 2043 м.


[Закрыть] самой высокой горы в Зволенских[3]3
   Зволен  – город в центральной Словакии на слиянии рек Грон и Слатина.


[Закрыть] лесах, собирались ужинать, но загремел гром, и стало не до ужина.

Бабушка завесила окно белым платком, а чтобы гроза обошла дом, в пылающий огонь очага бросила три освященных сережки с вербы. На протяжении всей грозы хозяин и работники молились, и лишь когда поутихло и гром перестал греметь, старуха с дочерьми вышла из дома, чтобы посмотреть, готов ли на кухне запоздавший ужин. Пока накрывали на стол, старик хозяин отправился взглянуть, прояснилось небо или все еще затянуто тучами. Темень стояла хоть глаз коли, дождь лил как из ведра.

– Ну, тот, кого эта гроза застигла под открытым небом, долго будет ее помнить! – сказал хозяин, возвращаясь в сени, освещенные светом пламени открытого очага летней кухни, возле которого хлопотали женщины.

Неожиданно со двора донесся собачий лай.

– Что это пес залаял? Волка чует или недоброго человека? – произнес хозяин, шагнул в открытую дверь и стал всматриваться в ночную тьму.

Вскоре он услышал шаги, но идущего увидел, лишь когда тот подошел к самому порогу. Это был молодой человек в дорожном костюме, с рюкзаком за плечами и с окованным посохом, которым он отгонял кидавшегося на него пса, сопровождавшего путника до самого порога и отбежавшего только после окрика хозяина.

– Дай вам бог счастья, хозяин! – поздоровался пришелец, входя в сени и снимая шляпу, набухшую от дождя и похожую на гриб.

– И вам дай бог, – ответил тот и, приподняв низкую, обшитую белой овчиной шапку, с любопытством взглянул на путника и спросил: – Кто вы?

– Я странствую, в здешних местах никого не знаю. Ночь и гроза застигли меня врасплох, в темноте сбился с пути. Явите милость, не откажите в ночлеге и куске хлеба, – попросил путник приятным голосом.

– С удовольствием, проходите же! В чужих местах заблудиться легко, да еще в такую непогоду, – сказал хозяин, гостеприимно открывая перед незнакомцем дверь.

– А ну, дети, быстро готовьте галушки, яичницу, несите что есть вкусного, надо гостя как следует накормить.

– Студент небось какой-нибудь! – заметила старуха, а дочка, сноха и шестнадцатилетняя внучка Катюшка, которые готовили ужин, с любопытством стали разглядывать гостя, как только он появился в дверях.

Распорядившись на кухне, старая хозяйка вошла в комнату, где гость в это время снимал свой рюкзак.

– Да ведь он насквозь промок, – озабоченно сказала старуха, дотрагиваясь до мокрой одежды гостя.

– На мне сухой нитки не осталось, лило нещадно, наверное, и там все промокло, – ответил незнакомец, развязал рюкзак и заглянул в него. Там лежало немного белья, книжки, ящичек с красками и кое-какие необходимые мелочи.

– Все сухое, – сказал он, довольный.

– Но в этой одежде оставлять человека нельзя, – заметила хозяйка.

– Это дело легко поправимое, – ответил хозяин, – Зверка ростом такой же, думаю, что пану его одежда будет в самый раз.

Повернувшись к маленькой батрачке, глядевшей на гостя вытаращив глаза, велел ей позвать Зверку. Девочка убежала, и вскоре явился Зверка, племянник хозяина, молодой, стройный парень. Услышав, что требуется, он тут же бросился за своим праздничным костюмом и принес все: ширицу  – белый толстого сукна армяк, ярко расшитый спереди и по краю разноцветным шелком, короткую рубашку с широкими, вышитыми красным рукавами, синюю суконную куртку, тоже вышитую, широкий кожаный пояс с желтыми латунными пряжками и цепочками, узкие белые штаны и крпцы, словацкую кожаную обувь с ремешками. Принес он также и широкополую шляпу с букетиком.

Приветливо улыбнувшись, путник взял одежду, только шляпу и рубашку вернул.

– Ты, Зверка, помоги пану надеть на себя все это, сам он тут не разберется, – подсказала хозяйка и, показав гостю на боковую дверь, которая вела в чулан, предложила войти туда и переодеться.

Гость вошел в чулан, а Зверка за ним.

Вскоре, переодетый во все деревенское, кроме рубашки, гость вышел из чулана. В этой одежде сразу стало видно, как он прекрасно сложен.

– Будто на вас шито! – воскликнула хозяйка, ставя на стол хлеб и соль в знак радушия.

– Я словно заново родился, и все благодаря вашей доброте и гостеприимству, – сказал он.

– Ну вот и хорошо, – ответила хозяйка, – а то давно уже за этим столом не случалось гостя видеть.

– Отведайте нашу хлеб-соль, – предложил хозяин и, когда гость отрезал хлеба, посолил и стал есть, сказал: – Мы тут вроде как на отшибе, поэтому нога постороннего редко переступает наш порог. А откуда же пан идет?

– Гостил у дяди, в Гевешском округе под Мишковцем[4]4
  Мишкольц (венг. Miskolc, словацк. или чешск. Miskovec) – город на северо-востоке Венгрии, административный центр.


[Закрыть] у него имение, я там каждый год живу. Захотелось немного Словакию посмотреть, и я двинулся в путь пешком, решив, что мир лучше узнавать не из повозки. Вчера заночевал в Тисовце,[5]5
  Тисовец  – городок в центральной Словакии.


[Закрыть] там сказали, что уже сегодня могу быть в Брезно.[6]6
  Брезно  – город в центральной Словакии на реке Грон.


[Закрыть] Не сойди я с главной дороги, может, и добрался бы. Да вот сошел, очутился в лесу и заблудился. Если бы не блеснул огонь вашего гостеприимного очага и не указал мне дорогу, блуждал бы я до утра в лесу, а может быть, там и погиб.

– Ну, вы не сильно уклонились, мы ведь у самого подножия Дюмбьера, а от нас до Брезно полтора часа ходьбы. Только я бы не советовал пускаться в путь по нашим лесам тому, кто не знает лесных троп, не знает, как через лес пройти, очень легко тут заблудиться так, что и вовсе не выберешься, – заметил хозяин.

В это время женщины подали ужин на стол, следом за ними явились и работники. Все встали вокруг стола, хозяин снял шапку, перекрестился и, сложив руки, стал молиться, а остальные громко повторяли за ним слова краткой молитвы и гость вместе с ними. И хотя он не привык молиться перед едой, установленный здесь порядок уважал.

Помолившись, все сели за стол, покрытый белой полотняной скатертью: хозяин с семьей – во главе стола, работники в противоположном конце. Гостя усадили на почетное место – в углу рядом с хозяином. Работники ели из одной чашки, у хозяина и у остальных стояли тарелки, лежали роговые ложки, а гостю положили, кроме того, вилку и нож. На хозяйском конце стола в честь гостя подали на два блюда больше.

– Ну что ж, угощайтесь чем бог послал да что наспех сготовили, – сказала хозяйка, придвигая гостю миску с похлебкой из пахты.[7]7
  Пахта  – сыворотка, остающаяся при сбивании коровьего масла.


[Закрыть] Гость же по господской привычке хотел, чтобы первой отведала хозяйка, но – боже упаси! – она ни за что на свете себе не налила бы.

– Гостю почет, – сказала женщина, и волей-неволей ему пришлось налить себе первому.

Все принялись за еду, наступила тишина, которую временами нарушала хозяйка, потчуя гостя, как это принято везде.

– Ну, попробуйте галушки, брынза там хорошая. А может, яичницы положить? – предлагала она, хотя проголодавшемуся гостю нравилось все.

Работники тоже ели молча и лишь иногда с любопытством поглядывали на незнакомца. Особый интерес он вызвал у женщин. Очень удивила их тончайшей ткани белая рубашка с длинным рукавом и манжетами, какие тут носили только женщины. Зверка глядел на него даже с гордостью, словно видел в нем себя.

Наибольшее же восхищение вызвал незнакомец у Катюшки, которая не могла понять: как он вдруг стал таким красивым? Ведь когда он переступил порог дома, закутанный в серую накидку словно в туман, она решила, что к ним в дом пробирается не то привидение, не то чернокнижник, и даже испугалась. И вдруг превратился в ладного молодца, равного которому она не знала. Его руки были маленькие и белые, меньше, чем ее, хотя тетка Ула говорила про ее руки, что они, как у феи. А таких черных, красивых зачесанных назад волос не было ни у кого из знакомых парней. И костюм Зверки казался на нем более красивым. Никто так не сидел и не ел, как он, а голос звучал словно колокол. Она досадовала, что гость не отрывал взгляд от тарелки, кроме еды, ни на что не обращал внимания, только иногда на мгновение поднимал глаза. Наконец, когда хозяйка, в который уже раз, стала потчевать его, гость положил вилку и нож на тарелку, поблагодарил, поднял голову, и тут глаза его впервые встретились с Катюшкиными. Смутившись, опустила она черные ресницы, и, словно тучи, заслонили они яркие звездочки, а нежный румянец, будто лучи зари, залил ее очаровательное личико.

Она стала поспешно есть, но второпях поперхнулась. Сидевшая рядом тетка хотела было стукнуть ее по спине, чтобы кусок проскочил, но девушка словно угорь ускользнула из-под ее руки и выбежала за дверь.

– Эх, одни глупости на уме! – с укором сказала вслед ей бабушка.

– Молодая еще, неразумная, – стала оправдывать девушку тетка.

– Это ваша дочь? – спросил гость у хозяина.

– Внучка, после сына осталась, – ответил тот и, указывая на стройную красавицу, сидевшую подле высокого мужчины, продолжал: – Вот наша дочь, а это ее муж, наш зять. Тут, – показал он в другую сторону, где сидели тетка и Зверка, – невестка Ула и сын ее Зверка. Это моя родная семья, а те – моя семья, богом данная, – добавил он, переводя взгляд с родственников на работников.

Гость смотрел на них и видел приветливые, красивые лица. Мужчины могучие, как скалы, женщины стройные, как сосны. А вот, вся зардевшаяся, вернулась и та, что показалась ему краше всех остальных. Хотя он и заметил ее у очага, когда входил в дом, но тогда ему, усталому и голодному, было не до красоты. Ведь у голодного только хлеб на уме. Утолив голод и отдохнув, гость обратил свои мысли к тому, что радует сердце, – к красоте и был поражен, когда увидел, что напротив сидит девушка, хороша, как маков цвет. Казалось, сам бог послал ее в этот мир.

Гость ругал себя за то, что упустил столько времени, не уделил ей внимания раньше, и, как вначале Катюшка не спускала глаз с него, теперь он не спускал глаз с ее лица. И бог знает, сколь долго любовался бы ею, если бы хозяйка не вывела его из этого приятного состояния, спросив, живы ли у него родители.

– Матери у меня нет, – ответил он. – Умерла, когда я был еще маленьким. Отец жив, но уже склонился к земле, как спелый колос. Боюсь, что смерть скоро его скосит. Ни братьев, ни сестер у меня не было. Из родственников знаю лишь дядю, у которого только что побывал. Он мне как отец, и я очень его уважаю.

– А разве пан не словак? – удивилась хозяйка.

– Я чех, – ответил гость.

– Чех, вот это мне нравится! – воскликнул хозяин. – А я думал, что пан словак откуда-нибудь из-под Трнавы.[8]8
  Трнава  – город в западной Словакии, расположенный на реке Трнавка у южных склонов Малых Карпат.


[Закрыть]

– Пан говорит по-словацки, как настоящий словак, – удивился молодой зять.

– А почему ему не говорить по-словацки? Ведь словаки и чехи – одного дерева листья и легко понимают друг друга, – сказал хозяин. – Ну а где же пан живет? И как зовут пана? – обратился он к гостю.

– Меня зовут Богуш Сокол, – ответил молодой человек, – а живу я в Праге!

«Богуш... какое красивое имя», – подумала про себя Катюшка. А хозяйка заметила вслух, что гость и впрямь как молодой сокол.

– Стало быть, мил человек, из Праги вы? – воскликнул обрадованный хозяин. – Я тоже в Праге был, в самом деле был. Ей-богу, чтоб мне головы не сносить! Но должен признаться пану Богушу, что наша семья происхождением тоже из Чехии. Во время великих смут[9]9
  Имеются в виду крестьянские войны в Европе в начале XV века.


[Закрыть] наши предки вместе со многими другими переселились из Чехии в здешние края и так тут навсегда и остались. Времена были суровые, как рассказывал мне прадед, бунт следовал за бунтом, беда за бедой, и под конец еще нагрянули в наши края нехристи-турки, как половодье, которое все сметает.

– И сюда, в эти дремучие леса и в горы, турки тоже добрались? – спросил Богуш.

– Эх, куда только они не добрались, сукины дети! – продолжал рассказ хозяин. – От Филякова,[10]10
  В 1554 году турки захватывают важную крепость Филяково и её оборонительные функции переходят на Зволен. Здесь вырастает новая мощная крепость, которую туркам так и не удалось взять.


[Закрыть] через горы дошли они и до наших деревень. Все бы начисто уничтожили, если бы не любетовский юнак[11]11
  Юнак  – молодец.


[Закрыть] Вавра Брезула. Вот это был юнак! Он и ста турок не боялся, а они от одного имени его дрожали в страхе. Турки дважды были в наших местах, грабили, жгли, Вавре отомстить хотели, но оба раза он их – то саблей, то хитростью – одолел, а во второй раз даже самого агу убил. Так он один всю округу и спас, потому как, услышав, что турки идут, все жители убежали в горы. Молва о словацком том юнаке далеко разнеслась, даже горы перевалила. А тут вам каждый покажет перевал в горах, где он от целой орды турок отбивался и одолел их, и «турецкий колодец», над которым голову аги выставил. Ну, да о нем я вам еще расскажу. А сейчас хочу показать самое дорогое наше сокровище, которое наши предки принесли из Чехии. Оно передается у нас в семье от отца детям, от детей внукам уже много поколений.

Досказав, хозяин повернулся, открыл старинной работы маленький шкафчик с выпуклыми дверцами, который стоял на лавке за столом, и вынул из него тонкой резьбы шкатулку из ясеня. В шкатулке, завернутая в шелковый платок, лежала книга в переплете из обтянутых кожей деревянных досок с латунными застежками. Это была Библия.

– Вот, – сказал он, указывая на исписанный изнутри переплет, – тут обо всем нашем роде сказано, кто когда родился, женился, умер, начиная от Прокопа Жатного, который пришел сюда из Чехии, до моего брата и сына. Видите вот тут – Юро Жатный! Не думал, что мне придется здесь писать о его смерти и что мы так неожиданно его потеряем. Словно гром с ясного неба его поразил! – вздохнул старик.

– Ох, и сильно же горевали мы, старики, когда пришлось оплакивать любимое дитя наше, такого молодого, – дрогнувшим голосом сказала хозяйка.

Кроме смертей и рождений о каждом из членов семьи в книге было написано, каким он был и что достойного памяти совершил. Так, о Мартине Жатном говорилось: «Был хорош, как отточенный нож! Воевал с нехристем-турком и пал под Белградом! Вечная ему память!» Рядом с именем Павла Жатного стояло: «Был человеком знающим и справедливым. Торговал кружевами по всему свету и был даже в земле испанской в городе Мадриде, откуда принес домой много денег. Мир праху его!» Об Ондрике Жатном: «Прости его боже! Никчемный был человек! Утонул в паленке!»[12]12
  Палинка (венг. pálinka, словацк. palenka)  – венгерский фруктовый бренди.


[Закрыть]

Богуша эти записи очень заинтересовали. Однако, прочитав о Янке Жатном, отце хозяина, о том, будто сам он убил четырнадцать медведей, брат его – пять, а хозяин, когда медведь к нему в овес забрался, сперва придушил зверя в своих объятьях, а потом добил топором, Богуш как-то недоверчиво улыбнулся. Хозяин заметил это, пожал плечами и спросил:

– Пану кажется, будто это неправда? Ну, так глядите: правда это или неправда?

С этими словами хозяин распахнул на могучей груди рубашку, закатал рукава до самых подмышек и, показывая шрамы на груди и плече, сказал:

– Это от медвежьих когтей, когда мы с ним в овсе боролись. Эх, молодой человек, пожили бы вы с нами, не стали бы удивляться таким схваткам. Ведь мой сын был совсем молодым, а трех медведей убил.

– Ах, лучше бы он ни одного не убил, сидел бы тут сейчас с нами да с молодой женой и Катюшка не осталась бы сиротой, – вздохнула старушка, а у Катюшки глаза наполнились слезами.

– И что за страсть у парней! Как встретит мишку, каждой жилочкой задрожит, и даже если жизнью рискует – пошел на него! Так и с моим сыном было. Сызмальства умел он хорошо стрелять, а когда вырос, не было медвежьей охоты, чтобы Юро Медведь в ней не участвовал. Должен также сказать пану, что отца моего, знаменитого охотника на медведей, самого Медведем прозвали, а потом это перешло на семью, хотя были в ней и такие, кто никогда ни одного медведя не убил. Теперь уже соседи и не знают, что у нас фамилия другая, разве что пан священник помнит. Все так и говорят: Медведи.

Всего двадцать лет было Юро, а его уже дважды с охоты под волынку[13]13
  Волынка – народный духовой язычковый инструмент. Представляет собой мех (воздушный резервуар) из кожи или пузыря животного, в который вделаны маленькая трубочка для нагнетания воздуха и несколько игровых трубок.


[Закрыть] с почетом домой провожали, а вот третья охота оказалась несчастливой! – глубоко вздохнув, сказал хозяин. Помолчал с минуту и продолжал: – Была на Черном Гронце большая охота на медведя. Много там собралось охотников, пригласили и Юро, потому что слава о нем как о метком стрелке разнеслась по всем окрестным горам.

Утром, когда Юро должен был уйти на охоту, Марушка, его молодая жена упрашивала не ходить, снились ей белые розы, а это, мол, к скорби. Но он только посмеялся над нею. Мать моя, старушка, не хотела его пускать, умоляла остаться, говорила, что месяц на ущербе, а для Юро это роковая пора.

– А почему роковая? – спросил Богуш.

– Потому что, когда мальчик родился, старая гадалка, которая живет в лесу, наворожила, что он будет счастливым, но, отправляясь в путь на ущербе месяца, должен быть осторожным. Этому, как говорит в проповедях пан священник, верить нельзя, но ведь гадалки как ведьмы, им известно много такого, чего другие люди не знают. Моя старуха им верит, и, чтобы успокоить ее, я тоже упрашивал Юро остаться дома. Но ни мое слово, ни просьбы матери и жены не помогли. Уговорам он не поддался и все-таки пошел на охоту.

– Не надо было вам, деверь, разрешать ему, – сказала невестка хозяину, – ведь вы глава семьи и мы все вас слушаемся.

– Ты же знаешь, Улка, я не умею быть строгим ни с вами, ни с кем другим. Пусть, думаю, получит удовольствие, а то, что оно несчастьем обернется, не предполагал, – сказал хозяин.

– Когда он вышел из дому, соседка Мара перешла ему дорогу с пустыми ведрами, – вспомнила старушка. – В последний раз просила я его, чтобы не ходил, говорила про дурные приметы. И все-таки пошел. Ах, лучше бы оленьи его ножки к порогу приросли! – вздохнула она и заплакала.

– Тогда мы видели его живым в последний раз, – сказал чуть погодя хозяин, подперев рукой седую голову. – Среди стрелков оказался один помещик из равнинного края, он впервые был на медвежьей охоте, да и медведя-то, наверно, никогда не видел. Поставили рядом с ним Юро – защищать в случае опасности. Ну так вот, разъяренный медведь аккурат под выстрел Юро пришелся. Юро выстрелил, смертельно раненный медведь взревел от боли и бросился в ту сторону, где стоял помещик. В тот же миг в зверя угодила вторая пуля из двустволки Юро, медведь рухнул, и тут раздался третий выстрел, и Юро, в которого попала пуля помещика, предназначенная медведю, упал мертвым рядом со зверем. Чтоб у этого злополучного стрелка рука отнялась перед тем, как выстрелить!

Вечером охотники принесли Юро домой на медвежьей шкуре, которая причиталась ему как первому стрелку, – продолжал хозяин с глубоким вздохом. – Какое это было горе, и рассказать невозможно. Мы все чуть с ума не сошли от ужаса! Парень он был видный и очень добрый, был хорошим сыном и хорошим мужем. Ах, бедная наша Маруша! У нее от горя сердце чуть не разорвалось. С той поры она стала чахнуть и увядать, как та яблонька, которой подрубили корни, а через год и она отправилась вслед за Юро. И осталась нам после нее одна-единственная веточка, – завершил свой рассказ хозяин, показав глазами на плачущую Катюшку.

– А что тот помещик, кто он был? – спросил Богуш, участливо глядя в опечаленное Катюшкино лицо.

– Он очень страдал из-за этого, – сказал хозяин, – ружье свое тут же разбил о дерево и поклялся, что никогда больше не выстрелит. Приходил он и к нам, умолял, чтобы мы его простили, готов был отдать все свое состояние вдове и Катюшке. Только на что нам его деньги? Господь бог и так нам все дал, а богатство его и одной нашей слезы не осушило бы. Простили мы его!

– Ну-ка, дети, вставайте и приготовьте пану постель, он, наверно, устал с дороги, – сказала хозяйка.

Хотя гость и уверял, что он вовсе не устал, хозяйка, однако, все же вышла из-за стола. Вместе с нею поднялись дочь, внучка и невестка, убрали посуду и вышли. Зять, которого в семье звали Блажо, тоже встал, сходил в соседнюю комнату, принес в маленьком сите нарезанный табак, три короткие глиняные трубки с проволочными крышечками и все это положил на стол.

– Не угодно ли пану выкурить трубочку? – спросил он гостя.

– Хотя я и не настоящий курильщик, но в компании курю с удовольствием, – ответил тот и хотел взять одну из трубок. Но Блажо удержал его.

– Сперва ее надо запечь, – сказал он.

Богуш не понял, что он имел в виду. И тогда хозяин сказал:

– У нас тут на Гроне считается, если табак в трубке запечь, он становится крепче, вот почему мы только так и курим. Пусть-ка тут в припечке[14]14
  Припечек  – место перед устьем печи.


[Закрыть] огонь разведут, чтобы нам к очагу не ходить, – велел он.

Блажо выбежал из дома, а вскоре пришла Катюшка с большой охапкой хвои, и минуту спустя на припечке потрескивал огонек, Катюшка же опять убежала, мимоходом глянув вполглаза на гостя. Когда хвоя сгорела, Блажо сгреб угли в кучку, а рядом с краю положил в горячий пепел трубки, набитые смоченным табаком, который не высыпался благодаря крышечкам.

Когда трубки запеклись, Блажо подал одну гостю, другую хозяину, а третью оставил себе.

– Ей-богу, хорош табак, – блаженствуя, заметил хозяин после нескольких затяжек. – Это штитницкий, настоящий. Пару трубочек выкуришь – сразу легче становится.

– Истинно так, – подтвердил Блажо, но Богуш не мог с такими заядлыми курильщиками ни согласиться, ни потягаться, он не привык много курить, тем более столь крепкий табак, какой курили гроновцы.

– Пан прямо домой направляется, – спросил хозяин Богуша, после того как он сделал несколько затяжек, – или хочет в наших краях побывать где-нибудь еще?

– Я бы рад побыть в здешних местах подольше, да не могу, решил двигаться прямо домой, – ответил Богуш.

– День-другой вас не выручат, а мы были бы искренне рады, если бы вы решили пожить у нас несколько дней. Можно сходить на Дюмбьер, на пастбище, а завтра канун Яна Крестителя. Увидите такое, чего в Праге не показывают даже за деньги. А вы когда-нибудь видели, как жгут костры в день Яна?

– Я-то не видел, но в Чехии еще кое-где жгут костры в канун Яна Крестителя, хотя с некоторых пор этот обычай постепенно забывается, а потом, наверно, вовсе исчезнет, как исчезли другие замечательные обряды. А жаль, потому что наши древние обычаи, привычки, нравы – надежная защита жизни нации, – сказал Богуш.

– И здесь многие обычаи забываются, но мы не даем погаснуть этому огню и следуем старым обрядам, – сказал хозяин.

– Только бы завтра не было такого ненастья, как сегодня, а то оно нам все испортит, – с тревогой произнес Блажо.

Тут вошла Катюшка, неся три рюмки наливки. Она поставила их на стол и, краснея под взглядом Богуша, с трудом смогла произнести, что постель для гостя приготовлена и он может идти отдыхать, когда ему будет угодно. Богуш поблагодарил ее, а хозяин спросил: идет ли еще дождь?

– Уже проясняется, дедушка, и небо усыпано звездочками, наверно, завтра будет хороший день, – ответила девушка.

– Если распогодится, вам стоит остаться на завтрашний праздник. Так вы завтра от нас не уйдете, обещаете? – обратился хозяин к гостю.

– С удовольствием побуду у вас этот день, мне здесь так хорошо, словно меня мать баюкает, – ответил тот, подавая хозяину руку.

– Нам приятно это слышать, – одобрительно кивнул довольный хозяин. У Катюшки заблестели глазки, она выбежала из комнаты, за дверью подпрыгнула и запела так, что было слышно по всему дому.

После ухода Катюшки хозяин стал расспрашивать о Праге.

Когда мужчины вдоволь наговорились, выкурили трубки и выпили наливку, все отправились отдыхать. Старуха, взяв горящий каганец,[15]15
  Каганец  – плошка с салом и фитилем, светильник.


[Закрыть] из сеней повела Богуша по ступенькам в маленькую чистенькую комнатку, где была приготовлена белоснежная постель с одеялом из медвежьей шкуры. На стене висели два ружья, сабля и две валашки, затейливо украшенные пастушьи посохи-топорики. На противоположной стене – мужская одежда. Мебели в комнате было немного, но вся из ясеня, чисто сработанная. На окнах белые полотняные занавески, вышитые красным по краю. Пол застелен половиками. Богуш во всем чувствовал зажиточность, удобство в доме сочеталось с простотой, было заметно, что чистота и порядок наведены женской рукой. От всего тут исходил дух мудрой доброты.

Войдя в комнату, старушка поставила каганец на столик, затем подошла к постели, слегка взбила подушку, провела рукой по одеялу, глянула на оружие над кроватью, а когда повернулась к Богушу, в глазах ее стояли слезы.

– Здесь, в этой комнате, жил мой покойный сын с Марушей. Вон то ружье и та красивая валашка, пастушья сумка и бутылка из тыквы – все его. А эту медвежью шкуру он на охоте добыл. Весело было в комнатке, когда тут молодожены жили, а теперь смотрю и в каждом углу вижу печаль. Ну, пошли вам господь бог спокойной ночи, сынок, пусть вам приснится что-нибудь хорошее, – взволнованно сказала старуха и, погладив гостя по руке, вышла.

В сенях она задержалась у очага, потому что на ней, бабушке, самой старшей в семье, лежала забота о том, чтобы огонь в очаге не угас никогда. Она осторожно сгребла все тлевшие угли на середину, засыпала их золой, а сверху положила хвою. Не дай бог огню в очаге погаснуть и хозяйке просить его у соседей! Даже брат брату неохотно дает свой огонь, плохая это примета – с огнем вроде бы из дому уносят счастье. Приносить жертвы огню тоже было обязанностью бабушки. От каждого блюда, которое готовилось на очаге, огонь получал свою долю. Все объедки, все крошки старуха бросала в огонь со словами: «В жертву». Управившись с огнем, хозяйка ушла спать, и вскоре в доме все затихло. Но Богуш, как ни был он утомлен дорогой, долго еще не мог уснуть. Мысли его возвращались к тому, что видел и слышал, и прежде всего к двум глазкам-искоркам. Он и предполагать не мог, что глазки эти тоже не спят.

Солнце во всей своей красе уже стояло в небе, когда Богуш проснулся. Быстро вскочив с постели, он начал одеваться, так как хозяйка сказала гостю, что утром он мог бы пойти с теткой на Мухово, где облюбовал пастбище их пастух.

Снова надев костюм Зверки – его одежду еще не отдали, – Богуш через вторую дверь вышел на галерею, тянувшуюся вдоль всего дома.

Он остановился в изумлении, увидев со всех сторон, куда только хватало глаз, зеленые горы, поднимавшиеся до облаков.

Дом стоял на склоне холма, высившегося над долиной Грона у самого леса. Справа виднелся маленький костел[16]16
  Костел  – католический храм.


[Закрыть] с домом священника, а ниже, как бы во впадине, были разбросаны деревянные дома с галереями. Но ни одна из них не выделялась такими красивыми балясинами,[17]17
  Балясина  – фигурный столбик в ограждении лестницы, террасы.


[Закрыть] ни одна галерея не была украшена такой искусной резьбой, как та, на которой стоял Богуш. Ни одна постройка не была такой большой и благоустроенной, как верхний дом.

На просторном дворе росло старое развесистое ореховое дерево, поодаль находились голубятня и колодец. Вымощенная камнем завалинка[18]18
  Завалинка  – невысокая насыпь, обычно закрытая досками, вдоль наружных стен избы, сделанная для утепления.


[Закрыть] была чисто подметена. По сторонам расположились хозяйственные постройки.

На солнечном склоне к дому примыкали сад и небольшой палисадник.[19]19
  Палисадник  – небольшой огороженный садик перед домом.


[Закрыть] Двор окружала низкая каменная ограда, а на ней росла дереза.[20]20
  Дереза  – кустарниковое растение семейства пасленовых.


[Закрыть] На дворе бродила и копошилась всякая домашняя птица, в навозной куче рылась свинья с поросятами, у ворот лежал великолепный белый волкодав Дунча, заклятый враг волков, а на бревне перед чуланом сидел головастый кот.

Над ним под крышей, на которой местами зеленели веточки трилистника, прилепились гнезда ласточек. Обидеть их считалось грехом, а обидчик за это всегда был наказан. В кроне ореха воробьи расшумелись так, словно шло заседание парламента.

В это время из дома вышел Зверка и, увидев Богуша на галерее, в два прыжка оказался рядом с ним.

– Доброе утро... ну как, выспались? – спросил он улыбаясь.

– Слишком долго я спал, – ответил Богуш.

– Я уже подходил к дверям послушать, встали вы или нет, но вы спали, как уж зимой. Мы встаем до зари, работы ведь много. А вам нравится вид отсюда?

– Вид прекрасный! – воскликнул Богуш и, показывая на самую высокую вершину, спросил: не Дюмбьер ли это?

– Он и есть, Дюмбьер, вон тот, самый высокий, с плешивой макушкой. Я там был с дедом, ой, до чего же круто наверху! Приходится карабкаться то на коленях, то на четвереньках, а то и ползком, как змея. И ничего там нет, ни дубов, ни буков, одни скалы да карликовые сосны. Зато видно оттуда почитай полсвета. Ну, а там, ниже Дюмбьера, голая вершина, Баба называется, а вон там Магура, Пекло, Чертова гора, через нее идет путь на Липтовскую, а вон та черная – Кралув лаз. А те, что поменьше, – Окошена, Градек, Мухово, где наше пастбище находится, а за костелом Брезина, там мы будем жечь костры на Яна Крестителя.

Как раз когда Зверка показывал на костел, оттуда вышло несколько мужчин одинаково одетых, одного роста. На них были синие куртки с черными шнурами, такие же синие штаны, пояса, короткие черные жилеты, сапоги и круглые шляпы с небольшими полями. Среди них был священник в сутане, а позади шли женщины. Под липами у костела они остановились, каждый мужчина подал священнику руку, несколько женщин тоже протянули им руки для прощания, потом все разошлись. Мужчины и некоторые женщины повернули от костела в сторону полей, священник вошел к себе в дом, а остальные направились вниз в деревню.

– Кто эти мужчины? – спросил Богуш.

– Это леготяне, жители вон той деревни, что внизу, они торгуют кружевами по всему свету. Когда возвращаются из чужих стран, первым делом идут в костел, а когда снова соберутся странствовать, прежде чем двинуться в путь, опять идут в костел, это уж всегда так. А пан священник дает им благословение, желает успеха в их делах, – пояснил гостю Зверка.

– Очень хороший обычай. А где они берут кружева?

– Да около Быстрицы, у шахтерских жен покупают, те плетут кружева сами. Живут очень бедно. Наши девчата тоже умеют кружева плести, но самые лучшие все-таки на ярмарке в Брезно покупают. Ну а теперь идемте завтракать.

Завтрак, но только для гостя, уже стоял на столе.

– Вы уж извините, что мы вас не подождали, – стала оправдываться хозяйка. – Работники уходят рано, а в доме уж так заведено, завтракать всем вместе.

– Из-за одного сони не стоит нарушать домашний обычай, – улыбнулся Богуш и с аппетитом принялся за завтрак.

В комнату вошли хозяин и Катюшка, оба пожелали гостю доброго утра. Его уже не стеснялись, смело смотрели ему в глаза, ведь он отведал с хозяевами хлеба-соли, делил с ними кров и таким образом стал уже как бы своим, чему помогли и национальный костюм, и умение говорить по-словацки!

– А пан пойдет с нами? – спросила тетка.

– С большим удовольствием, если только вы возьмете меня, – ответил Богуш.

– Да отчего же не возьмем? Пойдемте, нам будет веселее. Ну, а ты, сынок, давай-ка к Катюшке, пусть собирается.

Богуш, услышав, что и Катюшка пойдет в горы, быстро сбегал за шляпой и захватил принадлежности для рисования. Он не знал, куда их сунуть, в этом непривычном для него костюме не было карманов. Поэтому нес все в руках. Когда Богуш спустился, внизу уже стояли готовые тронуться в путь Зверка, тетка, Катюшка и Зузула, служанка, которая должна была принести с пастбища творог для брынзы.