Текст книги "Русалочка"

Автор книги: Борис Крылов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Котик, – позвала Мара, голос ее дрожал.

– Не волнуйся, – ответил я, входя в комнату: русалка лежала на боку. закутавшись в покрывало. Книги и печатные листы стопками сложились рядом с постелью. Какой-то том Мара сжимала в руке, видимо, читала его при свете свечей, торчавших на тумбочке. Я включил люстру, но свет не появился.

– Ну, как там рыба? – спросила Мара, опустив на пол Куприна.

– Сейчас посмотрю, – ответил я, ошеломленный ее печалью, пошел в ванную. Кран натужно скрипел, я раскрыл ему рот как можно шире, даруя живой рыбе максимум возможного. Что могут значить двадцать или тридцать литров воды – пару лишних глотков свободы?? Разве имеют они столь уж принципиальное значение? Ведь свобода не спирт, ее не разбавишь: она либо есть, либо нет ее вовсе. "Философ хренов", – съязвил внутренний голос. Я промолчал, наблюдая: рыбки повеселели, закружились хороводом: пескари, караси, окуни, плотва, карпы.

И тут же – гуппи...

– Муж мой нежный, друг мой ласковый, – позвала Мара, сжала горло и грудь клещами откровенных слов, – иди же ко мне...

Я бросился в комнату, упал на колени подле кровати:

– Девочка моя радостная... – я уткнулся головой в покрывало, в то место, где живот ее...

– Да, котик, – ты прав – я еще девочка, но я знаю, как помочь и тебе, и себе... – ее колотило нервным ознобом внутреннего порыва, но говорила она тихо, сдерживаясь, – и я поняла... я еще не человек, не женщина, я... я еще... и без приданного...

– Зачем! Нет! – закричал я, – не говори так! Ты – чудо дивное! Это мы – все вокруг – нелюди, мы-ы, – зарычал я, завыл я – слов не хватало, слов не существовало, они исчезли, как исчезла мерзкая плоть, именуемая "котик", вдруг отказавшись, как во все предыдущие жизненные и нежизненные циклы, плыть по течению, покачиваясь и воняя...

– Остановись, не спорь, не перебивай, послушай меня, Мара лохматила мне волосы, трепала уши, – я люблю тебя и, надеюсь, ты... тоже меня любишь...

Я завертел головой, поймал, крепко сжал ее ладони, уткнулся н них, прошептал: "Мара, девочка любимая..."

– Спасибо, милый... теперь я уверена в тебе, и в себе... Я решила стать женщиной, настоящей женщиной, ведь пока я чудо-юдо, – она зажала мне ладонью рот, отвергая возражения, – отнеси меня в ванную! – и спросила, подхваченная и крепко прижатая, – там много рыбы?

– Пятьдесят килограммов.

– Спасибо, – повторила она. – Неси меня скорей, опусти в воду и оставь одну на трое суток, хорошо? Нет! Молчи! – поцелуем наполнила губы, – молчи! Мой принц, мой мальчик! Не спорь, я сама должна... И сделаю все, на что способна: получится – стану настоящей женщиной, нет... – стану рыбой безмозглой...

– Остановись! Не смей! Я люблю тебя такой, как ты есть!

– Неси! – приказала Мара, впившись в меня темными, как омут, глазами. – Неси, иного выхода нет. Выхода нет. Нет.

И я отнес ее в кипящую рыбой воду, опустил, убрал руки.

– А теперь – уходи! – сказала она, не отводя глаз.

– Вода холодная... – протянул я, сопротивляясь из последних сил, – может, теплой добавить?

– Ты же знаешь, моя вода – ледяная. Но я исправлюсь, я изменюсь, стану теплой, стану горячей, сделаю тебя богатым и счастливым! Ты... ты только дождись меня, хорошо?

– Что ты такое говоришь?

– Дождись меня, но возвращайся не раньше, через трое суток, и ничему не удивляйся, ничего без меня не предпринимай! Поцелуй меня... – я коснулся холодных губ, – чао! – выкрикнула Мара, нырнув, волосы разбежались по воде... Загипнотизированный, я покинул квартиру.

Лужи примораживало к земле. Ветер лениво потянулся, распрямив спину, нехотя поднялся, зашелестел истлевшими прошлогодними листьями парка. Разогнав нашествие туч, он включил месяц-ночник, осветив мой незрячий путь. "Как я мог оставить ее одну? Бросил? Выходит, что бросил. Ну чего я к ней пристал? Нет у нее ног и не надо! Пусть будет хвост". Я представил себе Мару: мягкие волосы, нежная грудь, огромные бездонные глаза, ласковые пальцы, розовый язычок, алые губы. "Разве ты не мог обойтись всем этим? Тьфу, скотина! О чем ты все время думаешь?! Неужели в душе не осталось святого и светлого?" "Осталось, – поправил меня вэ-гэ, – ведь твои фантазии никогда не обретут реального подкрепления. Именно чистота русалок защищает всех нас от полного падения..." "И тебя?" удивился я, но безответно. "Наверное, ты прав..." – вздохнул я, вспоминая, как носил Мару на руках, как целовал в мочку уха, как окунал ее в воду, умиляясь, а она, шалунья, резвилась в айсбергах взбитого шампуня.

Повалил снег, наполнил аллеи парка, скрасив одиночество моего бесконечного пути. Я прибавил шагу, но холод так близко подобрался к костям, что я решительно приступил к поисковой программе Видеофон. Только в третьей кабине аппарат не был изуродован, но и он, внедрившись в линию связи, скрипел, мигал глазом, покашливал: контактный инвалид, но работал!. "Толька, ты?!" – заорал я. "Точно так!" "Узнаешь?" "А кто, кроме тебя, может так орать?! – обрадовался Толик, – Ты откуда, пропащая твои душа?" "Я возле катькииого садика". И в этот момент экран подключился.

– Тебя подобрать? – спросил Толик, рот его подергивался и занимал почти весь экран.

– А твой эмоб исправен?

– Как никогда прежде. И дома – пустыня. Теща потащилась смотреть участок, семейство – за ней.

– Далеко? – поинтересовался я.

– Где-то в районе Сяських Рядков. Вернутся через неделю.

– Неделя отменяется. Приюти на три ночи. Идет?

– О чем речь... договорились! – и через пятнадцать минут я уже оттаивал внутри коврово-музыкальной шкатулки эмоба.

– Выпивка есть? – заинтересованно спросил Толик, поворачивая голову, хмыкнул, видя, как я растерянно пожимаю плечами. – Не густо! – засопел рулевой, выпячивая нижнюю губу.

Я причмокнул, передразнив его, и достал из кармана стопку бумажек.

– Откуда? – удивился Толик, – неужели, как все нормальные люди, начал воровать? – пошутил хозяин эмоба. – Гуд! – порадовался он за нас обоих. – Для начала скинемся по две сотни, идет?

Я махнул рукой, соглашаясь на любые варианты. "Пьянству бой! – вынырнул вэ-гэ. – Про меня не забудьте!"

– Давай заглянем к одному барыге, – Толик резко свернул в переулок, – и возьмем у него пару ящиков сла-авной баарматухи.

Мы пили неторопясь, но планомерно. Моя истерзанная душа, плача, ругаясь и сморкаясь, рассказывала сотрапезнику о русалке, о большом чувстве, которое она возродила во мне, о любви и нежности... Толик, плача в ответ еще горше, твердил, что не верит ни единому моему слову... но рад за меня, рад за Мару, рад за себя, рад за девушку по имени Лиззи – я так и не понял, кто она такая, – рад за всех влюбленных на планете Земля, рад за всех существ, занимающихся любовью в обозримом секторе Галактики... Какое-то время мы нелицеприятно обсуждали его жену, его тещу, на что Бобе произнес свой известный и единственный тост, что лучше смеяться над собой до свадьбы, чем после нее. Оказалось, что постепенно у Толика собралась вся наша рыболовная команда: добровольное принятие алкоголя сменялось вынужденным неприятием бредовых сновидений. Время сжалось пружиной, распрямилось: неделя исчезла, как не было ее никогда.

Я резко протрезвел. Толик представил меня теще, отвлекая ее. Пока мы раскланивались, да расшаркивались, ребята набили пустыми бутылками три мешка из-под турнепса, вынесли их на лестничную площадку. Толик, побрившись и переодевшись, пригласил меня в эмоб, довез до дома. Мы взбежали по лестнице, захлебываясь в винных парах, распахнули незапертую дверь квартиры: никого... ни в комнате, ни в кухне, ни на балконе... Из ванной, куда первым заглянул Толик, извергались громовые раскаты его хохота: скрючившись, сложившись пополам, он подергивался, сжимая руками живот, пытаясь справиться с собой.

– Это... – произнес он, уловив короткую паузу, – ... она и есть, любимая твоя... русалочка?.. – и захохотал дальше.

В воде – меж листьев и травы – пряталась огромная щука. Я вытолкал Толика взашей, он не сопротивлялся, продолжая гнусно хихикать:

– Ну и бабу ты себе отхватил! – гаркал он, погружаясь вместе с кабиной в шахту лифта. – Ну и красавицу!

Я запыхтел, сжал кулаки, так мне захотелось перерезать стальной трос, взять наточенные маникюрные ножнички и чик-чи-рик – поставить шлагбаум его злобствованиям. "И взобрался я на дерево высоченное, по суку прополз толстенному, срезал я сундук таинственный, расколдованный; срезал ножничками маникюрными..." Крики стихли, кабина, оттолкнувшись от бетонного дна колодца, пошла вверх. "Вынул я из сундука коробок с жизнью, жизнь на кончике иглы, иглой проткнуто яйцо, яйцо в утке, утка в животе Толика..." Кабина замерла на площадке перед самым моим носом: соседи? Нет, полудверку оттащил на себя Толик и тихо, из-за решетки, миролюбиво, но настойчиво, сказал:

– Не пей больше, друг ситный, ладно? – и отпрянул внутрь своего временного жилища, отпустив полудверку, – пнул я ногой металлическую решетку... "И упал он вместе с кабиной зеркальной, отсеченной от мира реального, на самое дно, самого глубокого беспросветно-паутинного подвала, в самую гущу скоплений канализационных..."

Я долго терзал душу глупыми надеждами мести – пока из глаз не потекли слезы, пока не вспомнил, что ждет меня в растерзанной квартире...

Опустившись возле ванной, сглатывая слезы, я смотрел на пятнистую рыбину, которая стояла в воде, не шевелясь. Я ожидал чего угодно, только не этой уродины. Как она могла так себя изуродовать? Я погладил щуку по корявой хребтине:

– Что же ты сделала с собой, девочка моя дорогая? Ведь мы так любили друг друга... "Любили? – напомнил о себе беспощадный вэ-гэ. – Она – да! А ты? Кого, кроме самого себя любил?"

– Ее, ее любил! – возразил я, продолжая поглаживать щуку. "Любишь и пьешь, пьешь и любишь, а по-трезвости сопли пускаешь". – Ты не прав!.. – застонал я, пальцы разжались, отпустили рыбину, но остались по пояс в болотной воде; щука лениво вильнула хвостом, резко вывернулась и вцепилась мне в кисть...

– У-уой! Отпусти! Гадина! – от неожиданной боли я стиснул зубы, прикусив язык, выдавив из него горько-соленые капли. Щука, не сонная, не старая и не больная, как разнузданная сторожевая собака, рыча, терзала мою ладонь: по воде потянулись ручейки, расплываясь розовыми, пятнами крови. Моей крови!

– Ах, ты тварь! – другой рукой я схватил щуку за хребет, поднял ее в воздух и принялся дубасить рыбиной по краю ванной. Щука извивалась, разбрызгивая чешую, хрустя костями, но челюстей не разжимала: я крушил ею все вокруг минут двадцать, пока не схватил молоток и не проломил щуке череп. Лишь тогда она засудорожила и безвольно повисла на руке, но челюстей – волчью хватку – не ослабила. С трудом приподняв руки – вместе с рыбиной – я открыл входную дверь, вышел на площадку. В соседней квартире жила врач-хурург, известный специалист в области космической травматологии. Я уперся носом в пупочку звонка, дважды сообщив о себе. Хвала всевышнему, она оказалась дома!

– Костя? – сказала она, открыв дверь, глаза и рот.

– Да вот, приютил животину, а она меня отблагодарила...

– Проходите! – кивнула она, помогая перебраться через порог: я так ослаб, что меня качало... рухнул прямо на пол...

– Потерпите, Костик, начинаем обработку.

Я потерпел, еще раз, и еще два. С помощью специальных кусачек она обломила щуке резцы, высвободив мою синюшную кисть из пасти окостеневшей туши. Руке сразу стало легче, спокойнее, теплее. После укола мне поднесли мензурку спирта – для дополнительной дезинфекции – и я желудочно возликовал.

– Что вы намерены делать с рыбой? – спросила тетя-доктор.

– Можно, я оставлю ее вам? – тихо намекнул я на вторую мензурку, – мне с ней не управиться – стухнет...

– Можно, – согласилась догадливая хозяйка. – Попробую сварить уху и накрутить котлет. А вы приходите на ужин, хорошо?

– Хорошо, – кивнул я и нагнулся к мертвой рыбе: тоска и боль пронзили сердце. – Щу-учк-а мой-аа... – прошептал я, любимай-аа мой-аа... я у-убил те-ебя, й-аа, й-аа... собственными руками, – слезы капали на пол, на пятнистую шкуру щуки.

Хозяйка пригнулась, насторожившись, прислушиваясь к алкогольным излияниям, а я, не понимая себя, продолжал подвывать.

– Может, успокоительного?.. – осторожно спросила соседка.

– Не-по-мо-жет... – я замотал головой.

– Костя, жестко произнесла соседка, – идите домой, вам необходимо отдохнуть, это реакция на кровопотерю. Я сама зайду вечером. Только никуда не выходите один! Вы меня слышите?

Я кивнул, шатаясь добрался до постели, плюхнулся на нее... Я спал долго, тихо и бессновесно, а когда проснулся на улице журчали ручьи, щебетали галки, вернувшиеся с югов, потрескивали раскрывающиеся коробочки хлопко-каштана. Неужели наступила весна?! Давно пора: на дворе июнь месяц, да климат наш, сбившийся с пути, заплутал в чащобе гидроузлов и горообразовании, отстал в своем развитии – майские и июньские холода и снегопады не в диковинку. Самочувствие мое радостно забилось, участившись до комфортного ритма. Я решил было подняться, оперся на руку и вскрикнул от боли, забыв, что кисть искусана до кости. Потрогал бинт: кажется, не распухла; своевременная перевязка плюс инъекция антибиотика славаслава образованным медикам и микробиологам! Перекатившись на край постели, я сдернул с себя покрывало, опустил пятки на приятно холодный пол, решившись на несколько босых шагов до балконной двери, распахнул – ле-по-та... Теплый вечерний воздух окатил благоухающей ленью. Достав из серванта пачку импортных сигарет "Дамба-Ноу", я закурил, протягивая дым от смеси карельского лишайника с искусственным табаком, сквозь фильтр из стекловолокна... глубоко затянулся. Внизу, прямо под ногами, по изгибам и пересечениям улиц, шныряли разноцветные эмобы: из-за угла вылетела сверкающая новая модель "Жигулюкс-спорт", промчалась по противоположной параллели, развернулась на площади и подкатила к нашему дому, смешнее того – к моей парадной. "Интересно, что за штучка пожаловала в гости? И к кому?" – спросил вэ-гэ. "Почему ты думаешь, что она?" – переспросил я, но собеседник, уклонившись от ответа, замурлыкал себе под нос какую-то песенку. "Эй, – я хлопнул вэ-гэ по спине, – если она, то к кому? По всему нашему стояку, сверху донизу, одни врачи и инженеры..." Мы молча смотрели вниз: дверца супер-эмоба плавно отъехала в сторону, выпустив на волю стройную ножку, она вытянулась, до бедра ослепив черно-золотым узором, за ней появилась сестрица, такая же стройная: каблучки простукали щербатую поверхность асфальта, уперлись в него, поверив в его предвечернюю прочность. Вслед за ножками, элегантно выгибаясь, из дверцы эмоба выползла очаровательная кошечка в замшевом полупальто с меховым воротником. "И не жарко ей", посочувствовал вэ-гэ. Я не ответил: почуялось неладное... Изящно смахнув пальто в дверцу, оставшись в малиновом бархатном платье, "кошечка" рассыпала по плечам сверкающие нити волос, освободив их от заколок, и они лениво растеклись по бархату, застыли в отдыхе... Что-то отчаянно знакомое вспыхнуло... Она подняла голову: не просто так, а ко мне, улыбнулась, призывно вытянула вверх дрожащие руки, ладони, стаскивая вниз с балкона, вниз – без лифта и ступенек. Я вцепился в перила, так же непоправимо железно, как капкан, как щука на моей руке, не в состоянии оторвать себя...

– Котик, спускайся вниз, -донесся серебристый голос русалки, шутя выдернув меня, закованного в перила, даруя свободу. Это она! Она! Мара! Она сделала это! Смогла! Я летел вниз, разметывая пролеты по стенам, а ступени по потолкам скорее, скорее на улицу. Мара аккуратно стояла, ослепительно улыбаясь, в ожидании... я оглянулся – меня! Стройна, как богиня, прекрасна, как королева красоты. И рядом с ней – я, пеньтюх-пеньтюхом, в драных джинсах, в заплатанной самопально рубахе на босу ногу в тапочках, почему-то зажатых под мышкой.

– Здравствуй, принц мой ясный! – пропела она, бросаясь в мои объятия, роняя тапочки, осыпая поцелуями. – Это я! Я! Твоя русалка, твоя Мара! Ты чти, не узнаешь меня?

– Узнаю, конечно, узнаю! – самодовольно ответил я, продолжая обниматься, – откуда ты?

– Ты хочешь знать? Но я сделала все так, как хотел ты: стала женщиной, стала богатой наследницей Царя Морского!

– Женщиной?! – икнул я и заглянул Маре в глаза, она тут же отвела их, – женщиной?! Как прикажешь понимать твое признание? И с чего это ты взяла, что я этого хотел?!

– А кто мне рассказал, кто давал читать! – она гордо вскинула брови. – Я всему научилась и... я не могла вернуться с пустыми руками. Вот, посмотри, – она подняла дверцу заднего сидения, вытащила дипломат, приоткрыла его: толстопузые пачки сотенных бумажек наполняли его. – Держи! – она сунула мне дипломат, а я взял, подхватил его забинтованной рукой.– Что случилось? – вскрикнула русалка, бледнея.

– Н-нет, н-ничего страшного! – ответил я, пряча руку, вместе с дипломатом, ла спину – двусмысленное действие, но Мара не заметила... Наоборот, она плотнее прижалась ко мне:

"Оо-оо-оо! Ты такой бесподобно колючий!.."

– Пойдем, – потянула к багажнику после мурр-паузы, открыла.

– Что это?

– Японский стереовид и сто кассет к нему. Ведь ты всегда мечтал его иметь, помнишь, как рассказывал мне?

– Да, мечтал, – чего тут спорить, – но откуда он у тебя?

– А тебе не все равно! – за дни отсутствия Мара научилась сердиться, – я купила стереовид на честно заработанные деньги!

– Честно за работа и и что за деньги? – переспросил я, давясь слюной, выкатывая глаза. "Ты слышал? Понял каким местом она заработала эти деньги?" "В отличие от ее короткой недели, – жестко процедил вэ-гэ, ты всю свою сознательную жизнь только и делаешь, что подставляешь, да еще просишь повторить, так?"

– Так, – согласился я. И ему, и вслух. Он попал в десятку. Но вслух ответ растянулся, прозвучав "та-а-ак", как предвестник ураганной ссоры: Мара сжалась, задрожала.

– Ты... – из ее глаз потекли слезы, но она гордо вытянула шею, сказав: – Ты сам рассказывал, как прекрасен и благороден труд гетер, как хорошо он оплачивается!

– Так, значит, это я вытолкнул тебя на панель? Бред?!

– Панель? – переспросила Мара, – какая панель?

– Получается так, что ты пошла по рукам благодаря моим стараниям? – разозлился я. "Во-во, так и получается, мистер Альфонс, – зафиксировал вэ-гэ, – именно и только так!" окончательно обезоружив меня, приколов к коробке, как жука.

– Да пропади оно все пропадом! – закричала русалка, – если ты откажешься от меня – я умру! Я не могу жить без тебя, любимый мой, хороший мой, дорогой, любимый, принц, муж...

– Прости, прости, прости, – зашептал я, прижав ее к себе.

– Да, да, да, – шептала Мара в ответ, продолжая реветь: навзрыд, безутешно. Я обнимал ее, гладил плечи, спину, волосы, не зная, что сказать, как успокоить. Всю предыдущую жизнь меня учили иному искусству – умению обижать... Прохожие оборачивались в ехидном экстазе единения соглядатаев, наиболее настырные и принципиальные свешивались из окон и с балконов. Какая-то толстенная тетка, проходя мимо, прошипела: "Возвращение блудной дочери...", спровоцировав новую бурю слез русалки. Ну что за сволочной народ! Когда их спрашивают, они единодушно молчат. Но когда следует тихо пройти мимо – злобно острят тебе в спину. Вот и я хорош: не сдержался, отвесил губешку:

– Иди своей дорогой, старая сука! – отшил, как плюнул. Толстуха набрала полные легкие помойного воздуха...

– Прошу вас, идите пожалуйста, – сказала Мара, сопя носом, – извините его, "недостаток воспитания"... идите же... – сурово добавила она и отмахнула толстуху своей изящной кистью: тетка выдохнула, окатив чем-то страшным, непривычным, сто крат более сильным, чем привычный перегар, мыча прожевала обиду, но прочь пошла...

– Пойдем домой, – шепнул я, осторожно обнял Мару за талию.

Мы долго поднимались, ежесекундно тормозя движение лифта вверх; мы сладостно прижимались друг к другу, сливаясь, нежно смотрели друг на друга, вновь знакомясь, неистово затягивались километровыми поцелуями, разминаясь... Но вот дверь кабины – обе полудверки – окончательно распахнулась, решетка сдвинулась: на площадке нас ожидала заботливая соседка.

– О, Костя! В полном порядке? Что ж, это лучшее из лекарств. Я звоню, волнуюсь – никто не отвечает, – женщина-хирург улыбнулась и продолжила для Мары: – Добрый вечер, девушка. Несколько часов назад я вытащила Костю из пасти страшной рыбины...

– Щучка? Что с ней... – охнула Мара.

– Тварь болотная мертва! – ответил я, вспоминая победу в кровавой битве.

– Что ты наделал! – закричала Мара и бросилась в квартиру.

Я дернулся следом, но соседка остановила меня:

– Костя, – тут-то я и заметил, что она держит кастрюльку. – Возьмите рыбные котлеты, они, кажется, получились.

Платье валялось в прихожей. Мара, сгорбившись над ванной, беззвучно рыдала. Все вокруг – кафель, фаянс, краску – ровным слоем покрывала рыбья чешуя и пятна крови.

– Что ты наделал, глупый принц, – прошептала девушка.

– Что? – спросил я, сжимая под мышкой кастрюльку.

– Ведь я просила тебя ничего не предпринимать! А ты...

– А я?

– Глупый-глупый принц! Щука – моя лягушачья шкурка!

– Не может быть! – воскликнул я и выронил подарок соседки – котлеты из волшебной щуки раскатились по полу.

– Она уравновешивала мое пребывание в твоем мире, в облике... но теперь... мне придется... вернуться...

– Но я не отпущу тебя!

– Глупый принц... мой... – Мара кисло улыбнулась.

– Мы живем в цивилизованном мире: разве нельзя?..

– Нет, глупый принц, нельзя. Мне надлежит вернуться в исходное состояние – вновь обратиться русалкой...

– Нет! – я захлебнулся в яростном гневе, – не пущу!

– Я постараюсь вернуться через семь лет и семь месяцев.

– А раньше? Я достану тонну живой форели!

– Бесполезно... – ответила она печально и медленно продолжила раздевание: комбинация, узорные чулки, трусики поочередно отрывались от ее прекрасного бронзового тела и летели в прохожую, на платье. Я схватил Мару за руку, обнял ее, она оперлась о мое плечо и... правой ногой, затем левой... переступила трагический барьер.

– Опомнись, любовь моя! – крик сердца пробил душу, насквозь. Кто кричал: я или вэ-гэ? Или вместе? А разве имеет значение? Что?! Если своими руками мы отдаем любимых на растерзание и вечные муки.

– Поздно, – ответила русалка, погружаясь н поду. На моих глазах стопы ее срослись, покрылись чешуей, а дальше и ноги – превратились в хвост. Хвост подогнулся, увлекая русалку за собой, в мутную, пахнущую тухлятиной воду. Но я не отпускал Мару, наоборот, еще крепче прижимал к себе. Теперь я не мог ее отпустить, теперь я буду держать ее, пока хватит сил...

– Отпусти меня, любимый, – прошептала девушка-русалка.

– Ни за какие деньги! – воскликнул я.

– ДЕНЬГИ? КАКИЕ ДЕНЬГИ? – раздался гнусавый голос из спаек фановой трубы.

– Золото-брильянты, – ответил я, не соображая, откуда доносится голос.

– ЗОЛОТИШКО МЫ ЛЮБИМ!

– Нет у меня золота! И брильянтов нет! – эге, я увидел дипломат. – Бумажные подойдут?

– МНОГО? КАКИМИ КУПЮРАМИ?

– Сотенными... тебе хватит...

Пробка, закрывавшая сток, с хлопком вылетела наружу, вода вспенилась, забурлила, перемешалась с тиной и грязью.

– ОТПУСТИ ЕЕ, КОЛИ ЖИЗНЬ МИЛА!

– Что? – переспросил я и показал фигу, – а это ты видел?

– ИНЖЕНЕРИШКА НИЩИЙ, ОТПУСТИ ПОКА ЦЕЛ!

– Hи за что! – неторопливо ответил я, растягивая слова, догадываясь, что за гость к нам пожаловал. – Ты понял, что я сказал, клизматрон подводный? Убирайся-ка подобру-поздорову!

– ВОТ ТЫ КАК! ГОЛЬ ПЕРЕКАТНАЯ! – из воды высунулась волосатая лапища, – НУ ДЕРЖИСЬ, МУЖИК-ЛАПОТНИК!

– Отпусти меня! Иначе мы оба погибнем! – завизжала Мара.

– Еще чего! Стану я бояться этого бесполого кастрата!

– УУУ!!! – взревел голос, как пожарная сирена. – НУ ТЫ МЕНЯ ДОСТАЛ! СЕЙЧАС Я ТЕБЕ ПОКАЖУ, ГДЕ РАКИ ЗИМУЮТ!

– Откуда тебе знать, подводному дерьмоеду!

– ЫЫЫУУУ!!! – завыло чудовище, а лапа все тянулась и тянулась: как змея, как свихнувшийся пожарный шланг. Многочисленные пальцы раскачивали воздух в поисках моей шеи.

Левой рукой, еще крепче, я обхватил русалку за талию, оттащил в угол ванны. Правой, наощупь, нашел на полу кастрюльку и хватил ею по пальцам-змеям.

– ММХА-ХА! – чудовище ловко вырвало из моей перевязанной руки пустую алюминьку. Я сгреб с пола несколько котлет, запустил ими в пасть, раскрытую меж волосатых пальцев. В то же "анальное" отверстие последовали вторая, третья... порции.

– УУ-УХУХУ!! – возопило чудовище, подавилось, закашлялось.

– Чтоб тебя разорвало! – посочувствовал я.

– АА-УАА! – стонало чудовище. ЧТО ВЫ, ПАДЛЫ, СДЕЛАЛИ С МОЕЙ БАБУШКОЙ И КТО ПОСМЕЛ НАДРУГАТЬСЯ НАД ВОЛШЕБНОЙ ЩУКОЙ?!

– Так-таки и волшебной?! рассвирепел и я. – Собака цепная твоя бабка! И ты такой же! – и схватил с пола, что под руку попалось – дипломат с деньгами. Хотел было врезать им по лапе, но дипломат раскрылся, распался на две половины: одна пачка проскочила прямехонько в пасть, а другая шлепнулась на поверхность болотной жижи. Лапища жадно схватила ее, запихнула в пасть, глотнув болотной воды, пробормотала:

– ЭТО НАМ НРАВИТСЯ! ПРОШУ ПОВТОРИТЬ!

– Ах, нравится! – обрадовался я, – держи, ассенизатор!

– ПОПРОСЮ НЭ ОБЗИВАСЯ! – заспорило чудовище, судорожно заглатывая деньги.– ТЫ ФЕНЯ СОФСЭМ НЭ ФНАЭШЬ!

– И знать не желаю! И валил бы ты, откуда пришел!

– ЕЩЕ! – потребовало чудовище, не реагируя на мои слова, призывно пощелкивая многочисленными пальцами.

– Ну уж дудки, красавчик! Так дела не делаются!

– ЧЕГО ТЫ ХОЧЕШЬ?

– Плачу наличными. Снимай с Мары чешую!

– Я НЕ МОГУ! ОНА ЗАКОЛДОВАНА!

– Как это – не могу?! Взятки брать – могу. Хапать за один присест по десять тысяч – могу! Снимай чешую – морской козел! Ни копейки даром не получишь! Меняю бумажку на чешуйку!

– МММ! – заскрипело чудовище, зашевелило мозгами, – МММ!

– Котик, – русалка прильнула ко мне, дрожа от холода: она стала теплокровной, как обещала! – Будь осторожен, этот гомик жаден и очень хитер.

– Я ПРОСИЛ НЕ ОБЗЫВАТЬСЯ!

– Молчать, погань, когда девушка говорит! Не хочешь меняться – я сейчас же все сожгу!

– СТОЙ! Я СОГЛАСЕН! ОТПУСТИ ЕЕ В ВОДУ!

Оказалось, что я держал Мару на весу, над болотной жижей. Я опустил ее в смердящую трясину, волосатые пальцы прикоснулись к чешуйкам, растворили их... И, поехало-поплыло: я только успевал подбрасывать сотенные: чешуйка-бумажка, бумажка – чешуйка. Процесс длился долго, и когда мы подобрались к ступням – деньги кончились...

– ИХХА-АА! – радостно возопило поганое чудище – ВОТ Я ВАС ВСЕХ! НЕ УЙДЕТЕ!

– Забирай машину, ублюдок, – крикнула девушка. Именно девушка – чешуйчатая ласта исчезла, освободив ступни. Я рывком выдернул Мару из болота, в котором она завязла по моей вине. Девушка дрожала, ее колотило от холода, боли и восторга. Я вынес ее на сушу, осторожно поставил на полотенце в прихожей.

– Одевайся, девочка, – поцеловал в плечо.

– Ты знаешь... милый... – глаза Мары расширились от удивления, – я... я... в самом деле... девочка...

На улице заурчал мотор,эмоба, прощально завизжали колеса. Эмоб умчался вслед за деньгами...

– Ну-у?! Мы в расчете? – крикнул я: из фановой трубы вырывался мучительный, рвотно-рефлекторный звук. – Не захлебнись, оглоед! – Я шагнул в ванную, уставился на болотную поверхность: жижа вспенилась, не желая утекать внутрь труб, на ее зловонную густоту выплыло несколько сотенных бумажек: пожеванных, смятых, частично переваренных. Что-то захлюпало в трубе, закрутилась ровная воронка, унося с собой грязь... Я на полную громкость включил горячий кран. Славненько: на улице – двадцать пять, а кипяток прет из всех щелей... Такого в самый лютый мороз не было. Повезло... "Наивняк ты у меня! – пожал плечами вэ-гэ. – Почему повезло? Все закономерно!" Зеркало в ванной моментально запотело. Я закрыл дверь, вышел в прихожую...

– Что ты еще натворил? – спросила экс-русалка, стоя на полотенце: капли родниковой воды сверкали на ее стройном теле. Золотые прядки волос прилипли к щекам, лбу, плечам.

– Надо его проучить, девочка! – я прижал Мару к себе.

– Надо ли? – прошептала Мара, – он больше не опасен...

– САДЮГА! ЗАКРОЙ КИПЯТОК! – из фановой трубы раздавались душераздирающие вопли.

– Не фиг зариться на чужих принцесс! – крикнул я и запел: "Слава-слава во веки веков, всему свободомыслящему племени водопроводчиков и отопителей!" "Входная дверь, в забывчивости не запертая, распахнулась:

– Константин, – спросила соседка, – это не вы мучаете собаку?

– Нет, не он, – улыбнулась Мара, – и не меня! – Она так и стояла, не пугаясь постороннего взгляда, не пряча себя.

– Вы великолепно сложены для любви, – созналась женщина-хирург. – Костя, такое сокровище необходимо носить на руках!

– Понял, – улыбнулся я, подхватывая Мару. И, пока я нес ее до постели, входная дверь захлопнулась, закрылась на все замки.

– А вода... – прошептала Мара, покусывая мне мочку уха, увлекая за собой на подушки.

– Нет. Пусть она течет все время, пока мы любим друг друга, пока нам хорошо вместе. Пусть она отвадит постороннее дерьмо от подслушиваний наших живых скрипов! Я не прав?

– Ты всегда прав, мой мальчик...

Через неделю мы поднялись, умылись, позавтракали и отправились в нотариальную контору. Робот-архивариус ловко изготовил бумагу о нашем пятилетнем брачном контракте.

– А теперь,как я тебе обещала, можешь задать мне два вопроса, – Мара шла рядом со мной, под руку, прижавшись.

– Я не буду у тебя ничего спрашивать! – ответил я.

– Тогда я сама отвечу на два твоих вопроса.

– Не надо... – я обнял ее, попытался успокоить поцелуем.

– Подожди, – вывернулась она. – Во-первых, та неделя; пока ты пил с друзьями, я находилась на курсах по гипносексологии, там я всему и научилась...

– Че-во? – задумался я, пытаясь как-то оценить ее признание, – но тогда как объяснить происхождение...

– Денег? – наивно хлопая ресницами спросила Мара, опередив мой вопрос. – Это, котик, во-вторых: деньги-то были фальшивые, понимаешь? Не-нас-то-я-щие!

– Но фальшивые достать еще труднее! – воскликнул я. Где...

– А вот это уже третий вопрос, – она погрозила мне пальчиком, – мы же договаривались всего на два, и ты их задал, милый!

Она взяла меня под руку и мы пошли дальше. В голове суетились вопросы. "Откуда она узнала про пьянку? Где находятся курсы? Кто печатает так много фальшивых денег? И еще: если история – розыгрыш, то я убил ее бабку? Так выходит?" "Думай молча, парень, – подсказал Вэ-гэ, – у тебя впереди пять лет...".