Текст книги "Русалочка"

Автор книги: Борис Крылов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Крылов Борис
Русалочка

Борис Владимирович Крылов

РУСАЛОЧКА

"Вернусь к тебе, как корабли из песни".

В. Высоцкий

Посвящается всем: кто ушел, кто остался, кто еще придет. Прежде всего: Владимиру, Джону, Элвису. А вслед за ними; Александру, Андрею, Андриано, Антону, Борису, Булату, Виктору, Дженис, Джимми, Джорджу, Дэвиду, Константину, Леониду, Мику, Нодди, Полу, Ринго, Ряку, Ричи, Северину, Стиву, Сузи, Фрэнку, Хосе, Чаку, Эдвину, Элису, Элтову, Юрию, Яну... и многим-многим другим. Включая группы: "Аквариум", "Арсенал", "Битлз", "Бригада С", "ДДТ", "Дип Пепл", "Дженезис", "Зоопарк", "Йес", "Квин", "Кино", "Лед Зеппелин", "Пинк Флонд", "Роллинг Стоунз", "Санкт-Петербург", "Юрай Хин" и... С благодарностью в адрес тех, фрагментами чьих стихов я позволил себе воспользоваться.

Б. К.

"Все истины, которые я хочу

вам изложить – гнусная ложь".

К. Воннегут

В первую пятницу мая, как повелось, мы выехали на профилактическое проветривание – рыбалку, удобно разместившись в двух машинах. Четверо развалились в Толькином (толькипапашином) эмобе "Экстра 007-И", двое – в моем "запорожце": бензогрызовой развалюхе, в насмешку подаренной мне бывшим тестем. К тихой радости старого солдафона – он спихнул мне машину за месяц до развода – "запп" ежеутренне нервирует меня, отказываясь натощак опохмеляться бензином. Два часа машины мчались в сгущающихся сумерках шоссе, высвечивая мокрые асфальтитовые плиты. Вернее, мчался эмоб, мой же "запп-херрбенц" тащился сзади, как беременная улитка. На сто первом километре мы свернули на проселочную дорогу, еще минут двадцать – машины выкатились на заросший кустарником и деревьями, берег. Ребята стремительно выгребли из багажников барахло – установили палатки, подготовили снасти. Я, тем временем, наковырял из земли сучков, натаскал влажных веток, свалил в кучу, облил бензином, поджег. Через час шесть довольных физиономий растянулись улыбками, осоловело потягивая чай, приправленный безалкогольным ликером "Старый Арбат" и бесплатными дарами Космофлота. Всеобще-хорошему настроению способствует Виталик: он служит в Челночном Филиале Космопорта, то есть – ежедневно выносит литр спирта. Иногда и больше. Мы мерзко трепались, рассекая ночь ненужными словами, грубо ржали, вспоминая странное безоблачное детство... Костер засыпал, друзья смеялись все натужнее; напоследок мы хором прогнусавили старинную тягловую песню баржевиков... После чего все залегли спать, а я остался покейфовать одиночеством возле искрометных головешек... Тишина-а... Мерный плеск воды, писк пиявок и кряханье лягушек, гоняющихся за уцелевшей еще рыбой... Брызги смешиваются с лунным светом... Небо навалилось сверху всей своей космической мощью...

Легкая дымка опутывала мозг... я чувствовал нежные прикосновения сна: еще секунда и из темноты выйдет на свет костра волшебник в чудном колпаке и расшитом бархатном халате, волочащемся по мокрой траве... "Ну же, скорее..." – позвал я...

Неожиданый ветер заметался в кустах, с ним ко мне прилетел нежный, серебристый, как лунные брызги, голос: "До-обрый мо-олодец... а-а... у-у...! До-обрый мо-олодец..."

Я лежал на траве, за чертой, охваченной костром и не верил, что голос реально проникает внутрь меня извне, ведь он возник на гребне полудремы..."Добрый мо-ло-де-ец..." – послышалось вновь: ярче и настойчивей. Я вскочил, завертел головой, настырно таращясь, пытаясь разобрать, от какого куста долетел нежный голос, все еще надеясь, что меня умело разыгрывают друзья. Но когда, лихорадочно проснувшись, я в четвертый раз услышал "Добрый молодец!.." – сомнения рассеялись. Голос обрел реальный вес, но кто его хозяин: неоперившийся юнец или?.. и скорее всего – меня призывно тормошила и звала к себе девушка: нежная и прекрасная... по крайней мере, в это хотелось верить.

"Я здесь!" – позвала она, и я уверенно направился к дубу, как в сказке, взросшему у самой воды. Костер сопротивлялся, но затухал: красные уголья еще светились, только от них ноль. Три шага – меня окатила первозданная тьма, я споткнулся и упал, болезненно прижавшись к земле, особенно локтем и коленом.

"Осторожно, добрый молодец!" – голос девушки слегка задрожал, рассыпал на траву серебристые колокольчики чистых нот. Он и помог мне подняться...

– Кто здесь? – спросил я, подойдя к дубу – звездное небо лунно оттенило женский силуэт. Я прищурился, вникая в мир ночных удивлений, – в неорганизованном переплетении ветвей и листьев, на толстом суку сидела девушка. Длинные волосы струились вниз по плечам, скрывая... Она взмахнула руками, освобождаясь из плена волос, перекинула их за спину, и мне... уох!.. открылась ее первозданная нагота. Незнакомка рассмеялась – оценила мое замешательство и смущение? – я же не знал, что сказать, что сделать: так и стоял, напряженно сглатывая, очумев от страха и восторга.

В суете обыденной жизни красота женщины определяется качеством, а чаще и количеством одетых нарядов. Девушка же на ветви... ее тело светилось... да-да, оно не отражало лунный свет и свет звезд – оно его впитывало! А впитав – источало, как аромат, собственный свет, выплескивало его из прекрасного юного тела, из мягкой сочной кожи. Девушка протянула мне изящные руки и прошептала: – Сними меня, добрый молодец...

Я подошел вплотную к дереву, подал ен руки, помогая спрыгнуть. Но она не спрыгнула, а легко соскользнув с влажной коры, обвила меня за шею... прижалась... Я окончательно растерял ся волнение, радость, испуг и желание не смешивп.шсь но мне, а колыхались отдельными, почти кипящими каплями – но все же обнял ее за талию. "Какая холодная, видимо давно тут сидит", – промелькнуло в голове и ошпарило жаром потрясения...

– Ты звал меня, добрый молодец, – нежный голос вонзался в сердце, – и вот я здесь, нарушив правила Лукоморья, вышла на берег, на твой зов! – и она очаровательно улыбнулась...

"Зов? – потянулся проснувшийся внутренний голос, – скорее всего, парень, ты всхрапнул!" "Замолчи – задавлю!"– огрызнулся я; а девушка, тяжелая и холодная, продолжала ясно улыбаться. Я нахмурился: почему она продолжает висеть на моей шее и не пытается встать на ноги? Или... она инвалид? А изверги – мачеха или отчим – которым надоело няньчиться с беспомощным существом, вывезли ее подальше за город, раздели и бросили на берегу озера, прикинув, что она, взвесив все за и против, утопится?

– Не грусти, добрый молодец, – улыбнулась незнакомка, разглаживая пальчиком мои морщины раздумий, – я явилась навстречу твоим мечтам! Ты боишься меня? – девушка затрепетала, – не бойся! Все, что рассказывают о нас – выдумки!

"Не иначе как о девушках с Московского вокзала пневмопоездов". – захихикал кто-то. Я не ответил ему, как обычно, а переместил одну ладонь с талии девушки чуть ниже и... не обнаружил того мягкого, что соприкасается двумя половинками, создавая великую картину жизни... вообщем, того... что ожидал ощупать. В глубине души я все еще надеялся, что обнимаю... девушку, пусть и с озерной придурью. Увы..: в дурдом следовало сажать именно меня – пальцы наткнулись на чешую, но не рыбную – наощупь – а напоминающую стебли морской травы и водорослей. Я разжал руки, и Она (а как еще прикажете называть? девушкой?) вцепилась мне в холку так, что захрустели позвонки.

– Осторожно, котик, – сказала Она, прижимаясь холодной мягкой щекой к моей небритой категорически не бреюсь перед рыбалкой. Левой рукой я подхватил Ее под хвост, пранои обнял за плечи и на ватных подгибающихся ногах поплелся к костровым останкам.

– Это... – прохрипел я, глядя на малиновые уголья, – значит... как вы насчет костра? Вам можно?

– С тобой, котик, я способна на любые безумства, – воскликнула Она и чмокнула меня в щеку. Легкое прикосновение Ее холодных губ вызвало дрожь в моем теле – тепло искренности чувств, волнами набежало на живот и спину, напугало...

"Только этого мне и не хватало", – подумал я. Вэ-гэ, вместо того, чтобы поддержать меня в трудную минуту, ехидно заулыбался. "Что делать? Что делать? "Что делать и читать!"

Минуту назад, ощупывая непредвиденный хвост, я надеялся, что единственным Ее желанием окажется просьба донести до озера и, что называется, спустить на воду... "Любые безумства? – переспросил внутренний голос, точно выбрав момент, двигай к прогоревшим головешкам, парень, буаа!"...

И парень двинул дальше, тяжело дыша...

Ветер растрепал Ее волосы, набросил их нити на мое лицо. Я вздергивал головой, освобождая глаза, которые неотрывно следили за Ее идеально выточенным профилем – натуральная кожа, полное отсутствие косметики. "Да-да, парень, она действительно прекрасна", – добивал меня внутренний голос, пока я обходил сонный костер, держа на руках таинственную рыбку, которая тянула на добрых пятьдесят килограммов.

– Спасибо, котик, – сказала она, когда я, скрипя поясницей, осторожно возложил Ее на траву, выбрав место по-росистей... Из палаток напирал сложный храп; как ужаленный, я оббежал, обнюхал брезентовые проемы: слава богу, все спят!

– Где ты, котик? – донеслось от костра.

– Иду, рыбка, – ответил я, шаря в своей палатке: ага, вот и штормовка. Вернувшись к костру с одеждиной, я наткнулся на пронзительно-сердитый взгляд русалки, опешил.

– Не называй меня так! Никогда! Я не имею ничего общего с этими безмозглыми тварями! О-о, милый, не сердись!..

– Прр-ос-ти, – икая ответил я, – недостаток воспитания... Самокритика подействовала: русалка улыбнулась, зовуще приподняла руки. Я сел рядом с ней, для начала протянул штормовку:

– Одень! – настойчиво произнес я.

– Зачем, милый? Мне не холодно.

– Так надо, – ответил я, вложив в два коротких слова максимум непогрешимости здравого смысла, коего никогда во мне не было. И продолжил: – Раз уж ты покинула естественную среду своего обитания, то должна соблюдать правила внутреннего распорядка мужеловецкого рыбно-консервного лагеря, в котором я тайным голосованием выдвинут на пост ночного дежурного... – заплутав в лабиринте демагогии. Вэ-гэ испуганно забился в угол, а глаза русалки расширились, наполнились светом непредвзятого убеждения в монументальной значимости моих слов.

– Ты так хочешь, котик? – испуганно спросила Она. Я кивнул. – Тогда, я так и сделаю. Пусть в нашей семье, с первых минут ее образования, распоряжаться будешь ты. Я согласна... – и русалка принялась натягивать на себя брезентовую куртку. Я закашлялся: меня потрясла непредсказуемость ее наивных теплых слов о ячейке общества, я помог ей, расправил березентовые морщины, закатал рукава...

– Спасибо, милый, – нежно протянула девушка-русалка, мне нравится, что ты немного колючий... Как морской еж: колючий и мужественный. – И погладила меня по щеке. Я довольно ухмыльнулся (один-ноль в ее пользу) бритье – слабое место в моей биографии.

– Ты не доволен моими словами? – растерянно спросила она.

– Нет-нет, что ты, – нежно ответил я, гладя ее волосы.

– Оо-оо!.. – протянула русалка и закатила глаза, ми-лый...

К горлу подступил ком вопросов, который не желал растворяться: что мне делать? Что мне с Ней делать?

Светало. Того и гляди поднимутся ребята на утреннюю зорьку: самое время ловить ры... э-э, лягушек. Что я им скажу? Как объясню? "Здрасьте-пжалста, это жена моя, Рыбка Золотая. Пршу – любить и жалвать..." Кстати, как ее зовут? Безымянное Сокровище?

– Омар Хайям! – громогласно объявил я и протянул Руку, можно Костя... – русалка кивнула, положила на мою ладонь свой аккуратный кулачок и застенчиво представилась:

– Принцесса Кальмарра, дочь Нога Осьмия IX, Царя Морского.

– Звучит, – оценил я, догадываясь, почему назвался Омаром.

– Котик, милый, – заискивающе протянула она, – я должна сознаться, что нарушила Священный Запрет Отца, выйдя на Сушу. Обратной дороги нет! С прошлым покончено навсегда! Увези меня скорее! И дальшее-е... оо-оо.., – протяжный грудной стон соответствовал повторному прикосновению моей ладони к ее ослепительным волосам. "Чего задумался, детина? – гаркнул вэ-гэ, – сматываться надо!" Да, конечно, сначала – действовать. А серьезный мыслительный процесс оставить до лучших времен.

– Мара, – обратился я, – ты не против этого имени? – она блаженно кивнула. – А не прокатиться ли нам на машине?

– Что такое машина, котик? – удивилась русалка.

– Ну, для ясности, железный конь, – я указал на свой "запп".

– А-а, знаю, – кивнула Мара, – это тачки, на которых баб возят... – я закашлялся, – О! Конечно хочу! – продолжила Русалка, закатив глаза, потрясающе закатив, превзойдя в натурализме кинозвезд. "В естественности, дурень! – подсказал внутренний голос. – Ведь тебе осточертели похотливые эрзац-улыбки!"

Странно, но "запп" завелся с первого захода: я подогнал его к куче углей. Предварительно распахнув дверцу, я поднял русалку на руки, осторожно перенес на переднее сидение: Мара рассматривала ископаемое чудо техники округлившимися глазами. Я пристегнул ее, как и положено крест-накрест, ремнями безопасности, поправил сбившуюся под хвостом штормовку. Сидячее положение не вызвало у Мары возражений: она ловко, как морская кошка, подвернула хвост, полностью спрятав его под безразмерной штормовкой. И не оставила улик – обычная сухопутная девушка, взобравшаяся на сидение с ногами...

Я захлопнул дверцу, русалка вскрикнула.

– Успокойся, – и погладил ее ладонь, – я здесь, рядом. Самое страшное – позади... – Мара растерянно улыбнулась, нервничая, но все же улыбнулась, поддерживая этим и себя, и меня. "Не гони волну надежды! – всунулся вэ-гэ, – не опережай события! Куда ты ее везешь: в Террариум?"

Я не сдержался и как следует заехал ему между глаз.

Машина трудно взобралась на асфальтитовые блоки дороги. Мара ослабила хватку, почувствовав ровный ход "заппа", обняла меня, вздохнула и уверенно положила мне на плечо голову...

– Милый-милый-котик, – прошептала она.

Словами не передать, какие чувства встрепенулись в тот момент в моей душе... Я все быстрее гнал машину в город Домой! Домой! Домой! Первоначальное желание выпустить ее обратно в воду и умыть руки улетучилось – я ощутил неведомый мне доселе груз ответственности перед нашедшим меня существом. Как мы встретились, зачем, для чего? Единственно, о чем ее надо аккуратно попросить: пусть не называет меня "милый-котик". В ее устах слова эти звучат чрезвычайно пошло. Интересно, где она их подобрала? Слышала разговоры в кустах? Их много на берегу озера... уютных кустиков, к которым подгоняют тачки...

Ладно, парень, разве в словах счастье? Оглянись! Я осторожно скосил глаза: справа от меня, плотно прижавшись к моему плечу, взирала на свежий утренний мир моя русалочка.

Прошел месяц...Я проснулся засветло. Мара лежала рядом со мной, спеленутая мокрой простыней и утепленным целлофаном, чтобы вода быстро не испарялась... Мара неровно похрапывала, почти как "запп": городской климат, окончательно свихнувшийся за последнее десятилетие, отрицательно сказался на ее здоровье. Мара все время находилась под знаком простуды: чихала, кашляла, сопливилась. А за последнюю декаду пристрастилась к храпу. Я смастерил для нее откидную "дневную" лежаночку возле стены с парогреющими трубами: русалка согревалась, но простыни высыхали быстрее чем за час. Я взял на работе отпуск, отключил видеофон и не отвечал на задверные простукивания, я рассказывал ей самые веселые истории студенческих лет, я... да что говорить, любил ее – как мог. Она догадывалась, что моя внутренняя злость вызвана не только плохой погодой... Прекрасные глаза Мары поблекли, наполняясь слезами по любому поводу, как и без повода. Я нежно уговаривал ее успокоиться, но обнимать и целовать, как раньше, уже не мог.

Мара засопела во сне... Я осторожно выскользнул из-под одеяла, пропихнул шерстяные носки в валенки – тапочки отсырели и развалились. Отсырела вся квартира: паркет надул щербатые щеки, моющиеся обои расслаивались мочалкой и отваливались вместе с пластами штукатурки, с потолка неуважительно капало за шиворот. Влажности сопутствовала промозглость: я укладывался спать в свитере, шерстяных носках и шапочке, женских рейтузах. Но согреться за короткую зимнюю ночь не мог.

Я накинул на плечи махровый халат; за окном колыхались одинокие снежинки. Термометр показывал минус два. Я отковырнул форточку – пар повалил на улицу густыми тинными выхлопами – приткнулся носом к стеклу, вглядываясь в беготню теней мудренеющего утра... Тучи, получив подкрепление, с новой силой напали на город: легкие пушинки слипались и густые хлопья.

Русалочка пошевелилась. Я тут же закрыл форточку. Чтой-то ей видится во сне? Может, озеро, покрытое льдом? А она плывет под ним и никак не пробиться ей наружу...

Я проплюхал на кухню, вдавил клавишу трехпрограммного радиоустройства – только оно и работало при такой влажности. Да еще – электроплита. Динамик трехпрограммника заскрипел, сквозь него пробился воинственный голос певчего кастрата, сожалевшего о несчастпой судьбе французских проституток: им приходится работать денно и нощно, чтобы раз в сутки получить порцию жареных улиток и пирожок с морской капустой. Мы, разливался студийный соловей, готовы прийти им на помощь, но нас не пускают во Францию даже по малой нужде. Он так и пропел: "по малой нужде", не поясняя. Идиотская песня, пусть и юмористическая, о чем слушателей заверил ведущий, всунувшийся вслед за усеченной записью: "...идиотско-юмористическая песня лидера новой волны неоформалов". И еще добавил, что автор прав в главном: наши девушки живут много лучше, чем француженки. Кроме того, наши девушки – самые честные на свете.

Мне оставалось лишь хохотнуть. И я хохотнул. Русалка заскрипела кроватью – повернулась, взметнула хвостом – раскрылась. Я вернулся в комнату, поправил одеяла.

– Ко-отик, доброе утро, – потянулась Мара. Я улыбнулся именно ее движения напоминали кошачью разминку. – Что слушаешь?

– Музыкальную программу, посвященную несчастным французским проституткам, – без раздумий ответил я.

– Милый, а кто такие несчастные французские проститутки?

– Девушки, вынужденные торговать телом, в обмен на тарелку жареных улиток и пирожок с морской капустой.

– Хочу пирожок с морской капустой... Я так давно ею не лакомилась! – глаза русалки вспыхнули.

– Морская капуста нам с тобой не но карману. Ею кормятся лишь несчастные француженки, да наши девочки...

– А-а, – перебила Мара, возбужденно подрагивая хвостом, а у нас? Они тоже есть, эти, так называемые проститутки? И что значит "торговать телом"? Как мясом или рыбой – на вес, да?

– Ну-у, – я задумался: как же ей объяснить? – понимаешь, есть разные девушки, даже у нас, как оказалось. Их долго не было, а однажды утром проснулись, открыли глаза – ба! Да их как после грибного дождя! А что касается расценок...

В этот момент Мара "переплыла" на бок, скинув одеяло с отдохнувшего разгоряченного тела, улыбнулась таинственно-завлекающе, выстреливая в самое сердце: а оно стонало от боли и желания, от жалости и нежности к существу со дна морского. И к другому существу – хозяину этой квартиры. Я отвернулся: налитая девичья грудь притягивала... но ниже, о боже, вся эта чешуя... отодрать бы ее!

– Что случилось, котик?

– Ничего, извини, ничего, – прошептал я.

– За что? Милый, сядь ко мне... – она протянула руку. Я тяжело вздохнул, досчитал до двадцати, но на краешек кровати присел, укрыл младое тело одеялом. Бесполезно: возбуждали и глаза Мары, и нежные волосы, и изгиб шеи...

– Объясни, как они зарабатывают деньги на капусту? – кисло спросила Мара, почувствовав мое внутреннее напряжение, сопротивление ее протянутым рукам, она не понимала... Она многого не понимала: да и как ей объяснишь все наше безумное, бесполезное копошение. Когда человеческие чувства оказываются спрятаны на глухие задворки. Как ей объяснить, что она...

– Прости, девочка, я не смогу объяснить.

– Почему? – обиделась Мара, кажется, всерьез.

– Потому что ты, как бы это яснее... не совсем женщина.

– Женщина должна нравиться мужчине, так? – спросила она. Я кивнул. – Разве я тебе не нравлюсь?

– Нравишься! Я без ума от тебя!

– Так в чем же дело? – недоумевала русалка. Она постоянно, пока стереовизор еще работал, смотрела многочисленные программы, впитывая в себя идеи и нравы окружающего мира, но самого главного о чем у нас не принято говорить, естественно, не поняла. "Женщина должна нравиться мужчине!" А дальше?

– Не только нравиться! Женщину должны хотеть!..

– И ты... меня... не хочешь?!

– Хочу! очень хочу! – разозлился я. – Хочу – не то слово! Тут проблема посерьезнее, хотя, если пораскинуть мозгами... есть вариант, но он... – я замялся, шокировав самого себя.

– Не понимаю, – Мара готова была расплакаться, – ... вы люди, странные существа, у вас на уме сплошные проблемы, без них вы не можете жить...

– Успокойся, Мара, – я внушал и ей, и себе, – наши трудности, нам их и решать...

"А ты их создавал, эти трудности? – поинтересовался вэгэ. – Нет? Тогда не примазывайся! Отойди в сторону, не стой и них". "Некуда мне отходить..." – признался я. А вслух:

– Вот, к примеру, девочка моя, – промямлил, подбирая слова.

– Девочка? – переспросила Мара. – Сегодня ты впервые назвал меня девочкой и повторил это слово дважды. Ты разве забыл? Я жена твоя! И спим мы рядышком!

– Нет, не забыл. Но разве жена не может одновременно оставаться девочкой? Вопросы потом! Лучше скажи мне: когда двое "ваших" любят друг друга и хотят иметь детей, как они поступают, икру мечут?

– "Мечут икру"?! Да ты что! – возмутилась Мара. – Если они любят друг друга, зачем им ругаться?

Ага! Отрицательный результат – тоже на пользу.

– Ну и как они поступают?

– Я не очень-то знаю, – русалка повела плечами, – они прячутся в тинных зарослях, и...

– Вот-вот! Расскажи-ка: что скрывается за "и..."?

– Нет, не знаю, – Мара напряженно терла ладонью лоб.

– Обычная история! – воскликнул я, – хлопнул кулаком по колену. – И даже твоя "мать" не удосужилась рассказать тебе?

– Я никогда ее не видела, – печально ответила русалка.

– Прости, – замялся я, обнял Мару за плечи.

– Я не сержусь, – она осторожно откликнулась на руку, просто ты никогда не спрашивал. Мама жила на Суше: отец увидел ее, влюбился и утащил в озеро. Через неделю они ноже нились.

– Вот видишь! – выкрикнул я, но осекся, приглушив радостный пыл, – значит, с твоей матерью было все нормально?

– Да. Но вскоре после моего рождения она умерла от тоски.

– Хм-м, – выдохнул я, – печальная история. Ну, а папаша?

– Нет. Он ничего не говорил, но обещал, что за мной явится принц и все расскажет. Сам же повторял одно и тоже: "Иметь дочку-русалку престижно". И потирал плавники – один о другой.

– Та-ак, – я задумался, – Ты говорила, что нарушила правила Лукоморья?

– Конечно, нарушила! Я считалась невестой Бесполого Принца Многонога.

– Бесполого? – вытаращился я.

– Да, – спокойно ответила Мара, – у него нет полости внутри тела. Как у тебя или у меня.

– Уж он бы тебе объяснил! – першило в горле, – давай танцевать от печки.

– Танцевать? От стенки, где лежаночка?

– Не перебивай, – отмахнулся я, – ответы на вопросы трудящихся – в письменной форме.

Мара не приняла моей шутки, надулась, сжав губы, стала еще прекрасней и желанней. Хотелось вцепиться в нее, высосать всю, до последней капли, опьянеть, разбушеваться, исправить в себе ее врожденную беду, а затем наполнить новой жизнью. Уу-у! Хотелось выть... Я прислушался: кто-то действительно подвывал. "Молчи, грусть, молчи, я тоже мужик!.." – стонал вэ-гэ.

– Примем, как аксиому, – я – тот самый принц, который был тебе обещан.

– Котик... – промурлыкала Мара, и еще раз: – Милыйкотик! Ты – свет очей моих, муж мой – единственный хозяин! Не мучай себя и меня из-за Бесполого Принца! Вот она – я – твоя навеки: делай со мной, что хочешь!

– Да я хочу! Я очень хочу! Но как? Скажи на милость: как?!

– Как хочешь, так и делай, – предложила она, с тихим любопытством следя за мной: так что я стану делать?

– Успокойся, Мара, – сказал я, а сам досчитал до тридцати и обратно. – Твой папаша, у него... такой же хвост?

– Да, – игриво улыбнулась русалка, – наши хвосты неотличимы, как два пузырька воздуха!

– Тогда объясни: как он смог, при хвосте, поиметь женщину?

– Что? Я не разобрала, ты сказал "поймать"?

– Извини, это слово... не слишком красивое. Я хотел лишь выяснить, каким образом на свет появилась ты?

– Я? Меня родила мама, ты знаешь...

– Но рождению твоему предшествовал акт близости родителей?

– Акт? Что это – сцена из видеоспектакля? – и русалка наиграно, как драматическая актриса, глубоко вздохнула и повела плечами: одеяло съехало с плеч, обнажив грудь... Я осторожно поцеловал Мару, сначала в губы, потом в шею... осторожно касаясь языком розового соска, в упругую грудь...

– Оо-оо... – восторженно выдохнула русалка, – как сладко! Что-то оживает внутри, бьется, как второе сердце, греет... Еще, еще, еще милый, котик!

– Не-ет, – я выскальзнул из объятий Мары, как из заколдованного лабиринта, – хватит она... мазахировать... Помнишь, ты как-то говорила, что умеешь колдовать?

– Немного... в воде... – прошептала Мара, осторожно придвигаясь, призывно выгибаясь, ожидая меня...

– Стоп! – обрубил я, вскочил с постели, открыл форточку: требуется охлаждение. Вот. прочти для начала, – я выхватывал с полок мощные разбухшие книги, листал, раскрывая на нужных страницах. В старинных изданиях написано короче и понятнее... "Биология" Вилли и Детье, "Анатомия" Свиридова, – перечислял я, – страницы: от сих до сих. "Женскую сексопатологию" Свядоща – от корки до корки, на сладкое – пятитомник Кона... – я раскладывал книги на кровати, в общую кучу попали Куприн, Бальзак, Бокаччо, Мопассан. Вспомнил, открыл тумбочку, вытащил из нее пачку самиздата: "Баня", "Японская комната" – тут и классика, и современная похабень. Читать в обязательном порядке! Прямо сейчас.

– Да, прямо немедленно! И подумай – что можно сделать.

– Ты хочешь, чтобы я стала проституткой и смогла заработать на морскую капусту? – Чистые девственные глаза русалки наполнились слезами.

– Замолчи! – выкрикнул я, едва сдержавшись, чтобы не шлепнуть Мару по предхвостию, – какие к черту пирожки! Если хочешь знать, наши девочки заколачивают такую капусту, что морскую покупают железнодорожными пневмосоставами.

Русалка ничего не ответила, но плакать перестала. Несколько минут она переваривала информацию, потом тихо спросила:

– Неужели они так много зарабатывают?

– Еще бы! – кивнул я. "Молчание – золото, – вспомнился вэ-гэ, – если человек болтун, это надолго". "Не понял? – переспросил я. – Поясни!" "Поживешь – увидишь..." – хохотнул оппонент. Я решил не задавать ему наводящих вопросов – выйду на улицу, там и разберемся. На душе почему-то мерзило.

– Ты куда, котик? – позвала притихшая Мара.

– В магазин за рыбой. Может, свежей перепадет. От чудес даже я не застрахован. А что?

– Спасибо, милый, ты такой заботливый... спасибо.

Я щелкнул замком входной двери.

– Костик, милый... – вздохнула русалка, впервые назвав меня но имени. – Купи мне рыбы, живой, как можно больше.

– Хорошо, дорогая, – ответил я, возвращаясь в комнату. Уходить не хотелось, но еще сильнее не хотелось оставаться. Долотом отковырнув крышку серванта, я достал семейную реликвию – серебряный портсигар, осторожно засунул его во внутренний карман куртки. – Заодно захвачу квитанции – пора платить за квартиру, – соврал я. Мара кивнула: она не знала, что есть такое слово – ложь и словосочетание – угрызения совести. – Сколько купить рыбы? И какой? – спросил я из-за крышки серванта.

– Если сможешь достать – бочку. Но только живой.

Я так и крякнул, представив себе бочку рыбы – пятьдесят килограммов! "Стоять, Зорька!" – подбодрил вэ-гэ. Та-ак, придется и обручальное кольцо сдать. "Паспорт возьми, дурень", – подсказал вэ-гэ. Где же он? Ага, вспомнил! В электроплите под утюгом: я его периодически прогреваю – документ все-таки.

Паспорт, портсигар и кольцо, обретя во внутреннем кармане куртки, как и во всей моей жизни, логическое место – поволокли в скупку...

Бензогрыз не заводился. Добравшись своим ходом и отстояв многострадальную очередь, я получил за серебро и золото больше, чем рассчитывал – полтора куска. Запечатанную пачку, вместе с паспортом, я вернул во внутренний карман, где обосновался и вэ-гэ. Деньги – россыпью – оставил в наружном. "Давай их сюда, кретин!" – предложил вэ-гэ, одновременно поставив диагноз, и оказался прав. Я последовательно объехал на моторе с десяток рыбных магазинов – пусто. Пустым оказался и карман, из которого улетели полтыщи. Интересно: куда? На юг или на север?

В коопторге я быстро сговорился с бородатым "дядькой", который за четыре сотни обещал к вечеру подвести живой рыбы. Я оставил ему домашний адрес, а сам пошел пешком через весь город. Розовые снежинки рассекали сизый туман улиц, танцевали в мерцании электрических фонарей. И хотя наступало время белых ночей, громоздкие тучи заслоняли небо, запечатав его плотным сургучом... Я накручивал шаги, утрамбовывая хлопья, окунаясь в предчувствие – большое и хорошее – явно несбыточное.

Вот и родной дом. Одновременно со мной, у раздолбанных дверей, забитых фанерой, притормозил грузовой эмоб. Из него, в голубой униформе, снеговиком выкатился "дядька", подмигнул мне, шепнув, что удалось достать все пятьдесят килограммов рыбы, правда, не односортной, но крайне свежей, так что за качество и оперативность – хорошо бы отстегнуть еще один стольник. Что я и сделал, не пытаясь торговаться.

Подручные "дядьки", радостно-бородатые снеговики; лоико. как пустоту, вытащили из кузова столитровый аквариум и рысцой поскакали вместе с ним по лестнице, не оглянувшись на лифт.

– Эй, жлобы, только не звонить! – крикнул я вдогонку, на сдачу. Они понимающе заржали, эхоируя в пролетах, до меня донеслись обрывки разумной речи: "...йа воль... йес... си".

Мы с "дядькой" поднялись на лифте. Я открыл дверь: жлобы внесли аквариум в прихожую, засуетились: "Сир, веэ? Кыода?"

– Прямо в ванну! И воду пустите!

– Ой! Какая тут дамочка лежит! – воскликнул "дядька", заглянув в комнату. Подручные-снеговики прискакали на зов хозяина, вытянули шеи, вперившись в Мару, подхрюкивая и суча ногами.

– Это моя жена – Марианна, – застолбил я из прихожей, прислушиваясь к плеску рыбы, к завыванию крана.

– Здравствуйте, господа, – поздоровалась русалка.

Господа приветственно-понимающе закивали, попятились.

– Прощения просим, – смутился "дядька", – мы, знаете, на одну минутку. Рыбки вам свежей привезли...

– Спасибо, господа, – поблагодарила Мара.

Три снеговика, не вынося повторно-буржуазного обращения, раскланиваясь и нашептывая "спа-си-бо-за-по-куп-ку...", как раки, за-дом-на-пе-ред, выползли из квартиры. Я рассмеялся.