Текст книги "Отрывки из Ничего"

Автор книги: Борис Ванталов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

ПРОДОЛЖЕНИЕ №2

Аркадия Бартова недавно похоронили в Комарово, там открыли новый участок кладбища, и как положено истинному постструктуралисту, он оказался на границе старого и нового сегментов Пантеона.

ПРОДОЛЖЕНИЕ №3

Давным-давно Кудряков позвал меня помянуть свою бабушку. Она дожила до ста или больше лет. Разбирала мулине на подоконнике весь остаток дней, по словам Бориса Александровича, а до этого полвека трудилась на ткацкой фабрике.

Прихожу на Свечной. Боб пьян в дупель. В его комнатке сидит за пустым столом приглашенный по тому же поводу неизвестный мне художник. А времена суровые – антиалкогольные. Мы пытаем Бориса, как партизана, где бутылка? Он мычит невразумительное.

Иду с дипломатической миссией к Анне Николаевне. Понимаете, Борис пригласил нас помянуть вашу маму… Все спиртное у Бориса, следует категорический отказ. Мы с художником твердо убеждены, что опохмел где-то заныкан, но Кудряков уже храпит.

Несолоно хлебавши, тащимся куда-то в район Финляндского вокзала, там можно добыть спиртное без талонов, а потом едем ко мне на Исаакиевскую

Спустя какое-то время Борис сказал, что художника убили, когда он сидел в будочке на железнодорожном разъезде.

А я забыл, как его звали. И спросить теперь не у кого.

ПРОДОЛЖЕНИЕ №4

С моим двоюродным братом, настоящим полковником, а был он тогда либо капитаном, либо старшим лейтенантом, решили навестить могилу бабушки.

Он взял бутылку коньяка, я, как малоимущий, хрустальную стопку и шоколадку. Бабушка была похоронена на Северном кладбище, в Парголово. Была поздняя осень, пошел снег, он покрыл все могилы. Ландшафт радикально изменился, и мы долго блуждали по громадному кладбищу, ища могилу бабушки. Уже совсем отчаялись. Давай выпьем, предложил я. А мы хотели это сделать на могиле, как положено.

Приложились.

Мир преобразился, и могила бабушки была найдена тут же. Кожаное пальто, в котором будущий полковник был на кладбище, он больше не надевал до весны. В апреле полез в карман и обнаружил мою хрустальную стопку.

А к бабушке подхоронили двух ее дочерей, Надю и Любу.

В памяти яркая картинка: родственник бродит под густым снегопадом среди белеющих крестов и пирамидок со звездами, как в каком-то карликовом лесу. Полная тишина. Дорога еще не была проложена рядом. Никого. Начинаются сумерки. И внезапная мысль-озарение. А стоит ли возвращаться в город. Тут так хорошо!

ПРОДОЛЖЕНИЕ №5

Серафимовское кладбище. Мы на могиле тетушки. Пьем водку. Яркое зимнее солнце. Вдруг родственница демонстративно улыбается мне, ощерив зубы. Я недоуменно смотрю на нее. Она продолжает дарить меня широкой улыбкой.

Оказалось, ей недавно поставили новые протезы. Она просто демонстрировала их.

Это было страшно.

Словно сквозь человеческую глупость ухмылялся дьявол.

ПРОДОЛЖЕНИЕ №6

А на могиле Лены Шварц выбита скупая надпись:

Елена Шварц.

17.V.1948 – 11.III.2010

26.08.2010

О ДОГАДЫВАЮЩИХСЯ

Мы не знающие, а догадывающиеся, потому что всё это от эдемского гада пошло.

Странное он существо – гад. Как он против Бога пошел, по его воле или по своей? Т.е., является ли он отклонением от Божественного замысла? Провокатор, он самостоятельный или вынужденный, этот райский Гапон? С этим первым грехом – история темная. Оказалось достаточно одного запрета, ограничения, чтобы началась вся эта драма человека.

«Запретный плод – сладок». Вот основа человеческого меню во веки веков. Едок картофеля будет всегда лезть в те блюда, куда не надо. Почему Россия была читающей страной – потому что была запрещенная литература. Человеком управлять надо через запрет. Отмените трезвый образ жизни, и алкоголики переведутся. Люди всегда будут двигаться туда, где висит «кирпич». Такова наша природа, жить против правил. Поэтому диссиденты – все, но не все об этом догадываются.

ВОТ И ВСЁ

Самое страстное, что есть в человеке, – это абстрактное начало. Оно ближе всего к Богу, оно невыразимо, оно непостижимо, оно невыносимо. Речь – мала для него. Только музыка. Только через эмоцию разум что-то воспринимает.

Нуль женского полового органа, единица фаллоса, восьмерки извилин бесконечности… Натуральный ряд чисел позвоночника. Счет и ритм, счет и ритм. Вот и всё. Вот и всё.

В СУИЦИДНОЙ МАНЕРЕ

Запрограммированные финалы симфоний раздражают, как и ритуальные окончания сказок, как и эякуляция. Не лучше ли оборвать повествование на самом интересном месте?! В суицидной манере…

ОЙ-ё-ё-ёй!

Всю жизнь пытался рисовать и писать музыку. Не жизнь, а течение чего-то неизвестного, называемого так.

Не истину, а приближение к нейне к ней. Эти наши потуги. Эти

наши недуги. Эти наши радуги, иногда возникающие в сознании на миг.

Чем ярче такая радуга, тем мрачнее, когда она угасает. У Лены и фамилия-то была Шварц. С одной стороны, я ею восхищался, с другой, страшно жалел. Я-то понимал, каково это, когда нет радуги. А у нее-то она бывала двойной, тройной.

Ой-ё-ё-ёй!

КНОПКА БЕЗОПАСНОСТИ

Чтобы грамотно сочинять, сначала надо запустить синхрофазотрон мозга. Надо мозг разогнать, и тогда он начинает выдавать что-то удивляющее его носителя. Но если не соблюдать техники безопасности, то процесс может выйти из-под контроля. Чернобыль сознания.

Правильно остановить мозг не менее важно, чем включить. Некоторым для этого требуется запой. Другим смена партнера. Всякая тварь приспосабливается по-своему. У каждой своя кнопка безопасности.

ДО-РЕ-МИФ

А иногда моему мне кажется, что я – исполнитель. Вся эволюция это партитура, которую кто-то должен исполнить. Но мы в отличие от предыдущих ископаемых – и ноты, и исполнители.

Мы – ноты, увидевшие ноты.

Ноты атомной гаммы, так, кажется, писал Тейяр де Шарден.

Нота, осознающая себя как ноту, узнавшая собратьев по гамме, и задумавшаяся о законах композиции…

Д-ре-миф.

ЕДИНИЦЫ

Когда в числе прожитых лет появляется ноль, люди отмечают это как событие, а два нуля… это что?! Хм-м-м…

У меня скоро будет шестой (по счету, а не по порядку) ноль.

Пенсия это фонетически почти как пенис. Грубо говоря, три буквы вам! Кукиш прошлякам.

Я пережило среднестатистический возраст. Я вышло за пределы средней российской биографии. Я могу еще успеть выйти из этого я сам.

Все мы – спелеологи.

На свет из платоновской пещеры выходят единицы.

НЕЛЬЗЯ

Доброта – не сю-сю-сю. Доброта – печаль путника, перевалившего через хребет отчаяния. Он знает, что никому нельзя помочь, но не помогать тоже нельзя. Всю оставшуюся жизнь он будет брести в ущелье, между этих двух нельзя, без всякой надежды на понимание.

Нельзя.

ПАСТОРАЛЬ

Приятель Гоша теперь живет в Израиле.

Хорошо помню, как зимой мы с ним поехали в Лисий нос. Было, наверное, минус шестнадцать. Светило яркое солнце. Снег сверкал как шампанское. Мы пили водку на берегу Финского залива, рядом с зарослями пожелтевшей осоки. На морозе все запахи звучат мощно, как фуга. Как пах хлеб со шматом сала и кружком лука… Мимо нас проходил мужик, а когда он шел обратно, не удержался и сказал: «Завидую».

Одно время Гоша работал в Институте экспериментальной медицины лифтером. Там у него открылись экстрасенсорные способности. Он стал пользовать больных. В деревне, где он жил все лето, к нему шли с зубами, порезами, нарывами и др. Правда, когда одна дама присела в огороде, и энцефалитный клещ укусил в причинное место, ее пришлось отвезти в город. Муж не доверил Гоше врачевание.

В этой глуши я полюбил клен, который рос перед домом. Когда сидел за столом, а он редко бывал пустым, то вступал с деревом в некий контакт. Я протягивал к нему руки, растопыривал пальцы и чувствовал себя им, мы будто бы сливались. Это, может быть, в подсознании копошилась пьеса «Два клена», которую в детстве видел в ТЮЗе. Гоша, как человек тонкий, в такие моменты не лез ко мне с предложением «съесть по редисочке» (наша любимая закуска) – эвфемизм, означающий выпить еще по стопарику.

И вот, помню, сидим мы, изрядно выпив, вечером за этим столом, как вдруг является соседка с просьбой об исцелении. Гоша ее укладывает прямо в траву, сам встает на колени и начинает производить над бабенкой какие-то пассы, я тупо смотрю на эту пару, вдруг Гоша теряет равновесие и падает на пациентку. Та – звонко хохочет. Пейзане долго барахтаются в траве. Клен шелестит о чем-то своем. Я снова протягиваю к нему руки.

Пастораль.

VII

ИГРА В АДУ

Иногда остранение достигает такого уровня, что чувствуешь себя среди людей, как внутри чужеродного стада. Надо подчиняться законам стаи, иначе тебя сметут. Вспомним грациозные пируэты рыбьих косяков.

Мало того, надо искренне полюбить эти дикие обычаи, думать как они, стать ими.

И только иногда в минуты остраненного просветления позволять себе быть неизвестным никем.

Каким ветром тебя занесло сюда? Что это за игра в бисер перед свиньями?

Но ее обязательно надо вести до конца, эту игру в аду.

УГАДАЙКА

Когда большинство тех, кого ты опознал как не-этих, уже там, тебе начинает казаться, что и сам ты не только здесь. Начинается жизнь пополам. Ведь больше вспоминаешь прошлое, чем живешь настоящим. О будущем говорить и вовсе не стоит.

Ты потихоньку переваливаешь через хребет существования и начинаешь все быстрее (сила инерции) спускаться туда, где генетический калейдоскоп играет хромосомами в угадайку. Какой узор сложится на этот раз?

Мы – абстрактное кружево космоса на покрывале майи.

ПИШМАШ

Целый день перебирал книги для биографического словаря.

Публикации, публикации.

А ведь когда-то радовался этим изданиям. Вот – я!

А теперь – полное равнодушие.

«Я не знаю кому и зачем это нужно…»

И тем не менее продолжаю этот ненужник фиксировать здесь.

Ты – пишмаш.

VIII

ВЫ СМЕЛОВ?

Вчера, чтобы заполнить паузу между двумя делами, снова зашел на выставку Кудрякова в музей Ахматовой.

Там было какое-то мероприятие с неизбежной четой Фоняковых. Я тихо уселся позади. И вдруг слышу голос: «Вы Смелов?» Это блаженная смотрительница спрашивает. Догадываясь о разверзающейся бездне, вежливо отвечаю, – нет, – тщетно уговаривая себя: мало ли Смеловых.

Но нет. Блаженная, когда заканчивается собрание, настигает меня в другом зальчике. А я думала, вы Смелов! Помилуйте, он умер много лет назад. Я не знала, говорит смотрительница, лучезарно улыбаясь.

Я понимаю, что «жизнь наполовину» давно закончилась, и, может быть, мое неистребимое я – это хвостик ускользающей популяции семидесятников, которых вот-вот поглотит Стикс. Моя рожа еще видна на антрацитовой поверхности Черной речки. Она становится среднестатистическим выражением нас.

Вы Смелов?

ХРАП ОРГАНА

Еще помню, как мы сидели с Кудряковым на кухне, в хрущевке у меня на Железняка. Выпивали. Он стал падать с табуретки. Тогда скрывался от милиции, его обвиняли в тунеядстве и хотели посадить. Мне помогла архитектура начала шестидесятых. Благодаря узкому коридорчику, Кудряков мог держаться за стены руками, а я поддерживал его за обширную талию. Так паровозиком доползли до дивана. Гран рухнул на него. И мощно захрапел.

Когда Гран строил мне времянку на 63-м километре Приморского шоссе, то он там оставался ночевать в импровизированном убежище из полиэтилена и лапника. Я ночевал в городе. Подходя к участку, еще за десятки метров слышал рулады мотора его носоглотки. Казалось, такая конструкция рассчитана на века. В этом храпе было что-то пантагрюэлевское, мощь органа.

А вот…

ВЫ СМЕЛОВ? ПРОДОЛЖЕНИЕ

Сегодня же, будучи в гостях у Кирилла Козырева, я поведал ему новеллу «Вы Смелов?».

Он вернул ее в колею реальности.

Предыдущая выставка фотографий Бориса Александровича длилась месяц. И смотрительница сидела как раз напротив информации о нем, сопровождавшейся фотографией Бориса Смелова, на которой я и Гран стоим с дымящимися папиросами, после распития двух бутылок сухого в парадняке, на троих.

Лучезарная запомнила мою рожу, фамилию фотографа, а когда увидела меня, свела эти обрывки воедино: «Вы Смелов?».

IX

ПРОПАСТЬ БУДУЩЕГО

Летел на «Сапсане» в Москву. Офисный планктон поголовно ощерился ноутбуками. А я что-то писал в эту толстую тетрадь, водя по ней носом, слепнущий выродок рукописного века.

Люди безостановочно хватаются за мобильники, соловьиным трелям телефонов нет конца. За окном безмолвствует Россия. Ее уже никто не замечает. Наш паровоз вперед летит в пропасть будущего.

ВБЕГАЕТ МЕРТВЫЙ ГОСПОДИН

Вчера чуть ли не сутки мчался с приятелями (Наталья Азарова, Алексей Лазарев) на «Ягуаре» из Москвы на юг.

Первый раз в жизни побывал в Ясной Поляне. Минимализм толстовской могилы произвел сильное впечатление. В этом месте явно еще витает дух. Даже в доме он не весь выветрился.

А потом устроили пикник под Курском около тысячелетней каменной бабы, которую недавно выкопали. Это невысокое половецкое изваяние торчит на ровной тарелке поля, как символ мужества перед лицом беспредельности пространства.

Я здесь стою и не могу иначе…

В Харькове, который увидел уже поздно вечером, успели попасть во вторую по величине в Европе синагогу.

А я в этом городе почему-то все время думал о Введенском, которого отсюда увезли на смерть.

Вбегает мертвый господин.

ТВАРЬ, ТВОРИ!

Вчера впервые увидел (и услышал) про «Каменную могилу». Это под Мелитополем, около села Терпение и реки Молочная. Вместо кисельных берегов там уникальное природное изваяние, состоящее из превратившегося в плосковатые камни песчаника. Они лежат хаотично, кое-где между ними можно было ползать, чем не преминули воспользоваться пращуры, которые еще двадцать четыре тысячи лет назад начали там рисовать. «Тварь, твори» – это биологическая аксиома. О «подвале творческого дома» (Сологуб) вспоминал, когда ползал, как ящерица, между камнями. А на вершине этой груды затвердевшего песка стоял некто в священническом одеянии и проповедовал тетям-паломницам, поощряя их к священной войне за веру.

Это было так очевидно глупо, что даже не раздражало. Попирая ногами святилища древних, пастор урчал о преимуществах новых.

Какие могут быть преимущества перед Богом? Бред! Всякое существо само по себе символ веры. Даже клетка. Даже атом. Чтобы воплотиться окончательно, надо слиться с ними в одном ритме всего. Поэзия ищет именно это.

Утончить слух настолько, чтобы увидеть молчание Бога.

Тварь, твори!

Х

СЫПЬ, СЕМЕНОВНА

Прожито пять двенадцатилетних циклов. Вступаю в «детство старости». От «старости зрелости» здорово устал. Это время заканчивающихся ожиданий. Теперь следует ждать только одного события.

Оно настолько фундаментально, что невозможно к нему подготовиться. Все равно застанет врасплох.

Я дрогнет. Чем меньше его будет в загашнике, тем легче. Я-му сознания надо засыпать, что и пытаюсь сделать во всех своих словах и рисунках.

Сыпь, Семеновна!

ПРОЦЕСС ПОШЕЛ

Я смотрю на все амбиции коллег по цеху снисходительно. Каждый тащится за своим клочком сена с неистовым ослиным упрямством. Это типичное человеческое заблуждение, когда думают о своей роли в процессе, а не роли процесса в себе.

Кажется, я тут изящно свел Станиславского и Кафку.

Глядя на себя как на процесс, снимаешь множество идиотских вопросов.

Ты начинает высвобождаться в я. Это конгениально расщеплению атомного ядра.

Процесс пошел.

ПАМЯТНИК ЗАЛУПКЕ

Я давно не было на юге. Созерцание курортных маленьких городков навело на мысль о вольерах. Тоже безмятежная жизнь без проблем. То же ублажение плоти.

Все хорошо.

Но как тупо!

И вот ночью, пролетая на машине мимо гипсовой девушки с птичкой, символизирующей Алупку, я сообразил, что это памятник Залупке.

Царство тактильности.

Генитальный рай.

Течка бархатного сезона.

Алые паруса продолжения рода.

ХI

МУ-У-У-У-ЧЕНИЕ

Земля перестает быть для меня родной. Я чуть-чуть вышло из игры. Наверное, немножко сместил точку сборки. Всех жалко без исключения. И помочь ни чем нельзя. Только продолжать мычать эти бессвязные тексты.

Му-у-у-у-чение.

ЛЯ-ЛЯ-ЛЯ

Да играть-то уже неохота ни во что. Как-то это унизительно. Так Любимов-актер, сидя в гримерке перед зеркалом, устыдился, и стал режиссером.

В детстве я тоже хотел стать режиссером. Неужели старость – это мой ГИТИС? От «режиссуры пишущего узла» («Записки неохотника») к режиссуре мозга. Будем ставить драму «Не-я».

Ля-ля-ля

ХIII

КОГДА ЭЛЛАДА В НАС…

Попытки построения Рая здесь, как правило, связаны с пищеварением. Вчера сидел с Наташей и Алексеем в ресторанчике (три столика) на краю обрыва. Вид на море и скалы. Солнце играет с водой. Бакланы парят рядом. Это настолько напитывает наши зрение и слух, еще запах моря, что вино и еда тут скорее только акценты. В этой пространственной трапезе есть что-то литургическое. Ты как бы попадаешь вовнутрь стиха, и живешь по законам ритма, а не мирка. В тебе гармонизируется вечное начало, и ты на несколько мгновений обретаешь бессмертие в бокале Каберне, кофе и сигарете. Сейчас ты на Олимпе, ты греческий бог.

Когда Эллада в нас…

ХIV

ЛЮБОВЬ КАК ЖАНР

Одна знакомая рассказывала недавно несколько часов о несчастной любви.

То есть любовь была взаимной, страстной, но в силу целого ряда обстоятельств не могла увенчаться браком.

Оба действующих лица романа по сию пору понимают, что упустили главную удачу своей жизни – друг друга.

Но может быть, думало я, лучше сожалеть о главной неудаче свой жизни, чем превратить эту удачу в рутину каждодневного совместного существования.

Диалектика любви иррациональна. Трагическое оставляет в ней глубокий след, а быт превращает поэму в водевиль.

Впрочем, каждый волен пытаться выбрать себе жанр по душе.

Кому – Ла Скала, кому кафешантан.

БЛА-БЛА-БЛА

В чем пафос этих записок. Ни в чем. Разматываю бобины мозга, с запечатленными на них словами и образами, Занятие такое же бесцельное, как и любое другое. Сейчас пойду на балкон, буду смотреть на море и читать про Блока. Смотреть на облака.

Бла-бла-бла.

ХV

ПОКА ЕСТЬ ЭЛЕКТРИЧЕСТВО

Я оказалось сейчас в Москве, в квартире Азаровой на Остоженке. Ему здесь уютно. «Три ступеньки вниз», так называли разлив около Малой Садовой, на Невском возле Бабкиного (антикварного) магазина. Здесь три ступеньки ведут к моему логову и с видом на музей фотографии.

«Испанская деревня» в Алупке вспоминается как чудо. Голубой бассейн в форме кляксы из Миро незабываем. Особенно те вечерние часы, когда он подсвечен, а над ним солирует луна. Селеновая морская дорожка видна с террасы.

Айвазовский, изготовленный Алексеем, нахален до гениальности. Краски намешаны так хитро, что при малейшем изменении освещения картина меняется как хамелеон. Его же «Купальщицы», висящие над кухонным прилавком. Китайские иероглифы, вылезшие из «Букв моря». Его же проекции – разработки стихов Малевича. Архитектоны. Это скорее обиталище духа, а не грешной плоти.

На Остоженке нет этой дихотомии, здесь гармония компромисса в стилистике инь-ян. Оба начала уживаются здесь, пока есть электричество.

Ы

Тем, кто хочет метаморфоз, можно посоветовать простую процедуру: употреблять вместо я – ы. Эта буква загадочная.

Встав на место родного я, она высветит всю искусственность нашего эго. Что такое, например, «ы – думаю», «ы – люблю».

Поыкайте несколько дней, и ваше вы изменится, особенно, когда обнаружите в нем ы, не говоря уже о Ты.

Это ы долго ждало своего часа, и вот он пробил.

На заре туманной юности у меня была серия рисунков, в которых непременно фигурировала буква «Ы».

Ы все сказал. Хау.

ШТИЛЬ

Позавчера исполнилось шестьдесят. Как сказала переводчица Ду Фу, это первый день рожденья, который рекомендуют праздновать китайцы. До этого не стоит.

Может, оно и так. Но к этому времени почти все близкие люди уже там, приятели – далече. И необходимость празднований отпадает сама собой. Выполняешь ритуал, зовешь выживших. Праздник превращается в бюрократическое событие.

Ы не празднуют дней рождений, потому что их родина не здесь.

Они, вообще, волны, эти ы, им время не указчик. Главное, чтобы Дух веял. Самое страшное – штиль.

БУЛЬ-БУЛЬ

Всю жизнь, тем или иным способом, пишу портрет волны. Не сюжет, не засахаренный трупик схемы, а процесс.

В мире нет статики. Все движется, кроме Парменида и Фауста.

Просто скорость нашей динамики не позволяет нам различить динамику скал или вселенной.

В покое только точка сборки. Прежде, чем ее тронуть, подумай,

Не тронешься ли ты.

Одиночное плавание в себе – занятие не для всех.

Буль-буль.

МИСТЕР Х

Конечно, я допускает (ы понимаю), что процесс тоже может превратиться в сюжет (Кафка, например), став массовым явлением. Но пока он еще свеж, можно наслаждаться непредсказуемостью результата.

Я верю, схема будет!

Конечно, без нее не обойтись, но задача ы быть впереди схемы (или позади), там – в неопределенности.

Мистер Х, мистер Ы, улыбнитесь.