Текст книги "Мы еще встретимся, полковник Кребс!"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

7

Сквозь сон Елена Николаевна почувствовала, что кто-то тормошит ее за плечо и что-то говорит. Она открыла глаза. Купе было полно света, длинный солнечный луч резал его пополам и, отражаясь в дверном зеркале, слепил глаза. Рядом с ней сидела вчерашняя старуха, уже не хмурая и настороженная, а ласковая.

– Ну, вставай, вставай, соня, – говорила она улыбаясь, – ишь как разоспалась. Люди давно встали, чаевничать хотят, да тебя жалеючи маются в коридоре.

– Простите, пожалуйста! – Елена Николаевна хотела встать, но дверь без стука открылась, показалась голова толстяка.

– Закройте на минутку, я сейчас, – крикнула Русанова. Он, как ей показалось, весело подмигнул, захлопнул дверь и сейчас же в коридоре послышался смешок.

Елена Николаевна заторопилась. Она быстро оделась, прибрала постель, поправила перед зеркалом растрепавшиеся волосы и распахнула дверь. У окна стояли ее попутчики и еще какой-то незнакомый, высокий, с реденькой седой неопрятной бородкой и узкими, бегающими глазами. Глядя на нее, они улыбались. По-видимому, толстяк верховодил. Тоном хорошего знакомого он с укоризной сказал:

– Пора, пора, а то мы проголодались. Идите умываться, а мы здесь займемся по хозяйству.

Когда она вернулась, столик был заставлен стаканами с чаем, всевозможной снедью и большими ломтями белого хлеба. По одеялу, вперемешку с пустыми стаканами, рассыпаны яблоки, на полу – бутылки с вином. Видимо, ждали ее возвращения, потому что не успела она сесть, как толстяк уже откупорил бутылку и стал разливать вино.

– Будем знакомы! – сказал он, протягивая ей наполненный до краев стакан с мутно-золотистым напитком. – Майсурадзе, Давид Григорьевич, – представился он. – Друзья зовут меня просто Датико. Ничего, ничего, у нас так принято, – успокоил он молодую женщину, заметив, что она пожала плечами. – А это – Александр Семенович Жирухин, инженер нашей Сухумской ГЭС, почти грузин. Второй год живет в Абхазии. – Он засмеялся и кивнул на высокого с бородкой. Заметив, что на него смотрят, Жирухин заискивающе улыбнулся, и Елена Николаевна увидела редкие желтые зубы.

– А это тоже инженер, Сергей Яковлевич. Ваш москвич, отдыхать к нам едет, – продолжал представлять толстяк. – И правильно делает, что едет сейчас, – летом у нас жарко, да и не протолкнешься из-за приезжих.

Обловацкий встал и поклонился.

– Ну, с бабушкой вы уже знакомы, – продолжал Майсурадзе, метнув глазами на старуху.

– Представляешь, как в цирке, а чай стынет, – ворчливо перебила его та и двумя руками взяла большую фарфоровую чашку.

– Наш чай не остынет, – пошутил Жирухин.

– Простите, ваше имя, отчество? Год рождения и социальное положение не надо! – засмеялся Майсурадзе.

Елена Николаевна назвала себя.

– Соловья баснями не кормят, Датико, – вмешался Жирухин. – Кто-то когда-то сказал: вино налито – его надо пить. Последуем этому мудрому совету.

– Смотрите! Он учит тамаду, как надо вести стол! – обиделся толстяк. – Но раз сказал верно – прощаю! Выпьем за дружбу, за хороших людей!

– Пьют и забыли позвать земляка, изнывающего от жажды в этот морозный день! – заглянув в дверь, промолвил высокий человек с умными5 смеющимися глазами.

– О, Одиссей! Заходи, заходи! – Майсурадзе протянул гостю свой стакан и представил:

– Наш историк и композитор Одиссей Константиниди. Садись, садись, дорогой, гостем будешь. Слушаться будешь – пьяным будешь, – шаржированно акцентируя, пообещал он.

Не успели выпить по стакану, как Майсурадзе уже налил еще. Елена Николаевна отказалась, но все запротестовали. Она пригубила и поставила стакан на столик.

Беседа, до этого принужденная и натянутая, оживилась. Раскрасневшийся Майсурадзе, обратясь к старухе, рассказывал о своей поездке. Говорил он громко, и Елена Николаевна чувствовала, что все это – для нее. Перемежая впечатления о Москве, Майсурадзе сказал, что работает в Сухуме старшим инспектором Абхазского табаководческого союза. В Москве был с группой работников Тифлиса в служебной командировке. Товарищи по окончании совещания уехали, а он задержался по личным делам, встретил вот Александра Семеновича и теперь едет домой.

– Трубокуров разводишь? – заметила старуха, отрываясь от своей кружки.

– Это для бога, мамаша, бог фимиам любит, – примирительмо сказал Жирухин.

Продолжая рассказ, Майсурадзе посматривал на Русанову маслеными глазами. Она извинилась и вышла из купе. У соседнего окна шушукалась какая-то парочка. Толстяк в пижаме читал газету. Еще дальше стоял высокий молодой человек, куривший ночью, когда она ходила в вагон-ресторан. По-прежнему перед глазами тянулись холодные поля с утопавшими в снегах крышами. Темнели протоптанные дорожки, уходившие к журавлям колодцев. На редких, открытых ветрам холмах темнели плешины озябшей земли. Черным пятном шевелилась на снегу большая галочья стая. Мелькнула у шлагбаума одинокая машина.

– Скорей бы приехать, – думала Русанова, – узнать, что с ним, увидеть, взглянуть в глаза, сказать: все, что случилось – ошибка, и нужен ей только он. А вдруг Федор умер? Нет, нет! Он жив! А если калека? – она прильнула к стеклу. – Пусть калека! Пусть!..

– Вы в Сочи? – услышала она сзади вкрадчивый голос. Он сразу вернул Елену Николаевну к действительности. Она обернулась и увидела Майсурадзе.

– Нет, в Сухум! – холодно ответила она и отодвинулась. Но он не заметил или не хотел заметить ее сдержанности.

– Отдыхать?

– Нет, по делу! – сказала она уже резче. Неужели он не понимал ее состояния!

– По делу? – удивленно переспросил он. – Вы раньше бывали на юге?

– Нет, в первый раз. – Она повернулась к нему спиной.

– Тогда надо выпить. При переходе экватора новичков купают в океане, у нас – в вине.

Она почувствовала на затылке его горячее дыхание. Его руки обняли ее. Она обернулась. Хотела ударить по багрово-красному потному лицу, но удержалась.

– Оставьте меня! Вы пьяны, как вам не стыдно!

– Вы меня не поняли, – пятясь к двери, пробормотал Майсурадзе, оглянулся по сторонам и юркнул в купе.

Брезгливое чувство охватило ее, сердце сжалось от обиды. Хотелось, как в детстве, забиться в темный угол и плакать.

– Едете на юг, а хандрите! – сказал кто-то. Теперь она решила: если пристанут – ударит. Обернулась.

Закуривая папиросу, в дверях стоял Сергей Яковлевич. Из-за его спины высовывался Константиниди.

Взволнованная и оскорбленная, она молчала.

– Запомните этот снег, завтра Вы его не увидите. Будет солнце, зелень, цветы и будет море, – сказал Константиниди и подошел к окну: – Вы никогда не видели моря?

– Нет, только на картинах, – ответила она, успокаиваясь.

– Ну, это не то! – вмешался Обловацкий. – Когда я впервые увидел море, мне хотелось кричать от восторга. Да и теперь, каждый раз встречаясь с ним, я волнуюсь.

– У меня нет этого чувства. Я помню море, должно быть, с того момента, когда мать впервые вынесла меня из дому. Оно вошло в меня раз и навсегда, как воздух и солнце, – медленно, точно обдумывая, говорил Константиниди. – Подождите, увидите сами и загоритесь, – пообещал он уверенно.

– А Вы сухумец? – поинтересовалась Елена Николаевна.

Константиниди кивнул головой.

– И историк и музыкант?

– …и мореплаватель и плотник, – проскандировал Обловацкий.

Константиниди застенчиво пожал плечами:

– Я музыкант по профессии, а историк по влечению сердца. И то – интересуюсь историей только своей маленькой республики.

Он производил приятное впечатление скромной манерой держаться.

– Раскажите о Сухуме, – попросила Елена Николаевна.

– С удовольствием, но что Вас интересует?

– Все о городе, природе, – она поправила сползшую на лоб прядь волос. – Ну, словом, все, что может интересовать такого дилетанта, как я.

– Хорошо! Но говоря о городе с точки зрения удобств местных гостиниц, пляжа и базарных цен, я вряд ли удовлетворю Вас. Хотите, я расскажу Вам историю Абхазии. Поверьте, это куда интересней.

– Согласна!

– Пойдемте в купе, там удобнее, – предложил Обловацкий.

– Нет, нет, только не туда, – вспомнив о Майсурадзе и Жирухине, запротестовала Елена Николаевна.

– Поэты древней Эллады за тысячи лет до нашей эры воспели аргонавтов Язона, – начал Константиниди. – В поисках «золотого руна» на корабле «Арго» они достигли берегов легендарной Колхиды. Классики древних сделали эту страну и дочь ее – Абхазию жилищем мифической богини Эос. Здесь жили и лучезарный Гелиос, златокудрая Цирцея и злая волшебница Медея, жестоко отомстившая Язону за неверность.

Красивая сказка? Легенда, пришедшая к нам из далекого прошлого? Но за легендой потянулись люди.

На побережье цвели богатые греческие колонии. Расторопные купцы из Милета везли сюда ткани и медь. В обмен на это на запад уходили лес, пушнина, вино, мед и фрукты. Тяжелой пятой победителя прошли по этой узкой прибрежной полосе легионы Великого Рима, тесня хозяев – горцев в их орлиные гнезда. На разукрашенных судах сюда спешили патриции в свои поместья. Но шло время, и на смену ослабевшему Риму пришел другой хищник – Византия. В одном ряду с вооруженными когортами колонизаторов шли христианские проповедники, мечом и крестом подчинявшие непокорных.

– Вы рассказываете, как хорошая книга, – заметил Обловацлий.

Константиниди не улыбнулся. Он, видимо, сел на своего конька. Елена Николаевна не шелохнулась.

– Много лилось крови в этом благословенном краю. Персы, потом опять римляне, потом арабы. И каждый завоеватель строил крепости, замки и храмы, много храмов. – Он усмехнулся. – А лес и пушнина, все, что в изобилии давала эта земля, шло за море. Восстания не утихали и, наконец, дали свои плоды: абхазцы объединились с западногрузинскими племенами. Но не долго существовало Абхазско-Имеретинское государство, Вражда и жадность феодалов привели его к распаду. И снова Абхазия, раздробленная на мелкие владения, осталась в одиночестве. Ее владетельный князь Чачба не смог объединить враждующих князей – тавадов. И снова на побережье появились иноземцы – разведчики богатой Генуи. Меняются названия селений и городов. Растут города и крепости… и храмы.

– А лес, пушнина и вино шли за море? Ведь верно? – засмеялся Обловацкий. – Смотрите, Харьков! – вдруг воскликнул он.

Константиниди прервал свой рассказ. Коридор наполнился людьми. Открылось купе, вышел Жирухин и быстро направился к выходу.

– Гулять? – окликнул его Обловацкий. Но тот уже хлопнул вагонной дверью.

Моросило, но, несмотря на мелкий дождь и слякоть, перрон был полон народу. Старуху встретили сын с женой, и они ушли. Гуляя по платформе, Русанова и Обловацкий дошли до паровоза. Здесь Елена Николаевна заметила Жирухина. Подняв от дождя воротник своего демисезонного пальто, он разговаривал с какой-то женщиной. Русанова хотела окликнуть его, но Обловацкий удержал.

– Не надо, не мешайте.

Они повернули обратно. У вагона стоял Майсурадзе, беседуя с Константиниди. Увидев Елену Николаевну, он сконфузился, скомкал разговор и заторопился.

– Не узнаю Майсурадзе. Всегда такой лихой, а сейчас – мокрая курица, – удивленно заметил Константиниди. – Погода, что ли, на него подействовала?

Елена Николаевна пожала плечами. Поезд уже прошел станцию и громыхал на стрелках, когда в вагон вошел Жирухин.

– А где обещанные малосольные огурчики? – встретил его Константиниди.

Александр Семенович заулыбался и развел руками:

– Я сам едва успел поесть в буфете, потом был на почте. И все бегом, бегом.

– И даже с незнакомкой не успели как следует поговорить? – с иронией сказала Русанова.

Жирухин вздрогнул.

– Какая незнакомка? Вы с кем-то спутали меня!

– Конечно, Елена Николаевна спутала, – смеясь, подтвердил Обловацкий. – Ох, женщины, женщины, всегда им мерещаться соперницы! – И, повернувшись к Константиниди, предложил: – Продолжайте свой рассказ. Не будь Вас, я так бы никогда ничего и не узнал. – И заметив его недоверчивый взгляд, добавил: – Нет, серьезно, ну кто из бывавших на побережье знает эту поэтическую историю? Кто? – спросил он. И сам ответил: – Никто! Мы и свой-то край порой толком не знаем!

В купе было тепло и тихо. На верхней полке, закрывшись с головой, спал Майсурадзе. Елена Николаевна забралась с ногами на диван и забилась в угол.

– В пятнадцатом веке под ударами турок погибла Византия, – вдохновенно продолжал Константиниди. – Разрушив ее колонии на черноморском побережье, в Абхазию пришли турки. И снова кровь и гнет, худший, чем прежде. Религия – оружие завоевателей. Христианских проповедников сменил ислам. Пустели города, гибла торговля, уничтожались памятники старины. Тысячами вывозились в неволю свободолюбивые абхазцы. Мужчины – на работу, женщины – в гарем. Абхазки особенно ценились сластолюбивыми османскими вельможами… Нет Триглита и Хакари – есть Бала-Даг, нет Диоскурии и римского Севастополиса – есть Сухум-Кале. Но сколько можно терпеть гнет? И снова восстала Абхазия. Восстание растет, сухумская крепость в руках абхазцев. Но снова распри, и победа уходит из рук народа.

В начале девятнадцатого века Восточная и Западная Грузия присоединяются к России. На Черном море – русский флот, он контролирует побережье. Но Абхазия еще в руках турецких захватчиков. В тысяча восемьсот десятом году русские военные корабли штурмуют крепость. Владетель Абхазии Сефер-бей Чачба заключает договор и передает свою страну в наследственное владение России. Приходит мир на эту прекрасную, многострадальную, обильно политую кровью землю. Возникли и новые имена старых городов и селений – Гагра, Пицунда, Псырцха.

Сколько жадных и жестоких врагов здесь побывало? Что сохранило нам время от прошлого? Остатки крепости царя Митридата, обломки замка римского императора Траяна, следы соединительных каналов, белоснежные колонны Диоскурии на дне Сухумской бухты, венецианский мост, замок Баграта с подъемными мостами и подземными ходами. Сколько эпох и стилей, сколько образцов высокой древней культуры!

Он остановился, глаза его блестели:

– Вы не устали, Елена Николаевна?

– Нет, нисколько.

– Вы очень хорошо знаете историческое прошлое своего края, – сказал Обловацкий, не скрывая восхищения.

Константиниди застенчиво улыбнулся.

– Я увлекаюсь историей. Она любима и понятна мне, как музыка. Смотрите, кто только из древних не писал об этой маленькой стране, – продолжал он: – Страбон и Геродот, Птоломей и Плиний. Даже русский летописец Нестор. А сколько источников позднейших лет!

Еще дважды здесь побывали турки. Наконец ушли навсегда.

Война четырнадцатого года ставит Абхазию под пушки немецких и турецких кораблей. Германская подводная лодка обстреливает город.

Наконец революция! Как ждали ее лучшие сыны Абхазии. И вот она пришла. Но в первые месяцы власть захватили меньшевики. Пришел Октябрь, опять вспыхнуло восстание – в Абхазии установилась Советская власть.

Недолго была она у нас – полтора месяца. И снова – меньшевики. Почти три года продолжался разгул реакции, террор. Наступил март двадцать первого года. Войска Красной Армии в Сухуме. Абхазия становится Советской! Теперь уже навсегда.

Что оставило нам далекое прошлое? Развалины замков и крепостей! Что дала царская Россия? «Голодное» шоссе, построенное голодными, среди которых был чернорабочий Пешков, наш Горький! Вы помните его «Рождение человека»?

Елена Николаевна кивнула головой.

– "Над кустами, влево от меня, качаются темные головы: в шуме волн моря и ропоте реки чуть слышно звучат человеческие голоса – это «голодающие» идут на работу в Очемчиры из Сухума, где они строили шоссе", – закрыв глаза, на память процитировал Константиниди… – И замечательные слова: «Превосходная должность – быть на земле человеком, столько видишь чудесного, как мучительно сладко волнуется сердце в тихом восхищении перед красотою»… Подождите немного, и вы не узнаете Абхазии. Уже сейчас она другая, вся в стройках. Кто-то из древних сказал: «Кто напился воды в Келасури – тот вернется в Абхазию, страну Души»! Вы тоже, побывав, вернетесь!

– Вы хорошо рассказываете и любите свой край! – снова заметил Обловацкий.

– Как же можно не любить свою землю? – ответил Константиниди, подняв на него глаза.

– Простите, Вы абхазец?

– Нет, я грек. Я здесь родился, здесь прошли мое детство, юность. Здесь мне лучше, чем грекам, живущим в Греции. И я люблю Абхазию – край, где живут абхазцы и грузины, греки и армяне, эстонцы, русские и сваны, и даже негры. И все это на двухстах километрах побережья.

– Негры? – удивился Обловацкий.

– Да, негры! Попробуйте спросить у них, откуда они пришли, – это вызовет обиду. Абхазия – их родина. Вы разрешите? – спросил он у Елены Николаевны, доставая портсигар. Она кивнула головой. – А наша природа, – продолжал он, – вечное лето! Круглый год цветут розы, а земля и море дают человеку все. И день и ночь неумолчно шумит ночной прибой.

– Кто это так патетически говорит о море?

В дверях купе стоял Жирухин, за ним незнакомый человек, которого Елена Николаевна мельком видела в вагоне.

С верхней полки свесилась голова Майсурадзе:

– Одиссей! Ты говоришь как твой отец Гомер. Он засмеялся.

– О чем же все таки вам говорил Констанзтиниди? – спросил Жирухин. Он сел и потянул за рукав незнакомца.

– О, я узнала историю Абхазии! – ответила Елена Николаевна.

– И это Вам поможет в вашей служебной командировке? – с иронией спросил Майсурадзе. – Кстати, Вы, конечно, шутили, говоря о деловой поездке?

– Нет, я еду по личному делу, мой… – она на мгновение запнулась, но взяла себя в руки и уже тведо сказала: – Мой муж ранен в Сухуме..

Все посмотрели на нее. Увидев удивление на их лицах, она повернулась к Константиниди:

– Да, ранен. Вот видите, что бывает в этом земном раю!

– Как это могло случится? – спросил стоявший в дверях незнакомый ей человек.

– Кто он, ваш муж?

Майсурадзе спрыгнул с полки и сел рядом с ней.

– Чекист и ранен при выполнении служебного задания. Я… – она хотела что-то сказать, но опустила голову и заплакала.

– Э, это не годится! – Майсурадзе наклонился к ней.

– Успокойтесь, ну, успокойтесь, пожалуйста! – заговорили все сразу.

– Он жив? – допытывался Майсурадзе.

– Не знаю, – не поднимая головы, прошептала она.

– Конечно, жив! – уверенно решил Константиниди.

Желая нарушить тягостное молчание, Майсурадзе вспомнил, что надо бы поесть и предложил пойти в вагон-ресторан. Все ухватились за это предложение. Позвали и Русанову, но она отказалась.

Попутчики ушли. Она осталась одна, и к ней сразу вернулось тоскливое чувство одиночества и страх перед неизвестным будущим. Она легла, повернулась к стене, задумалась и не услышала, как отворилась дверь. Кто-то сел рядом.

– Кто это? – вздрогнула она, резко обернулась и удивилась, увидев незнакомца, приходившего с Жирухиным.

– Я слышал, что Вы едете к раненому мужу, – не торопясь, сказал незнакомец. – Послушайте моего совета! Не говорите о таких вещах незнакомым вам людям. Вы сказали, что он чекист. Положение мужа обязывает вас ко многому, а к осторожности – особенно!

– Но кто вы? – спросила она, пораженная этим советом.

– Если это представляет для вас интерес, – инженер Строгов, из Москвы, еду отдыхать в Сухум. Сейчас ваш сосед и попутчик. И будет очень хорошо, если Вы забудете о нашем разговоре. Не хандрите. Все обойдется, все будет хорошо. Простите!

Он поклонился, вышел из купе и закрыл за собой дверь. Елена Николаевна, ошеломленная, смотрела ему вслед.

8

Ночью приехали в Ростов.

Сергей Яковлевич торопливо оделся и пошел на станцию. Выходя из вагона, он увидел стоявшего рядом с проводником Строгова.

– Сколько стоит поезд? – проходя мимо, спросил он проводника.

– Сорок минут, – ответил тот.

Обловацкий направился к вокзалу. Строгов пошел за ним.

– Так это Дробышева? – спросил Строгов, когда они шли по перону. Обловацкий утвердительно кивнул.

– А не напрасно ли она едет к Федору? Что ворошить прошлое? Ты согласен со мной? – Строгов посмотрел на Сергея Яковлевича.

– Нет! Как знать, быть может, если успеет приехать, она и будет тем средством, которое его поднимет?

– А если он не захочет ее видеть? Ведь два года? Я бы не простил.

– Ну так это ты! – посмотрев на него, иронически улыбнулся Обловацкий. – А у тебя уходила жена?

– Острите, товарищ? – обиделся Строгов. И назидательно сказал: – Поверь, когда женюсь, не уйдет – слово такое знаю.

Они неторопливо шли мимо большого, ярко освещенного здания вокзала.

– Как бы узнать, жив он или нет? – заметил Строгов.

– Потерпи до послезавтра. Приедем – узнаем, – ответил Сергея Яковлевич. – Да, кстати, приходи завтра к нам в купе играть в шахматы. Нам надо «подружиться» до Сухума, а там возьмем один номер в гостинице.

– Добро! Между прочим, я разговаривал с ней, когда вы уходили в ресторан, и посоветовал не особенно откровенничать с неизвестными ей людьми – черт знает, кто они такие, – сказал Строгов.

– Коля, не проявляй чрезмерного внимания к одинокой плачущей женщине, даже если она жена твоего товарища.

В голосе Обловацкого открыто звучала издевка.

– Как твои попутчики? – желая перевести разговор, спросил Строгов.

– Знакомимся, вживаемся в среду. А у тебя?

– Думаю, ничего интересного. Вот только в седьмом купе едет швед из Индо-Европейского телеграфа – его участок Сочи – Адлер. Неглупый парень и хорошо говорит по-русски. Мы с ним сыграли в шахматы – силен! Кстати, он похвалился, что женат на русской.

Вернувшись к вагону, они покурили и разошлись по своим купе.

* * *

Проснувшись утром, Елена Николаевна увидела горы. Они казались издали невысокими, но когда поезд втянулся в их цепь, они, приближаясь, становились все выше и лес был серо-синим, но в отдалении становился темным и таинственным. На влажной и рыхлой земле и в помине не было снега. Поднимаясь к перевалу, поезд шел медленно, часто стоял на разъездах.

Все изумляло Елену Николаевну. Никогда не видела она гор, такого дикого, девственного леса, такого безлюдья. Ей не хотелось уходить от окна. Но Константиниди уговорил ее позавтракать вместе со всеми.

Днем в купе зашел Строгов с шахматами и предложил Обловацкому сыграть. Жирухин подсел к ним посмотреть игру. К нему присоединилась Елена Николаевна с тайным желанием, если удастся, поговорить со Строговым. Она внимательно смотрела на него, пытаясь понять причину вчерашнего предупреждения. Жирухин следил за игрой, изредка высказывая свои соображения по поводу отдельных ходов, и явно поддерживал Сергея Яковлевича.

Кто-то в коридоре вдруг восторженно крикнул:

– Море!

Все бросились к окну, но очередной поворот закрыл горизонт.

Наконец поезд вырвался из ущелья, и море открылось сразу – большое, темно-синее и не такое, каким Русанова его себе мысленно представляла или видела на картинах. Далеко по краю горизонта тянулась продолговатая полоска дымка.

– Пошел на Батум! – сказал кто-то рядом, но Елена Николаевна даже не посмотрела на говорившего.

Перед ее глазами простиралась огромная, спокойная, величавая синяя ширь, от которой нельзя было оторваться.

Горный спуск закончился. Пробежав широкую поляну, поезд подошел к станции. Пассажиры начали открывать окна. Елена Николаевна вдохнула свежий, солоноватый воздух. Она хотела выйти на перрон, но в дверях появился железнодорожник и спросил ее. Она отозвалась. Он протянул ей телеграмму.

«Умоляю вернуться люблю Григорий».

Елена Николаевна ничего не поняла, медленно, стараясь осмыслить написанное, прочла вторично. «Вернуться? Нет, нет, он ничего не понял!» Взглянула на лежавшее перед ней спокойное голубое море. Где-то впереди, в маленьком приморском городке, умирал единственный близкий ей человек, любимый. Она стремилась к нему. Все остальное было мелким и незначительным.

Она разорвала телеграмму и выбросила клочки в окно. Как прошлое.