Текст книги "Самоубийство Владимира Высоцкого. «Он умер от себя»"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

В этой песне Высоцкий вспоминает свое четверостишие 1971 года:

 
Сколько великих выбыло!
Их выбивали нож и отрава.
Что же, на право выбора
Каждый имеет право.
 

Теперь он свой выбор сделал. Наркотики позволяли заглянуть за грань, но они же вели к самоубийству.

В июле 1979-го во время гастролей в Бухаре у Высоцкого случилась вторая клиническая смерть. По официальной версии, это произошло оттого, что Высоцкий отравился какой-то пищей, купленной на бухарском базаре. Однако Оксана Афанасьева уверенно утверждает: «Это случилось от передозировки, а не от жары. Володя в Бухару улетел один, потом мне позвонил его администратор Валера Янклович. Сказал, что Володя неважно себя чувствует и что мне нужно привезти лекарства. Я взяла промедол и вылетела».

По словам возлюбленной Высоцкого, в тот момент она не думала, что ее могут арестовать за провоз наркотиков: «Об этом не думаешь в тот момент. И потом, я привозила их один раз в жизни. Если бы я их не привезла, он бы умер. Там не было никакого кокаина, героина, это были лекарственные препараты. Если бы мне сказали, что сейчас у меня руку отрубят, но он будет здоров, я бы сказала: «Рубите».

А в Бухаре, куда мы переехали из Навои, Володя с утра пошел погулять по рынку. Но всенародная любовь – она же безгранична, и он то ли покурил, то ли еще что (он так и не рассказал), но пришел домой, и ему стало плохо. С нами был Володин друг, доктор Толя Федотов. Он вбежал ко мне в комнату: «Володе плохо». Я влетаю в гостиную – Володя мертвый: нос заострился, не дышит, сердце не бьется. И доктор Федотов, с абсолютно трясущимися руками, повторяет: «Он умер, он умер». Его трясло, у него истерика была. Я ему надавала по морде: «Делай что-нибудь быстро». Он сделал укол в артерию, и мы начали делать искусственное дыхание: он качал ему сердце, я дышала. По сути, мы его вдвоем реанимировали. Володя задышал, сознание вернулось. Потом он рассказывал, что видел меня, Толю. «Я понимал, что происходит, но не мог никак реагировать».

Потом пришли Янклович, Сева Абдулов (он тоже работал в концерте). «Ну что, мы отменяем выступление?» Я говорю: «Минуточку, а что, можете его не отменять? Он только что мертвый лежал. Володя, собирайся, мы уезжаем в Москву. Отменяется не только сегодня. Больше ничего не будет». Я настояла на своем. И мы уехали. Всем казалось, что это ерунда, что он – вечный и всех переживет».

В ту пору в СССР правоохранительные органы еще не вели активной борьбы с наркоманией. Считалось, что такой проблемы вроде нет, хотя в страну контрабандой поступали уже и кокаин, и героин, и ЛСД, а в больницах и аптеках учащались хищения морфия и других наркосодержащих препаратов.

В самом конце жизни, в 79-м, Высоцкий еще раз написал песню о «втором я». И на этот раз «второе я» представляло собой не алкоголика, а наркомана. Это был «мохнатый злобный жлоб с мозолистыми цепкими руками», о котором мы уже говорили выше, в связи с мнением Владимира Новикова о наркомании Высоцкого.

Тогда от наркомании лечили, полностью перегоняя кровь пациента через абсорбирующий уголь. Сколько-нибудь долговременного эффекта эта методика, к сожалению, не давала, поскольку не снимала психологическую зависимость от наркотиков.

Как раз в конце 1979 года Высоцкий попытался вылечиться от наркомании. Он рассказал о своих проблемах Леониду Сульповару, работавшему в Институте Склифосовского, попросил совета и помощи.

Сульповар вспоминал: «…Я начал искать, что можно еще сделать. Единственный человек, который этим тогда занимался, был профессор Лужников. К нему я и обратился… У меня была надежда большая – и я Володю убедил, что мы его из этого состояния выведем. Лужников разрабатывал новый метод – гемосорбцию. Я договорился… Но то не было абсорбента, то ребята выезжали в другие города. А Володя ждал – каждый день звонил: «Ну как? Ну когда?»

Янкловичу тоже запомнилась эта попытка спасения, предпринятая в апреле 1980 года: «Володя так ждал, так надеялся – ведь все это тянулось довольно долго… Он так хотел вылечиться!.. Сульповар договорился с профессором Лужниковым. Профессор попросил Володю обо всем рассказать откровенно, иначе не имеет смысла пробовать… Володя рассказал все: когда, сколько и как… Когда он может бороться, а когда нет. Решили попробовать…»

По словам Шехтмана, Сульповар обещал Высоцкому:

«– Через неделю выходишь – свежий, как огурчик. Полное излечение.

У Володи загорелись глаза:

– Замечательно! Все, Леня, – ложусь».

23 – 24 апреля в Институте Склифосовского Высоцкому наконец сделали гемосорбцию. Но никакого эффекта это не дало. Как вспоминал Сульповар, «я пришел к Володе, посмотрел, понял, что и здесь мы ничего не добились… Мы тогда думали, что гемосорбция может полностью снять интоксикацию… Но теперь ясно, что это не является стопроцентной гарантией…»

Также личный врач Высоцкого Анатолий Федотов, спасший его в Бухаре, скептически оценил результаты процедуры: «Володе сделали гемосорбцию… Кровь несколько раз прогнали через активированный уголь. Это же мучительная операция, и Володя пошел на это… Но гемосорбция не улучшила, а ухудшила его состояние. Мы приехали к нему на следующий день – Володя был весь синий…

– Немедленно увезите меня отсюда!

В общем, снова не получилось».

Янклович излагает эти события немного по-иному, но суть остается той же. Хуже того, сразу после Института Склифосовского Высоцкий отправился за наркотиками: «Рано утром приезжаю в больницу – тут Федотов путает, я приехал один… Вижу Володю и понимаю, что ничего не произошло.

Он говорит:

– Забери меня отсюда.

Врачи стоят поникшие…

– Может быть, попробовать еще раз?

Володя сказал:

– Нет, не надо…

И дал pасписку, что врачи не несут никакой ответственности, если снова начнет употреблять… Приезжаем домой. Володя говорит, что поедет в больницу. Я – ему:

– Ну ладно, ты о себе не думаешь! Но людей-то подводить нельзя…

Но все же садимся в машину, едем в Первую градскую. Знакомых врачей нет. Но Володя же – гениальный актер: он мог убедительно изобразить приступ печени, желудочную колику – все, что угодно… И, пока я бегал, чтобы предупредить врачей – Володе давать нельзя, – он сумел убедить девочек-медсестер из приемного покоя… Я понял это по его глазам. Смотрит на меня и говорит:

– Ну что, птичка моя… Видишь, ничего страшного не случилось».

Короче, хотели как лучше, а получилось как всегда.

Журналист Валерий Перевозчиков утверждает на основе бесед с друзьями и знакомыми Высоцкого, что в последние полтора года жизни тот использовал пpактически всю «гамму» наркотических препаратов: от промедола до героина. Доставать наркотики, естественно, дело трудное и чреватое серьезными последствиями… Но в то время в СССР наркомания считалась принадлежностью только западного образа жизни… У нас ее как бы не существовало, особо строгого контроля за распространением препаратов тоже не было». Поэтому, кстати сказать, Москву часто использовали для транзита наркотиков из Азии в Западную Европу. В московских аэропортах и на вокзалах не было специальных средств обнаружения наркотиков, в том числе натренированных на героин собак. Первые значительные партии героина для потребления внутри СССР стали поступать только с начала 80-х годов.

Положение усугублялось тем, что в последний год жизни Высоцкому уже не хватало прежних доз, и он их неконтролируемо наращивал. Это обстоятельство, между прочим, делает весьма вероятной версию о том, что на самом деле Высоцкий умер из-за передозировки наркотиков, о чем друзья, бывшие вместе с ним в последние часы жизни, естественно, должны были молчать.

Вот свидетельство Федотова, доказывающее, что в последние месяцы жизни Высоцкий бесконтрольно наращивал дозы наркотиков: «Были моменты, когда Володя уже не мог контролировать себя. Сколько бы мы ни достали – правдами и неправдами, – он мог сразу сделать себе… Мог всадить колоссальную дозу».

Федотову вторит Шехтман: «В последнее время Володя реально себя не ощущал. Он мне говорил:

– Вот у такого-то есть брат… Много лет он делает одну-две ампулы в день – и ничего.

– Володя, а сколько ты сегодня хватанул? Штук десять уже засадил?!

– Да это же вода! Они туда воду наливают!

Вот тут он себя уже не мог воспринимать реально…»

Ту же картину рисует и Янклович, рассказывающий также о незатейливых хитростях Высоцкого, с помощью которых он старался получить лишнюю дозу: «Из ванной зовет меня:

– Валера, смотри, они же не доливают!

Или в другой раз слышу: «дзинь!»

– Валера, я ампулу разбил.

А сам уже успел уколоть и уронил на пол пустую.

Однажды мы смогли достать большое количество, рассчитывая, что этого хватит на месяц… А Володя сделал все это за неделю…»

Как нам представляется, не только в терапевтических, так сказать, целях, в попытке заклясть терзавшего его душу «зеленого змия» обратился артист к наркотикам. Тут было еще стремление попробовать запретный плод, пройти у бездны на краю, изведать новых творческих ощущений. Здесь Высоцкий тоже был совсем не одинок в мире. Слишком многие звезды кино, шансонье и рок-музыканты Запада погибли от наркотиков, которые там были гораздо доступнее, чем в СССР. И уж они пробовали наркотики в подавляющем большинстве случаев не для того, чтобы избавиться от алкоголизма, а с целью найти новый стимулятор для творчества.

Помогли ли наркотики хоть чем-нибудь Высоцкому в его творчестве? Что касается поэзии, то вряд ли. Песни и стихи он лучше писать в последние три года жизни не стал. А вот самые лучшие роли он сыграл именно после того, как пристрастился к наркотиком. Вот что вспоминал Александр Стернин, фотограф Театра на Таганке: «В гримерной хрустели осколки от ампул… Володя говорил, что уколы от сердца. Правда, я замечал, что перед выходом на сцену он какой-то возбужденный, «на взводе»… А после спектакля – как выжатый».

31 декабря 1979 года приехавшая в Москву Марина Влади направилась на их дачу, которую они выстроили на участке драматурга Эдуарда Володарского в поселке Красная Пахра. Высоцкий же поехал за телевизором для Оксаны и привез его в ее квартиру на Яблочкова. Как отмечал Янклович, «в последние годы Володя очень серьезно относился к этой девушке. Хотя меня она тогда немного раздражала… Но я видел Володино отношение: он принимал участие в ее жизни, вникал в ее студенческие дела… Конечно, она сыграла в жизни Высоцкого определенную роль…»

Янклович признает, что поездка к Оксане сильно задержала друзей в Москве: «Марина ждет на даче, а у нас еще ничего нет. Мы заезжаем в магазин, покупаем огромный кусок мяса. Володя едет на дачу. А нас с Севой просит захватить знакомых девушек. Мол, собирали компанию, мотались по всей Москве…»

Оксане так запомнился этот день: «31 декабря вечером Володя заехал ко мне. Он как раз ехал на дачу. К Новому году Володя подарил мне телевизор: этот телевизор уже привезли, поставили, и он у меня работал. Приехал Володя, и я кормила его пельменями. Вид у него был какой-то несчастный, пуговица на рубашке оторвана…

– Ну, давай я тебе хоть пуговицу пришью…

И вот сижу я, с грустью пришиваю эту пуговицу  – Володя ест пельмени, смотрит телевизор. И вдруг спрашивает:

– Да, кстати, а телевизор ты куда поставила?

– Володя, да ты же его смотришь!

Потом он говорит:

– Может быть, поедешь со мной?

– Нет уж, Володя, у тебя – своя компания, у меня – своя…

Вот в таком безрадостном настроении он поехал встречать Новый год».

Наконец, все собрались на даче. Янклович свидетельствует: «Приезжаем на дачу, мясо уже готово. У Володарского – Трифонов, Аксенов… Настроение праздничное. Все идет нормально, Володя немного размяк…»

1 января 1980 года Высоцкий повез в Москву Янкловича и Всеволода Абдулова, хотя Янклович всячески пытался отговорить его от поездки. Видно, не надеялся, что человек, находящийся под действием наркотиков, сможет хорошо вести машину по скользкой дороге. По воспоминаниям Абдулова, Высоцкий настаивал, что ему надо в Москву, и его друг догадывался почему: «Мы выехали, темное шоссе, Володя ехал очень плохо. Я начал скандалить в машине. Володя немного сбавил скорость. (Он очень по-разному водил машину, это зависело от его состояния.) А потом мы въехали в Москву…»

Янклович дает немного другую версию событий: «Володя подходит ко мне и говорит:

– Скажи Марине, что тебе срочно надо в Москву.

И я понимаю, что ему самому нужно в Москву – кончилось «лекарство»… Подхожу к Марине:

– Ты знаешь, мне надо в театр на утренний спектакль…

А Володе говорю:

– Ты подбросишь меня до трассы?

– Да, конечно.

Марина:

– Но только до трассы?

– Да, только до трассы.

Мы садимся в машину (Сева и девушки поехали тоже), и Володя гонит на скорости двести километров в час, не обращая внимания ни на светофоры, ни на перекрестки…

На Ленинском проспекте, прямо напротив Первой градской больницы, машина врезается в троллейбус. Сева ломает руку, у меня – сотрясение мозга. Сам Володя невредим».

Всеволод Абдулов утверждает, что во время этой аварии Высоцкий его спас: «Володя правой рукой обхватил мою голову и прижал к подголовнику. Меня вмазало в дверцу… Если бы это был не «Мерседес», мы бы погибли».

Через несколько минут к месту аварии подъехал двоюродный брат Абдулова Владимир Шехтман. Он так характеризует обстоятельства аварии: «Гололед, да еще со снежком. Они ехали на маленьком «Мерседесе», Володя гнал. Сева сидел рядом, Валера и две девушки – сзади. И когда Володя понял, что не вывернет, – бросил руль и обхватил Севину голову руками. Закричал: «Ложитесь! Погибаем!» И они врезались в троллейбус.

Я потом спросил Володю:

– Ты зачем бросил руль?

– Я вдруг вспомнил, что Сева уже разбивал голову. Ему больше нельзя (в 1977 году Абдулов уже попадал в автомобильную аварию под Ефремовом в Тульской области и получил серьезную черепно-мозговую травму. – Б. С.).

Почти сразу же подошла машина ГАИ. Они «шли» за «Мерседесом»… И один «гаишник» другому еще говорил:

– Смотри, как гонит. Наверняка разобьется!»

Янкловичу обстоятельства аварии запомнились несколько иначе: «Володя одной рукой прижал голову Севы к подголовнику, а другой – продолжал выворачивать руль…» Получается, что полностью руль Высоцкий все-таки не бросил, но предотвратить аварию все равно не смог.

Высоцкий, вероятно, догадывался, что за ними должна гнаться ГАИ, которой никак не может понравиться езда со скоростью за двести километров в час в гололед, пусть даже по практически пустому шоссе. Однако он не сомневался, что всегда сможет откупиться от инспекторов, прежде всего, своим именем. У них потом до конца жизни хватит рассказов, как они тормознули самого Высоцкого.

Не исключено, что гаишники знали, чей именно «Мерседес» они преследуют. Ведь такие машины в Москве были наперечет, и установить имя владельца не составляло большого труда. Если это было действительно так, то инспектора могли просто сопровождать «Мерседес», чтобы предотвратить аварию, да не успели.

В результате аварии на Высоцкого было заведено уголовное дело. Вот как это описывает Янклович: «Подъезжает «Скорая». Володя пересаживает нас в машину «Скорой помощи», а сам на десять минут уезжает на такси. Через десять минут, просветлевший (очевидно, он уже успел вколоть наркотик. – Б. С.), появляется в больнице – поднимает на ноги всех врачей! Мне делают уколы, Севе вправляют руку… Начинается дело об аварии…»

Шехтман описывает то, как завели дело, более подробно: «У Первой градской все еще стоит машина дежурного по городу. Обычно он выезжает «на смерти». Володя в лихорадочном состоянии:

– Надо съездить в ГАИ, отвезти пластинку!

Съездили, отвезли… Но все равно дело об аварии завели. Да, в деле должна быть интересная бумажка… Троллейбусное управление потом прислало счет за ремонт: 27 рублей 25 копеек».

На этот раз откупиться пластинкой с автографом, как Высоцкий не раз делал прежде, не получилось. Ведь речь шла не о простом ДТП, а об аварии с тяжелыми последствиями. Поврежден оказался не только «Мерседес» Высоцкого, но еще и троллейбус, к счастью, пустой, иначе бы жертв было бы больше. А троллейбус – это государственное имущество. Имелись налицо двое пострадавших с телесными повреждениями средней тяжести. Им требовалась медицинская помощь, и они не могли не сказать врачам, что пострадали в аварии. К тому же свидетелями аварии стали инспектора ГАИ. Вина Высоцкого сомнений ни у кого не вызывала. Когда некоторые поклонники Высоцкого говорят, что дело об аварии, равно как и дело о концертах в Удмуртии, было дутым, фальсифицированным, и было заведено в рамках начавшейся кампании против Высоцкого, им трудно поверить. Наверное, если бы Высоцкий был сыном или, на худой конец, зятем члена Политбюро, дело бы тут же замяли. В ином случае такое вряд ли было бы возможно. Не думаю, что окажись на месте Высоцкого Магомаев или Кобзон, они бы смогли добиться, чтобы уголовное дело вообще не возбуждалось. Конечно, в дальнейшем это дело можно было прекратить или свести наказание к штрафу, что и произошло в итоге в этой аварии с Высоцким.

Дело в конце концов кончилось тем, что товарищеский суд в Театре на Таганке вынес Высоцкому общественное порицание и призвал его быть внимательнее за рулем. Районный суд, принимая во внимание это решение, Высоцкого оправдал.

О том, как Высоцкий водил машину, оставили воспоминания братья Вайнеры: «Мы ехали на студию, опаздывали, торопились, и он, как всегда, гнал машину во весь опор. У Киевского вокзала свистнул пронзительно милиционер, взвизгнули тормоза, замер этот бешеный гон. «Ну, все, заторчали», – махнул он досадливо рукой. Инспектор неспешно просмотрел протянутые документы, мельком взглянул ему в лицо, осуждающе вздохнул: «Превышаете, товарищ Жеглов! Ведь не на «операцию» спешите?» – «А! У меня каждый день операция!» Милиционер возвратил права и домашним, неофициальным тоном попросил: «Не гоните так лошадей, Владимир Семеныч». – «Ей-богу, больше не буду!» – поклялся Высоцкий, включил скорость и погнал пуще прежнего…

Постоянный дефицит времени, гонка с судьбой определили в Высоцком безошибочность принимаемых им решений, точное знание, чего он хочет. Каждая строка, каждая роль, каждый глоток и вздох – как будто последний».

На самом деле Высоцкий гнал себя прямиком к смерти. Вайнеры, очевидно, не догадывались, что в тот момент Высоцкий находился под действием наркотиков. И все та же вера в то, что он – сам Высоцкий и ему все равно ничего не будет.

2 января 1980 года Золотухин записал в дневнике нервную реакцию Любимова на внезапный отъезд Высоцкого: «Происходит странная ошибка: больной спрашивает, ответственен ли он за квалификацию врача. Высоцкий умолял играть Гамлета. Но он только хотел. Абстрактно. А совершенно в роли ничего не понимал, и репетиции были адовы! Адовы…» Юрий Петрович был уверен, что Высоцкого – Гамлета сотворил в большей мере он сам, что вряд ли верно. Не умаляя заслуг Любимова, следует признать, что никто, кроме Высоцкого, не мог сыграть такого Гамлета, становящегося сильным в своей слабости, буквально взрывающего пространство спектакля. Неудивительно, что в тот момент у таганковского «Гамлета» так и не появилось конкурентов в советских театрах, хотя попытку поставить одну из самых знаменитых шекспировских пьес предпринимал такой серьезный режиссер, как Андрей Тарковский, а главного героя играл такой выдающийся актер, как Андрей (Адольф) Солоницын.

Сын Высоцкого Аркадий видел отца 3 января 1980 года на спектакле «Вишневый сад» и отметил, что лицо у него сильно расцарапано. Так что нельзя сказать, что Высоцкий в аварии совсем не пострадал. Он пытался закрыть дело об аварии через братьев Вайнеров и своего школьного друга – высокопоставленного гаишника, но безрезультатно.

7 января Любимов подписал заявление Высоцкого о предоставлении ему творческого отпуска на один год. Он собирается в качестве режиссера снимать фильм «Зеленый фургон» по сценарию Игоря Шевцова. 8 января в своем последнем в жизни интервью корреспонденту Московского радио Ирине Шестаковой Высоцкий заявил: «Я ведь не очень люблю актерскую профессию и сейчас ухожу из нее потихоньку,  – из театра и из кино. Буду сам делать фильм. Я предпочитаю исполнительской работе творческую, авторскую, когда сам делаешь и сам воплощаешь».

Через пару дней Марина Влади покидает Москву, еще не зная, что Владимир – законченный наркоман. 14 января Высоцкого навестил его старый друг по Большому Каретному киносценарист Артур Макаров, который просил его уладить ссору с одним общим знакомым. Артур Сергеевич отметил, что у Высоцкого «стеклянные глаза», но о наркотиках тоже будто бы еще ничего не знал. Тут вспоминается из цитированной выше песни о пьяницах: «…я был как стекло, т. е. остекленевший», хотя писалось это еще в донаркотическую эру.

Оксана Афанасьева считает, что перелом к худшему в судьбе Высоцкого произошел в начале 1980 года: «Красного становилось намного меньше, и с каждым днем больше черного. Все было как бы без настроения, потому что жили в состоянии болезни и еще потому, что у меня умер папа… Вообще, все плохое началось с Нового года, 80-го. Во-первых, авария, в которую они с Янкловичем попали. Потом – картину ему зарубили, из театра он практически ушел, физическое состояние стало ухудшаться, количество наркотиков увеличиваться. Угнетала зависимость от них, от людей, которые их доставали…»

По ее словам, «самый последний год… Страшнее ничего быть не могло». Однако она отрицает, что Высоцкий ее бил, так же, впрочем, как отрицает это и Влади. Оксана настаивает: «Дело в том, что я выросла в творческой, богемной среде, где мужчины – мой отец, мои троюродные братья (мы жили в одной квартире) – были пьющими. Но не алкаши, которые у магазина на троих соображают, а респектабельная пьющая богема, с нормальной алкогольной зависимостью. Я знала, какими бывают алкоголики: папа мой, например, был очень агрессивным. Я его боялась и ненавидела в эти моменты. А Володя… Запой начинался с бокала шампанского, а потом… мы куда-то ехали, он рвался куда-то до тех пор, пока не упадет. Он был не агрессивным, по отношению ко мне – тем более. Я переживала и страдала, потому что мне было его безумно жалко. Страшно было за него, потому что была полная деградация, когда человек напивался до состояния животного. Куда там бить, он говорить-то не мог в таком состоянии. На это было страшно смотреть. С ним я оказалась в состоянии женщины, которая выносит этот запой и должна стараться помочь ему…

Меня было жалко моим друзьям. Я старалась помочь ему. А это значит – все время быть рядом. Потому что в это время он никому не был нужен. Человек нужен, когда он здоровый, веселый, богатый. А эта «пьяная» головная боль не нужна никому. Я не приносила себя в жертву. Просто по-другому быть не могло…

В свое время мне Володя сказал: «Если я когда-нибудь узнаю, что ты хоть раз попробовала, задушу собственными руками». Поэтому у меня было определенное отношение к этому. И Володя употреблял наркотики не потому, что он такой наркоман – наширялся и сидит хохочет, балдеет, – а просто чтобы нормально себя физически чувствовать.

В течение двух лет я видела, как дозы увеличивались. Сначала это было после спектакля, чтобы восстановиться. Я помню, что после «Гамлета» он не мог долго уснуть, ему было плохо. И он делал себе укол. «А что это ты себе колешь?» – спрашивала я. «Это витамины». Однажды эту ампулу я выудила из помойки и узнала, что это был промедол. Потом был и мартин, анапол – медицинские наркотики…

Он просто лучше себя чувствовал. Вот он сидит, абсолютно никакой, ему плохо, но делает укол и – нормальный, живет полноценной жизнью. Он так хотел соскочить с иглы. «Я так от этого устал», – говорил. Отчего он умер? Он хотел соскочить, а легально нельзя было лечиться. Людей, которые ему доставали наркотики, он подставить не мог. Он и в Италии лежал, и во Франции. Не получилось. У него даже был план уехать со мной на прииски, к Вадиму Туманову в домик. Какой бы, я думаю, это был ужас: Володя со мной в тайге, со своей ломкой, и, если бы он умер там, я не знаю, что было бы. Кошмар. Не было же никаких мобильных телефонов…»

В последние месяцы наркомания уже самым серьезным образом влияла на творческую деятельность Высоцкого, основательно выбивая его из колеи и срывая многие планы. Так, 22–23 января 1980 года он делал запись для «Кинопанорамы», где должен был спеть несколько песен в сюжете, посвященном фильму «Место встречи изменить нельзя». Реально же был записан трехчасовой концерт. Всеволод Абдулов вспоминал: «Я помню, что было перед записью: Володя жутко не хотел ехать – и плохо себя чувствовал, и с голосом что-то было…

– Да ладно, Сева, ты же знаешь, что ничего этого не будет.

Я говорю:

– Володя, а вдруг?!

– Да нет… Еду только потому, что Слава очень просил это сделать».

Оксана Афанасьева хорошо запомнила, как Высоцкий собирался на «Кинопанораму»: «…Волновался, как ребенок… Выбирал рубашку, куртку, – он так готовился! И хотя телевидение наше он терпеть не мог, тем не менее к записи готовился очень серьезно».

Запись растянулась более чем на три часа. Причина была трагически банальной. Об этом рассказал Валерий Янклович: «Почему Володя забывал текст? Кончалось действие наркотика, и он слабел… Ему надо было прерваться, чтобы сделать укол. Поэтому были остановки.

После записи приехал такой радостный, возбужденный. Но сама запись… Это не тот Володя… Я же видел его на концертах. Он не в тонусе».

К тому же Высоцкий во время съемки еле ходил, так как нога распухла из-за воспаления.

Игорь Шевцов запомнил рассказ Высоцкого о записи для «Кинопанорамы»: «Маринина (режиссер видеозаписи. – Б. С.) мне говорит: «Владимир Семенович, я обо всем договорилась. Мы запишем, и будет полтора часа вашего концерта в эфире». Мне и раньше предлагали одну-две песни для каких-то программ, но я отказывался. Если авторский вечер – да, а с отдельными номерами – нет. Ну, сделали запись. Я час с лишним, как полный… выкладывался. А потом она подходит и говорит: «Владимир Семенович, вы не могли бы организовать звонок к Суслову?» Я аж взвился:

– Да идите вы… Стану я звонить! Вы же сказали, что все разрешено!

– Да, но…»

Ни одна из песен Высоцкого в «Кинопанораму» так и не попала. А полуторачасовой концерт был показан по телевидению под названием «Монолог» только в перестроечные годы.

23 января утром Высоцкий поехал в Останкино к главному редактору «Экрана» Грошеву, от которого зависела судьба сценария «Зеленого фургона». Разговор получился крайне неудачным, и опять причина была в наркотиках. Игорь Шевцов вспоминал: «Днем я позвонил ему.

– Ну как?

– Никак! Я отказался от постановки, – мрачно заявил он мне в трубку.

Я кинулся к нему. Володя лежал на тахте. Что-то бурчал телевизор, почти всегда у него включенный. Тут же сидел Сева Абдулов с рукой в гипсе, задранной к подбородку… Кто-то еще, кажется, Иван Бортник. У всех вид такой, точно объелись слабительного. Я стал у стены…

– Ну что стоишь! – рявкнул Володя. – Снимай пальто! В общем, я отказался от постановки.

– Ты не спеши.

– Да что ты меня уговариваешь! Я пришел к этому… Грошеву, а он, видите ли, за три дня не мог прочитать сценарий! Я, Высоцкий, мог, а он – не мог, твою мать!

– Да он и не обещал…

– Да ладно тебе! А как он меня встретил! «Владимир Семенович, я вас прошу больше в таком виде ко мне не показываться…»

А в каком виде? Я-то трезвый, а он – пьяный! И он мне такое говорит! МНЕ!

(К слову сказать, Володя действительно тогда не был пьян, но очень болен. А уж Грошев тем более не был пьян.)

Больше с этим сраным телевидением дела иметь не хочу! Удавятся они! И сегодня на «Кинопанораму» не поеду! Пусть сами обходятся! Ничего, покрутятся! Я на первой записи был, а сегодня – нет».

Янклович объяснил, чем был «очень болен» Высоцкий: «В этот день у Володи не было наркотиков. Он принял седуксен и не мог четко разговаривать. С Грошевым был очень неприятный разговор…»

И на второй день записи, когда Эльдар Рязанов, ведущий «Кинопанорамы», должен был беседовать со съемочной группой «Места встречи изменить нельзя», Высоцкий в Останкино не приехал. Вероятно, это стало одной из причин того, что его песни из «Кинопанорамы» также убрали.

По словам Янкловича, на «Кинопоанораму» «не поехал он не только потому, что поругался с Грошевым. Повторяю, у него в этот день не было «лекарства». Кое-как достали – что было делать… И он поехал в театр, а потом домой… Я позвонил:

– Как ты можешь! Там тебя люди ждут…

– А пошли они все!..»

Тогдашний неприезд Высоцкого в Останкино привел к крупной ссоре со Станиславом Говорухиным. И вплоть до июля они даже не разговаривали друг с другом. Режиссер о наркомании актера ничего не знал. Говорухин не подозревал, что Глеба Жеглова сыграл законченный наркоман. Хотя об этом хорошо знал друг Высоцкого Валерий Янклович, который тоже участвовал в съемках: он сыграл эпизодическую роль администратора Большого театра. Но вряд ли в наркотиках надо искать причину того, что Высоцкий воплотил в кино образ истинно народного героя. Просто Жеглов, как характер, был, в сущности, самим Высоцким, только лишенным его алкоголизма и наркомании. А также своих песен. Кстати, водку Жеглов пьет в сериале лишь однажды, после того, как бандит Фокс убил милиционера.

Станислав Говорухин так объяснил, почему Высоцкий в фильме не поет: «Он очень хотел спеть в этом фильме. Среди предлагавшихся им песен были и «За тех, кто в МУРе», и «Песня о конце войны», и «Баллада о детстве». Но, хотя песни мне и нравились, я был категорически против. Я считал, что это разрушит образ, и это будет уже не капитан Жеглов, а Высоцкий в роли капитана Жеглова. Володя обижался, мы ссорились. А однажды, когда я попросил его спеть в кадре песню Вертинского, он ответил:

– Если ты не хочешь, чтобы я спел свое, не буду петь и Вертинского».

Действительно, если бы Высоцкий запел, зрители бы воспринимали героя как Высоцкого, а не как капитана Жеглова. Но, по утверждению Аркадия Вайнера, инициатором отказа от собственных песен был Высоцкий: «…По сценарию Высоцкий в каждой серии поет свою песню за Жеглова, но в фильме этого нет. Он там поет две другие песни. Высоцкий написал заготовки всех пяти песен, но, когда шли съемки на Одесской киностудии, он вдруг сказал: «Ребята, а ведь это неправильно, если я буду выступать как автор-исполнитель. Мы тратим большие усилия, чтобы к десятой минуте первой серии зритель забыл, что я Высоцкий. Я – Жеглов. А когда я запою свою песню, все труды пойдут прахом». Мы скрепя сердце вынуждены были с ним согласиться».

Между прочим, актер, создавший образ самого «народного» милиционера, милицию на дух не переносил. Свидетельствует Говорухин: «Консультантом на фильме был заместитель министра МВД СССР генерал-лейтенант К. И. Никитин. Он просил, чтобы Жеглов хотя бы раз показался на экране в милицейской форме. Эту просьбу мне необходимо было выполнить, потому что за это я рассчитывал получить возможность оставить, к примеру, сцену, где Жеглов подбрасывает в карман Кирпичу кошелек, да и вообще предполагал, с какими огромными трудностями мы столкнемся при сдаче картины. Но Высоцкий был неумолим: «Нет, форму я не надену ни за что!» Для него милиционер сталинских времен ассоциировался с теми людьми, которые творили то страшное беззаконие. Он столько был наслышан об этом и так больно это переживал, что все, что было связано с милицией, не переносил на дух.