Текст книги "Легенда о Гончих Псах. Повесть"

Автор книги: Борис Воробьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

5

Комната Женьки была узкой и тесной. Она напоминала Кириллу каюту на пароходике, с которым он прибыл на острова. Особенно подчеркивало сходство единственное окно, маленькое, похожее на иллюминатор, упиравшееся в глухую стену не то соседнего дома, не то сарая.

Комната была оклеена светло-голубыми обоями, которые несколько оживляли ее унылый вид, потолок был такой низкий, что Кирилл без труда дотянулся до него рукой.

Женька накрывал на стол, то и дело посматривая на висевший над самодельной тахтой медный корабельный хронометр.

– В семь, старик, обещала быть моя мадонна.

– О-о!.. – протянул Кирилл. – Значит, будут женщины? А я забыл надеть фрак. Но, по-моему, она опаздывает, твоя мадонна. Уже четверть восьмого.

– Ты не учитываешь местных условий. А кроме того, женщине не обязательно быть пунктуальной, – ответил Женька, внося из коридора трехлитровую банку с красной икрой и бутылку темно-вишневого напитка. – Ты встречал хоть одну женщину, которая бы приходила на свидание вовремя?

– У меня небогатый опыт на этот счет, – сказал Кирилл.

– У меня тоже. Но я знаю: такой женщины на свете нет.

Женька поставил на стол банку и бутылку.

– Собственного производства, – не без гордости сказал он.

– И это тоже? – показал Кирилл на бутылку.

– Именно это я и имею в виду, старик. Икра – это просто, стандарт: соль, вода, подсолнечное масло и полчаса выдержки. А с питием, – Женька ловко подкинул и поймал бутылку, – пришлось повозиться. Основа, конечно, все та же – це два аш пять о аш. Остальные компоненты – клюквенный экстракт и лимоны – тоже известны. Но главное не это, главное, старик, технология. А она, – Женька многозначительно поднял вверх палец, – требует терпения и особой интуиции. У меня все это есть, и после выхода на пенсию я, наверное, устроюсь дегустатором.

Кирилл сидел на тахте, слушал Женькины разглагольствования и пытался представить себе Женьку в роли дегустатора. Это у него не получалось. Всех дегустаторов он почему-то представлял сухонькими, чинными старичками наподобие «пикейных жилетов» Ильфа и Петрова, а Женька никак не ассоциировался с ними. Женька мог быть кем угодно, только не дегустатором.

В дверь постучали.

– Открой, старик, – попросил Женька. – У меня руки грязные.

Кирилл вышел в коридор и отодвинул щеколду. На крыльце обметала с валенок снег девушка.

– Здравствуй, Женя, – не поднимая головы, сказала она. – Прости, я не могла раньше. Катера долго не было. Ой! – по-бабьи ойкнула она, увидев Кирилла. – Извините, я думала, это Женя_;

– Ничего, – дипломатично сказал Кирилл. – Проходите, мне поручено вас встретить.

– Жени нет дома? – с явным огорчением спросила девушка.

– Дома, – успокоил ее Кирилл. – Граф дома, но он еще в неглиже.

Девушка улыбнулась.

– Вы его друг?

– Можно сказать, что да, – ответил Кирилл. – Мы коллеги. Женька, – крикнул он, – кончай марафет наводить!

– Порядок, старик, – отозвался Женька, показываясь в дверях. – Здравствуй, моя радость, – он потянулся к девушке и чмокнул ее в щеку. – Знакомься: Кирилл Ануфриев, краснорубашечник.

– Сколько раз я тебя просила, Женька, не называй меня моей радостью. Скоро ты, чего доброго, скажешь: собачья радость.

– Не буду, ласточка, не буду, – заверил ее Женька.

Девушка вздохнула.

– Ты неисправим, Женька.

Она сняла кожаный с цигейковым воротником полушубок и протянула Кириллу руку.

– Вера.

Рука у нее была прохладная и, как показалось Кириллу, очень белая. Он осторожно пожал ее и потом долго не мог отделаться от ощущения, что все еще держит эту прохладную белую руку.

– Как добралась? – спросил Женька.

– Долго пришлось ждать катера. У них что-то там случилось, какой-то трос заело. Я вся перемерзла. – Вера передернула плечами.

– Сейчас мы это дело исправим, – пообещал ей Женька.

– Я – на тахту, – заявила Вера, как только они вошли в комнату. – Где у тебя шлепанцы, Женька?

Она сняла валенки, поставила их у двери и в одних чулках прошлась по комнате.

– Не помню. Посмотри под тахтой.

– Спасибо, нашла.

– Ты сюда, старик, – сказал Женька, усаживая Кирилла на единственный стул. – Ты сегодня почетный гость. А мы с Верой на тахте. По-родственному.

– А что это такое – краснорубашечник? – спросила Вера у Кирилла.

Кирилл собрался было ответить, но Женька предупредил его:

– Это, моя радость, люди, которые ходят в красных рубахах. Элементарно!

– Очень остроумно! Ты напиши в «Крокодил», – посоветовала Вера.

Кирилл улыбнулся. Ему нравилось такое начало.

– Так называли добровольцев Гарибальди, – сказал он. – У Женьки очень сложные ассоциации.

Говоря это, Кирилл внимательно посмотрел на Веру. Что-то в ее внешности удивляло его, но он не мог сразу сообразить, что именно. Продолговатое, с темно-синими, глядевшими вприщур глазами лицо Веры было необычайно смуглым, почти темным, как грузинская чеканка. Он вспомнил про ее руки и посмотрел на них. Они были белыми.

– Это от ветра, – сказала Вера, перехватив его взгляд. – Приходится много ездить, и лицо обветрело.

– А где вы работаете?

– Я стоматолог. Участок большой, вызывают часто.

– Моя будущая супруга – эскулап, – вмешался в разговор Женька. – И вообще она умница, старик. Когда мы поженимся, у нас будет матриархат.

– Я не выйду за тебя, Женька, – сказала Вера. – Ты ужасно много говоришь. Включи лучше магнитофон.

– Всегда пожалуйста, – сказал Женька. – Но только сначала давайте выпьем.

Он разлил по рюмкам напиток.

– Ну, как говорят, будем…

Они выпили, и Женька пододвинул Кириллу тарелку с икрой.

– Давай, старик, закусывай.

Кирилл, как положено, хотел было сделать бутерброд, но Женька остановил его:

– Да ты ложкой, старик, мы же не на приеме!

Кирилл послушался. Он зачерпнул целую ложку икры и стал, как кашу, жевать ее.

– А как насчет отравления? – осведомился он. – По слухам, в ней избыток витаминов.

– Не знаю, чего в ней избыток, а лично у меня от этого дела избыток гемоглобина. Я его скоро вместо крови сдавать буду, – ответил Женька. – И не верь слухам, старик, я экспериментирую не первый год. Спроси у Веры.

– Между прочим, Женька, ты собирался включить магнитофон. А что касается икры, то здесь никаких норм не установлено. Это чисто индивидуально. Я, например, есть ложкой икру не могу.

– Конечно, конечно! – сказал Женька. – У тебя, радость моя, голубая кровь! Это мы серые!

Женька нагнулся и, вытащив из-под тахты покрытый пылью магнитофон, стал разбирать перепутанные провода.

Кирилл достал сигареты.

– Вы давно на островах? – спросила его Вера.

– Полмесяца, – ответил Кирилл. – А вы?

– Третий год. Я приехала сюда сразу после распределения.

– Не надоело еще?

– Иногда очень тянет домой. Думаешь: ну хоть бы на денек съездить! Но за работой все забывается. Скучаю по институту. У нас была чудесная группа.

– Вы в Москве учились?

– Нет, в Калинине. Я коренная тверячка. Мама и сейчас там живет… А вы похожи с Женькой, – неожиданно сказала Вера. – У вас с ним одинаковый взгляд – вы оба смотрите в себя.

– Так нельзя смотреть, – сказал Кирилл.

– Нет, можно, – убежденно сказала Вера. – Я заметила: так смотрят или пьяницы, или думающие люди.

– Ин-те-рес-но!.. – протянул Женька. – Это уже что-то новое, радость моя. Ну и кто же мы, по-твоему?

– Не беспокойся, пьяницей я тебя не считаю.

– Напрасно, – сказал Женька. – А я вот вношу предложение довоевать бутылочку.

Он кончил разбирать провода, подключил магнитофон к сети и щелкнул клавишей.

Потом отряхнул руки и снова сел к столу.

– Ну, вы можете воевать хоть до утра, – сказала Вера. – Но только без меня.

Она забралась на тахту с ногами и уютно устроилась среди подушек. Глядя на нее, Кирилл подумал, что так ловко умеют устраиваться только женщины и кошки.

– Слушай, Женька, – сказал он после того, как они выпили еще по одной, – сможешь ты объяснить мне вот такую вещь: почему получается, что это мы сидим сейчас за столом, именно мы, а не кто-нибудь другой? Представляешь, такая огромная цепь, а замкнулось именно наше звено!

– Чье-то должно было замкнуться, старик.

– Ты меня не понял, Женька. Я говорю о том, что, если бы на моем или на твоем месте сидел бы другой человек, это была бы тоже комбинация, но случайная.

– Ты хочешь сказать, что все планировалось заранее?

– Я ничего не хочу сказать. Я спрашиваю: почему я еду к черту на рога и встречаю здесь Женьку Кулакова, а не Петьку Сидорова или Ваську Иванова?

– Флюиды, старик. Ведь есть же какие-то бабочки, которые находят друг друга по запаху! А если серьезно, я таким вопросом не задавался. Мы мыслим по-разному. Тебя интересует сам процесс, а мне куда интереснее, что из всего этого получится. Например, сейчас я думаю, что получится из нашего с тобой общения. Я стадная скотинка, старик, но беда в том, что в моем стаде одни собаки.

Женька усмехнулся.

– Кажется, я начал каламбурить.

– Тебе не надо больше пить, Женька, – сказала Вера. – Ты начинаешь молоть чепуху.

– Я чист как стеклышко, – сказал Женька пьяным голосом. Он был действительно похож на пьяного.

Кириллу и раньше случалось наблюдать моменты внезапного опьянения у людей тонко организованных, и он знал, что это опьянение у них так же быстро проходит.

– Тайм-аут? – предложил он.

Женька пожал плечами.

– У тебя есть кофе, Женя? – спросила Вера.

– Есть. – ответил Женька. – Сварить?

– Я сама, – сказала Вера, вставая с тахты.

– Сиди, – удержал ее Женька. – У меня хитрая плитка. А потом, радость моя, женщины совсем не умеют варить кофе. Так же, как гладить брюки.

– Он сегодня какой-то странный, – сказала Вера, когда Женька вышел в коридор. – Он вообще какой-то странный в последнее время. С ним невозможно серьезно говорить.

– Вы давно его знаете?

– Год. Я приезжала сюда делать осмотр, и он привел ко мне собаку. Она была старая, у нее выпадали зубы, и Женька хотел, чтобы я ее вылечила.

– А может, это был предлог?

– Нет. Во-первых, до этого мы не встречались с ним; во-вторых, он мог бы прийти и сам, без собаки; в-третьих, Женька человек решительный. Когда я ему понадобилась, он разыскал меня и свалился как снег на голову. Помню, у меня была очередь, но он каким-то образом ухитрился пробиться в кабинет. И сидел целый час, а я ходила, как дурочка, вокруг и не знала, что мне делать.

– Представляю, – сказал Кирилл. – А вы знали, что он работает у Побережного?

– Тогда еще нет. Да мне и в голову это не пришло, я боялась, что вот-вот войдет кто-нибудь из начальства и увидит, чем я занимаюсь на работе. А потом я как-то приехала на почту. Не помню зачем. Кажется, в связи с какой-то путаницей, кто-то что-то получил за меня. Тогда я и увидела Женьку во всем блеске. А вообще-то вы не думайте, что работать каюром легко. Григорий Дмитриевич очень ценит Женьку. Женька в прошлую зиму один развозил почту по всему острову. Сколько раз попадал в пургу. Здесь бывают такие пурги, что по неделям нельзя выйти из дому. Женька несколько раз замерзал. Его выручают смелость и собаки. У него великолепная упряжка.

Кирилл сделал жест, означавший, что уж кому-кому, а ему это хорошо известно.

– Для первого раза эта великолепная упряжка загнала меня всего-навсего на столб.

– Правда? – рассмеялась Вера. – Наверное, это было очень смешно!

– Смотря кому. Собаки – так те просто подыхали со смеху.

– Не обижайтесь, Кирилл, – все еще смеясь, сказала Вера. Она показала на магнитофон. – У Женьки где-то должен быть Окуджава. Я сейчас поищу.

Кирилл выключил магнитофон и переменил катушку. Потом снова включил. Послышались аплодисменты, смех, затем наступила тишина, в которую, словно грохот шагающих солдатских сапог, ворвались мажорные аккорды гитары.

– Мне очень нравится Окуджава, – сказала Вера. – У него есть потрясающие вещи.

Из коридора вернулся с кофейником Женька.

– У меня склероз, – объявил он, хлопнув себя по лбу. – Я забыл пожарить печенку. Но это еще не все. Я оставил ее у собак, а эти звери наверняка уже сожрали ее.

– Черт с ней, с печенкой! – сказал Кирилл. – Будем пить кофе. Он как раз здорово помогает от склероза.

– Это чай, – поправила его Вера.

– Нет, и кофе тоже, – настаивал Кирилл. – Я где-то читал.

– Наверное, в «Медицинском вестнике», старик, – насмешливо сказал Женька, разливая кофе, – Вера, есть такой? И скажи, сколько тебе класть сахару.

– Два куска.

– А тебе, старик?

– Тоже два. И не мешай сразу, пусть сначала растают.

Окуджава пел «Леньку Королева».

– Мне всегда ужасно жалко Леньку, – сказала Вера. – Наверное, это глупо, но я ничего не могу поделать с собой.

– И не надо ничего делать, радость моя, – сказал Женька. – Вот тебе кофе, и давай пей.

– Можно подумать, Женька, что это доставляет тебе удовольствие.

– Что это, радость моя?

– То, что ты весь вечер паясничаешь.

Женька притворно воздел руки:

– Нет, вы только посмотрите на нее! От тебя ничего невозможно скрыть, радость моя! Ты опасная женщина!

Прихлебывая кофе, Кирилл с удовольствием следил за пикировкой. Непринужденность обстановки и выпитое оказывали свое действие: заботы, еще вчера терзавшие Кирилла, отступили куда-то на второй план. Остались лишь эта тесная уютная комнатка и его новые знакомые, о существовании которых он и не подозревал всего два дня назад и которых, как ему теперь казалось, знал всю жизнь. Они прекрасные люди, этот неудавшийся историк Женька и его темноликая «мадонна». И пусть она не знает, кто такие были краснорубашечники, зато она наверняка знает много такого, о чем он, Кирилл, даже не догадывается. Женщины всегда лучше мужчин запоминают детали. И пусть они скорее поженятся и живут в этой комнате. Он станет приходить к ним по вечерам, сидеть на тахте и говорить с ними обо всем на свете, потому что они интересные собеседники и очень симпатичные люди…

– У тебя найдется еще что-нибудь выпить, Женька?

– Праздный вопрос, старик! Мои погреба практически неистощимы.

– Тогда налей. И давай выпьем за женщин. Я знаю, это банально, но в таком случае что не банально?

– Ого! Я вижу, у тебя расходится аппетит, старик! Радость моя, ты слышишь? За тебя желают выпить!

– Не передергивай, Женька. Я сказал: за женщин.

– Знаем, знаем, все так говорят!

Женька встал из-за стола и, немного покачиваясь, направился к двери. На пороге он обернулся.

– А потом запомни, старик: общие формулировки всегда предполагают частности. Ибо состоят из них. – Он подумал и добавил: – Только вы не воображайте, что я такой умный. Это плагиат. Так любил говорить один мой знакомый доцент.

Женька вышел в коридор и через минуту вернулся с новой бутылкой.

– Радость моя, – сказал он, – выключи эту адскую машинку и садись к нам. Давайте-ка и в самом деле выпьем.

– Только непременно чокнемся, – сказала Вера. – Мне надоело пить как биндюжники.

– Узнаю, – сказал Женька. – Узнаю брата Колю!

– Помолчи, пожалуйста, Женька, – сказала Вера.

Но Женьку не так-то легко было угомонить.

– Хотите анекдот? – предложил он.

– Давай, – сказал Кирилл.

– Только не солдатский, – предупредила Вера.

– Два слона вяжут на дереве. Мимо летит лошадь. «Смотри!» – толкает один слон другого. «Не обращай внимания, – отвечает тот, – гнездо где-то рядом».

Кирилл громко засмеялся. Летающие лошади произвели на него впечатление.

– Не смешно, – сказала Вера. – Я так и знала, Женька обожает примитивы.

Кирилл хотел было возразить, но Женька остановил его:

– Не трудись, старик. Вера не признает условного. По ней, все лошади должны только возить телеги и жить в конюшнях. А это была особенная лошадь, радость моя! Ей нравилось летать!

– Не говори глупости! – рассердилась Вера. – При чем тут какие-то лошади? Я говорю, что у тебя нет ни капельки вкуса.

– Вера, – сказал Кирилл, – это был Пегас, Вера. Не в этом дело. Женька хочет остаться самим собой. И это главное. Ты с какого года, Женька?

– С сорок пятого. Послевоенный массовый тираж. А что?

– Я тоже с сорок пятого. И мы кое-чего видели в жизни, Вера. Главное в ней – оставаться самим собой. А лошади пусть себе летают.

– Господи! – сказала Вера. – Ужас какой-то! Дались вам эти лошади!

– Фиг мы чего видели, – вдруг сказал Женька. – Это все наши сопли-вопли, старик. А мы пришли на готовое. И от этого у всех у нас разные комплексы, но мы хитрим и сами себе сочиняем биографию. А вот Побережному, например, ничего не нужно сочинять. Когда он в сорок пятом пер с десантом на японские пулеметы, он меньше всего думал о сочинительстве. Видел здешние доты? Колпак железобетонный, и все подходы как на ладони. Дашь очередь – как косой скосишь.

Кирилл посмотрел на Женьку с удивлением. Он не предполагал, что тот прореагирует на его заявление подобным образом. Женька казался ему понятным. Выходит, он ошибался и нужно еще выяснять, кто есть кто.

– Ты впадаешь в крайности, Женька. При чем здесь война? Я говорю, что мы тоже кое-что видели. И не надо прибедняться.

Женька разозлился:

– Ну что ты, старик, заладил, как попугай: видели, видели! Все это глупистика, а нам не хватает главного – уверенности в себе. – Женька взял из пепельницы окурок и пошарил себя по карманам. – Дай спички, старик. И уж если на то пошло, то скажи, пожалуйста, за каким тогда чертом тебя понесло в эту дыру? Что ты здесь забыл?

– А так, – ответил Кирилл. – Поцыганить захотелось. Знаешь, как в песне: «Нынче – здесь, завтра – там».

– Нет! Ты тоже хитришь. Все дело в нашей наследственности. Наши волосатые пращуры при всей своей серости соображали не хуже нас. Раз жизнь коротка, рассуждали они, нужно быстрее взрослеть. И они убивали какого-нибудь там махайрода и волокли его в пещеру. Там они зажигали большой костер, вручали мальчишкам копья, и те прыгали вокруг костра и тыкали махайрода копьями. Мальчишки становились охотниками, старик. Мужчинами. У нас этот процесс затянут. В пятнадцать нам еще подвязывают сопливчики, в двадцать парикмахеры требуют показать им справку от родителей, в двадцать пять нам со скрипом разрешают гулять до двенадцати. А что делаем мы? Мы днем и ночью поглощаем информацию. Мы набиты ею, как индейка кашей. Чего только мы не знаем! Но мы не знаем одного – что нам делать с этими проклятыми битами. В конце концов наступает критический момент, наша волосатость дает о себе знать, и мы начинаем собирать манатки. Куда – не все ли равно, а наши мамы думают, что во всем виновата распущенность нынешних нравов. А их мальчикам просто хочется поскорее почувствовать себя охотниками…

Кирилл молча вертел в руках вилку. В том, что он услышал за день от Женьки, несомненно, было какое-то рациональное зерно. Но что-то и не сходилось в его рассуждениях – это Кирилл знал точно. Что-то еще нужно было домысливать. Почему-то вспомнилось: на первом году в армии они сдавали нормы – прыгали с вышки в воду. С площадки прямоугольник бассейна казался далеким и маленьким, и он подумал, что в него невозможно попасть – обязательно врежешься в бортик. По логике вещей этого не могло быть (ведь прыгали же другие!), но, когда он наконец оттолкнулся от края и полетел вниз, он был уверен, что непременно врежется. Потом он понял: иллюзию рождала замкнутость пространства. Она до предела ограничивала перспективу, и это вопреки здравому смыслу вводило в обман. Сейчас Кириллу показалось, что в Женькиных построениях не хватает именно этого – перспективы.

– Чего ты молчишь? – спросил Женька. Его самого, видно, тоже терзали сомнения.

Кирилл перестал крутить вилку.

– Понимаешь, Женька, – сказал он, – я сейчас не могу сказать точно, в чем тут дело, но где-то ты темнишь. Насчет охотников не спорю, но еще раньше у тебя проскочило что-то такое… – Кирилл пощелкал пальцами, подбирая определение.

– Понятно, – сказал Женька. – В таких случаях говорят: что с воза упало, того не вырубишь топором. Давай-ка еще по одной, старик.

На улице Женька сказал:

– Между нами, девочками, говоря, я рад, что ты приехал, старик. Конечно, шеф мужик хороший, но иногда мне не хочется лицезреть его. Для шефа не существует сложностей. Его генеральная линия как плотницкий отвес – никаких отклонений. Видишь, окна горят? Читает. Так сказать, на сон грядущий. Он всегда читает на сон. А завтра целый день будет носиться по своим почтовым делам. Ну, пока…

6

Неделя, в течение которой, по мнению Побережного, должно было произойти посвящение Кирилла в сан профессионального погонщика, прошла, но Кирилл по-прежнему ездил пассажиром. Каждое утро, если позволяла погода, они с Женькой шли на каюрню, запрягали собак, грузились и занимали свои места – Женька впереди, а Кирилл позади мешков, выглядывая из-за них, как солдат из-за бруствера. Такое положение вещей Кириллу вскоре надоело, и он сказал об этом Женьке. Тот выслушал его и вместо ответа спросил:

– А ну-ка скажи, в какой паре бегает Маленький?

Кирилл захлопал глазами. Вопрос был прост, но оказалось, что он не может на него ответить. Что в упряжке одиннадцать собак, что Ытхан вожак, а здоровяк Бурун левый коренник – это Кирилл знал точно, но с кем в паре работает Маленький, убей бог, не помнил. Более того: он вдруг уяснил, что не помнит места и остальных собак, хотя каждый день запрягает их. Получалась какая-то чертовщина.

– Вот так-то, бледнолицый брат мой! – Женька развел руками. – Пастырь должен знать своих чад, иначе блуд и непослушание погубят стадо. Ведь эти звери все понимают. Тебе только кажется, что им нет до тебя никакого дела, а они каждый твой шаг стерегут. И все на ус мотают. Мы хоть вдвоем, а у меня как было: пришел на каюрню, не знаю, что и делать. Окружили, рычат, зубами щелкают. А кто понахальнее – прямо грудью напирает. И попробуй стукни – остальные тебя а клочья. Посмотрел я на эту картину, будь что будет, думаю, и сел посередке. Они ко мне. Душа у меня, конечно, в пятки, но виду не подаю. Чувствую: дрогну – сгорю, как швед под Полтавой. «Привет, – говорю, – звери. Шеф, – говорю, – хозяина вашего намахал, я у вас теперь царь и бог». Смотрят, головами крутят. А я знай говорю. Душевно так, с подходцем. Вижу – нравится. Часа два, наверное, разговаривал. Правда, когда уходил, тоже порычали, но уже так, без интереса. Понял, какие пироги? Кататься ты можешь хоть целый год, но, пока не поговоришь с ними по душам, ты для них – ноль без палочки.

Серьезность Женькиного тона в другое время, может быть, позабавила бы Кирилла, но он в какой-то мере уже начал постигать этого странного человека и знал, что Женька никогда не говорит зря. Лишний раз он убедился в этом на другой день после разговора.

Выбрав подходящий момент, Кирилл отправился на каюрню один. Все было как и всегда: он открыл дверь и вошел в полутемное помещение. И сразу его удивила непривычная тишина. Собаки не бросились ему навстречу, как это бывало, когда он приходил с Женькой, не залаяли обрадованно, не запылили хвостами. Они лежали в своих углах и смотрели на Кирилла раскосыми монгольскими глазами. В их взглядах были отчужденность и настороженность. Так встречают чужаков.

Кирилл присел у двери. Он чувствовал себя почему-то неловко и не решался заговорить, хотя именно для этого и пришел. Для разговора нужен был какой-нибудь повод, а его не было. Начинать же беседу ни с того ни с сего Кирилл не хотел: подсознательно он чувствовал, что это не поможет установлению контакта. Посидев еще несколько минут, он вышел из каюрни, дав слово во что бы то ни стало завоевать собачье расположение.

Всю следующую неделю Кирилл дневал и ночевал в каюрне: перебирал упряжь, варил собакам еду, кормил их или просто сидел с ними. И с удивлением человека, никогда не отличавшего породистую собаку от обыкновенной дворняги, обнаруживал, что в упряжке нет ни одного пса, похожего друг на друга по привычкам или характеру. Например, второй вожак, Куцый, был задирой и побаивался одного Ытхана; Бурун был в общем-то покладист, но в лямке зверел, и, видимо, поэтому Женька держал его под рукой; Маленький отличался изворотливостью ума и коварством; Варнак мог нашкодить не хуже самой заурядной кошки. Были собаки-угрюмы вроде бородатого Дика, который все время о чем-то думал и оживлялся только при виде колоды с кашей; был пес по кличке Веселый, улыбавшийся всякий раз, едва произносили его имя. Он первый признал Кирилла, и тот полюбил отзывчивого и прямодушного пса, отличал его и подсовывал ему лучшие куски.

Женька, заметив это, однажды предупредил:

– Не развращай собаку, старик. Иначе в один прекрасный день друзья-товарищи оторвут твоему Веселому голову.

– За что? – поинтересовался Кирилл.

– Это ты у них спроси. Но что оторвут – ручаюсь. Любимчиков здесь не жалуют.

Кирилл внял совету, но, как выяснилось, собаки уже затаили месть, и во время одной из кормежек была разыграна сцена, достойная отцов-иезуитов. Веселого спровоцировали – спровоцировали самым бессовестным образом. Куцый сделал вид, что не поделил кусок с Маленьким, и, рыча, собаки схватились. В одну секунду Маленький был повержен. Вскочив, он очертя голову бросился прямо под ноги Веселому, который ел по другую сторону колоды. Маленький явно искал защиты. Так, во всяком случае, понял его Веселый. Он оторвался от каши и показал Куцему клыки. Это было равносильно тому, когда обозленному человеку подставляют под нос кукиш. Захлебнувшись от ярости, Куцый набросился на Веселого. Но при всем своем добром нраве Веселый был неплохим бойцом и встретил противника как надо. И в этот миг в спину ему вцепился Маленький. Другие собаки, как будто ждавшие сигнала, побросали еду и вмешались в свалку. Веселый был сбит с ног, и только грозный окрик Женьки, бросившегося в самую гущу собачьих тел, остановил расправу.

Кирилл был ошеломлен внезапностью и вероломностью нападения. Он даже не успел стронуться с места, чтобы помочь Веселому. Когда же он спохватился, драки как и не было. Собаки вновь уткнулись в колоду, исподтишка поглядывая на Веселого, который в стороне зализывал прокушенную лапу.

– Пропал пес, – хмуро сказал Женька. – Придется запродавать. Тут ему все равно жизни не будет.

– А может, обойдется? – Кириллу было жаль пса, тем более что он поплатился из-за его недомыслия.

– Нет, – ответил Женька. – Рано или поздно они устроят ему «темную». Здесь есть такие спецы по этому делу – закачаешься. Того же Куцего возьми. Или этого карлу, Маленького. Все так обставят, что и концов не найдешь.

Веселого Женька увел с собой и через несколько дней обменял его на другую собаку.

Это был молодой, месяцев восьми-девяти пес со снежно-белым воротником на груди, с густой шерстью, под которой угадывалось сильное, но еще не заматеревшее тело. И лапы у пса были еще по-щенячьи толсты, и Женька, ощупывая их, фыркнул:

– Телок какой-то, а не собака!

Но было видно, что он вполне доволен обменом и ворчит больше для порядка. Закончив осмотр, Женька похлопал пса по загривку.

– Ничего! Побегаешь недельку – растрясешь жирок. Сделаем из тебя человека!

– Он что, еще не работал? – спросил Кирилл.

– Не успел. Казимир пока соберется. Ну а нам некогда прохлаждаться. У нас сокращенная программа. Шеф все мечтает вторую нарту завести, так что кадры требуются.

Утром, когда выезжали, Женька привязал пса на короткий поводок сбоку нарт.

– Пока здесь походишь, а там посмотрим, на что ты годен.

Собаки, как всегда, взяли с места в карьер. Пес, не ожидавший рывка, сделал немыслимый курбет, но на ногах устоял.

– Молодец! – похвалил Женька и тут же слегка поддал псу ногой под зад, потому что тот, вместо того чтобы бежать со всеми, прянул вдруг в сторону, до отказа натянув повод. Это повторялось несколько раз, и каждый раз Женька поддавал пса, пока тот не уразумел, что лучше бежать рядом с нартами, чем получать пинки.

– Зайца били – он спички научился чиркать, – философски заметил Кирилл.

Женька снисходительно усмехнулся.

– Разве это битье? Ты еще не видел, как бьют! Летом насмотришься. Тут озеро одно есть, туда, как снег сходит, каюры со всего острова съезжаются. Рыбу для собак заготавливают, молодняк обучают. Поживешь деньков несколько – поймешь, кто бьет, а кто привечает.

– А почему молодняк обучают летом? Ведь ни снега, ни нарт. По-моему, только зимой и обучать.

– Сказал! Зимой, сам видишь, работы по горло. Одну, ну от силы двух поднатаскать можно. А если десяток? Вылетишь в трубу. А нарты, если хочешь знать, и не нужны. Мы, конечно, все здесь дилетанты, всякий по-своему с ума сходит – кто таратайки разные строит, кто волокуши. А чукчи знаешь как делают? Берут простой чурбак, привязывают к нему ремень с петлей и петлю – щенку на шею. Тот и бегает с ним, пока не привыкнет. Потом его в нарту ставь – никакой мороки, будто всю жизнь в алыке ходил. – Женька опять поддал пса. – А из этого поросенка толк выйдет. Смотри, как старается!.. Я, между прочим, давно к Казимиру подкатывался, да все неудачно. А тут, как по заказу, эта катавасия с Веселым. Прихожу к Казимиру, давай, говорю, баш на баш: ты мне собаку, и я тебе собаку. Хитрый латыш сначала ни в какую! Думал, что я ему порченого какого подсовываю. Когда объяснил, в чем дело, двумя руками ухватился: знает, что у меня нет плохих собак. Жаль, конечно, Веселого. Казимир его испортит. Сам ленивый, и упряжка у него ленивая.

Женька замолчал и, отвернувшись от Кирилла, наметанным взглядом окинул собак. Они старались вовсю, однако Женьке что-то не понравилось.

– Дик! – крикнул он. – Опять мечтаешь!

Дик обернул бородатую морду и мрачно сверкнул глазами.

– Тебе говорю! Трясешь бородой, что козел, а алык, как тряпка, висит! У-у, тунеядец!.. Ты, старик, покрикивай на него. Тунеядец – это я зря, конечно, но покрикивать на него надо. А то заснет в лямке.

– Ладно, – сказал Кирилл, – покрикивать так покрикивать.

Наверное, Женька заметил индифферентность ответа, потому что тут же заявил:

– Имей в виду, старик, в следующий раз к Сорокину поедешь сам.

– Ловлю на слове, – сказал Кирилл.

– Без обмана…

– Стоять, Ытхан!

Кирилл воткнул в снег ломик и расслабленно растянулся на нартах. Собаки тоже легли и принялись выгрызать намерзший меж когтей снег. Кирилл смотрел на них и мысленно представлял проделанный сегодня путь.

Все оказалось не так просто. Совсем не так, как он думал до этого. Легкими были лишь первые два-три километра, когда он еще не устал, потом начались сущие мучения. Хуже всего было с ломиком: на поворотах и спусках Кирилл, как правило, так глубоко всаживал его в снег, что не успевал вовремя выдернуть. Кисть выворачивало, и ломик оставался в снегу. Приходилось останавливать собак, а то и возвращаться за ломиком. Собаки нервничали, неохотно выполняли команды, из-за ничего грызлись между собой. И вообще: легче, наверное, управлять машиной в городе, чем этими лохматыми дикарями. А Женька ездит хоть бы что! Да еще треплется вовсю и глазеет по сторонам. Пролети ворона в километре – увидит. И ломиком орудует, как д'Артаньян шпагой… Ну ничего, как-никак, а Сорокина проведал. Газеты отдал, письма забрал – все чин чином. В общем, получил боевое крещение. Вот только рука побаливает не на шутку.