Текст книги "Что бывало (сборник)"
Автор книги: Борис Житков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Борис Житков
Что бывало (сборник)
© Сивоконь С., вступительная статья, 2003
© Черноглазов В., иллюстрации, 2003
© Оформление серии, составление. Издательство «Детская литература», 2003
***
На все руки мастер
В 1924 году при Ленинградском отделении Госиздата появился сектор детской литературы. Один известный поэт, захватив с собой тетрадку стихов для детей, решил заглянуть во вновь созданную редакцию. Редактор, мрачноватый человек с резкими чертами лица, быстро прочитал все стихи и резюмировал кратко, но решительно: не годятся.
– Да кто вы такой?! – возмутился поэт, не привыкший к подобному приему.
Суровый редактор сразу преобразился. Щелкнув по-военному каблуками, он четко отрапортовал:
– Штурман дальнего плавания Житков.
И, не дав поэту опомниться, принялся объяснять ему ошибки, допущенные при описании парусного судна…
Житков был тогда и редактором, и писателем-новичком: его первый рассказ «Шторм» появился за год до того в детском журнале «Воробей». Но рассказ этот был зрелый, совсем не похожий на пробу пера. И когда редактор «Воробья» С. Я. Маршак прочел его, он вместе со своими сотрудниками вышел поздравить талантливого автора, который в то время скромно ожидал за дверью.
Житков, безусловно, был обрадован таким более чем теплым приемом, но старался не показать этого.
– Ишь ты! – проворчал он. – На всех парусах… А я, признаться, приготовился к долгому дрейфу…
Вот так же, «на всех парусах», бывалый моряк Борис Житков на сорок втором году своей жизни вошел в литературу для детей и вообще в литературу. Впрочем, моряк ли? С тем же основанием он мог представиться химиком, ихтиологом, дипломированным фотографом, слесарем, корабельным мастером, яхтсменом, водолазом, пилотом, музыкантом, преподавателем математики, пожарным или дрессировщиком, потому что это были профессии, которые он знал в совершенстве.
Об умелости рук его рассказывают все, кто его знал.
Подарили ему друзья на день рождения ружье, а он тут же разобрал его и объяснил устройство.
Принесла ему сотрудница фабрики «Диафильм» аллоскоп – показать, как будут выглядеть его произведения на экране, – а он этот аппарат развинтил и передал директору фабрики записку с чертежом, как можно улучшить конструкцию аллоскопа.
Одного из своих знакомых он учил пеленать ребенка.
С какой-то приезжей учительницей деловито рассуждал о способах квашения капусты.
Мать Коли Корнейчукова (будущего Корнея Чуковского) учил выкраивать блузки по какому-то новому, им самим изобретенному способу… А самого Колю учил плаванию и гребле, гальванопластике и закалке воли, французскому языку и вязке морских узлов, распознаванию насекомых и птиц и ловле тарантулов…
С такими универсальными познаниями, с такими поистине золотыми руками он просто создан был, чтобы писать для детей. Ведь в идеале детский писатель должен знать и уметь все.
– Какой же это детский писатель, если он гвоздя вбить в стену не умеет! – презрительно говорил Житков, и на фоне его собственных, почти чародейских умений это звучало весомо.
«Я знал более талантливых писателей, чем Борис Житков, – свидетельствует редактор и критик И. И. Халтурин, – но не встречал более талантливого человека».
Что же за среда выдвинула этого энциклопедиста и умельца? Отец его, Степан Васильевич Житков, происходил из семьи потомственных моряков, воспитавшей трех контр-адмиралов. Он сам преподавал математику, создавал учебники для учеников и учителей, разрабатывал методику преподавания арифметики. По его инициативе возникло Новгородское физико-математическое общество.
Человеком он был общительным, охотно играл с детьми, делал им игрушки, читал интересные книги. Но когда речь шла о выполнении долга, он бывал непреклонен и не прощал ни малейшей небрежности ни детям, ни взрослым. Эта твердость характера, стремление (и умение!) сделать все в лучшем виде передались и его единственному сыну Борису.
Под стать Степану Васильевичу была и жена его, Татьяна Павловна.
В одесской гимназии одноклассником Бориса оказался Коля Корнейчуков. Он не раз бывал у Житковых и сохранил об этой семье самые лучшие воспоминания. «…В сущности, то была очень типичная русская интеллигентская трудовая семья того времени… щепетильно честная, чуждая какой бы то ни было фальши, строгая ко всякой неправде. В ней не было ни тени того, что тогда называлось мещанством… Живо помню, с каким восхищением я, тринадцатилетний мальчишка, впитывал в себя ее атмосферу».
Отношения детей и родителей в этой семье были простыми и дружескими. Все строилось на доверии и уважении друг к другу. И дети это доверие оправдывали: Борис потом признавался, что не солгал родителям ни разу ни в чем.
Борис всегда увлекался чем-то. Это мешало ему успешно учиться в гимназии, где он имел и двойки, и тройки. Куда успешней проходила его «учеба» в мастерских Русского общества пароходства и торговли, где рабочие учили его владеть инструментом, допускали и к станкам. Будущий умелец Житков рождался именно здесь. А одесский порт, море, которое было совсем рядом с домом, воспитали в нем моряка.
В дружной семье Житковых всегда любили животных. В Новгороде у каждого из детей (у отца – тоже!) была собака или щенок. А еще были зайцы, поросята, корова Чернушка… Борис и три его сестры старались позаботиться обо всех четвероногих. А в Одессе у Бориса в комнате жили кошка, собака и… ручной волк: Борис сам его щенком взял и выдрессировал.
Надо ли после этого удивляться тому изумительному мастерству, с каким написаны рассказы Житкова о животных: «Про слона», «Про обезьянку», «Про волка», «Мангуста», «Беспризорная кошка»? Рассказы, о которых критик Вера Смирнова сказала, что после Толстого и Чехова им нет равных в русской литературе.
Как же пришел Житков в детскую литературу?
Казалось, это вышло случайно: в 1923 году, в голодную и тяжкую пору, он оказался в Петрограде без работы и без денег – даже за трамвайный билет заплатить было нечем. И вот в крайне мрачном настроении, что было на него не похоже, зашел он к другу своего одесского детства Корнею Чуковскому. Пока тот был занят какими-то неотложными делами (ему самому в ту пору приходилось несладко), Житков стал рассказывать детям Корнея Ивановича разные любопытные случаи из морской жизни.
Дети слушали гостя с восторгом, и это, конечно, не укрылось от внимания Чуковского. Тогда-то он и высказал идею, которая оказалась счастливой не только для самого Житкова, но и для всей нашей детской литературы:
– Слушай, Борис, а почему бы тебе не стать литератором? Попробуй опиши приключения, о которых ты сейчас говорил, – и, право, неплохая книжка получится!
Гость отозвался на это предложение вяло – видимо, не очень-то верил в свои литературные силы. Тогда Корней Иванович решил упростить задачу:
– Ты напиши, что напишется, а я прочту и поправлю.
Через несколько дней Житков принес Чуковскому сложенную вдвое тетрадку (поля он оставил для возможных поправок), где была записана одна из рассказанных им историй. Корней Иванович открыл ее и, по его словам, «с удивлением убедился, что редакторскому карандашу здесь решительно нечего делать, что тот, кого я считал дилетантом, есть опытный литератор, законченный мастер с изощренной манерой письма, с безошибочным чувством стиля, с огромными языковыми ресурсами».
Столь же высокую оценку, как мы уже знаем, получил этот первый рассказ Житкова в редакции «Воробья».
Случайно мастерами не делаются. И тот же Чуковский, подводя итог своему впечатлению от первого рассказа Житкова, пишет: «Не было никакого сомнения, что он, этот «начинающий» автор, не напечатавший еще ни одной строки, прошел долгую и очень серьезную литературную школу».
Чуковский угадал: классами этой школы были и подлинно интеллигентная семья Житкова, и его сотрудничество в домашнем литературном журнале, где он считался самым талантливым автором (а было ему тогда всего 10 лет!), и общение с людьми самых разных профессий и социальных слоев, и многочисленные письма, которые он начал писать с 14 лет. Одно из этих писем он написал самому Льву Толстому, прося у него совета, «как должен смотреть христианин на искусство, и на музыку в частности». Письмо это сохранилось в архиве Толстого, но осталось без ответа. Лев Николаевич не очень-то доверял вундеркиндам. А может быть, он посчитал, что письмо Житкова инспирировано взрослыми…
Эта литературная школа продолжалась и дальше, когда Житков был уже известным писателем, только теперь она стала высшею школой, университетом.
Вначале он учился записывать на бумаге то, что мастерски рассказывал устно, – так возникли его морские рассказы и рассказы о животных.
Потом он учился писать для детей о технике.
Житков был уверен: «Если уж говорить о технике, то надо, чтобы от нее жизнь зависела. Хотя бы от маленькой технической частности, но все-таки жизнь». Это и придает его книгам о технике, да и художественным вещам, подлинный драматизм. В том же рассказе «Над водой», с коего началась литературная карьера Житкова, катастрофа с самолетом, предотвращенная ценой жизни одного из героев, возникает от засорения карбюратора плохо очищенным бензином.
Проза Житкова для детей насыщена научно-техническими сведениями: он справедливо считал, что дети ждут от писателей не пустой развлекательности, а прежде всего дела, практической информации обо всем на свете. И как ни замечательны, скажем, его «Морские истории», как ни драматичны они, это и своеобразная энциклопедия морского дела, где отражен опыт многих поколений моряков. А «Рассказы о животных» интересны не только правдой описания «братьев наших меньших», но и полнотой информации о них.
С другой стороны, даже повествуя о чисто технических проблемах – литье чугуна, работе электромотора или устройстве мельницы, – Житков умудряется почти начисто обходиться без специальной терминологии: ему хватает для этого и общего словарного запаса, который у него достаточно богат.
«Ветер дует в крылья, прямо им в лоб, и чем сильней нажимает ветер, тем скорей машут крылья. Ну а вдруг повернул ветер, сбоку стал дуть? Выходит, что и стала фабрика.
Нет! На то она и на одной ноге, на то у ней и хвост сзади. Вышел мельник и взялся за «вирло» – за хвост. Это толстенное бревно, иной раз из четырех-пяти бревен связано. Бревно идет из-под мельницы и наглухо с ней скреплено. На конце у него колесо. Простое тележное колесо – чтобы не бороздил хвост по земле, а катался бы легко и спокойно.
Вот за это вирло и поворачивает мельник свой деревянный завод лицом к ветру. А завод стоит на одной ноге. Это толстая свая – она и есть та ось, на которой вертится вся мельница: и с жерновами, и с крыльями, всем своим поставом поворачивается».
Это из очерка «Плотник». В него еще вглядеться надо, чтобы увидеть тут технический текст, – так все живо, ярко, сочно написано. А ведь это в самом деле техническое описание работы мельницы…
Любопытно, что, готовя такие тексты, Житков не рассчитывал на рисунки, какими сопровождалось большинство его книг. «Рисунок – рисунком, – полагал он, – а текст надо составлять так, как будто рисунков никаких не будет. А уж когда закончил, тогда наваливайся на иллюстрацию, все из графики выжимай, что только можно от нее требовать. Как будто текста нет и не будет. При таком двойном нажиме получится толк».
Ярчайшим образцом творческой изобретательности Житкова является очерк о том, как делаются книги, – «Про эту книгу». Писатель принял до гениальности простое решение – рассказать об этом на примере той самой книги, которую он пишет. И так прямо и начинает: «Вот я написал «Про эту книгу», а книги-то пока никакой нет. Книга еще будет. Это я надеюсь, что пока я буду писать, как эту книгу сделать, – гляди, уж целую книгу напишу… Эту вот страницу попрошу, чтоб напечатали как есть – со всеми кляксами, чтоб вы видели, с чего начинается. А там дальше пойдет по-печатному».
Но и «по-печатному» идет не без хитростей: опять же предельно наглядно, без отрыва от печатной страницы, Житков демонстрирует разные огрехи и упущения, какие случаются при подготовке текста к печати, при наборе его и при самом печатании, попутно объясняя редакторские и типографские термины. И опять ни на шаг не отходя ни от технической стороны дела, ни от своего стиля.
Житков умел донести до детей и самые сложные, порой трагедийные темы, казалось бы начисто закрытые для детской литературы, и не упрощать при этом ни жизненной правды, ни сложности человеческих отношений.
У Житкова нет «злодеев по убеждению», нет и ангельски чистых героев, какие встречаются во множестве детских книг. У него люди, по виду обыкновенные, попадают в сложные, драматичные, порою и трагедийные ситуации – тут-то и выясняется с полной наглядностью, кто есть кто. Героями подлинными оказываются при этом люди честные, искренне любящие свое дело, те, кто в минуты опасности умеет думать не о себе. Подвиг у Житкова есть логическое продолжение служебного и человеческого долга в особой, чрезвычайной ситуации.
Ставя своих героев в трудные ситуации, требующие нравственного выбора, ответственного отношения к жизни, к людям и к себе самому, Житков помогает взрослеть своим юным читателям, воспитывает их, не произнося ни слова нравоучения, но так освещая факты и поведение героев, что авторская позиция становится очевидной.
«Главная моя задача тут – правда, – писал Житков, работая над одним из своих первых произведений, – самая подлинная чтоб правда была».
Этому благородному стремлению он не изменял никогда.
Житков постепенно опускался по возрастным ступенькам, пока не пришел в конце жизни к книгам для маленьких читателей. Ведь книги для малышей – самые специфичные, самые детские из детских книг.
Так появился цикл коротких рассказов «Что бывало» и, наверное, самая оригинальная из книг Житкова – «Что я видел».
В конце жизни он мечтал о создании журнала-картинки для детей начиная с трех лет, то есть даже более юных, чем возраст читателей книги «Что я видел».
Что бы написал дальше этот неуемный экспериментатор, этот «вечный Колумб», как называл его Виталий Бианки, подари ему судьба еще хоть несколько лет жизни?
О книге «Что я видел» – самом позднем и едва ли не самом оригинальном творении Житкова – стоит сказать особо.
Такой книги не создал никто до Житкова. Это энциклопедия для детей четырех-пяти лет, книга ответов на их бесчисленные «почему?» и в то же время повесть, а может, и роман для детей, объясняющий им основы жизни.
Нужна была огромная смелость, чтобы рискнуть написать эту книгу от лица «почемучки» – ровесника «читателей» этой книги. Читателей в кавычках, потому что сами они в это время читать еще не умеют и должны осваивать эту огромную для их возраста книгу (13 печатных листов!) вместе с папами и мамами. По расчету писателя, книги этой должно было хватить ребенку на целый год, и он призывал родителей ни в коем случае не торопиться с ее чтением.
Главный герой книги – Алеша-почемучка – был реальным мальчишкой: он жил в одной квартире с А. С. Житковой – старшей сестрой писателя, так что Житков довольно часто встречался и беседовал с ним. Общение с замечательным писателем, книги которого Алеша любил, не прошло для него даром: под влиянием «Морских рассказов» Житкова Алеша окончил Ленинградский гидрометеорологический институт, побывал во многих странах, написал книгу о морских течениях.
Для создания своей уникальной книги Житкову потребовались все его знания, все литературное мастерство. И пусть иные из описываемых им понятий сегодня устарели (жизнь и техника шагают вперед), да и дети нынче куда эрудированнее, чем в 1930-е годы, но все же и сегодня книга Житкова в общем сохраняет свое познавательное и художественное значение.
Житков не боялся влезать в детали и тонкости научных теорий, в споры между учеными. «Я знаю по опыту, – писал Житков, – с каким напряжением слушают ребята школьного возраста спор двух научных теорий, с каким жаром передают товарищам, до чего дошла тонкость исследования. Именно перипетии научной мысли, провалы и удачи гениальных исследователей – вот что должно драматизировать «производственную» книгу».
Он мечтал о том, чтобы у ребят закружилась голова от перспектив, возникающих за тем или иным открытием, вплоть до теории относительности. Он ни на секунду не сомневался, что и эту сложнейшую теорию можно объяснить детям доступно, увлекательно и неискаженно.
Еще подростком Борис Житков поражал окружающих не только запасом знаний, но и недетской зрелостью суждений. Он явно перерос многие тогдашние учебники, и немудрено, что в гимназии он откровенно скучал. Двойки и тройки получал не от отсутствия знаний, а от несоответствия их гимназической науке. У него были знания живые, реальные, практические – гимназия предлагала мертвые, застывшие, заскорузлые. И стоит ли удивляться, что именно Борис Житков, с детства понимавший цену подлинным знаниям и подлинной учебе, высказал знаменитые слова, сохраняющие свою актуальность и в наше время: «Невозможно, чтоб было трудно учиться: надо, чтоб учиться было радостно, трепетно и победно».
Сам Житков полагал, что некоторые из его книг – «форменные учебники». Хоть он и не привел при этом ни одного примера, но угадать их нетрудно – в то время Житков работал в основном над книгами о технике или близкими к ним: «Кино в коробке», «Паровоз», «Плотник», «Про эту книгу», «Свет без огня», «Телеграмма»… Не упрощая дело с технической стороны, книги эти написаны живо, увлекательно, вдохновенно, в полную мощь богатого и свободного житковского языка.
Активно Житков сотрудничал в детских журналах. Его рассказы, очерки, статьи, заметки, интервью, произведения других жанров печатались в «Пионере», «Чиже» и «Еже», «Юном натуралисте», «Сверчке», юношеском журнале «Знание – сила»… Причем не только печатались: в разное время и в разной мере Житков был причастен к руководству почти всеми этими изданиями.
Показателен опыт его работы в журнале «Юный натуралист». Бориса Степановича пригласили туда в тот момент, когда редактор этого журнала – Е. Е. Гвоздикова внезапно заболела. И Житков, вызвавшись сделать три номера этого журнала, последние в 1935 году, фактически принял на себя «главное командование», хотя поставил условием не числиться сотрудником журнала и не получать за свою работу вознаграждения: «Потому что буду делать только то, что смогу».
Как делался журнал раньше, ему не нравилось. Скучно, серо и тускло – вот было общее его впечатление.
Сотрудники попытались оправдаться нищенской сметой журнала, но Житкова эти оправдания рассердили.
– Средств мало! – передразнил он. – Самое могучее из всех средств – любовь. Кто любит, тот сделает.
И вскоре подтвердил это делом.
Редактором Житков был суровым и требовательным. Мог задержать сдачу номера из-за одной неудачной строки или невыразительной подписи под фотографией. Соображение, что номер «в общем и целом хорош», его не убеждало.
– Если стол «в общем и целом хорош», – сердито возражал он, – но одна ножка короче, это дело поправимое. Ножку стола фанерой подбить можно или просто картонку подложить, и стол будет стоять, хоть мясо на нем руби, хоть «Медного всадника» пиши. А журнал когда вышел – ни одной строчки уже невозможно исправить. Или подпись под картинкой. Да ведь на картинке только то и увидят, на что вы пальцем укажете. Вот, полюбуйтесь – идиллия: зимний лес, женщина кормит белку. А на самом-то деле ведь это трагедия: зима – значит, холод, значит, голод. Голод сильнее страха, и дикая белка ест корм с руки…
Рассуждая об этом, Житков тут же, по ходу дела, вместо серой, безликой подписи придумывает такую, как надо: «Эта белка не ручная, а дикая. Она не боится человека, потому что в лесу настал голод, а человек принес пищу. Голод пересилил страх».
Эта подпись и пошла в номер.
Чтобы юный читатель журнала мог получить научные факты из первых рук, Житков стремился привлечь к сотрудничеству известных ученых. Но писали они чаще всего скучно и непонятно. И Житков предложил:
– Пригласим их к себе, позовем ребят и организуем беседу. А в зале будет сидеть стенографистка. Потом мы возьмем стенограмму и подготовим материал в номер.
– Куда пригласим? – поразились сотрудники «Натуралиста». – Мы же под лестницей сидим, да и холод у нас собачий: отопление не работает…
– Да не под лестницу мы их пригласим, – спокойно возразил Житков, – а в редакцию единственного детского журнала о природе. Журнала, который читают не менее ста тысяч человек. От такой аудитории ни один уважающий себя ученый не откажется.
Да, ученые не отказывались, хотя поначалу бывали несколько озадачены: ведь выступать им приходилось не в зале, а в тесном помещении, за фанерной перегородкой, перед мальчишками с окрестных улиц…
Житкова, однако, это даже радовало.
– Теперь лектор сам почувствует, как для нас надо подавать его науку. Сфальшивит, собьется с тона – мальчишки разбегутся.
А чтобы он не сфальшивил, Житков ему помогал: под видом этакого простачка, сидящего среди мальчишеской публики, задавал наивные, а по существу очень любопытные вопросы, на которые нельзя было ответить казенно. Ученый гость возражал «простачку», уточнял и разъяснял непонятное, иной раз даже делал внушение своему оппоненту, но рассказ его при этом получался таким, как надо, – интересным и вполне доступным.
Непримиримо относился Житков к малейшим неточностям и ошибкам, которых до него немало просачивалось на страницы журнала.
– Писать небрежно, неточно – значит лгать, – говорил он. – Нет хуже лжи, чем та, что напечатана в детской книге, в детском журнале. Нет греха тяжелей, чем обмануть доверие читателя. Печатному слову он верит больше, чем матери, чем школе.
Когда в одном из подготовленных им номеров проскочила серьезная ошибка, Житков запретил давать опровержение.
– Это все равно что плюнуть кому-нибудь в тарелку, а потом извиниться. Никаких опровержений!
Столь же оригинально работал Житков над оформлением журнала. Просмотрев серию весьма заурядных снимков о природе, Житков возмущенно обратился к фотографу:
– И это у вас природа! Нет, вы покажите ее в движении, в жизни, в борьбе. Возьмите муравьев. Дайте столкновение маленького муравья с огромным жуком на ветке старого дерева. Дайте страничное фото борьбы муравья со страшной гусеницей: отважный муравей вонзил свои острые челюсти в ее рыхлое тело, гусеница извивается, готова перегнуться пополам, сбросить маленького жестокого врага. Покажите, сколько тут драматизма, сколько страсти, сколько борьбы.
Снимите ландыш, пробивающийся сквозь весеннюю рыхлую землю; он поднял головкой своей прошлогодние листья и глядит. Лягте сами на траву и покажите с близкого плана эти джунгли травы. И птиц снимите, летящих птиц, а не этих конфетных птичек на вашем фото, что так мирно позируют вам. Какой прок в этой вашей картинке? Вы бы лучше показали птичку-мать, ее гнездо, детей, ее беспокойство, ее ужас при виде хищника.
Фотограф глядел на редактора с изумлением. Он не знал, что Житков еще в юности получал призы на всероссийских конкурсах за свои оригинальные снимки.
Всего три месяца проработал Житков в «Юном натуралисте», сделал три номера, как и обещал. Но и этого срока хватило, чтобы журнал радикально изменился и уже не мог вернуться на прежний, безликий путь. Он стал ближе к жизни и к науке, приобрел много новых авторов, пишущих, рисующих и снимающих, заговорил с детьми новым, живым и выразительным языком. Изменился и внешне: Житков пробил для него цветные вкладки…
Нечто подобное происходило с его приходом в «Пионере», «Чиже» и других журналах, в судьбе которых Житков принимал горячее участие.
Житкова постоянно занимал вопрос о том, как не утратить врожденную гениальность ребенка, как развить его способности и дарования. Ведь восхищаются же взрослые, профессиональные художники детскими рисунками: «Гениально! Потрясающе! Скажите, откуда они, шельмецы, это знают?» – «А шельмецы знают одно, – замечает Житков, – что надо изобразить главное, а остальное – к главному пририсовать, и то лишь для пользы главного.
В быке для них главное рога. С рог и начинают. И непременно бодучая пара.
Воры – это только ночью бывает, их плохо видно, они тихи. И вот без голов мутные контуры плывут, подняты над полом. А неглавного ничего нет.
Орнамента на ковре не видно, коли на нем убитый человек. Крови – это да! Этого ведер пять тут же, и очень красной. Она-то и горит огнем».
Но куда же потом все девается? Куда исчезает гениальность? Ведь была же она, была! И Житков приходит к выводу, что огромную роль в развитии ребенка, наряду с другими факторами, играют детские книги.
Он вспоминает свое детство: «Как жаль, что я не выжег этого в памяти вот тогда, когда это было во мне. А было же! Запомнить покрепче, пожить этим, чтоб не ушло так навсегда, так бесследно… Почему взрослые не задержали меня в этом творческом схематическом мире? Почему не было таких книг, чтоб растянули надольше моей «гениальности», не оставили тавра: я глянул бы на него и на миг вспомнил, на тот миг, когда я выпростал голову поверх моего груза.
Вот этого самого я, взрослый, и хочу спросить с детской книги: тавра».
Буквально в каждой своей книге, при всем их разнообразии, Житков и стремился решить эту задачу: пополняя опыт ребенка, не гасить его жажду познания, его смелость – человеческую и творческую.
Чтобы на всю жизнь остаться человеком, надо в душе на всю жизнь остаться ребенком – этот урок замечательного писателя Бориса Житкова важен и актуален и сегодня, в XXI веке.
С. Сивоконь
