Текст книги "У всех на виду"

Автор книги: Борис Ласкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Аппарат

У нас в конторе работает некий Плешаков. Это довольно-таки молодой человек с высшим образованием. Я не знаю, чего он там кончал, но дело на в этом.

Как сейчас помню, седьмого октября Плешаков объявил, что у него имеется новейший аппарат отечественного производства, который способен в точности определить, когда человек говорит правду и когда заливает. Если человек не врёт, аппарат молчит, но стоит только человеку отклониться от истины, аппарат подаёт сигнал при помощи зуммера – ту-ту. Люди слышат сигнал и понимают, что имеет место тот или иной процент брехни.

Конечно, Плешакову большинство не поверило. А один наш сотрудник сказал, что нечто подобное он уже слышал, дескать, существует где-то за рубежом так называемый детектор лжи. Плешаков сказал, что это совсем другое дело. Детектор выявляет нервные импульсы, а его аппарат выявляет сдвиги в системе звуковых выражений. Это я по памяти повторяю, за точность не ручаюсь.

Прошло два дня, и Плешаков принёс на работу свой аппарат. Установил и говорит: «Сейчас я его вам продемонстрирую в действии. Кто желает что-нибудь сказать?» Я первый вызвался, спрашиваю: «Можно мне?» Плешаков говорит: «Прошу!» Тогда я говорю: «Сегодня среда, десятое октября». Аппарат молчит, потому что я правду сказал. Тогда я подумал и говорю: «Торпедо» вчера выиграло у „Спартака“ со счётом четырнадцать-ноль». Только я это сказал, аппарат сразу – ту-ту. Значит, неправда.

После такого опыта все очень заинтересовались аппаратом. Начался как раз обеденный перерыв, но в буфет никто не ушёл, все включились в проверку.

Плешаков говорит: «Прошу не высказываться хором, а то аппарат перегреется и начнёт буксовать».

И тут начали мы в порядке очереди подавать реплики и по линии работы и по личным вопросам.

Один товарищ из бухгалтерии по фамилии Швец говорит: «Рабочий день у нас начинается в восемь тридцать». Аппарат молчит, поскольку всё правильно. А Швец продолжает: «Я, например, на работу не опаздываю». Аппарат – ту-ту. Кругом смеются, но пока что особо не удивляются: и без аппарата все в курсе, кто опаздывает, а кто не опаздывает. Когда народ засмеялся, Швец говорит: «Этот сигнал был насчёт той пятницы, у меня была уважительная причина, я жену провожал в больницу». Аппарат – ту-ту. Швец уточняет: «Верней сказать, в поликлинику». Аппарат опять – ту-ту. Швец помолчал, потом говорит: «А до поликлиники я её проводил на рынок». Аппарат молчит, значит, теперь всё правильно.

Тогда один наш товарищ из производственного отдела говорит: «Мало мы друг друга критикуем, а самокритика – большая движущая сила». Опять аппарат молчит – всё правда, так оно и есть.

Тогда, думаю, и мне пора сказануть по линии критики. Я говорю: «Несмотря на то, что я недавно работаю, я уже полюбил наш коллектив, потому что он сплочённый и трудолюбивый». Аппарат – ту-ту. Я говорю: «Безусловно, имеются отдельные товарищи, которые в рабочее время решают кроссворды и болтают на разные темы». Аппарат молчит. Не сигналит. А я говорю: «Таких у нас один-два, не больше». Аппарат – ту-ту. «Ну, не один-два, ладно, пусть четыре-пять». Аппарат – ту-ту. Тогда я говорю: «Скажем прямо, таких работничков у нас пока хватает». Аппарат молчит и этим подтверждает мои слова.

Я думаю, чего бы мне ещё сказать, и как раз в эту минуту отворяется дверь и входит наш директор. Огляделся и спрашивает: «Собрание в обеденное время? Что тут у вас происходит?» Швец говорит: «У нас тут происходит испытание интересного аппарата».

Директор спрашивает: «Что за аппарат?»

Вижу, Плешаков с ответом не торопится, я даю краткое пояснение.

Директор, как и мы, вначале не поверил, говорит: «Кто-то решил над вами подшутить».

Тогда Плешаков говорит: «Вы так думаете? Если хотите, Антон Поликарпович, можете тоже принять участие в испытании. Скажите что-нибудь».

Директор говорит: «И скажу. Мне кажется, дорогие товарищи, что, находясь на работе, каждый должен заниматься своим делом. Прав я или нет?»

Аппарат молчит.

Директор спрашивает: «Почему же ваш аппарат не реагирует на мои слова?»

Плешаков ему говорит: «Молчание – знак согласия. Аппарат с вами абсолютно согласен».

Директор улыбается: «И правильно. Разве можно с руководством не соглашаться?»

Плешаковский аппарат молчит, и весь наш аппарат тоже молчит, но каждый, по глазам видно, про себя думает: когда же будет «туту» в отношении директора?

И как бы угадывая это наше желание, Плешаков говорит: «Антон Поликарпович, вы вчера назначили мне явиться к вам сегодня в десять утра, а сами приехали в полвторого. Правильно?»

Аппарат молчит, и директор молчит, потом всё же отвечает: «Дело в том, что я был на совещании в главке».

И тут аппарат исполняет – ту-ту.

Все молча переглядываются, а Швец говорит: «Я тоже сомневаюсь, что это серьёзный аппарат. Лично я больше верю Антону Поликарповичу».

Директор говорит: «Если я сказал, что был в главке, значит, я был в главке».

Аппарат – ту-ту.

Директор маленько покраснел и говорит: «Любим мы заниматься пустяками. Не знаю, как вы, товарищи, а я жалею о каждой потерянной минуте, потому что для меня весь смысл жизни в работе и только в работе».

Мы глядим на аппарат, но он молчит.

А директор приободрился, поскольку техника на его стороне, и произнёс небольшую речь о трудовой дисциплине. И пока он говорил, аппарат не гуднул ни разу.

Аппарат молчал даже тогда, когда директор заявил, что в субботу, не глядя, что выходной, он целый день сидел, не разгибаясь, над решением очень важной экономической проблемы. Даже после этих его слов аппарат не издал ни единого звука.

Скорей всего он перегрелся.

Почему я это говорю? Потому что в субботу днём я был на выставке собак в Пионерском парке и видел там Антона Поликарповича. Он-то меня, возможно, не заметил, но я его видел.

Когда часы в приёмной пробили два раза, директор сказал: «Ну, хватит, товарищи! Поразвлекались, пора за дело»,– и проследовал к себе в кабинет.

И все, ничего не говоря, разошлись по своим местам.

А я остался наедине с Плешаковым и сказал ему так. Я ему так сказал: «Одного я не могу понять: или наш Антон Поликарпович – кристальная личность, или этот ваш аппарат вышел из строя».

Плешаков усмехнулся, посмотрел на меня и сказал: «Вы же мне сорвали технический эксперимент». Я говорю: «А я-то здесь при чём?» А он говорит: «Когда вы вскочили и подвинули стул директору, вы задели провод и нарушили всю мою систему». Я спрашиваю: «Какую систему?»

А он говорит: «Какую надо».

Услышав эти слова, я сразу ничего не сказал, но когда пришёл к себе в комнату, подумал: «Нет, не для того государство дало Плешакову высшее техническое образование, чтобы он откалывал такие трюки с руководством и с отдельными сотрудниками».

Вообще-то за такое дело надо бы ему врезать как следует, но, честно говоря, неохота с ним связываться.

Человек дал слово

Карманов взглянул на часы, побарабанил пальцами по столу и озабоченно сказал:

– Весна. Выставляется первая рама…

– Намек понят,– сказал Рябцев.– Руководство лаборатории доводит до всеобщего сведения, что на дворе май, а пятнадцатого последний срок сдачи работы.

– Какие будут соображения? – спросил Карманов.– Только покороче.

– Насколько я понимаю, нам надо поднажать,– сказал Микеладзе.

– Реваз прав,– сказала Лида Меньшова.– Сейчас, как никогда, важна чёткая слаженность всех звеньев.

– Это точно,– сказал Мыльников.– Лично я даю слово, что к пятнадцатому у меня всё будет в ажуре.

– Счастливый человек,– сказал Рябцев.

– Счастье – это достижение цели,– сказал Мыльников.

– Умница! – сказал Микеладзе. – Разреши мне считать себя твоим современником.

– Пожалуйста.

– Большое спасибо.

– Братцы, сберегите свои реплики для сборника «Физики шутят».– Карманов повернулся к Мыльникову:

– Ты гарантируешь, что по твоей линии всё будет в порядке?

– Стопроцентно.

– «Не верю!» – говорит Станиславский.

– Попрошу Рябцева не демонстрировать свой высокий культурный уровень,– сказал Мыльников.– Ещё раз говорю вам – всё будет сделано. Клянусь. Голову даю на отсечение.

– Не подведёшь?

– Человек дал слово и даёт голову на отсечение,– сказала Лида Меньшова, с уважением посмотрев на Мыльникова.

– В наш век такое предложение ни к чему не обязывает,– сказал Рябцев.

– Почему же? – обиделся Мыльников.– Вас, может, и не обязывает, а лично меня обязывает.

– Это уже интересно,– сказал Микеладзе.– Но я хотел бы знать, как ты выйдешь из положения, если опять всех подведёшь.

– Я выполню своё обещание,– сказал Мыльников, и в голосе его прозвенел металл.

– Хорошо. Ладно,– сказал Карманов.– Значит, я с твоего разрешения доложу директору института, что ты дал слово и отвечаешь головой.

– Всё правильно,– подтвердил Мыльников.

– Запомните сегодняшний день.– Микеладзе указал на календарь.– Через десять дней мы будем свидетелями или торжества науки и техники, или небольшого жертвоприношения.

– И в первом и во втором случае,– добавил Рябцев,– надо не забыть пригласить товарищей из телевидения.

Ровно через десять дней Мыльникова вызвал директор.

Войдя к нему в кабинет, Мыльников поклонился, сел в кресло и отрешённо огляделся по сторонам.

– Товарищ Мыльников,– сказал директор,– пока вы не начали оправдываться и, как всегда, ссылаться на объективные причины, скажу вам, что это – полная безответственность. Заведующий лабораторией представил докладную, что вы опять всех подвели и задержали сдачу работы. Так это или не так?

– Так.

– А вы ещё заявили, что даёте голову на отсечение.

– Заявил.

Мыльников покосился на директора в надежде увидеть на его лице хотя бы подобие улыбки, но не увидел её. Директор был строг и официален.

– Что же с вами делать, товарищ Мыльников?

Ничего не ответив, Мыльников поправил галстук, после чего молитвенно сложил руки и устремил в потолок долгий, немигающий взгляд.

– Что же с вами делать? – повторил директор.

– Николай Николаевич,– тихо сказал Мыльников,– я не стану оправдываться. Могу сказать вам одно: я твёрдо решил сдержать своё слово…

– То есть?

– Я принёс голову на отсечение.

– Ах, вы ещё острить изволите?

– А я не острю. Я целиком и полностью отвечаю за свои слова. Раз я обещал, я должен выполнить обещание… Вы меня не жалейте. На надо. Конечно, лично вы у меня голову отсекать не станете, это, как говорится, не ваша функция, но вы должны понять, что морально я готов. Пожалуйста.

– Что пожалуйста? Что?..

– Ещё раз вам говорю: я принёс голову на отсечение.

– Это у вас такой юмор, да?

– Мне не до юмора. Всё решено. Я только не знаю, это, видимо, нужно как-то юридически оформить… Мне тридцать три года, ни жены, ни детей… Коллектив лаборатории проводит меня в последний путь…

Директор выслушал его и сказал:

– Мне думается, что юридически оформить это будет несложно. Проведём приказом по институту.

– То есть? – насторожился Мыльников.

– За невыполнение задания, за халатное отношение к работе и так далее.

– Понимаю,– горестно усмехнулся Мыльников,– но всё это будет уже без меня…

– Нет. Это будет ещё при вас.

– Понятно,– сказал Мыльников, покидая кабинет директора с головой на плечах и с выговором в приказе.

Брак по-московски

Начну с того, что никогда раньше не доводилось мне бывать в Москве. Все свои тридцать лет я безвыездно прожил в Кишинёве. И тут вдруг такая удача – командировка в столицу. Собрался в два счета, взял билет на ТУ‑134 и уже в небесах загодя стал прикидывать, куда в Москве пойти, что повидать. Лечу и, честно говоря, волнуюсь, как меня Москва встретит, не растеряюсь ли там с непривычки.

Долетел я отменно. По пути с аэродрома в автобусе прилип к окну, не оторвёшь. Вот она какая, Москва,– ни конца ей ни края!

Приехал в гостиницу «Россия», номер достался – лучше не бывает. Окно во всю стену – смотри, любуйся.

Через полчасика привёл себя в порядок, спустился в ресторан. Отведал московской солянки, московского пивка и вернулся в номер с намерением не теряя ни минуты отправиться в город.

Надел уже плащ, вдруг звонит телефон. Снимаю трубку.

– Алло!

И в ответ слышу незнакомый женский голос:

– Добрый день! Извините, я забыла ваше имя-отчество.

– Михаил Николаевич. А кто говорит?

– Михаил Николаевич, если не возражаете, я вас буду называть просто Миша. Вы, наверное, заметили, что я значительно старше вас…

Я слушаю и плечами пожимаю – кто такая? У меня ни друзей в Москве, ни знакомых.

– Забыли, значит, Нину Васильевну? Нехорошо.

– Какую Нину Васильевну?

– Помните, вы с Анатолием были у Земцовых?

Я ничего понять не могу: у каких Земцовых? С каким Анатолием?

– Молчите?.. В пятницу вы смотрели по телевизору хоккей?

– Смотрел.

– Ну! Рядом с вами женщина сидела в синем платье с белой отделкой. Вспоминаете?

Я молчу. Не был я у Земцовых ни в прошлую пятницу, ни в позапрошлую. Мне бы ей это сразу сказать, но я не сказал. Не знаю даже, что меня удержало.

А женщина продолжает:

– Была б я помоложе, скорей бы узнали… Я ужасно рада, что вас застала. Анатолий уехал в воскресенье, а вы сказали, что ещё немного задержитесь… Миша, с минуты на минуту ко мне может зайти Лариса, а при ней, как вы понимаете, мне будет говорить неудобно. Она гордая и обидчивая, как все молодые девушки. Если бы я не любила Ларису, я бы не стала вас беспокоить. Вы должны меня понять, она мне не чужая. Вы заметили, как она ко мне тянется? Но это не потому, что я её тётка…

– А почему? – спросил я.

– Потому что я её понимаю, как никто другой. Миша, были бы вы женщиной… Вы мне ответьте, если девушка выросла и получила воспитание в хорошей трудовой семье, ей двадцать один год, она уже на четвёртом курсе, а юноша – студент пятого курса, будущий электронщик, комсомолец, умница, прелестный парень – делает ей предложение, как она, по-вашему, должна на это реагировать?

– Видите ли,– сказал я,– тут надо подумать. Если они друг друга любят…

– Они в разлуке не мыслят дня прожить, как в опере «Евгений Онегин». Прошу вас, объясните вы Анатолию, он вас уважает, он говорил, что вы прекрасный работник и даже, кажется, депутат…

– Не. Я не депутат.

– Это не имеет значения. Тогда, как лицо неофициальное, как друг, вы должны внушить Анатолию, что его рассуждения старомодны и смешны. Он считает, что Лариса – девушка с периферии, а он «столичная штучка» и от него в любой момент можно ждать сюрприза.

– Уважаемая Нина Васильевна,– начал я, уже твёрдо решив, как говорится, выйти из игры, но Ларисина тётка не дала мне сказать ни слова. Она продолжала атаковать неизвестного мне Анатолия, который, надо полагать, приходился Ларисе отцом.

– Жаль, Мишенька, что вы не знаете Андрея.

– Какого именно?

Я уже увяз в разговоре и потерял надежду выбраться.

– Ларискиного жениха. Отец – полковник инженерной службы, участник Великой Отечественной войны. Мать—педагог, преподаёт физику, а физика в наше время – сами понимаете! И отец и мать – достойные люди, Андрюша – единственный сын. Лариса им очень нравится. Хорошо, Анатолий работает далеко от Москвы, в Норильске. Вера, его жена, там вместе с ним, и они, видите ли, считают, что их ненаглядную доченьку в Москве обманут, девочка живёт в общежитии, а они далеко, не дотянешься. Повторяю, это просто смешно!

Нина Васильевна замолчала, а я почувствовал некоторое облегчение.

– Вообще говоря,– сказал я,– не имею привычки вмешиваться в чужую жизнь. Если вы ждёте от меня совета…

– Не жду я от вас совета! Я вас прошу об одном. Когда вы вернётесь к себе в Норильск, популярно объясните вашему другу Анатолию, что у нас сейчас не девятнадцатый век и пусть он и Вера не мешают счастью родной дочери.

– Погодите, Нина Васильевна, если я вас правильно понял, я должен передать Анатолию вашу точку зрения?

– Что значит – мою точку зрения? А у вас что, другая точка зрения? Я надеюсь, что вы со мной согласны, вы же депутат…

– Я не депутат.

– Всё равно. Если молодые люди любят друг друга, никто не должен мешать им быть вместе и строить здоровую семью.

– Это вы правы,– сказал я.– Но подскажите, как мне найти Анатолия и его жену Веру?

– Миша! Не надо острить. Вернётесь в свой Норильск и в первый же вечер проведёте с ними воспитательную беседу. Одну минутку!.. Хлопнула дверь, это вернулась Лариса. Если она вам сейчас позвонит, ни слова о нашем разговоре. Пока!

Женщина положила трубку, я сделал то же самое и задержался у телефона, железно убеждённый, что Лариса непременно позвонит. И я не ошибся.

Минуты через три раздался телефонный звонок.

– Здравствуйте, Михаил Николаевич,– послышался в трубке высокий женский голос,– с вами говорит Лариса Невзорова.

Ага, значит, Анатолий – Невзоров. Фамилию уже знаю. Полдела сделано.

– Здравствуйте, Лариса.

– Михаил Николаевич, хотя мы с вами и не знакомы, у меня к вам большая просьба. Передайте маме и папе, что мы с Андреем уже подали заявление во Дворец бракосочетаний. Пожалуйста, скажите им, что мы с Андреем, несмотря ни на что, очень их любим. И ещё скажите: мы уверены, что обязательно будем счастливы!

– Лично я в этом абсолютно уверен.

– Спасибо большое. А сейчас вам два слова хочет сказать Андрей.

– Давайте своего Андрея,– сказал я, чувствуя, что для будущих молодожёнов я не последний человек.

– Михаил Николаевич,– сказал Андрей,– пусть знают Анатолий Алексеевич и Вера Фёдоровна, что им никогда не придётся краснеть за своего зятя.

– Это точно?

– Даю слово!

Мы простились.

Я положил трубку и в очень хорошем настроении отправился на свидание с Москвой.

Вернулся я в гостиницу, поздно, уже после того, как в моем присутствии отзвенели полночь кремлёвские куранты.

Я никогда раньше не писал рассказов. Я постараюсь, чтобы первый мой рассказ напечатали, но лучше не в журнале, а в газете.

Мне хочется, чтобы Анатолий Алексеевич и Вера Фёдоровна Невзоровы непременно прочитали бы этот рассказ и успели бы вовремя прибыть в Москву на свадьбу Ларисы и Андрея.

Сигнал

Будь я посмелей, прямо сейчас узнал бы номер и позвонил лично министру связи. Сказал бы: «Здравствуйте, товарищ министр! Говорит некий Попов. Вы меня, конечно, не знаете, но это значения не имеет. Звоню вам с одной только целью – сигнализировать об отдельных недостатках в работе почты. Я оторву вас всего на пять минут и скажу, что двигало моим пальцем, когда я набирал ваш номер телефона».

Работаю я в «Межстройремконторе». Вызывает меня управляющий и говорит:

– Семён Семёнович! Вот письмо, которое я получил с утренней почтой. Чтобы нам зря не терять время, я вас познакомлю, товарищ Попов, с этим, прямо скажу, малоприятным письмом…

«Уважаемый товарищ управляющий! Я долго думала – писать или не писать, а потом всё же решила – напишу, открою глаза руководству конторы. Как женщина и, возможно, будущая мать, хочу описать личность вашего сотрудника С. Попова…»

Не стану подробно излагать письмо неизвестной мне женщины, скажу только, что она обвинила меня в том, что, находясь на работе, я больше работаю языком, чем головой и руками, что я дружу с теми напитками, которыми торгуют с одиннадцати до семи, и что некоторые женщины, в том числе и она, не раз меня предупреждали, что моей аморалке рано или поздно придёт конец.

Когда управляющий зачитал письмо, я сразу заинтересовался:

– Кто автор?.. Внизу подпись «К. М.» А кто такая «К. М.»?

Управляющий говорит:

– Не знаю, товарищ Попов. Вам видней.

Я говорю:

– «К. М.» – одни инициалы. Можно считать, что письмо – анонимка.

Управляющий говорит:

– А если это женская скромность? У нас с вами разговор с глазу на глаз. Меня интересует, последует ли с вашей стороны немедленно опровержение?

Я немного подумал и говорю:

– Хорошо. Пожалуйста… Могу коротко ответить. Чтоб это дело не затягивать, пройдём по пунктам. Насчёт того, что я много работаю языком, это безусловно намёк, что я в рабочее время люблю рассказывать товарищам кинофильмы и телепостановки. А если я иной раз преподношу анекдоты, то исключительно с целью вызвать у членов коллектива здоровый смех и бодрость, которая в итоге повышает трудовые показатели. То же самое с кроссвордами. Когда их заполняешь, проявляется работа головой. Я тут полдня гадал город в Индии, шесть букв, третья буква – М. Оказался Бомбей.

Теперь по линии напитков. Это она, наверно, имеет в виду тот факт, когда я в пивном баре чисто случайно упал со стула, верней, сел мимо. Это, я думаю, любой человек может промахнуться. Я это и старшине милиции сказал, когда меня провожали из бара. Это раз. И второе – не надо грубо искажать факты: пивом торгуют с утра до вечера, это каждый ребёнок знает. А насчёт крепких напитков, то, когда наши меня встретили, это я шёл с юбилея одного друга, который свой юбилей отмечал как раз в обеденный перерыв. А если «К. М.» имеет в виду штраф, то было бы ей известно, что меня оштрафовали не за то, что я был на юбилее рядом с магазином «Гастроном», а за то, что я перебежал улицу в неуказанном месте.

А теперь перейду к так называемой аморалке. Я ж не мальчик и все отлично понимаю. Ей наболтала разные глупости одна женщина. Не хочу называть её имя. Она интеллигентный человек, работает в зоопарке в бухгалтерии. Когда мы познакомились, она ещё смеялась, потому что я довольно-таки удачно сострил. Я ей так сказал: «Я вижу, вы зверски устали от зверей и потому тянетесь в компанию людей». А то, что я не сообщил ей, что женат, то я просто не хотел утомлять её излишней информацией. Вот так. А охладеть или, проще говоря, остыть любой человек может… А тот случай в доме отдыха «Берёзка» вообще не типичный. Была встреча, ряд совместных танцев, поход за грибами. Полезное мероприятие – свежий воздух, уголок фенолога. Об этом даже в газетах пишут.

Пока я давал своё опровержение, управляющий молчал, глядел в окно и скручивал в трубочку конверт.

А в заключение я сказал:

– Думаю, теперь вам ясно. Теперь вы понимаете, что всем её обвинениям грош цена!..

Управляющий раскрутил конверт, посмотрел на него, потом на меня и вдруг спрашивает:

– Как именуется наше учреждение?

Я говорю:

– Могу напомнить. «Межстройремконтора».

Управляющий говорит:

– Совершенно точно. А как называется учреждение, в которое вход с улицы Чехова?

Я пока ещё не понял, почему он задаёт мне такие вопросы, и отвечаю:

– «Межремстройконтора».

Управляющий говорит:

– Значит, у нас сперва «строй», а потом «рем», а у них наоборот – сперва «рем» и уже потом «строй». Всё-таки плохо, когда одна организация полностью дублирует вторую…

Я говорю:

– Да. Были такие разговоры.

Управляющий говорит:

– Выходит, опять надо вернуться к этому вопросу…

Он всё это говорит, а у меня такая мысль: жалеет, что пригласил и вызвал на откровение. Самому стало неудобно. Теперь хочет перевести разговор на другую тему.

А управляющий протягивает конверт.

– Прочитайте повнимательней, что здесь написано.

Я читаю: «Улица Чехова, 7/15. «Межремстройконтора». Управляющему».

И тут у меня вдруг наступает полное просветление.

Я говорю:

– Почта ошиблась. Не в ту контору письмо доставила. Значит, это всё не про меня, а про совершенно другого Попова!

А управляющий слегка улыбается и говорит:

– Да. Произошла ошибка… Теперь я вспоминаю, у них тоже работает Попов. Сергей Александрович. Главный инженер и, насколько мне известно, весьма достойный человек.

Я говорю:

– Так-то оно так, но письмо есть письмо. Давайте я его запечатаю и исправлю ошибку почтовых работников.

А управляющий задумчиво на меня посмотрел и говорит:

– Ошибки нужно исправлять…

Когда я от него вышел, я себе так сказал: будь я посмелей, узнал бы номер и позвонил лично министру связи насчёт того, что надо улучшать работу почты. Я бы сказал: «Здравствуйте, товарищ министр! С вами говорит некий Попов…»