Текст книги "У всех на виду"

Автор книги: Борис Ласкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Кролик

Я не стал бы писать этот рассказ, если бы имел одну только цель – обрисовать невежливость отдельного человека. Это, как мне кажется, прямая задача сатиры. Вывести на всеобщее обозрение и заклеймить. Но я этого не умею, потому что я не сатирик.

Бывают такие активные люди – агитаторы, горланы, главари, но я не из их числа.

Дело в том, что по складу своей души я лирик. Не располагаю ни громким голосом, ни гневными интонациями. В моем арсенале всего и есть, что тихая речь, сдобренная улыбкой. Вот моё единственное и отнюдь не грозное оружие.

Каждое утро ровно в восемь пятнадцать я сажусь в троллейбус, связывающий наш микрорайон с центром города, и еду на работу в свой научно-исследовательский институт.

Почти всегда вместе со мной в троллейбус входит хмурого вида молодой человек в кроличьей шапке и пальто из синтетики.

На прошлой неделе этот Кролик (так я буду его называть), разворачиваясь в тесном проходе, грубо наступил мне на ногу. Я посмотрел на него в надежде, что он извинится, но ничего подобного не произошло. Кролик спокойно стоял, поглаживая свои роскошные бакенбарды, и что-то беззвучно насвистывал.

– Гражданин,– тихо сказал я,– вы наступили мне на ногу.

– Возможная вещь,– ответил Кролик.

– И у вас не возникло желания извиниться?

– Пока что не возникло.

– Очень жаль,– сказал я.– Ничто так дёшево не стоит и ничто так дорого не ценится, как вежливость. Если бы вы попросили извинения, вы бы тем самым возвысились в моих глазах и предстали передо мной как учтивый молодой человек…

Кролик иронически взглянул на меня.

– Долго думаешь тарахтеть на эту тему?

– Хочу обратить ваше внимание,– сказал я,– что глагол «тарахтеть» не является синонимом глагола «говорить». Точнее, он смыкается с глаголом «шуметь». Между тем я вовсе не шумел. Напротив, я достаточно деликатно сказал вам, что вы наступили мне на ногу…

Кролик поморщился.

– Ла‑ла‑ла… Гляжу, язык-то у тебя без костей.

– Да. Я в этом смысле не являюсь исключением. Язык, как вы знаете, мышечный орган, способствующий пережёвыванию и глотанию пищи, но это ещё не всё…

– Ах, ещё не все?.. Ну, давай, давай!..

– У человека в отличие от животных язык участвует в создании речи…

– До чего же ты мне надоел! – строго сказал Кролик.

– Прошу прощения, но вы не дали мне закончить мысль.

– Что ты от меня хочешь? – нервно спросил Кролик.

– Ваше лицо выражает страдание,– сказал я.– Это даёт мне повод думать, что вы испытываете чувство раскаяния, но по совершенно непонятной причине не желаете в этом признаться.

Кролик вытер лицо шапкой и покинул троллейбус, но не как обычно, у моста, а на две остановки раньше.

На следующее утро я заметил, что при моем появлении в троллейбусе Кролик быстро отвернулся.

Поравнявшись с ним, я сказал:

– Доброе утро! Какой нынче дивный выпал снег. Мы вчера с вами не договорили. Есть в душе у человека такие таинственные струны…

Кролик всплеснул руками.

– Можешь ты рот закрыть?

– Разумеется. Закрытый рот – это его, так сказать, естественное состояние…

Кролик потыкал себя в лоб пальцем.

– Сходи-ка ты, друг, в поликлинику.

– Меня трогает ваша забота,– сказал я,– но в этом нет нужды. Нога меня больше не беспокоит.

– А голова?—спросил Кролик, и лицо его вновь обрело страдальческое выражение.

– Не тревожьтесь, голова у меня болит крайне редко. Давайте вернёмся к тому, о чём мы говорили…

– Ну, что ты ко мне прилип? – плачущим голосом пропел Кролик.– Долго ты меня будешь мучить?..

Я пожал плечами.

– Если я вас правильно понял, сознание своей неправоты причиняет вам мучения. В какой-то мере это меня радует. Через страдания – к постижению истины. Всё закономерно, не правда ли?..

Кролик не ответил. Он молча закрыл лицо руками.

На другое утро, такое же чистое и снежное, войдя в троллейбус, я поискал глазами Кролика и вскоре его обнаружил. Он сидел с поднятым воротником и в шапке, надвинутой на глаза. Мальчишка – его сосед – уступил мне место.

– Спасибо,– сказал я и уселся рядом с Кроликом. Некоторое время мы ехали молча.

– Я не сразу узнал вас,– сказал я.– Доброе утро!..

– Привет! – ответил Кролик и, сдвинув брови домиком, сказал: – Извините, что так получилось… Извините…

– Что вы имеете в виду?

– Я вам случайно на ногу наступил, но я не хотел. Утро, сами знаете, толкотня, другой раз даже не видишь, куда ногу ставишь. Так что прошу меня, конечно, извинить. Даю слово – это больше не повторится. Слово даю. И всё. И конец!..

Кролик встал.

– Вам ещё рано,– сказал я.

– Я по другой причине встал,—пояснил Кролик,– видите, женщина? Она стоит, а я сижу, значит, я должен уступить ей место. Гражданка! Прошу вас, садитесь, пожалуйста. Будьте как дома! Спасибо за внимание!..

Он приподнял свою мохнатую шапку и решительно двинулся к выходу.

Я заметил, что он опять не доехал до места, а вышел на остановку раньше.

Дуня

Клевцов с надеждой смотрел на мотор: вдруг заработает сам, без его помощи. Хорошо, что мотор отказал именно здесь, на лоне природы. Можно разобраться, что к чему, и ехать дальше, а пока есть возможность насладиться пением птиц и подышать свежим воздухом.

Что же, однако, случилось? Машина вроде бы в полной исправности, а ехать не хочет. Интересно, почему?… А потому что, оказывается, в баке ни капли горючего. Докатался. Придётся сидеть и ждать. Раньше или позже, но найдётся же шофёр, готовый поделиться бензинчиком.

Клевцов проводил взглядом пролетевший с рёвом самосвал, достал из кармана сигарету, закурил и увидел девочку.

Она медленно шла вдоль деревьев, держа на руках запеленатую куклу, и что-то говорила, говорила… Рядом никого не было видно, и Клевцов понял, что слова её обращены к кукле.

Но вот девочка заметила стоящую на обочине машину и незнакомого человека.

– Здравствуйте.

– Привет,– кивнул Клевцов.

– У вас машина сломалась, да?

– Горючее кончилось. Нет бензина.

Прижав к груди куклу, девочка вздохнула, и Клевцов расценил её тяжкий вздох как выражение сочувствия.

– Как твою куклу зовут, если не секрет?

– Она не кукла, она моя дочка. Её зовут Лючия…

– Очень приятно,– улыбнулся Клевцов.– А тебя как зовут?

– Дуня. А вас?

– Анатолий Андреевич.

– Очень приятно,– сказала Дуня и села на пенёк.– Знаете, её почему зовут Лючия? Потому что она не русская. Дедушка её привёз из Италии…

– Ах, вот как. Значит, у неё не только мама, у неё и дедушка есть?

– Это мой дедушка,– пояснила Дуня, когда Клевцов присел на соседний пенёк.– Дедушка ездил в Италию, он ветеран войны…

– Вот теперь мне всё понятно. Как твоя дочка себя ведёт?

– Лючия не хотела сейчас уходить из дому. Мы тут живём очень близко… А мама говорит: «Пойди, Дуня, погуляй с дочкой». А я говорю: «Мы тоже посмотрим». А мама говорит: «Не нужно вам это. Отправляйтесь».

– Погода хорошая, почему не погулять,– сказал Клевцов.

– А я хотела остаться, и Лючия тоже хотела… Когда приехал дяденька в белом плаще, мама говорит: «Вот опять он явился. Я чувствую, что сейчас будет жуткая сцена».

– А папа что сказал?

Дуня горестно вздохнула:

Папа говорит: «Полина, возьми себя в руки»,– и ушёл в другую комнату…

– Ясно-понятно,– сказал Клевцов и в надежде отвлечь Дуню от её переживаний спросил: – А твоя Лючия петь умеет?

– Не знаю. Она не пробовала… Этот дяденька в плаще говорит: «Вы видите меня в последний раз», а мама говорит: «Ой, ой, что же это теперь будет?», а папа говорит маме: «Собери вещи и беги за ним, если не догонишь, могу тебе дать его адрес: Мосфильмовская улица…».

– Не надо мне это рассказывать,– сказал Клевцов, чувствуя неловкость как человек, случайно оказавшийся свидетелем семейной сцены. «Совсем ещё пичужка, а переживает,– подумал он,– и родители хороши – что мать, что отец. Но ничего, ничего, в таком раннем возрасте всё плохое быстро забывается».

– А вы знаете, как по-итальянски «до свидания»?

– Понятия не имею,– сказал Клевцов. «Вот она уже думает о другом. И хорошо. И прекрасно. Я человек посторонний, а был бы знаком с её родителями, я бы им сказал: можно, конечно, спорить, ссориться, в отдельных случаях даже разводиться, но при этом никогда нельзя забывать о детях. У меня пока ещё детей нет, но я уверен, что я прав».

Дуня с любопытством смотрела на своего собеседника, на его озабоченное, ставшее строгим лицо, на его губы, которые шевелились, как будто он что-то говорит, но не вслух, а про себя.

– Аривидерчи,– сказала Дуня.

– Что? – не понял Клевцов.

– По-итальянски «до свидания».

Клевцов улыбнулся.

– Это тебе Лючия сказала?

– Мне это дедушка сказал…

Клевцов увидел медленно идущий самосвал. Высунувшись из кабины, на него выжидательно глядел шофёр – вихрастый малый в сбитой на затылок кепке.

– Извини, Дуня, я сейчас… Друг! Горючим не богат?

– Какой может быть разговор на женском собрании? Сделаем,– с готовностью сказал шофёр.

Пока шла заправка «Запорожца», Дуня о чём-то негромко и доверительно говорила Лючии. А Клевцов продолжал думать о том, как нуждается Дуня в душевном тепле, которого она лишена дома, где явно не ладят родители и единственно, на что хватает у них здравого смысла,– это лишь на то, чтобы в минуты очередного объяснения удалить ненужного свидетеля – эту девчушку с большими глазами и не по-детски печальную.

Когда самосвал уехал, Клевцов включил зажигание. «Может, побыть ещё с Дуней, рассказать ей напоследок что-нибудь весёлое? Нет, не стоит вмешиваться в чужую жизнь. Интересно, скоро ли окончится семейный конфликт и она сможет вернуться домой?»

– Починили машину? – спросила Дуня.

– Да, всё в порядке. Мне надо ехать, Дуня. Давай прощаться…

Дуня выпростала из-под одеяльца руку Лючии и протянула её Клевцову.

– Лючия говорит вам: «Аривидерчи».

– Аривидерчи,– сказал Клевцов,– пока!..

Он подержал двумя пальцами пластмассовую ручку куклы, потом пожал ладошку Дуне, отметив, что рука «мамы» ненамного больше «дочкиной».– До свидания, Дуня. Всё будет хорошо.

– Да? – доверчиво сказала Дуня.– Подожду ещё полчаса…

«Детская наивность»,– подумал Клевцов, садясь в машину.

– А может, и пять минут,– продолжала Дуня.– Вот мама досмотрит по телевизору про этого дяденьку в белом плаще и про тётеньку, которая…

Дуня вдруг замолчала, потому что случилось нечто очень странное – у её знакомого глаза стали совсем круглыми, он схватился руками за голову, начал смеяться и сказал:

– Вот это номер! Сейчас умру!..

Дуня улыбалась. Нет, когда люди так веселы, они не умирают.

«Запорожец» плавно набирал скорость. Клевцов оглянулся.

Дуня влезла на пенёк. Теперь она казалась высокой. Она стояла, подняв над головой куклу, и на прощание махала ему рукой долго-долго, пока не исчезла за поворотом.

Ковбой

Только ничего мне не надо объяснять. Не надо. Я уже учёный.

Конечно, если у вас есть сильное желание, можете прочитать мне небольшую популярную лекцию.

Ну, что же вы молчите? Начинайте. Скажите: «Запомните раз и навсегда, что социалистическая собственность священна и неприкосновенна». Ещё добавьте: «Посягательство на народное добро влечёт за собой строгое наказание».

Имейте в виду, что сейчас, когда мои товарищи уходили в вагон-ресторан, я не спал. Я делал вид, что сплю, потому что мне надоели их шуточки. Я прекрасно слышал, как высокий товарищ сказал вам: «Когда этот пассажир проснётся, поинтересуйтесь, любит ли он плов, и спросите, почему он весь перевязан».

Поскольку я не слышу никаких вопросов, я делаю вывод, что вас это совершенно не интересует. Правильно?

Сам я работаю, можно сказать, по линии искусства. Я администратор филармонии, какой именно, не имеет роли и не играет значения.

Двое, что ушли в вагон-ресторан,– артисты. Высокий – певец, исполняет песни современных композиторов, а второй, который всё время смеётся, его аккомпаниатор.

Вы впервые у нас в Средней Азии? Посмотрите в окно: какой замечательный пейзаж! Рай на земле. Природа богатая, люди хорошие. Промышленность, хлопководство, животноводство.

Вы когда-нибудь видали здешние отары?.. Знаете, конечно, этот анекдот: смотрит человек из окна вагона на отару и спрашивает у соседа: «Как думаете, сколько здесь овец?» Тот сразу же отвечает: «Три тысячи двести пятьдесят». «Как вы так быстро определили?» А он говорит: «Очень просто. Пересчитал ноги и сумму разделил на четыре».

Вы на меня смотрите, и я чувствую, вам хочется узнать, люблю ли я плов. Отвечаю: люблю и даже очень… Несмотря на то, что я весь в перевязках и временно сам не могу даже чиркнуть спичкой. Разрешите, я с вашей помощью закурю? Спасибо.

А теперь я вам отвечу на второй вопрос.

На прошлой неделе, когда мы отработали семь концертов, нас пригласили в один колхоз на товарищеский ужин. У них в клубе в тот вечер выступала наша бригада, а я задержался по финансовым делам в районе. Прислали из колхоза ГАЗ‑69.

Шофёр по фамилии Мурадов доложил: «Прибыл за вами, товарищ директор!»

Как вы уже знаете, я не директор, но в таких случаях я не люблю уточнять. Если человек видит меня в перспективе, я не возражаю. Пожалуйста. Жизнь идёт, люди растут, правильно? Сегодня я администратор, завтра – директор.

Поехали мы с Мурадовым, симпатичный парень, недавно из армии. Бежит наш «газик», луна светит, дорога делает петли, а мы беседу ведём.

Сперва касаемся международных проблем, потом разговор переходит на бытовые темы. Я спрашиваю: «Не из местной ли породы овец промышленность делает дублёнки?» Мурадов отвечает, что не из местной, у неё другой профиль. Я говорю: «Жаль». А Мурадов задаёт вопрос: «Не собирается ли к нам артист Муслим Магомаев?» Я говорю: «Насколько мне известно, в ближайшее время не собирается». Мурадов говорит: «Жаль» – и вдруг сбавляет скорость. В чём дело?

Смотрю: из-за поворота навстречу нам идёт отара, большая, конца не видно.

Я говорю: «Какая волнующая картина, какие чудесные барашки, и, главное, сколько их!..»

Мурадов говорит: «Да, есть на что посмотреть».

Я говорю: «В этой связи имею конкретный вопрос. У вас сегодня плов будет?»

Мурадов говорит: «Скорей всего да».

Я говорю: «А если нет?»

Мурадов плечами пожимает. Откуда ему знать?

И в эту минуту у меня совершенно неожиданно рождается план.

Я говорю: «Мурадов, ты видел в кино, что ковбои умеют делать?»

Мурадов головой качает: «Нет, не видел».

Я говорю: «Сейчас увидишь». А сам думаю: «Номер будет исполнен исключительно для демонстрации силы и ловкости». А вслух говорю: «Давай для страховки захватим с собой барашка».

Мурадов говорит: «Какого барашка?»

Я говорю: «Какой подвернётся! Один барашек в отаре – это же песчинка в море. Капля в пустыне».

Мурадов говорит: «Весёлый вы человек, товарищ директор».

Я говорю: «Правильно». А сам открываю дверцу «газика» и хватаю на ходу первого попавшегося барашка. Хватаю и тяну на себя!..

Будьте любезны, дайте ещё разок прикурить. Спасибо.

Говорят, что кино – сплошная выдумка, фантазия. Возможно, так оно и есть. Но я считаю, что жизнь богаче любой фантазии.

Я тогда понятия не имел, сколько в той отаре было овец и баранов. Это не имеет никакого значения. Дело не в этом.

А дело в том, что, кроме чабанов, отару сопровождала, в смысле – охраняла от волков и прочих хищников, одна-единственная овчарка, но какая!..

Вы уже, конечно, поняли, с кем я выкинул свой ковбойский трюк, кого именно я схватил за шкирку в тот лунный вечер.

Если вы читали произведения Конан Дойля, то я скажу вам, что баскервильская собака, которая наводила на всех страх и ужас, по сравнению с той колхозной овчаркой просто щенок)

Преступление

Очень мне нравится читать про то, как благодаря силе своего ума сотрудники уголовного розыска, следователи, а иногда и любители вроде меня разгадывают самые запутанные преступления.

Сейчас я изложу одно дело, которое я сам на днях распутал.

Я возвращался домой из хорошей трудовой семьи, где находился в гостях по случаю новоселья. Ровно в два часа тридцать минут на углу улицы Тургенева и Малой Протяжной ко мне подошел гражданин, который был явно не в себе. Гражданин заявил, что только что буквально дочиста ограблен магазин «Ювелирторга», где лично он работает ночным сторожем. Поскольку от заявителя исходил запах спиртного, я не придал значения его словам, но он взял меня за руку и потащил за собой.

Гражданин, его фамилия оказалась Бусин, сообщил мне, что он от переутомления заснул на посту, а когда проснулся, обнаружил, что объект, который он охранял, полностью ограблен.

Не желая пока включать в это дело милицию, а по правде говоря, имея давнюю мечту проявить на практике силу своего ума, я совместно с гражданином Бусиным вошёл в торговое помещение, где глазам моим представилась следующая картина.

Все шкафы и витрины были распахнуты настежь, в некоторых оказались выбитыми стекла.

Сбоку, возле окна, висела доска с фотографиями лучших работников магазина.

Я внимательно осмотрел доску и снял с неё фотокарточку мужчины с усами. Почему я это сделал? А потому, что лицо мужчины с усами сразу же показалось мне подозрительным.

Продолжая осмотр места преступления, я нашёл на полу скомканную бумажку, исписанную шариковой ручкой.

По предъявлении бумажки Бусину последний опознал почерк директора магазина Поплавкова – как раз того самого гражданина с усами, чья фотокарточка была уже у меня в руках.

Я прочитал записку: «И. Ф. Мы же, когда сидели, точно обо всём договорились. Я больше ждать не могу. Мы горим. Пора делать дело».

Я опять перечитал найденную мной записку, и меня заинтересовала одна фраза: «Мы же, когда сидели, точно обо всём договорились». Тут я весь свой ум направил на то, чтобы понять, что Поплавков имел в виду, когда написал «сидели». Одно дело – сидели в кафе или в ресторане и совсем другое, если они сидели там, где иногда сидят в соответствии с Уголовным кодексом.

Первая у меня была задача такая – выяснить, кто этот человек, которому он писал записку, и вторая задача – узнать, где они примерно могли сидеть.

Прямо с утра мой внутренний голос сказал мне: «Иди в ресторан „Кама“!» И я пошёл туда. Для виду выпил две кружки пива, а потом, как бы между прочим, предъявил официантке по имени Тося фотокарточку Поплавкова.

Официантка Тося – рядовая труженица общественного питания – посмотрела на фотокарточку и заявила, что да, в последнее время усатый несколько раз здесь обедал и ужинал вдвоём с каким-то товарищем. По счёту платил всегда он, усатый. Ни его фамилии, ни фамилии второго она не знает, но имя-отчество запомнила – Илларион Фомич. И хотя она не имеет привычки слушать, о чём говорят за столиками, она чисто случайно услышала, как усатый сказал тому, кого угощал: «Если к первому все провернём, будет полный порядок, всем будет хорошо».

В отделении связи я взял телефонную книжку, нашёл домашний телефон Поплавкова – один всего абонент оказался с такой фамилией – и позвонил ему:

– Можно попросить Поплавкова?

Ответил нервный женский голос:

– А кто его спрашивает?

И здесь я сыграл ва-банк. Я сказал тихо, почти шёпотом:

– Говорит его друг Илларион Фомич…

И тут слышу – пауза. И потом ещё более нервный голос:

– Позвоните после двух. Может быть, он придёт обедать.

Без четверти два я уже стоял напротив дома, в котором проживает Поплавков.

Без пяти два он появился в моём поле зрения. Я пересёк улицу и пошёл ему навстречу.

– Здравствуйте,– спокойно сказал я.

Поплавков вздрогнул, но тут же, взяв себя в руки, попытался сделать вид, что совершенно не волнуется.

– Мне нужно с вами побеседовать,– сказал я.– Присядем на скамеечку.

Я, между прочим, не так давно читал один детектив, не наш, там следователь беседовал со стариком садовником. Сперва он его расспрашивал про погоду, часто ли бывают дожди, потом вдруг – раз! – «Куда вы девали труп леди Ремингтон?» И всё. Садовник сразу лапки кверху. Вот что делает внезапность.

Я начал беседу в точности по этой системе:

– Если не ошибаюсь, вы шли домой на обед, не так ли?

Он говорит:

– Да, я шёл на обед.

Я говорю:

– Вы случайно не знаете, в ресторане «Кама» хорошо готовят?

Поплавков не отвечает. А почему? Потому что чувствует, что он уже в петле и она понемногу начинает затягиваться. Я ему говорю:

– Вы не ответили на мой вопрос. А мне кажется, вы бываете в «Каме».

Поплавков молчит. Старается скрыть волнение. Достаёт сигарету, закуривает. Это приём известный. Когда надо выиграть время, лучше всего закурить.

Закурил директор и спрашивает:

– Вы приезжий?

Я говорю:

– Это неважно… Я хочу жене подарок сделать. Здесь, кажется, есть неплохой ювелирный магазин…

Поплавков подозрительно взглянул на меня и махнул рукой.

– Был такой магазин. Был!

И тут я нанёс свой неотразимый удар:

– Где ожерелья? Где серебряные ложки? Где всё?

Поплавков сперва растерялся, потом взглянул на меня, как загнанный олень, и сказал:

– Весь товар в надёжном месте. Я всё отлично понимаю и не хочу оправдываться… Судите меня!

Здесь-то я, конечно, должен был его перебить, сказать ему: «Не моё дело вас судить, этим займутся соответствующие органы»,– но я решил: не буду перебивать, пусть сам расколется.

А он опять помолчал и потом говорит:

– Когда вы упомянули о ресторане «Кама», я тут же всё уловил. И когда вы о товаре заговорили, я и это тоже понял. Да, я виноват. Кругом виноват!.. Зачем? Зачем я связался с Братухой?

– Это что же, кличка?

– Это его фамилия – Братуха.

– Илларион Фомич?

– Он самый…

Круг замкнулся. Пришла моя очередь закурить. Я молчал, а Поплавков раскалывался с треском, как грецкий орех:

– Мы все быстренько подготовили, появился Братуха и сказал: «Первое дело – надо очистить магазин». Я его ещё спросил: «А вы готовы?» И тут он начал выламываться, стал набивать себе цену. Вижу – время действовать, повёл его в «Каму» раз, другой. Он ел, пил и приговаривал: «Этого треба подключить, тому надо дать, и всё будет сделано…» В день, когда этого Братуху возьмут за шкирку, у меня будет большой праздник. Не отрицаю, моя вина, что магазин стоит пустой и одному богу известно, когда начнётся ремонт… Вы, наверное, из газеты или из народного контроля. Прошу вас – помогите мне с этим делом!.. Черт меня дёрнул связаться с этой шарашкиной ремконторой, пропади она пропадом!

Ещё директор не закончил, я уже понял, что допустил небольшую промашку: как сыщик-любитель пошёл не туда, не на того кинулся и, как говорится, потерпел поражение.

Хотя вообще-то, если разобраться, никакое это не поражение. Тем более я считаю, что главного-то виновника я всё же разоблачил и своё дело сделал. Я так считаю.