Текст книги "Контрафакт"

Автор книги: Борис Штейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Вадик, как человек, посещавший в детстве изокружок и писавший в армии плакаты, не мог равнодушно относиться к чистоте колора. И ведь стоял лист, не падал пока, радовал глаз. Потом-то уж как посыплется, как посыплется! То-то ковры под ногами и зашуршат – хоть в парке, хоть вот в придорожном перелеске. Манька как-то заявилась к ним во двор в венке из кленовых листьев, егоза! Запомнилось…

Да… А в Москве лист опал – Вадик видел по телевизору голые деревья. Холодает там: ночью – до нуля. А теплого-то у Вадика – одна курточка-полуперденчик из кожзаменителя. На зиму и нет ничего. Ну да Лешка что-нибудь придумает. При мысли о Лешке Вадик приободрился, пошел на свое сидячее место, да и уснул под стук колес. Кто-то сбоку привалился к нему, какой-то мужик, положил голову на широкое Вадикино плечо. А Вадик к его голове щекой прислонился, зафиксировался. Так и спали: в тесноте, да не в обиде.

Поезд пришел рано утром. Лешка встречал на перроне, стоял возле локомотива. Номер вагона сообщить Лешка не распорядился – Вадик и не сообщил. А и не надо: перрон узкий, не разминешься. Вадик, как вышел из вагона, так вскоре и увидел Лешкину долговязую фигуру. Увидел – и припустил полубегом. Бегом было как-то неловко: Москва все-таки, какая тут может быть беготня! А так – вроде марш-броска, не теряя достоинства. Обнялись, похлопали друг дружку по спине. Лешка подхватил нетяжелую Вадикину сумку, понес. Вадику и самому было бы не трудно – тем более он младше и физически сильней. Но Лешка следовал законам гостеприимства, и Вадику это было – как медом по душе: выходило, что он не обуза и нахлебник, а любимый братишка и дорогой гость. В Москве было холодно и промозгло, и братья двигались ходко, ловко лавируя в толпе. Возле вокзала их ждала машина: старенький микроавтобус-иномарка.

«Ого! – подумал Вадик. – Ай да Лешка! Уже микроавтобус у него».

Но микроавтобус оказался, к сожалению, не Лешкиным. Открылась дверца, с высокого сиденья спрыгнул небольшого роста худощавый человек с аккуратно постриженной седой бородкой. Он отодвинул скользящую по рельсе боковую дверь, и Лешка кинул сумку в огромный, как вагон, пустой кузов.

– Вот, – сказал он, – познакомьтесь, Леонид Петрович: мой брат Вадик. – У невысокого и немолодого Леонида Петровича неожиданно оказалось крепкое рукопожатие – рукопожатие рабочего человека. Вадик всегда пожимал руку крепко и не любил и даже терялся, когда в его ладони оказывались безвольные пальцы, наподобие вареных сосисок. А тут небольшая узкая ладошка оказала приятное сопротивление, на усилие ответила усилием. Рукопожатие это было для Вадика первым московским впечатлением, и впечатлением положительным.

В кузове имелась самодельная банкетка, Вадик пристроил ее так, чтобы смотреть вперед между Леонидом Петровичем и Лешкой, и они поехали. Лешка сначала задавал положенные вопросы: о родителях, худобе и соседях, а потом стал разговаривать с водителем – Леонидом Петровичем, речь их изобиловала непонятными словами и выражениями: «На клубе тиража нет» или «Клуб двадцать, розница – от двадцати пяти», «Лермонтов озверел, склады переворачивает», и так далее, и так далее. Вадик и вникать не стал, и вслушиваться. Пытался к Москве приглядеться, и тоже ничего не понял: машины, машины, светофоры, светофоры, развязки диковинные. Чтобы влево свернуть, сначала направо едут, потом – под мост или на мост… Это ж знать надо, куда! А дома стояли далеко от проезжей части – большие, чужие, одинаковые в своей неприступности.

– Сейчас направо, на мостик и налево, – сказал Лешка Леониду Петровичу. Ай да Лешка, освоился, змей! В кузове сделалось тепло, Вадик расстегнул курточку.

– Во печка у иномарки: такой кузов нагрела! – осмелился он вступить в разговор.

– Это москвичевская, – отозвался Леонид Петрович. Леша мне ее пристроил.

Что тут скажешь? Разве что еще раз мысленно воскликнешь:

– Ай да Лешка!

Тут машина остановилась, прижавшись к тротуару. Прибыли.

– У нас коммуналка, – говорил Лешка, когда они поднимались по лестнице. – Но хозяйки сейчас нет: она по суткам дежурит. Комната хорошая, светлая. Да ты увидишь. Рядом авторынок. Слыхал про московский авторынок? Называется – Южный порт. Увидишь – закачаешься. И уже у двери в свою квартиру вдруг повернулся к Вадику и, глядя прямо ему в глаза, сказал слегка дрогнувшим голосом.

– Только не удивляйся. Договорились?

Вадик пожал плечами:

– Договорились…

А что он мог еще сказать? Да ничего.

В общем, они вошли в комнату, а там на раскладном диванчике сидела Манька и смотрела на Вадика широко раскрытыми глазами.

– Приехали?

– Приехали.

Попробуй тут разобраться в чувствах – полная сумятица. В голове проносились обрывки мыслей: «Так Манька же еще… ай да Лешка… что же ты делаешь, змей… и вот это он ее под себя… она же поломается… а глаза как были бесстыжими…» И чувство тоски и почему-то – страха. Сказано же – сумятица! И он стоял, совершенно не зная, что сказать, только выкатывал глаза, как настоящая овца. Счастье еще, что среди непонятных образовалось и одно понятное чувство: чувство голода. И Вадик произнес с каким-то даже облегчением:

– А я есть хочу!

– О! У меня все готово, – подхватила Манька. – Пошли на кухню. На кухне будем.

Еще только начинался ноябрь, а в Москве уже вовсю топили, батареи пылали жаром. В квартире было тепло, и на Маньке болтался только короткий домашний халатик, тоненький. Так как ничего под тонким халатиком не вырисовывалось: ни лямок никаких, ни шовчика, ни застежек, получалось, что под халатиком ничего не было: тщедушное тело, да и только. И грудей никаких не наблюдалось – вот ведь удивительное дело! Так, что-то остренькое обозначилось уже на кухне, при повороте к кастрюле, да и то: то ли обозначилось, то ли показалось – еще вопрос.

– Как же так, – думал Вадик, – ведь рано, ведь нет же еще ничего! – И сам себе резонно возражал: если к восемнадцати годам нет, то уж и не вырастет!

Манька между тем разливала борщ – она с утра борщ приготовила! А подавала так: в левой руке держала почти полную тарелку, а в правой – полный «уполовник». «Уполовник» плыл над тарелкой, роняя горячие капли, некогда тарелка водворялась на место, дополнял ее до краев. Точно так же дома разливала борщ мать, кормя его с Лешкой. От этого на душе потеплело, и Вадик с потеплевшей уже душой принялся за борщ. Борщ был вкусным.

– Погоди, братик, давай за встречу!

Манька проворно достала водку и стаканы. Лешка налил: Маньке чуть-чуть, себе и Вадику. И вот что странно: себе и Вадику он налил не по стакану, как следовало ожидать, а по полстакана. Лешка, безусловно, становился столичной штучкой.

Спать Вадика положили на полу, а Лешка нахально улегся с Манькой, разложив диванчик.

«Вот змей, – ворочалось в нетрезвой голове, – и вот это такую недомеренную трахать!»

Хотелось встать, забрать у брата Маньку-недоростка, поднять сильными руками и уложить куда-нибудь, например на свое же бесхитростное ложе, а самому сесть рядом и сидеть до утра – пусть спит. Но мало ли что хотелось. По жизни-то не все у Вадика желания выполнялись. Даже можно сказать, что большинство желаний как раз и не выполнялось у Вадика по жизни. Так и это: заглушилось, слава богу, не успев развиться. Тем более что Манька мгновенно уснула, лишь голова коснулась подушки. Она даже тихонько всхрапнула и по-детски пошлепала губами.

Вадик как-то сразу успокоился, да и уснул.

Утром, когда Манька ушла мыться, Лешка положил Вадику руки на плечи и смотрел некоторое время – глаза в глаза, словно читал что-то, спрятанное в глубине зрачков. Потом сказал:

– Ты не думай, я ее не заманивал. Она сама ко мне подалась. Приехала, и все тут. И это… Она на вид только такая сикилявая, а так-то – настоящая баба. – И еще: – Я ее не обижу.

Ну насквозь видел Вадика, змей!

– Давай, – сказал Лешка, – собирайся. Поедешь с нами, посмотришь, как мы крутимся тут…

– Манька что, тоже с тобой крутится?

– А как же! Думаешь, она только борщи варить способна? На этом одном в Москве, брат, не продержишься. Собирайся, собирайся, Манька, вон, уже готова.

– Нищему собраться – только подпоясаться! – бодро пошутил Вадик.

И они отправились.

– Семья, – засмеялась Манька, когда они подошли к автобусной остановке, – семейка!

«Ну и что, ну и семья», – спокойно подумал Вадик. Он был при семье, то есть при Лешке. От этого на душе становилось легко и весело.

Круглое здание немыслимых размеров насчитывало семь этажей. Оно было окружено двумя пандусами – на уровне этажей первого и третьего. Если бы снять с этого здания крышу и посмотреть на него сверху, можно было бы увидеть четыре концентрических окружности, образующие круг и три кольца: арену, амфитеатр, с пластмассовыми стульями, фойе и – уже за круглой стеной здания – пандусы, эти подъездные и подходные сооружения, окружившие железобетонного монстра, названного Спортивным комплексом. В круг свободно вписывалось футбольное поле – никаких не сокращенных, а общепринятых размеров. Здесь действительно играли в футбол, проводились даже международные матчи. В этом круге можно было разместить несколько теннисных кортов, четыре-пять боксерских рингов, два-три татами, помосты для спортивной и художественной гимнастики, две площадки для бальных танцев. Ну и эстраду, конечно. Выступать на арене Спортивного комплекса почитали за честь звезды любой величины: будь это хоть обворожительный шарлатан Дэвид Коперфилд, хоть сама Алла Борисовна.

Продолжая смотреть на сооружение сверху, выделим сектор градусов эдак в шестьдесят. Фойе на шести этажах этого сектора суть торговая площадь книжного клуба. Это по 200–300 торговых точек на каждом этаже. Потому что «клуб» – название условное, неизвестно откуда взятое. В действительности мы имеем дело с огромным книжным рынком. Однако «рынок» – слово неблагозвучное, к тому же – налогоопасное. Поэтому издавна повелось: клуб и клуб. «Я был на клубе» – значит, посетил книжный рынок. «“Унесенка” – какой “клуб?”» – означает: какая цена на книжном рынке на книгу «Унесенные ветром». «Подойди ко мне после клуба» – подойди после двух часов дня, когда прекращается торговля. И так далее.

Вот на это книжное торжище Лешка и привел ранним ноябрьским утром своего брата и свою подругу.

Пропуск для прохода на клуб имел такое интересное свойство: во вторник он продавался на три дня и стоил тридцать рублей, в среду – на два дня и стоил, соответственно, двадцатку, в четверг за пропуск брали всего лишь червонец. Был как раз вторник. Касса располагалась в деревянной будке. Очередь у окошка собралась голов более пятидесяти. Лешка стал зорко вглядываться в лица книжников, ища знакомого. Наконец нашел, что-то сказал человеку, оба посмеялись, Лешка сунул ему сторублевку и, дружески похлопав по плечу, отошел в сторону. Через минуту он получил три пропуска, и вся компания вошла вовнутрь.

Приходилось ли вам когда-нибудь наблюдать за муравьями, за их, на первый взгляд, беспорядочной суетой? Не приходилось? А некоторые часами простаивали в лесу над муравьиными кучами и не только улавливали скрытую организованность неутомимых насекомых, но и анализировали ее в научных трудах и популярных книгах. Вот так же и книжный клуб подчинял участников процесса невидимому на первый взгляд, но непреложному порядку действий. В основе этого порядка лежал возбудитель, общий для любого рыночного сообщества людей – стремление к деньгам. Читатели постарше, равно как и автор этого повествования, большую-то часть своей жизни прожили вовсе не в рыночном сообществе, а совсем-совсем в другом. Его можно было бы назвать сообществом идейно-бескорыстным, в котором стимулом был не нажива, а престиж. Курсант, например, военного училища мечтал не об офицерской зарплате, а именно о звездочках на погонах и о том, что сверхсрочник будет отдавать ему честь. Честь почиталась гораздо, гораздо дороже денег. А деньги если и играли какую-то роль в жизни, то – не главную. Не они были мотором, приводившим в движение человеческую карусель.

Но то – тогда, а то – теперь.

Итак, проследим за неким усредненным клубником, занимающимся, например, продажей учебников. Вот он подъезжает к клубу на легковой машине. Допустим, это – старая иномарка, например разбитый пятнадцатилетний «Фольксваген-гольф», или менее старый, но не менее разбитый отечественный «Москвич» со снятым и припрятанным до лучших времен задним сиденьем. Пусть будет «Москвич». Он набит книжными пачками сверх всякой нормы, то есть до крыши. Здесь очень важно, чтобы было настроено правое зеркало, так как в зеркале заднего вида никакого заднего вида не отражается: пространство забито товаром.

Значит, так: клубник довез свои пачки из личного склада (верней всего это – бокс в гаражном кооперативе), в общем, благополучно. Хотя – и не без приключений в виде инспектора ГИБДД, остановившего его для проверки документов и груза. Документы, конечно же, имелись: водительские права, техталон, накладная на книги и свидетельство предпринимателя без образования юридического лица – ПБОЮЛ.

– А лицензия на перевозку грузов?

– А лицензии нет.

– Почему нет?

– Да потому что книги-то мои. Я везу на своей машине свои книги.

– Лицензия!

– Не положена легковой машине лицензия. Согласно нормативным документам.

– Ничего не знаю. Документы изымаю, машину задерживаю.

– Сто рублей.

– За сто рублей и ворона не каркнет.

– Сто пятьдесят.

– Ну ладно. Но смотрите там!

Что, куда смотреть, по какому поводу, этого не знает никто: ни водитель, ни инспектор.

– До свидания.

Ну, рожа! Можно было бы отспорить, но время дороже. Оно – деньги, и инспектор это отлично знает.

Ладно, как говорит ведущий одной радиопрограммы, проехали.

Проехали и доехали-таки до спортивного комплекса. Въезд на пандус – двадцать рублей. Надо полагать, за амортизацию асфальта. А там, на пандусе, можно находиться не более пятнадцати минут. За это время нужно пристроиться поближе к служебному входу с надписью ЗАНОС ПАЧЕК и разгрузиться. А чтобы вы не задерживались сверх срока, с вас, пожалуйста, залог сто рублей и вот квиточек с указанием времени заезда. Уложитесь в срок – получите залог обратно. Не уложитесь – извините. Так. Заплатили, въехали, разгрузились. Двенадцать минут, осталось три минуты на размышление. Тут разные варианты дальнейшего движения пачек. Один вариант – грузчики, которые околачиваются рядом с большими брезентовыми петлями на шеях. Один такой грузчик может поднять девяносто пачек, которые привез «Москвич», за шесть ходок, потому что он укладывает в петлю до пятнадцати пятикилограммовых пачек. Укладывает сноровисто, присев на корточки или встав на одно колено, потом выпрямляется и шагает аккуратно, как канатоходец, сильно откинув назад туловище и растопырив руки для равновесия. Вся нагрузка, таким образом, приходится на позвоночный столб, и одному Богу известно, как при этом смещаются позвонки и выдавливается межпозвоночная жидкость.

Наняв грузчика, клубник может смело отгонять машину на бесплатную стоянку: грузчик доставит пачки на нужный этаж и на нужное место, и со штабелем на улице ничего не случится: его товарищи присмотрят.

Но это – дорого. За подъем на два этажа грузчик возьмет по два рубля за пачку. Вот и считайте: сто восемьдесят рублей. Плюс – охраннику по двадцать копеек за занос каждой пачки – еще восемнадцать. А если прибавить двадцать рублей за въезд, да десять – за свой собственный пропуск, да четыреста пятьдесят – за аренду торгового места, да сто пятьдесят – инспектору ГИБДД, то сколько получится? Шестьсот восемнадцать рублей получится стоимость одного рабочего дня. Если же у клубника есть работник – грузчик или продавец – то и зарплату в день надо отдавать рублей двести, не меньше. Получается уже восемьсот восемнадцать. А где их взять, восемьсот-то рублей плюс бензин? Только из ожидаемой прибыли. Это сколько же надо купить и потом дорого продать, чтобы столько осталось? Да и себе ведь что-то требуется – зачем иначе усилия? То-то. Так что нанимать грузчика резона нет.

Рациональнее быстренько отогнать машину, купить себе пропуск и проникнуть в клуб. Обегав этажи, найти свободный поддон и, стащив вниз, уложить на него свой штабель. Укладывать нужно с толком: подбирать для каждого ряда равновеликие пачки, ряды располагать увязкой, чтобы штабель при транспортировке не развалился. И – к лифту. Лифт – грузовой. В нем – лифтер, один из неслабых парней охраны. Если повезет и возле лифта не будет очереди, наш клубник нажмет кнопку и вскоре получит у лифтера пневматическую тележку, называемую рохой. Что это за слово: заграничное или аббревиатура, наш клубник не знает да и не задумывается об этом. Роха и роха, какая разница!

– Роха есть?

– А у тебя поддон готов?

– Готов.

– Возьми, но только быстренько.

– Мигом!

А кто же сторожит в это время пачки, уложенные штабелем на поддоне? Вопрос резонный, потому что возле входа с надписью «Занос пачек» толпится к этому времени уже немало народа: и свои клубники, и прибывшие с утра-пораньше оптовики. И хоть воровство для книготорговой стихии – вещь не характерная, в семье, как говорится, не без урода, и урод этот время от времени себя оказывает, а ведь каждая пачка тянет рублей на пятьсот, не меньше.

Да, так кто же штабель-то сторожит? Ну, если у клубника есть продавщица, скажем, или грузчик, то они, конечно, и сторожат. Вернее, так: если грузчик, то он всю беготню возьмет на себя, а если продавщица, то она простоит, сколько надо, рядом с поддоном – сторожем.

Если же клубник один функционирует, ему придется рисковать и оставлять пачки без присмотра, и это будет его беспокоить, хоть, повторимся, вороватые книжники встречаются нечасто.

Но вот лапы рохи просунуты под поддон, несколько качков тягловым дышлом – и груз приподнят над землей сантиметров на десять, и клубник, пятясь задом, тащит его к лифту. А там уже не важно, на какой этаж – на пятый, где у клубника торговая точка, или на седьмой, где у него склад, – все равно: сорок рублей, оплата на месте. Но сорок – все-таки не сто восемьдесят, как взял бы грузчик-книгоноша. Разница, согласитесь, есть.

Итак, пачки доставлены, столы разложены, выставлена витрина. Тут стрелки часов – большая и маленькая – составили прямой угол. Пробило девять. Отворились двери входа для посетителей, и посетители хлынули.

– Почему же, однако, «Вход для посетителей», а не «Вход для покупателей»? – возможно, спросит дотошный человек.

– Да потому, – ответим, – что не рынок это, не рынок, сколько можно объяснять! А книжная выставка. А выставку – что? Посещают. Ну и, в частности, покупают понравившиеся экспонаты. Потому что рынок и выставка – разные вещи с точки зрения налогового управления.

– А книгопродавцы – кто? – спросим теперь мы у дотошного человека. А он и не угадает, как ответить. Ответим сами. Книгопродавцы – это участники выставки, вот кто! И давайте больше не путаться, ведь это так просто: В разговоре – клуб, официально – выставка, а по сути – рынок. Вот и все. Например, возле окошка администратора висит объявление: «Внимание постоянных участников книжной выставки! Места, не оплаченные до 9.00, поступают в свободную продажу». Где тут что-нибудь про торговлю? То-то.

Итак, посетители, они же покупатели, ринулись в распахнутые двери, купив, разумеется, предварительно входные, за пять рублей, билеты. Это и оптовики, и так называемая розница. Но они – не первые. Первые – продвинутые оптовики. Продвинутый оптовик раз и навсегда усвоил, что время – деньги, и он уже прошел в клуб, купив предварительно не билет, а пропуск, что – дороже. К его услугам – все торговые точки, на всех этажах, и не беда, что торговцы только еще раскладываются: они никогда не прогонят раннего покупателя, примут заказ, он тут же расплатится и побежит дальше, по другим точкам, по другим этажам раздавать, раздавать, раздавать свои деньги – с тем чтобы вскоре повторить маршрут, собирая заказанные книги. Этот маршрут может проделываться с торбой, может – с коляской, а может – и с грузчиком – в зависимости от масштаба деятельности. Оптовику никогда не придет в голову брать за оставленные деньги расписки или там квитанции, так же как продавцу никогда не придет в голову обмануть оптовика. Так сложилось.

Оптовик может быть разного пола, возраста и калибра. И покидают клуб они по-разному. Кто – своим ходом, кто – на легковой, кто – на «Газели», кто – на «ЛиАЗе», а кто и на «КамАЗе». География развоза книг обширна, как бывший Советский Союз, и это понятно, если призадуматься.

Так, с оптовиками разобрались. Хоть, конечно, не все они прибыли рано утром, многие заявятся в середине и в конце рабочего дня, который длится до четырнадцати часов и ни минутой дольше.

А в девять часов хлынула на клуб розница – обыкновенные люди, которые пришли купить себе книжку, потому что слыхали: здесь все есть и все дешевле, чем в магазине. На самом-то деле не так уж и дешевле. Каждая книжка имеет здесь две цены: оптовую и розничную. Оптовая – да, значительно ниже магазинной, потому что оптовик должен накрутить еще свой интерес, а он с учетом транспортных расходов немал. Розничная же цена рублей на пять будет повыше, хотя, спору нет, все равно дешевле чем, скажем, в магазине «Библиоглобус», что на Лубянке.

После девяти начальная суета сменилась торговой озабоченностью. На этажах раскинулись прилавки и выросли стенды. А на прилавках-то, на прилавках чего только не увидишь! Как умудриться, где взять изобразительные средства, чтобы представить читателю-книгочею бесконечный ассортимент? Не полностью, конечно, это невозможно, а лишь штрихами, из которых воображение поможет создать полную картину.

Ну, во-первых, конечно, детективы, эти двигатели книжного бизнеса. Сначала-то, с первых дней перестроечной свободы был сплошной Чейз: двухтомник, трехтомник, двадцатичетырехтомник. Потом уж следом пошли Гарднер, Шелдон, Спилейн, Стивен Кинг. Старые, добрые, популярные в советское время Конан Дойл и Агата Кристи временно отдыхали. Ну а потом уж наши отечественные отставные прокуроры и оперы как рванули с низкого старта! Незнанский там, Константинов, Шитов, а с ними и женщины: Маринина, Дашкова… И все – томами, сериями, целыми библиотеками. Назвали-то мы две-три пришедшие на ум фамилии, а им несть числа, и вызывающе яркие обложки с обнаженными роковыми женщинами, дымящимся после выстрелов оружием и выпущенной на волю кровью пестрым ковром покрыли изрядную торговую площадь книжного клуба. Далее – любовные романы, эти карманные книжки в мягких облоясках, а на обложках – золотое тиснение и нечеловечески красивые атлеты с горящими страстью глазами и столь же страстные дамы, обнаженные по законам жанра не до конца. Ах, любовный роман так легко читается, и так там все сбывается где-то на восьмидесятой странице! Покупаемость, одним словом, – отличная.

Теперь – эзотерика. Энергии там, энергетики, чакры, порчи, заговоры, исцеления, привороты – все такое неясное, маловероятное, но доход приносит.

Потом – биографии всех более или менее известных людей от Гитлера до Майи Плисецкой, от Берии до Михаила Козакова. Это все – тома в добротных переплетах и с интригующими фотографиями. Это очень недурные деньги.

Пусть не думает, однако, разборчивый читатель, что ширпотребом ассортимент книжного клуба и ограничивается. Отнюдь! Изданные с большим вкусом русские классики, поэты серебряного века, известные и малоизвестные писатели Франции, Польши, Англии, Соединенных Штатов, словари Даля, Ожегова, словари синонимов, антонимов, словари иностранных слов, словари нецензурных выражений, словари иностранные – немецкие там, английские, китайские, греческие… А уж детские книжки – такой красоты и изобретательности! Если «Маугли», – так прямо мультфильм настоящий, а если Андерсен, то вокруг сказочника искрится и сияет непостижимым светом волшебное поле. Что мы не упомянули? Шестидееятников-семидесятников? Так это – сколько угодно. Гонимых властями гениев? Тоже полный набор. В результате найдете здесь всех: от Платонова, скажем, и Булгакова до Бродского и Довлатова, включая Трифонова и Окуджаву. Можно, конечно, упрекнуть нас, что не упомянули сегодняшних мастеров – Татьяну Толстую, Улицкую, Пелевина и Сорокина, хоть и их книги наличествут на книжном клубе.

Да, не упомянули, хоть есть и Толстая, и Сорокин, но всего упомянуть невозможно. Ведь мы взялись за роман, а не за каталог, в который, кстати сказать, вошли бы в несметном количестве учебники, учебные пособия, дидактики, решебники, готовые ответы на все вопросы по всем предметам, готовые сочинения (чтобы уж самим ничего не сочинять) плюс море канцтоваров – от ластика до органайзера.

– Как же сориентироваться в этом ассортиментном буйстве? – спросит обескураженный читатель, – как найти нужную книжку? – И мы охотно объясним, что возле окошка администратора стоит простой канцелярский стол, на столе – простой компьютер, за столом – простая девушка в прическе. Обратитесь к ней, и она вам бесплатно поможет.

Вадик, впервые вступив в это книготорговое царство, не мог, разумеется, понять в нем абсолютно ничего. Он просто прилип к Лешке и двигался за ним по пятам, где замедляя шаг, где останавливаясь, а где и переходя на бег. Вадик всей душой желал быть полезным, и это ему удалось. Нужно было спустить со склада в торговый зал десять набитых книгами банановых коробок, штук двадцать пачек и три складных стола. Тут уж Вадик себя показал: в руки – коробку, на нее – еще одну коробку и быстро-быстро, почти бегом – вниз по лестнице четыре марша, туда, где стояла Манька, обозначая место. А Лешка тем временем вел переговоры с пожилой женщиной учительского вида. Она читала какой-то список, а Лешка делал пометки в сложенной пополам ученической тетрадке. Потом достал калькулятор, а женщина вытащила из тайников одежды целлофановый пакет с деньгами, рассчиталась с Лешкой и ушла.

Лешка тоже спустил одну коробку, но следующую ходку делать не стал, стоял, скрестив руки наподобие Наполеона Бонапарта, смотрел, как Манька споро выкладывает витрину. Да и правильно: чего ему бегать по этажам, когда Вадик – вот он, под рукой.

Когда витрина была разложена, Лешка повел Вадика в другой конец зала. Народ, надо сказать, интенсивно заполнял торговое пространство, так что идти приходилось, лавируя между людьми. Лешка обернулся к Вадику и сказал, смеясь глазами:

– Сейчас кого-то увидишь, не удивляйся.

– Добро, – кивнул Вадик.

Возле одной из торговых точек, удобно расположенной в стенной нише, стоял не кто иной, как младший сержант милиции Вова Блинов и с важностью принимал деньги у оптовиков. Оптовики – толпились.

«Во дает, змей! – с восхищением подумал Вадик. – Давно ли шестерил у капитана Оноприенко! А теперь и не узнаешь: настоящий босс!»

Особое впечатление производило то, что за Вовиной спиной, в нише, орудовал рослый мужик лет тридцати пяти. Он ворочал пачки, складывал их, рвал, доставал книжки, и, сверяясь со списками, складывал заказы. Получалось, Вова обзавелся наемным работником. Ну не змей ли!

– Что за мужик у Вовы? – спросил Вадик, обернувшись к Лешке. Они вдвоем тащили девять пачек, выданных как раз Вовиным работником. Лешка тащил четыре пачки, а Вадик – пять.

– Это Анатолий, Вовин грузчик, между прочим, офицер.

– Неужели офицер? – засомневался Вадик. – В отставке, что ли?

Ну, не верилось. Да хоть бы и в отставке. Это что же выходит: младший сержант командует офицером!

– Да нет, не в отставке. Действующий. Он в штабе каком-то несет оперативное дежурство. Когда не дежурит, пашет на Вову. Денег-то военным мало платят. И нерегулярно.

– А звание у него какое?

– Подполковник.

Вадик помотал головой, переваривая.

Потом спросил:

– А у тебя есть грузчик?

– Имеется. Но сейчас заболел. Дня через три выйдет. Ты тут пока побегай за него. Не возражаешь?

Конечно же, Вадик не возражал.

Постелили Вадику на полу, на куртках. Мягкой такую постель не назовешь, но Вадик не тужил: он обладал завидной способностью засыпать в любых условиях, лишь бы ему в этот момент не терли уши. Вот Вадик и устроился на бесхитростном ложе, угнездился, закутавшись в плед, и приготовился, как говорили в армии, отойти ко сну. Но сон не шел, как ни странно. Вадик и потрудился на славу, и поел хорошей яичницы с колбасой, и выпил полстакана перед яичницей. А сон не шел. Ведь сон когда приходит? Когда ничто не тревожит усталую голову. А Вадику голову тревожило нечто совсем не нужное в такой обстановке, лишнее и неуместное. Это были обнаглевшие мысли о Маньке. Мысль первая: кто сегодня Манька – недоросток-козочка или взрослая коза? Лешка утром сказал про Маньку, что она – настоящая баба. И вот вам, пожалуйста, мысль вторая: а что он имел в виду? Может то, что она по хозяйству ловко управляется, как настоящая баба: и борщ у нее налажен, и в комнате чисто, и в кухне помыто – может, это? Может – что с книжками, с торговлей этой, с ценами, с вопросами-ответами бойко так справляется – от нее только отскакивает все, залюбуешься. А может, то обозначает слово «баба», что Манька уже как женщина может соответствовать, наподобие своей матери Аделаиды. Уж Аделаиду-то Лешка знает, да и Вадик благодаря Лешкиным заботам с ней поближе познакомился, и по неполным разведданным толстый человек Вова Блинов тоже там побывал. Мысли об Аделаиде были необидны, легки и приятны, и Вадик впал в пограничное состояние между сном и бодрствованием. И уже готов был миновать эту границу в сторону, разумеется, сна, как вдруг услышал приглушенный шепот:

– Ты что, Леш, не надо!

– Почему не надо? Надо!

– Так услышит же, стыдно от него…

– Не услышит. Спит.

– А вдруг не спит?

– Спит-спит. Я его знаю ему только голову прислонить…

– Нет, Леш, нельзя так.

– Ну ладно. Только руку не отталкивай.

– Рука пусть будет, а сам не шевелись.

И Лешка, точно, не шевелился. Если бы зашевелился, Вадик бы услышал, потому что он хоть и затаил дыхание, но вовсе не спал: сон будто спугнули, как сторожкую птицу, и он уже летел прочь – поминай как звали!

В общем, все заснули не в разумное время, а ближе к утру, и будильник ударил неожиданно по ушам, и не хотелось верить, что это он звенит всерьез, в положенный час, а не тренируется в учебных целях.

За завтраком все трое были неразговорчивыми. Да и вряд ли это можно было назвать завтраком. Растворимый кофе и сигарета – больше ничего в глотку не лезло.

Лешка был хмур, Вадик – тоже невесел. Никаких, однако, объяснений между ними не происходило. В разгар работы, часу примерно в одиннадцатом Лешка сказал:

– Вы тут постарайтесь без меня, я отлучусь.

И они – Вадик и Манька – принялись стараться. Когда требовалось принести книги со склада, Манька накидывала на лоток широкую тряпку и они с Вадиком бежали наверх. Там Манька доставала все с полок – и пачки, и россыпь – и летела вниз, оставив поклажу Вадику. Иногда книг было так много, что Вадик нагружался выше головы, с удовольствием бравируя силой. Манька, оказалось, не хуже Лешки знала и оптовиков, и цены, и вполне справлялась с заказами. И оптовики, что удивительно, знали Маньку, называли ее уважительно Маней и даже Марией. До отчества, правда, дело не доходило, но и «Марии» для Маньки было более чем достаточно. Дважды Манька посылала Вадика за пачками к Вове Блинову, и подполковник Анатолий отпускал их Вадику безо всякой расписки.