Текст книги "Берка - американец"
Автор книги: Борис Письменный
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Письменный Борис
Берка – американец
Борис Письменный
Берка – американец
Если вас что интересует, не надо никого слушать, доверяйте только себе, попробуйте на зуб и разберитесь, что почем. На худой конец можно послать вместо себя верного человека – такого, который 'а-менч'. Я не посылал, конечно, Берку в Америку. Было бы наглостью сказать такое. Пригласила его туда двоюродная сестра, но и она, собственно, не посылала. В Союзе, как известно, послать, да еще так далеко, может только компетентный орган.
Мой дядя Берка живет в Рогалеве, где и работает в качестве как зубной протезист. Он – по линии моей матери, а сестра, что в Америке – по линии его матери. Здесь, имейте в виду, две разные линии: первые Липкины, вторые Пумпянские. Не хочу отвлекаться, но замечу, что, если в Берке, есть хоть что-нибудь от наших Липкиных, он просто не может быть плохим зубником. Он как раз и есть тот самый надежный а-менч и на него можно положиться. А
то, что он выбирал жену до сорока лет, наоборот, делает ему честь: теперь у него – цветущая жена, ребенок пошел в школу, Берка не торопился и все имеет.
– Быстрая вошка – первая на гребешке, – говорил старый парикмахер Мотл, хотя и по совсем другому поводу.
Короче, Берку послали в Америку, когда ее еще никто нюхом не нюхал. Это теперь, в 75-ом, кое-кто уже съездил, или прочитал письмо и все стали большие
знатоки. Я же передаю все слово в слово, как это было рассказано вначале, а как это есть теперь – знаю, вы можете мне рассказать сами.
Вернулся Берка в праздники или сразу после Пейсах, еще на столе все стояло: свекольник с черносливом и сладкая пейсаховка в графине и маца. За окном еще висели в сетке две кастрюли фаршированной рыбы – не знали куда девать.
Прав был отец, предупреждал – Зачем такой пуц-парад, зачем столько фаршировать, себя истязать? Коту под хвост попадет – пропадет...
– Главное, не волноваться, – отвечала мама. Завтракала и ужинала кушала одну рыбку. Конечно, не лучшие куски – лучшее для себя жалела сначала слабую и подпорченную, потом ту, что подпортится позже. Угощала желающих на работе и те, даже гои, хвалили. – Фиш не пропадет, – говорила мама и тоже была права.
Берка останавливался не у нас, а тети Сони с дядей Сашей на соседней улице. Они и привезли его поздней ночью из аэропорта. Такой был усталый – не мог слова сказать.
Наши столько времени ждали, не расходились, нудили и приставали:
– Что Америка? Как Америка?
Засыпая, не открывая глаз, Берка сказал только одно слово:
– Шумно. В Америке – шумно!
На другой день родственники пришли повидать Берку. Сели пить чай, терпеливо ждали, что расскажет. Даже телевизор сделали потише.
Берка был в золотой блестящей рубашке из стопроцентного нейлона, вовсю улыбался и курил, хотя давным-давно бросил. Я думаю, его там угощали в
Америке, он втянулся обратно. Гости качали головами и говорили:
– Берка наш – американец!
Одна тетя Песя сказала, что он измотался и почернел. На нее сейчас же зашикали, указывая на рубашку – Э, где вы видели золотую рубашку? Много таких видели?
– Рубашка красивая, – соглашалась Песя.
Потом начался полный гвалт и бардак: одни хотели спрашивать вопросы, другие – просили – Дайте же человеку слово сказать!
– Хорошо, – начал Берка. – Про самолет хотите слушать? На самолете он летал первый раз в жизни и, надо же так – сразу в Нью-Йорк, на ПанАмерикан.
– Самолет – ничего страшного нет. Не тошнит, не верьте. Все, что давали, я чистенько скушал. Но скучновато. Лететь скучно. Мне еще повезло: рядом оказался еврей из Ташкента, было с кем слово сказать. Он и раньше летал на этой линии и знал, как попросить вина. Сиди, пей себе на здоровье, Если хочешь.
Мы, конечно, хотели. Мы брали и пили. Почему нет, раз бесплатно. Дают вино, давайте вино, а в остальном – ничего особенного. Скучно. Радио у них в наушниках по-английски, ничего не переводят. Кругом – одни иностранцы, не с кем нормально поговорить. Платишь за билет немалые деньги и сиди сиднем, как истукан. В поезде хотя бы, знаете, за окном виды, а тут – совсем ничего, одно небо. Скучно.
В Амстердаме была остановка. Выходи в фойе, разминайся, пей прохладительные напитки. Опять даром, пей, покуда не лопнешь. Там я первый раз увидел заграницу. Не знаю почему, но я видел ее только там и больше нигде. Я еще, помню, сказал себе: – Какой чудесный аэропорт! Какая чудесная заграница! И все. Больше я ее не видел нигде. Даже в Америке.
Там же, в Амстердаме были первые цурес – в наш самолет попал другой экипаж, некоторые пассажиры, по-моему, перепутали свои места и прокрались незнакомые
люди. Возможно безбилетники, не мое дело. Битком самолет. Теперь кругом меня сидели эти – неизвестно кто, они смеялись мне в лицо и болтали без передышки. 'Мишигас' – сами говорят и сами же смеются. Мне то что – я не понимаю ни слова. А лететь еще было долго – часов семь, полный рабочий день в нашей зубопротезной клинике. Я совершенно не знал, куда себя девать. Они устроили себе кино, прямо в проходе. Это опять без перевода, очень мне это нужно! Я пошел в хвост и нашел моего ташкентца. Мы хотя бы могли по-человечески говорить, и ходили друг другу в гости.
Теперь, минуточку внимания! Был такой момент, я испугался. Кино кончилось. Еду больше не давали. Сказали – пристегнуть ремни, не шевелиться. По радио говорили что-то очень долго, много слов и, по-моему, взволнованно. Я заметил, что старушка-соседка вдруг закатила глаза, как покойница, и сложила ручки.
– Ну вот! – подумал я, – Здравствуйте, пожалуйста, Борис Исаевич. Нужно было тебе лететь, чтобы сразу попасть в катастрофу. Дурацкая затея с этой Америкой – беготня, очереди, всякие бумаги, вызовы в милицию... Что мне нечего было делать! Что я в этой Америке потерял! К слову сказать, и обошлось в копеечку – билет туда, билет сюда, подарки разные. Я, знаете, купил пионерские значки. Я не Ротшильд, не повезу им машину в подарок – у них там и так все уже есть.
На борту нашелся важный иностранный дипломат, он много летал, знал по-нашему и сказал так: – Ша, не трепыхайтесь! Нью-Йорк пока что не принимает.
Нет – так нет. Бывает. Мы должны еще покружить пока нас не позовут на посадку.
– Кружить? Как долго? – спрашиваю, – Минут десять, двадцать... Я не птичка, я хочу выйти сейчас же! Вам, может быть, это нравится, а мне это уже надоело!
Дипломат заявил, что ему приходилось кружиться часами. Так оно и вышло – почти два часа продолжалась эта пытка.
Но, что интересно, думаете, мы кружились? Таки нет. Самолет как летел, так и летел по прямой, никаких кругов, это вам не Парк Культуры и Отдыха. Постепенно снижались. Внизу показались дороги, дома и город. Америка. То видно, то – ничего, одни облака. Потом опять и крупнее. Вижу – садиться будем на булыжную мостовую. Булыжник, только цветной. Абсолютная чепуха. Но я уж просил – садитесь, на что вам угодно, только быстрей, я хочу выйти.
И вот – самолет покатился, я даже не заметил, как сели. Не успел порадоваться, вспомнил – мне же обратно в Рогалев лететь, и снова стало кисло. Кстати, катились плавно, никакого булыжника. Понял – это были машины вокруг аэропорта, тыща миллионов машин. Американцы пешком не ходят, все за рулем, правда, бегают много в трусах, но это другое – это для здоровья.
Три родственника меня встречали на двух машинах. Мне бы хватило одной. С моим чемоданчиком. Сразу сфотографировались – я был еще в шляпе с серой лентой, купил в Москве, в ГУМе, чтобы быть как американец. Смотрю, шляп там не носят. Так я снял, нет, так нет, больше я не надевал эту шляпу.
Юлик, сын тети Сони, открыл альбом заграничных снимков, завернутых по отдельности в целлофановый пакет. У него стали вырывать из рук, каждый хотел
посмотреть и проверить какие они цветные и гладкие. Берка отнял альбом, сказал: – Слушать, так слушать. Посмотреть успеете, я завтра туда еще не собираюсь. Я вам еще ничего и не начал...
– Вы думаете, что Нью-Йорк – это небоскребы? Чепуха! Забудьте, слушайте сюда – есть немного, только в самой середке. Моя Лора живет, где нет ни одного. У всех маленькие и похожие дома, так себе – дачки-с. Они мне говорили, тот лучше, тот хуже, я вам скажу – все дома одинаковые. Подвал и два этажа. Подъезжаете, ворота сами поднимаются, машина заходит. Чистенько и прилично. Внутри – как оперный театр – шторы с кистями, статуэтки, картины, бар и стойка. На столе – цветные бутылочки, присыпки, цветочки, сухое все чепуха. Еды нет.
Где хочешь, садись, выпивай, закусывай, никого не жди. Руки перед едой не моют, тапочки не переодевают – в уличной обуви идут по коврам. Интересное кино – руки мыть – необязательно, а целиком мойся каждый день. И каждый день – тебе новая
рубашка. Френк, Лорин муж, хоть убей, во вчерашнем костюме на работу не пойдет, переодевается, как артист. Много чудного. Не хочу критику наводить. Я делал как я привык – снял туфли, тапочки у меня всегда в боковом кармане, польские, импортные. Сполоснул руки, пошел поискать настоящей еды. Ни черта нет – одни приправы, подливки, горчица, я знаю! Я люблю горчицу, Соня знает, но, как вспомню американскую, меня тошнит. Спал я тоже как привык, открыл окна и спал, как следует. Американцы окон по-настоящему не открывают: везде у них крючки, болты, застежки и разноцветные провода – дотронься, заорет сирена, гвалт! – прилетит полиция.
Утром Лора крикнула не 'хелло' через дверь и скрылась. Их дочка, Лиза, хорошенькая такая мейделе, они ее наряжают как японку, сидела тихо, смотрела, когда я допью кофе, взяла за рукав и потянула к машине в гараж. Появился Френк, полчаса возил нас по Манхеттену, потом сказал 'хелло' и тоже скрылся. Дочку попросил показать мне золотые магазины, их – целая улица. Так она показала. Я смотрел. Гелд. Хвей зер, что я золота не видел!
Вам слушать не скучно?
Я почему спрашиваю, потому что мне еще тогда показалось, что там нет ничего
особенного в этих Штатах, не то, что я думал. Нечего, говорю вам, там делать. Кое-что любопытно, кое-что. Есть, например, у них универмаги 'Майсы', идешь – кругом горы товара. Один, как в лесу, меряй, выбирай,
делай, что хочешь, за тобой телевизор подглядывает. Наткнулся на корзины с детской обувью, рядом табличка – Сейл – доллар штука. На шесть долларов набрал большой пакет сандалет – неплохо! Вообще-то я один ходить не любил, мало ли что. Однажды сажусь в автобус, куда-то ехать. Водитель, черный, он не только правит, еще смотрит, кто как деньги бросает. Я бросил монетку, сел. Черный не едет, ерепенится, машет руками, болтает.
– Зачем надрываешься, – говорю шепотом про себя, – заводи, поехали. И в самом деле, как я сказал, успокоился, задернул дверь – тронулся.
– В чем же дело, Берка, чего он хотел?
– Он хотел, чтобы я бросил больше. Наверное. Мало ли что он хотел. Я не понимаю по-английски.
Потом был выходной и Френк мне сказал: – Берка, я в твоем распоряжении, хочешь посмотреть на Нью-Йорк?
– А кругом, что – Черновцы! Я уже его видел.
– Нет, – говорит. – Сверху, с вертолета.
Летать мне, честно говоря, не хотелось, сказал уклончиво: – Не знаю.
Ну, сели. Полетели. Глядели вниз. А, что, собственно, видно – залив и высокие манхэттенские башни – за них зацепиться было, пара пустяков. Пилот молчал всю дорогу, а полсотни содрали, как одну копеечку – что летали, что не летали. Я Френку, конечно, спасибо сказал и все такое, чтобы зря не расстраивать. Не люблю я эти экскурсии, но куда деваться: вы же сами первые спросите – Видал – не видал? Чего ж тогда ездил, поц? Выйдет конфуз, а я врать не умею.
Раз поехали в Вашингтон. На роскошном автобусе. Внутри буфет, дают кушать, большие окна, мягко, удобно. Хорошо доехали, ничего не скажу. Пока не узнал и Френка, что за двоих он отдал двести двадцать зеленых. За что так дерут!
Видели Капитолий, вроде Исаакиевского собора, проехали к Белому Дому. Ну, думаю, Белый Дом – не фунт с изюмом. Ерунда. Никакой не Дом, один пустячок. У нас в Рогалеве никто бы и глаз не положил. В таком Доме Отдыха Швейников мы прошлым летом всю смену проскучали. Как говорится, женщин было больше, чем мужчин, и некоторые наши женщины абсолютно не отдохнули.
Так вот – Белый Дом, привели в прихожую, в холл, говорят – здесь президент Форд кого-то встречал, прямо тут. А сейчас он, мол, на втором этаже, занимается. Не знаю, там или нет, не проверял. Видел, что у дверей стоят морские пехотинцы, что-то охраняют. И правильно – потому что мебель и обстановка неплохая, а устроили, простите за выражение, проходной двор.
Ну, смотрели Арлингтонское кладбище, где Кеннеди. Потом возили к какому-то деревянному домику, кто-то там у них известный родился... Или умер. Неважно...
Может, я рассказываю, так это еще интересно, а так – ерунда. Прямо скажу – день потеряли и деньги. Я – человек прямой и без фокусов, вы меня знаете. Вот вы смотрите по телевизору 'Клуб Кинопутешествий'? Про дальние страны, океаны... наговорят вам с три короба. И про Америку тоже. Мое мнение, если хотите, – все сказки. Сочиняют!
Кое-что хорошее, может и есть, так, по мелочи. Был в немецком ресторане. Нет, что я сам туда пойду – пригласили! В зале красиво и пусто. Еда называется по-немецки, а вкус – тот же самый. Опять – сотня – раз, и нету. Я и у нас не ходок по ресторанам.
– Это правда, – тихо сказала Соня, – Перед Америкой у нас жил, с любого конца Москвы приезжал покушать.
– Жмот, – сказала Песя.
– Жлоб, – сказал доцент Гершкович.
Народ загалдел.
Тише, прикрикнул на них Берка, – У меня может уйти мысль. У них там такие жмоты, вам и не снилось. Слушайте...
Посидели в немецком ресторане, собрались уходить и тут моя Лора подзывает официанта, просит завернуть с собой, что на столе осталось объедки, косточки. Ну не позор! Я чуть со стыда не сгорел. Лора хлопает меня по руке, говорит – Окей, все схвачено – здесь так принято.
Специально для ее собачки. Быть собачкой в Америке – это кое-что. Для собачек в Америке рай. Свои магазины, консервы, игрушки... Если хозяин уезжает по делам, собачку отправляют в санаторий. Официант вернулся, раскланялся, отдал пакетик. Он так это завернул, ну, не знаю,.как духи Москва!!
Теперь, что такое Лора, что такое Френк, почему им некогда было мной заниматься? Они спешат, ловят блох, им кажется, что у них много дел. Сумасшедший дом. У нас, в Рогалеве никто не хотел бы так жить. Лора работает в школе, не только с учениками, а больше с родителями. Делает им интервью. Она их так спросит, что им некуда деваться. После этого они исправляются. Лора – социальный работник. Но сама, чтобы что-нибудь приготовить, как следует, со смыслом...нет! Ничего не готовит. Прибежит, засунет коробочку в нагреватель и в ванну – краситься.
Хочешь – ешь, приходи, не хочешь, не приходи – само выключится, не сгорит, только остынет. Что она готовит – кейк. Три минуты. Из готового порошка. Размешала, раз-два, бежит в школу – 'бороться'. Раз я с ней вместе пошел,
посмотреть о чем шум. И, что думаете? Никакой борьбы, никто никого не душит. Собираются дамочки, пьют джусы, кофе, едят свои же автоматические кейки, хвалят и по очереди говорят речи. Никто никого не слушает, кому это может быть интересно, одинаковые кейки и одинаковые речи. Сами они тоже все одинаковые – пестрые, крашеные, фигуру в брюках не поймешь – насмешка, не женщины. Не хотят идти домой вот и все. Морочат друг другу голову – это вам мое мнение.
Френк – это другое дело. Это – 'а-гройсы-коп'. Был у него на работе, сидел в его кресло. Удобное, качается во все стороны, вставать не охота. Мне бы такое, в зубной кабинет. Компания Френка делает семь разных шестеренок и больше ничего. Он сидит в этом кресле и придумывает, как их лучше сделать. Как придумает, едет в Германию, в Израиль, куда угодно – продает товар. Я разузнал его жалованье и скажу – за пустяки такие деньги платить не будут. Мне бы и половины хватило.
В Компании еще есть два других босса. Те сидят вместе наверху, в пустом кабинете. Эти два совсем ни черта не делают, смеются, рассказывают анекдоты, висят на телефоне...я знаю! У нас в райздраве есть такой тип, Кругляк, разыгрывает из себя босса. Мы всякого повидали – не удивишь!
Френк привел меня наверх, представил. Чтобы знали, что у него гость из России. Ну, я пожал им руки, сказал 'хелло', посмеялся – это дипломатия, ну.
По телевизору шла программа Время! Диктор Кириллов сказал слово Америка. Все тут же бросились к экрану, будто сейчас покажут нашу рогалевскую родню.
Берка передохнул, попил чаю с тортом Полено.
...Теперь, вы желаете знать о наших там. Да, я встречал там русских, то есть евреев. Один такой Флакс, чтоб ему пусто было, он вычислил меня на улице, хотя бы для вежливости посомневался бы – вдруг я – американец. Нет, подскочил и представился: – Специалист по туннелям – Гарри Флакс.
Я говорю: – Ты что, сдурел? Я не собираюсь строить туннели. Что я из России, ты угадал, а про туннели – ваша ошибочка.
– Неважно, – говорит. – Я их тоже не собираюсь строить, это я так, сказал для солидности. В Одессе, после института я служил в управлении и про туннели давно забыл. А, может быть, никогда и не знал. Хотя диплом есть. Не в том соль, давай ближе к делу...
Этот Флакс почему-то решил меня опекать и поучать. Как узнал, что я только с самолета, стал таскать меня взад и вперед: будто бы мы гуляем, но задумываем гешефты или, точнее, будто мы задумываем гешефты, а делаем вид, что гуляем. Привел в дом к киевлянам. Я остался сидеть с толстой хозяйкой, а он пошел на кухню с ее мужем шептаться. У них в доме, как в магазине Русский сувенир!
гжель и самовары. Вроде бы аидская семья и такие странные вкусы. У вас в Москве, что у всех самовары в домах? У меня в Рогалеве тоже – ни гжеля, ни самоваров. В Америке они три года. Я спрашиваю: – Нравится?
– Хороший вопрос, – сказала хозяйка, – Покушайте вот это. И угостила конфетами Мишка на Севере, сделанными в Бруклине. На мой вопрос не ответила. Я, человек деликатный, больше не приставал. Догадался – если говорят, что хороший вопрос – значит не жди на него ответа.
Однажды гуляли с Флаксом на нижнем Манхэттене. Там есть тесные места, днем горит свет. Дома большие, а все остальное – маленькое. Знаменитый Уолл-Стрит – маленькая улица, меньше Козицкого переулка. Стоит биржа маленький домик. Зашли. Так я себе это и представлял: когда делают такие деньги будешь друг на друга кричать и волноваться. Деньги, ничего не скажу, – большие.
– Почему ты не делаешь деньги? – спрашиваю Флакса. Он только хмыкнул: Кстати, о птичках...– попросил десять центов, побежал кому-то звонить.
Тоже мне гешефтмахер, даже звонить на чужие деньги. Это был не день, а 'рахмунас', но лучше по порядку.
Мы так находились – меня ноги не держали. Проходили мимо какой-то витрины, полно приемников, там даже была Соня!. Выглянул продавец, провожал нас вдоль окон, завернул с нами за угол – там тоже витрина. Не заметил, как зашли в магазин, сели в кресла, под большим вентилятором. Продавец таскает нам приемники один за другим, юлит, балабосит, а мне – что? – Сижу, отдыхаю. Флаксу тоже полезно – упражняется в английском.
Я себе посмеиваюсь, один приемник даже взял подержать. а нем цена 140. Продавец берет бумажку и пишет – 99. Я – ноль внимания. Он перечеркнул, пишет – 80! Думаю, не на такого напал. Продавец приносит две коробки серебряных кассет и – хрясть на прилавок! В придачу.
Тут даже Флакс начал зудить: – Какой случай, какой гешефт, ну, ты везунчик. Эх, были бы у меня деньги...
Я немного поразмыслил, говорю – Окей, покупаю. Флакс руки жмет, поздравляет.
Но это еще не все. Продавец говорит, пардон – плюс налог, такса.
– А без таксы, – спрашиваю, – нельзя?
Молчит, мнется. Пошел, привел хозяина, оба говорят мне – Нельзя.
А у меня, вспомнил, как назло нет денег. – Совершенно нет денег.
Есть только сто долларов одной бумажкой.
Они говорят: – Можно разменять.
Умники. А, если я не хочу менять, из принципа. Мне нравится одной бумажкой. Бумажкой – это солидные деньги.
Не знаю, как вышло, продавец выхватил кредитку, пробил чек, вручил покупку.
Прихожу домой. Фрэнк полистал каталог, приемнику красная цена – 60 долларов. Это их порядки, это – их хваленая честность. Это – капитализм. А Флакс – отъявленный проходимец, больше я его не видел. После этого я покупать остерегался. Зачем это нужно, родственники сами все дарили.
– Что подарили, что привез? – загалдели тут же все разом.
– Уехал с фибровым чемоданчиком, вернулся с тремя кофрами – не поднять, – показала Песя.
– Барахло! – сказал Берка. – Они подарили мне одно барахло. При их деньгах им это ничего не стоит. Думаете они понимают, что модно, что не модно? У нас такое не носят, в Рогалеве это не пойдет.
Показывать подарки Берка отказался наотрез: у американских чемоданов замки деликатные, с секретом, что-то стали плохо открываться. К тому же Капитолина Ивановна, жена Берки специально подъехала из Рогалева встретить
Берку и проследить, чтобы он не вздумал разыгрывать из себя доброго американского дядюшку. Жена привезла суконные чехлы и замотала в них чемоданы так, чтобы отбить охоту даже думать, как их открыть.
Программа Время кончилась, и диктор Кириллов попросил граждан-телезрителей благоразумно убавить звук, чтобы не нервировать соседей, которым завтра рано вставать на трудовую вахту, т.е. идти на работу.
Кое-кто из гостей стал собираться, женщины отправились на кухню мыть посуду, Капитолина Ивановна пошла в прихожую потуже подтянуть ремни чемоданов.
Тут Берка, оставшись в мужском окружении, зажег сигарету и стал рассказывать
настоящие впечатления об Америке.
– Конечно там есть оголтелый разврат. Это не разрешается, но можно сказал Берка, выпустив струю дыма в лицо доценту Гершковичу.
– В магазинах продают женские и мужские части, можете делать туда и сюда. Есть секс-кино. Я смотрел его несколько раз.
Берка взял всех, что называется, за пуговицу и не отпускал: – В кинотеатре можно курить, обжиматься, плеваться, что хочешь...это правильно, потому что не
каждый может выдержать. Первое кино я еще терпел – называется Жених. Приличный молодой человек, приличная девушка. Свадьба, как положено. Все у них нормально, живи – не хочу. И тут он встречает в лифте одну оторву...и началось! Берка запомнил каждую мелочь, ничего не ускользнуло, голос его доходил до жаркого шепота: – Они едут в такси абсолютно голые, кругом горит Бродвей, в глазах рябит. Таксист, сукин сын, подглядывает в зеркальце, а им плевать и – что они вытворяют! – А второе кино, – просто паскудство...
Берка закатил глаза. Стояла напряженная тишина. Видимо, из-за телепатии и на кухне было ни звука. Потом женщины разом вернулись и заторопились домой.
– Вообще я устал, – пожаловался Берка, – Завтра рано вставать. Он откровенно позевывал. Широким жестом он при всех подарил Юлику целый, нераспечатанный
пакетик американской жвачки и пачку из-под сигарет, пустую, но, правда,
красивую. Народ протискивался к выходным дверям мимо монументальных чемоданов.
– Моя Лора, – говорила, что тоже устала и после меня поедет зимой отдыхать во Флориду.
Назавтра Берка уехал. Вернувшись с вокзала, тетя Соня застала Юлика в слезах. Оказывается, утром Берка отобрал у него нераспечатанную жвачку и сказал, что жевать некрасиво, особенно мальчику из хорошей семьи.
– Ох, – сказала Соня, – Бог с ней, с этой Америкой и с Флоридой. Я, чувствую, тоже страшно устала. Саша не можешь мне достать путевку на Клязьму?
