Текст книги "В степи и в горах"

Автор книги: Борис Ряховский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Борис Ряховский
В степи и в горах
Повесть
Рисунки Е. Флёровой

ЩЕНОК

Городскому человеку, шофёру, подарили в степи щенка. Оказалось, шофёру скоро не вернуться в город, нужен ещё в степи. Шофёр оставил щенка у дороги, в пустом глиняном домишке, по-здешнему – мазанке. Мазанка была поставлена возле колодца. Шофёр, видно, рассудил, что щенка подберут – геологи ли подъедут набрать воды, чабаны ли пригонят сюда поить овец.

А колодец был брошенный, не ездили сюда. Из него воды не зачерпнёшь: обвалилась каменная кладка.

Щенок съел хлеб, вылакал воду, налитую для него на лист железа с загнутыми краями. Днём щенок прятался от солнца в мазанке, ослабел, скулил чуть слышно, прерывисто, как задыхался. Под утро бродил вокруг, лизал влажные от росы веточки полыни. Разрыл пыльный сугроб и вытащил закаменевший от времени брикет фруктово-ягодного киселя. Щенок сорвал обёртку, упорно грыз брикет. Занятие это было бесплодное, зубки щенка и следа не оставляли на каменистом брикете, но упорство поддерживало его силы. Когда под вечер подъехали двое верховых, щенок перекатился через порог и дополз до ног лошади.

Люди спешились, это был старый чабан Кашкарбай и его младший сын Даулет. Они подивились – кто же оставил щенка, ведь на колодце не бывают годами. Чуть жив был щенок, дрожал в пасти острый язычок. Поманила бы его на рассвете роса, а дневное пекло задушило бы.

Люди походили, поискали деревянную колоду, из неё когда-то поили здесь скот. За колодой люди и заехали сюда. Нашли возле очага щепки и поняли, что опоздали. Тот человек, что оставил здесь щенка, изрубил колоду на дрова.

Юноша помог отцу сесть в седло. Подал завёрнутого в пиджак щенка. Поехали всадники прочь от заброшенного колодца. Сперва рысью, а когда кони разогрелись, пропотели, погнали во всю мочь.

Движение и холодный воздух оживили щенка, он полез из свёртка, тянул голову. Увидел тёмное, с бородкой лицо чабана. Лицо ласково рассмеялось.

Чабан встряхнул свёрток, так что щенок провалился в глубь его, и прижал покрепче.

В стуке копыт всадники перевалили сухие бугры и уж потише, осторожнее стали спускаться в сумрак речной долины. Снизу, из сумрака, в вечернее красное небо тянулась светлая нить дыма, слышалось овечье блеянье. Здесь, у реки, было летнее пастбище.

Юноша остался у юрты расседлать коней. А его отец со свёртком пошёл к воде по ископыченному песчаному берегу. Вывалил щенка на песок, поддел ладонью воду, плеснул, щенок рванулся, упал, зарылся носом в воду, судороги трясли его тельце.

Старый чабан поймал его за загривок, говоря: «Обопьёшься ведь, лопнешь». Так со щенком в руках пришёл к юрте. Здесь его жена помешивала в котле над очагом, варила творог. Чабан опустил щенка на землю, взял у жены скребок и выложил перед щенком белую горку.

ПЕРЕГОН НА ЗИМОВКУ

Зима в тот год, по приметам, обещала быть снежной, с ветрами. В горах снегу ожидалось особенно много. И всё-таки Кашкарбай, как всегда, решил зимовать в горах: там трава гуще, хоть овцам и тяжело добывать её из-под снега.

Сначала к перегону на зимовку готовились на ближних от посёлка пастбищах.

С Кашкарбаем за помощников были два пса, пастушеские овчарки, чёрно-пёстрый и красный, да подросший щенок, и оставался сын Даулет с женой. Стучал движок насоса, над цементной колодой стояли кони, пили. В стороне грудилась отара, рвалась к колоде, её удерживал красный пёс.

Щенок увидал на земле кусок рафинаду, посчитал его своим. Щенка отогнал от сахара пёстрый пёс. Не спеша подобрал сахар, раскусил. Половинку выплюнул и попятился, дескать, угощайся, малый, и дальше держись меня, не обижу.

В этот миг старый чабан крикнул красному псу: «Пускай овец!» – и щенок забыл про сахар. Овцы шарахнулись, едва не сбили, не затоптали щенка. Тогда Красный врезался в отару, рыча отсек первую группу и погнал к колоде.

Добродушен, снисходителен был Пёстрый к щенку, а щенок выбрал в наставники Красного. Злющий был Красный, от него слышали только рычание. Но мигом понимали его овцы, чего он велит, двигаться, стоять, сбегаться ли в кучу. Пёстрый собирает овец, набегается, язык набок, хватает овец за ноги, головой бьёт, а они опять в разброде.

Как-то встретилась им отара соседа-чабана. Щенок не отстал от Красного, но в схватке с соседскими псами был тут же отброшен: не суйся, когда старшие дерутся. Ему порвали хвост. Хвост поболел и отвалился, остался мохнатый торчок. Окликали щенка теперь Куцым…

– Что, Куцый, пойдём во впадину Карагие? – спросил Даулет.

Юрта была разобрана, кошмы, связки жердей, утварь погружены в кузов машины. Нужно было двигаться к осенним пастбищам.

– Вроде бы не надо нынче во впадину, в позапрошлом году пасли там… – сказал Кашкарбай. – Выбьют траву овцы, и пропало хорошее место.

Куцый похлопал обрубком хвоста по земле, он всегда был согласен со стариком.

– Да ведь нынче была засуха, а в Карагие трава хорошая… и до гор близко… до зимовок, стало быть, – гнул своё Даулет. Кашкарбай не отвечал на этот раз, он понимал: сын облегчает ему зимовку. Кто знает, может, она последняя.

Здесь, во впадине Карагие, обычно готовили последний перегон в горы. Погонят группами: сперва молодняк, за ним овец, выделенных на мясо, в третьей группе – овец, которым весной быть с ягнятами, в четвёртой – баранов-валухов.

Делить отару – дело долгое, гонялись за каждой овцой, а их сотни и сотни.

Работали люди сутками, не раздевались, и псы с ними работали, и Куцый работал. Рос он быстро, лапы стали широкими, мохнатыми. Работы как будто не убывало, ночи сливались в одну холодную, ветреную ночь, дни – в долгий день с низким небом.

Куцего пошатывало, так он уставал. Бывало, он подходил, ложился возле старого чабана, поглядывал, как винился. Дескать, сейчас опять к овцам.

– Чего там… все с ног валимся, – говорил ему Кашкарбай и гладил щенка. Куцый, полежав так, поднимался и убегал, счастливый лаской хозяина.

Долог был перегон на зимовку, а уж сама зимовка в горах казалась бесконечной. Голые, ободранные ветрами бока гор, набитые снегом долины.

ВОЛКИ

Лежали псы или похаживали в отдалении, Куцый постоянно занимал пост рядом с Красным, так, чтобы видеть всю отару целиком и видеть чабанов. Видеть чабанов – прямая обязанность пастушеской собаки: она может понадобиться каждую минуту.

Похаживал Куцый следом за Красным, глядел, как овцы разрыхляют копытами снег. Морды у овец остроносые, губы тонкие, животным легко обкусывать лежащую, придавленную снегом травку.

Особенные заботы псам доставляли белый баран и две его приятельницы, что неотвязно следовали за ним. Эту троицу объединяла жадность: им постоянно казалось, что самая вкусная трава там, где их нет. Они отходили в сторону, начинали было щипать траву, но тут баран высматривал вдали торчащую из снега ветку и устремлялся к ней. Овцы бежали следом. Тотчас в отаре находились завистники, которые с блеянием бросались следом за троицей – Завидущие глаза. Красный терпел две-три такие перебежки, затем гнался за ними, лаял. Троица и прочие бежали дальше, по глупости надеясь скрыться из глаз. Красный срывался с места, догонял овец, рявкал и, если они продолжали бежать, хватал барана за заднюю ногу. Боль заставляла барана подчиняться. А Куцый догонял овец, его подружек, тоже хватал их за ноги, но потихоньку.

К вечеру отара возвращалась на зимовище. Овец загоняли в овчарню. Чабаны кормили псов, затем Красный в сопровождении Куцего обходил зимовище и забирался в нору, вырытую в стоге сена. Сквозь насторожённую дрёму он слышал голоса чабанов и музыку транзистора, писк мыши в стоге, крик вороны, что одиноко летела в холодных сумерках.

Даулет жалел Куцего, ведь у него была первая зимовка. Куцый старался работать как взрослый пёс, а сил ещё нет и ноги коротки для глубоких снегов. Когда переходили на другое пастбище, обессиленный Куцый отстал и Даулет, вернувшись за ним, понёс его на руках. Но старый Кашкарбай отнял щенка и бросил в снег.

Отара втянулась в просвет между холмами и утащила за собой полосу взрытого снега. Тихо стало в горах.

Куцый полежал-полежал, стал спускаться по склону и увидел внизу трёх серых зверей.

Щенок чуял враждебное в неизвестных зверях: то были волки. Враждебным было их неслышное движение, они шли цепочкой, след в след по краю пробитой овцами полосы, крадучись и одновременно преследуя отару. Однако щенок безотчётно брёл вниз по склону, он был измучен, туп от усталости.

Спас его Красный пёс. Красный выскочил из просвета между холмами. Послал его Даулет или сам Красный воротился за щенком? Ведь он отвечал за отару, а отставший щенок нарушил порядок, должен быть найден и получить своё.

Гнев гнал Красного, он бежал, не поднимая головы. Это погубило его, ведь он мог увидеть волков с изгиба склона и уйти. Он не увидел зверей, когда стал скачками подниматься вверх, к Куцему.

Звери рассыпались: один, что был мастью темнее собратьев и казался на снегу чёрным, рванулся вверх по склону, к Красному, а двое полетели низом.

Красный стал. Был у него путь наверх. Верхом он, может быть, ушёл бы, но там был Куцый, которого звери ещё не видели.

Взрычав, Красный бросился вниз, навстречу чёрному волку. С маху сбил его грудью, покатились они вниз. Вскочили, вновь сшиблись – и рассыпались. Отвалился Красный, дёрнулся и замер.

Сожравши Красного, по-хозяйски, неторопливо волки ушли, так же ступая след в след своему головному, чёрному. Прошли они чуть ниже того места, где сжался в рытвине Куцый. Не учуяли его, снег был взрыт ногами овец, посыпан их горошками. Головной чёрный волк был крупнее собратьев, морда в чёрной пестрине.

На рассвете Куцый спустился на днище долины, к месту гибели Красного, и увидел всадника. Всадник приблизился, и Куцый узнал старого Кашкарбая по седой бородке и круглой шапке с меховым околышем. Не слезая с коня, Кашкарбай оглядел место гибели Красного. Повернул и быстро уехал. Щенок одиноко побрёл следом. Он догнал отару при полном солнце.

Чернела юрта и сложенная из камней овчарня. Края дыры, бывшей входом в каменную овчарню, обметало лохматым куржаком: осел пар от овечьего дыхания.

Откинулась войлочная дверь юрты рядом с овчарней. Высунулся Даулет. Позвал Куцего. В юрте сидел Кашкарбай, ел. Даулет принёс собачью миску, наполнил кашей, сваренной с сушёным мясом. Куцый жадно сунулся в миску, но Кашкарбай отнял её. Ногой вытолкал Куцего из юрты, поставил миску в снег и сказал:

– Нечего тебе делать в юрте: теперь будешь за Красного.

Пёстрый маячил на дальнем краю отары. Он потрусил навстречу Куцему. Поравнявшись с Куцым, Пёстрый отвернулся и хрипло выдохнул, этим сердитым звуком выражая, должно быть, своё недовольство. Дескать, явились – не запылились, болтаетесь невесть где, а я работай за вас.

Куцый, как бывало вместе с Красным, раз-другой обогнул краем отару. Затем, проваливаясь в снег, выбрался на обтоптанный овцами холмик. Стоял – глядел, как кормятся овцы.

Десятка полтора овец, и среди них Баран – Завидущие глаза с подружками, отдалились и мало-помалу разбрелись. Куцый спустился с холмика поглядеть, как Даулет и Кашкарбай тащат в низину большущий чёрный камень.

Люди, упарившись, отдыхали.

– Конца нет этой работе, – сказал Даулет.

– …В прошлые вёсны, как спускались в степь, – отвечал Кашкарбай, – я стаскивал в кучу камни. А прошлой зимой мы с тобой закончили выкладывать овчарню: есть где укрыться от метели овцам. А теперь закладываем эту промоину.

– Проклятая промоина поглотит ещё тысячу камней! – Даулет вытер лоб подкладкой шайки.

– Ты ещё молод, соберёшь и тысячу камней. А если не успеешь – сын твой закончит. И когда его вместе с отарой запрут снега в горах, здесь пройдут трактора и возы с кормами.

– А другого пути в здешнюю долину нет? – спросил Даулет.

Отец не ответил ему. Даулет понял, что нет сюда другой дороги. С маху вбил под камень ручку лопаты.

Куцый развернулся и снова выбрался на утоптанный овцами холмик. Тянул голову – глядел на овец.

Место, где паслись овцы, было низкое. Летом, при дождях, сюда сбегалась вода, и росла оттого обильно чилига и какая-то долгая, кучками, трава.

Добежав до пучков травы, троица во главе с Бараном – Завидущие глаза поспешно бросилась обкусывать верхи. И тут же бежала дальше, завидев новые пучки.

Солнце заканчивало свой по-зимнему короткий путь. Стали глубокими тени в складках гор. Объехал отару Даулет, покрикивая, заворачивал овец. Так рассчитывал, чтобы к потёмкам отара неспешно приблизилась к каменной овчарне.

Не видел Даулет, как делает крюк Куцый, чтобы выйти навстречу отбившейся троице. Местами щенок плыл, так глубоки были снега. Когда он выкатился под ноги Барану – Завидущие глаза, вместо рычанья у него вышел хрип. Баран обошёл щенка, будто куст чилижника, и потрусил прочь. Не от Куцего он убегал, он щенка и не заметил, а припустил за подружкой. Овца та, самая резвая из троицы, пробиралась к дальним, на отшибе, кустикам.

Ярость сделала Куцего сильнее. Он догнал барана, когда тот погрузился в набитую снегом низину, вцепился в заднюю ногу. С верещаньем Баран – Завидущие глаза рванулся, выдернув Куцего из снега, и побежал.

Куцый выгнал троицу к овчарне в глубоких сумерках. Пёстрый, увидев, что не Красный гонит троицу, а щенок, подскочил было к барану, чтобы «добавить» ему. Но оскалился на пса Куцый – не мешай, мол, – и в смущенье отошёл Пёстрый.

Было у них ещё несколько стычек, и Пёстрый признал Куцего хозяином другого края отары. А в овечьей памяти Куцый заменил Красного.

Кончилась и эта зимовка.

Взматерел Куцый. Голова у него стала крупная, лапа тяжёлая, а голос густой.

Славное лето пришло вслед за этой зимовкой. Дни его слились в один долгий и солнечный день, а ночи – в краткую тёплую ночь. Отара снова паслась на летнем пастбище. Кашкарбай спал мало, ночами он был возле отары, но гнал от себя Куцего: пастушеский пёс должен выспаться за лето. Куцый ненадолго уходил, возвращался на рассвете, и они играли в свою любимую игру. Кашкарбай спрашивал, где растёт «борода дикого козла», и Куцый показывал.

Кашкарбай просил показать ревень. Куцый убегал, возвращался и приводил на склон холма, поросший ревенём. Все эти травы овцам вредны.

Кашкарбай хвалил пса и пояснял: взрослые овцы ревень не едят, а ягнята, бывает, и общипывают.

КАК ЧЕСТВОВАЛИ СТАРОГО ЧАБАНА

В конце сентября, в ветреный день, когда тени бегущих облаков испятнали степь, на поселковую площадь из ближайших домов снесли столы и стулья.

Богатое было застолье: резаные, залитые постным маслом помидоры разносили тазами, а варёную баранину – подносами.

Старый чабан Кашкарбай сидел за главным столом среди почётных гостей, приехавших из областного города и даже из столицы – из Алма-Аты. Чествовали его, большерукого темнолицего старика с двумя золотыми звёздами на лацкане пиджака. Ждали, что старый Кашкарбай передаст свою отару другому чабану; на выбор ему назвали двух.

Председатель тихонько послал за пастушеским посохом: к кабинете у него стоял для таких случаев новенький посох. Полагалось при передаче отары сказать наказ и преемнику вручить посох.

Между тем говорили речи. Один из приезжих гостей назвал Кашкарбая великим чабаном.

– Кто сберегал отару в метельные зимы? Кашкарбай. Кто сберегал отару при бескормице, когда после оттепели степь покрывается ледяной коркой и овцы не могут добыть себе еды? Кашкарбай. У кого овцы приносят по два ягнёнка, в то время как у других чабанов овцы приносят по одному? У Кашкарбая. Одно плохо: секреты свои не передал уважаемый Кашкарбай, – закончил гость. Тут он подумал, что перебрал и старый чабан обидится, и добавил: – Шучу, конечно.

Попросили сказать Кашкарбая. Председатель с посохом подвинулся ближе.

– Передам свой секрет, – сказал Кашкарбай, – тому передам, кто со мной пас отару пять зим. А таких нет. Одну зиму со мной пасли, две пасли. Был помощник, хороший парень, три зимы со мной пас – и ушёл. Тяжело, ведь я в горах зимую с отарой, а там снегу много, ветра. Только один мой помощник выдержал четыре зимы. Пятую выдержит – все секреты его, – и Кашкарбай показал на нижний конец стола, где сидел его сын Даулет.

Председатель сунул кому-то ненужный теперь посох, поправил галстук и дал знак. Оркестранты положили вилки, вытерли рты и разобрали свои трубы.

Запели трубы, забухал барабан. Журавлиный клин в небе дрогнул, стал забирать в высоту и исчез под облаком. Долетел ли до птиц гром труб, колол ли глаз их острый блеск?

Председатель подошёл к высокому, обёрнутому тканью сооружению, потянул верёвку. Открылась мраморная колонна, а на ней бюст: две звезды на лацкане, голова с острой бородкой, круглая шапка с меховым околышем.

Люди хлопали, повернувшись к старому Кашкарбаю, а он кивал, благодарил или смиренно соглашался: дескать, если положено ставить на родине бюст дважды Героя Социалистического Труда, так надо ставить.

ПОСЛЕДНЯЯ ЗИМОВКА КАШКАРБАЯ

И вот снова зима в горах.

Благополучно зимовала отара. Стояли тихие дни. Чисто было небо над горами.

Но сменились морозы снегопадами. Стало голодно волкам в степи. Поднялись они в горы.

Двое серых зверей начали появляться вблизи отары средь бела дня. Заходились в лае псы, метались, расшвыривали снег задними лапами. Даулет стрелял из ружья, исчезали серые звери, будто уходили в снега.

Раз от разу наглее становились волки. Видно, выловили и сожрали всех лис в окрестностях, видно, от охоты на мышей было мало проку. Уж не отгонял их выстрел, маячили звери на ближнем склоне. Один из них был темнее обычного, казался чёрным. Был умысел в их частых появлениях – звери надеялись, что отара в панике распадётся, кинется в разные стороны, и здесь только хватай. Бурлила отара в страхе, но метались псы, сбивая её и удерживая.

В солнечный день отара паслась на изрезанном, с ямами, хребте. Кашкарбай и жена Даулета остались на зимовище – еду готовить. Даулету приходилось часто перемещаться – один с отарой, а она двигается при пастьбе.

Куцый в тот день забегался. Невысокие бугры мешали видеть всю отару, чем пользовалась троица – Завидущие глаза. Кроме них, находилось немало охотников удрать в одиночку.

Куцый поднимался по склону бугра и увидел внизу за бугром волка.

Куцый вскинулся, зарычал, предупреждая псов и чабана об опасности, прижал уши и медленно пошёл на зверя.

Волк оставался неподвижен. Куцый остановился, разгадывая его поведение. Нет зверя боязливее волка, когда он сыт, и нет наглее его и умнее, когда голод сосёт его внутренности.

Зверь стоял спокойно, хвост его расслабленно повис до пяток. Сделал Куцый ещё шаг-другой, не выдержал зверь, повёл желтовато-серой, в чёрной пестрине мордой. Выдали его страх зеркальные злые точки в глазах. Переступил он лапами, хрустнула под ним пластина снега.

На рык Куцего примчался Пёстрый, в страхе и злобе заметался по бугру.

Волк повернулся и пошёл прочь. Куцый не бросился за волком в погоню, а пошёл медленно, рычанием распаляя себя и волка…

Подлетел Даулет, стал снимать ружьё.

Волк сделал скачок, второй и третий, будто убегая в испуге. Рассчитывал, что Куцый осмелеет при появлении хозяина, кинется за ним.

Куцый подыграл ему: он кинулся к волку, но остановился, заплясал на месте, как только остановился волк.

Вскинул ружьё Даулет. Вмиг волк сорвался с места. Рванулись за ним псы и всадник. Помчал конь по снежной целине. Рядом с конём неслись псы. Ахали, оседали под ними снега, тени псов были косматы, как овчины.

Волк исчез в провале оврага. Куцый остался на бугре: чуял подвох, волчью игру.

В тот миг, когда погоня на всём ходу с хрипом, в хрусте снегов влетела в расщелину, из-за ближнего бугра вымахнул другой, чёрный волк. Он бросился на троицу – Завидущие глаза, что оказалась на отшибе. Сидел в засаде чёрный!…

Волк бросился на овцу, повалил, и в тот же миг молча навалился Куцый. Сшиблись они, покатились с бугра. Визг и рык!… Вскочил волк, стряхнул Куцего, взметнулся по крутому склону бугра. Куцый стал прыжками взбираться следом.

Примчался Пёстрый, остановился над местом боя. Взвизгнул в злобе и страхе: ударил в нос дух волчьей крови, будто огонь опалил.

Куцый не преследовал волка. Он разыскал и пригнал барана и вторую овцу. Схватил барана за штаны и пошёл яростно трепать. Верещал баран, бился. Трепал его Куцый, рычал: «Будешь помнить?… Будешь слушаться?…» Отпустил и сгоряча ещё какую-то неповинную овцу пугнул.

Прискакал Даулет, подозвал Куцего. Слез с коня, стал гладить, успокаивать. Шерсть на холке у Куцего намокла от крови, ухо было разорвано. Скулил, жалуясь.