Текст книги "Заговор Мурман-Памир"

Автор книги: Борис Перелешин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Старший кондуктор бригады скорого поезда № 4 на участке Актюбинск-Оренбург.

– Киргиз, владелец арбы, близ Бузулука.

– Босой парень в лодке под Сызранью.

– Велосипедист.

– Раненый в санпоезде.

– И проводник служебного вагона от Рузаевки.

– В сущности же основная кличка – Мирес. Полноправный член Мурман-Памира. Завтра утром вас застрелю. Лучше поздно, чем никогда. Покойной ночи!

И вышел…

В это время Садык, окровавленный, плачущий, промокший, на ломаном русском языке рассказывал обступившим его бабам что-то совершенно несуразное.

Его потащили в милицию.

НА ПОСЛЕДНЕЙ СКОРОСТИ

Бурундук сидел в маленькой комнатке без окон. Одна узенькая, наглухо закрытая дверь. Комнатка освещалась единственной угольной лампочкой.

Страшное переутомление последних дней сказалось. Положение безвыходное! Бурундук клевал носом. Застрелят завтра, конечно, застрелят. Бурундук дремал. Пробудил от забытья какой-то шум. Дверь открылась.

– Здесь, здесь, уважаемый профессор, посидите здесь, отдохните.

Средних лет, очень растерянный человек, действительно похожий на ученого, очутился в комнате. Он в волнении ходил из угла в угол.

– Сумасшедшие, сумасшедшие люди! В Чрезвычайной Комиссии получено радио из Ташкента с указанием местонахождения лаборатории! Но в конце концов, причем здесь я? Разве нельзя объяснить Советской власти, они же ведь очень доброжелательно относятся к науке. Зачем было трогать меня на Памире? Я так удобно устроился. А теперь! Вы слышите, вы слышите?..

Лицо говорившего болезненно сжалось.

– Да, да, они разбивают мои приборы, да, да. Жалкие люди, сумасшедшие люди!

Говоривший приблизился к Бурундуку.

– Послушайте, вы ведь имеете отношение к власти, не правда ли, так ведь?

Бурундук кивнул головой.

– Очень, очень рад! Очень рад! Я имею очень серьезное предложение к Советской власти. Касающееся одного важного открытия в области химии! Вы мне поможете, не правда ли? Обещайте мне это!

Бурундук развел руками.

– Вы же видите, в каком я положении!

Растерянный человек тряс головой, теребил себя за нос.

– Да, да, да… Да, да, да. Замечательное открытие! Как ваша фамилия?

– Килограммов, – брякнул наобум Бурундук.

– Очень хорошо, т-ова-рищ К-ило-грам-мов, – растерянный человек записал в книжку. – Очень хорошо! Ваш номер телефона?

Бурундук рассмеялся. «Профессор» продолжал:

– Прекрасно! Разрешите представиться. Химик Берендеев, кандидат Петроградского университета. Если вас не утомит?..

Берендеев нашел кусок угля и уже что-то чертил на стене.

– Вот видите! Крупнейший русский специалист в области химии, мой учитель, профессор Гугаев.

Вырастали буквы, цифры. Бурундук силился следить, но глаза у него слипались. Чорт побери, это же яд два икс, это надо понять, но голова сама склонялась на грудь. Завтра застрелят! А кроме того, этот химик не казался ему нормальным.

Химик расхаживал по комнате, несколько раз тряс Бурундука за плечо и строго говорил:

– Не спите, не спите! Поймите же, это страшно важно для Советской власти! Вот это уравнение! Видите? Оно страшно важно для Советской власти!

– Вот это уравнение страшно важно для Советской власти?

Бурундук смотрел в сложную путаницу черных закорючек и снова спал.

– Послушайте, это шум за дверью? Берендеев смотрел в сторону Бурундука. Сколько времени они провели таким образом? В узкую щель открывшейся двери пробивался бледный свет близкого рассвета.

– Профессор, пожалуйте-ка сюда, будьте добры!

– Сейчас, сейчас! Очень жаль, что нас прерывают! Но мы еще с вами договоримся, я убежден!

И с бесконечно любезной улыбкой Берендеев вышел.

– Во всяком случае у вас не будет недостатка во времени, чтобы договориться, – криво усмехнулся один из стоящих в дверях.

Дверь закрылась.

Через полчаса и Бурундука позвали. В коридоре стояли два человека. Один высокий, с угреватым лицом, другой – довольно полный.

Высокий сказал:

– Ну, чорт возьми. Миреса нет и нет!

– Ждать больше нельзя!

Бурундуку связали руки за спиной. Быстро рассветало. На грязном дворе заводили машины. Возился молодцеватый мальчишка, шоффер.

– Садитесь.

На сиденьи поместились трое. Бурундук посредине.

– Ну, голубчик! – обратился высокий к шофферу. – Шпарьте на последней скорости в Сокольники!

Машина понеслась по переулкам, где-то в районе Трубы.

– А все-таки, – сказал Бурундук, – лаборатория ваша бита, взрыв не состоится, радио помогло, моя поездка на Памиры не пропала даром. Это меня радует.

– Кажется, вот эта поездка сейчас на автомобиле тоже не пропадет для вас даром. Мы вас еще обрадуем: пулей в голову, – хмуро пробормотал сосед Бурундука.

Машина, вздымая клубы пыли, неслась по Сокольническому шоссе.

– Последняя скорость, – думал Бурундук. – Действительная последняя для меня.

Пролетели мимо сонного милиционера. Вдруг, шагах в 20 за милиционером шоффер круто остановил машину и соскочил.

– В чем дело? – шопотом спросил высокий. – Неужели вы не могли остановить машину дальше от милиционера?

– Сейчас же поедем дальше! – шоффер возился где-то около колес. Потом полез в середину.

– Надо инструменты достать.

Поднял сиденье и доставал из-под него что-то. Трое сидящих неловко встали. Белогвардейцы старались закрывать Бурундука от милиционера.

Милицейский равнодушно смотрел.

– Заорать, что ли? – думал Бурундук.

Вдруг он почувствовал, что кто-то осторожно перерезает ему сзади веревки, потом вкладывает в руку браунинг.

Шоффер выпрямился, закрыл сиденье, совершенно неожиданно схватил ближнего к нему полного бандита за горло и крикнул:

– Руки вверх! Милицейский!

Бурундук мгновенно подмял под себя высокого и приставил ко лбу его револьвер. Высокий смотрел на него, не мигая, совершенно бессмысленным взглядом.

– В чем дело? – Милиционер подбежал.

– Я агент ВЧК, – сказал Бурундук. Это – белогвардейцы!

В одно мгновенье оба бандита были связаны. Бурундук смотрел на освещенное солнцем лицо молоденького шоффера. Оно казалось ему знакомым.

– Вы меня не узнаете? – шоффер протягивал руку. – Я работаю у тов. Т. Собственно, я выполняю техническую работу. Моя фамилия Точный.

– Точный, голубчик!

Бурундук крепко жал ему руку.

– Какую же техническую? Вы прекрасно конспирировали, втесались в шайку! Это блестящий успех.

– А сейчас мы имеем возможность захватить всю свору целиком, – продолжал Точный. – Через 15 минут за Рогожской заставой в месте, мне известном, соберутся все члены шайки до одного. Эти господа назначили им сейчас собрание. Я думаю, следует этих двух сдать до вечера в Рогожский участок, захватить там несколько милиционеров и арестовать всю свору.

– Прекрасно, летим за Рогожскую!

– Летим!

Точный сел у руля, хитро улыбнулся в сторону бандитов.

– Вот теперь возьмем последнюю скорость!

Машина дрогнула.

Через полчаса наряд Рогожского района окружил небольшой погреб в свалочном месте около заставы.

Точный вел Бурундука по узкой тропинке к погребу. Навстречу показалась физиономия.

– Шоффер, это вы?

– Я, я!

– Где остальные?

– Идут.

Физиономия скрылась. Из погреба был только один выход. Точный сделал шаг в сторону. Бурундук кинул ручную гранату, которая разорвалась в дверях. В погребе забегали. Бурундук крикнул:

– Именем РСФСР! Сдавайтесь немедленно, в противном случае бросаю гранату в погреб! Считаю до трех! Раз…

Но бандиты уже выходили, бросая оружие.

Товарищи Р., Т., Бурундук, Файн и Бенор (настоящий, сегодня утром прибывший из Костромы), сидели в кабинете Т.

Точный говорил:

– Признаюсь, обстановка меня в тот момент ошарашила. Существует – не существует! Серьезно или детская забава. И вдруг попадаю: бакалейная лавочка Мурмана и столовая «Памир». Сидит компания пьяных – студентов, что ли? и говорят: «Жрать нам нечего, Советская власть осьмушку хлеба выдает, так мы хоть автопромывки напремся, пусть ослепнем, все равно Мурман-Памир!» Я подумал, что это нечто вроде шуточного общества, под пьяную лавочку. И долго, долго так к этому относился! Понимаете, в чем вся загвоздка: внешность у заговора странная, не подступишься к нему, рукой махнешь, плюнешь – дребедень! Ядро же, – самое-то ядро, положим, тоже Берендеевское, бредовое, – а вот между ядром и кожей крепкая, зубастая белогвардейская, располагающая немалыми средствами сердцевинка…

…Линеев, – кстати сказать, большой дурак, был в это время у них за начальника что ли штаба, руководил аппаратом, сводившимся к нескольким человекам и не вмешивался в борьбу главков – барона и лицеиста. Когда кто-нибудь из этих двух был наверху, Линеев служил ему по-дурацки, честно, без всякой попытки саботажа, сам же, однако, держал ориентацию на Наталью Владимировну, и не ошибался. Из-за этой дамы оба главка готовы были в любой момент пустить весь заговор вверх тормашками! Признаюсь, мне долго совершенно было непонятно, как это люди могут настолько ставить личные отношения выше политических целей, но постепенно до этого дошел и всю эту упадочную психологию понял…

…Итак, главки ссорились! Наталья же Владимировна – странная женщина – поддерживала эту грызню, не давая никому предпочтения. Единственно, кто к ней был близок, это некий рыжий, почти мальчуган, удивительно талантливый имитатор, блестящий актер, как мне передавали, тоненький, худенький, полусумасшедший, наркоман, но страшно ловкий. Его одного, по-видимому, Н. В. посвящала в свои планы, звала его «Миза», «Мицик», официально же его кличка была Мирес. К моменту моего появления положение было таково: Н. В. со своим Мициком уехала в Ташкент для наведения порядка в смысле освобождения Берендеева, которого местная группа заговора, – под названием Ханым – женщина, в честь нее же захватила и не хотела выпустить. После ее отъезда на другой же день лицеист схапал барона, уже каким образом, не знаю, и запрятал у себя в подвале, убить его не мог, барон якобы владел частью берендеевской тайны. Потом барон благополучно удрал. Лицеист остался главой заговора, но барон где-то около витал в тени и даже завязывал тайные сношения с Линеевым…

…Итак, я появился в лавке Мурмана. Встретил меня Линеев. Разговорились. То, да се. Конспирация их по части главной задачи была поразительна, в этом направлении никто бы ни до чего не докопался. Что же касается доставки опиума из Ташкента и кокаина через Мурман, то это скрывалось не так тщательно среди подпольной публики. Заходили к Линееву и комиссионеры кое-какие и т. п. Естественно, я в этом направлении имел успех. Наврал про какие-то связи на востоке. Линеев решил меня использовать. Кстати, торговля эта была «грязным» делом, к которому главари заговора не прикасались, и лежала всецело на «Начальнике штаба», так что руки у него были развязаны. Выйдя от Линеева, я заметил сразу, что за мной следят. Так, – думал я, – как же мне себя не выдать? И надумал: пойти, например, в Чрезвычайную, значит, погубить все дело. Надо выдержать себя, забыть на некоторое время о Чрезвычайной, так же, как она забыла о Мурмане-Памире. Так я и поступил: домой не возвращался, днем шлялся по Сухаревой, приценивался. Даже переборщил. Ни весточки не послал никакой, ни письма, боялся, а вдруг что-нибудь, какая-нибудь мелочь сорвет успех.

Сперва надо войти в заговор глубже, понять его весь, всосаться в него, потом накрыть. И успех был поразительный! В несколько дней я стал своим человеком в «наркотической», так сказать, секции. Но кое-что начинало мне уже перепадать и из главных тайн. И вот таким образом: Мурман-Памирцы и при посторонних многое из своего основного говорили, но иносказательно, намеками, неподготовленному человеку абсолютно ничего нельзя было понять. Мне же один этот несчастный клочок бумаги у нас в Чрезвычайной давал возможность вполне расшифровать многие их намеки. Так было в течение нескольких дней…

…А был еще Левка-автобандит, о нем вам Мартьяныч рассказывал, который с «наркотической секцией» работал в контакте, только перед этим из-за чего-то поссорился и даже ограбил ее, свидетелем этого ночного боя за Преображенской заставой мы и явились. Но позже автобандит с Мурман-Памирцами помирился и тогда в два счета меня выдал: ведь он видел меня в ту жуткую ночь, которую мы с Мартьянычем тогда пережили. Заявился Левка в Мурман-Памир: а, так ты жив, голубчик? Да как ты здесь? И спустили меня в тот же момент в подвал…

…Убить меня сразу они не хотели: необходимо было во что бы то ни стало выведать, кто же я такой, и насколько тайны Мурман-Памира мне известны. Линеев устраивал мне глупейшие, преглупейшие допросы, из которых, конечно ничего не мог заключить. В это время положение изменилось…

…Приехали из Туркестана Берендеев и Наталья Владимировна. Начались работы по установке лаборатории в том самом подвале. Рабочие руки были необходимы: меня заставили под наблюдением «верных» работать. Затем состоялся разговор у меня с Н. В. такого рода. – Я знаю, что вы из Чрезвычайной, но никому об этом не скажу. Имейте в виду, что я тайно ваша. Я сама в Чрезвычайной работала. И точно, я припоминаю, что так или иначе, а когда-то ее лицо у нас в Чрезвычайной мелькало. «Я помогу вам сейчас, а вы впоследствии мне поможете, когда я вас попрошу. Я здесь никому не верю и мне никто не верит. Вы же в нужный момент окажете мне услугу. Многого от вас я не попрошу». И с того же дня меня начинают понемногу освобождать. Такова была ее власть. И до сих пор не могу понять, почему она решила мне помочь. Скоро меня уже посадили шоффером на краденую машину. Постепенно я все больше освобождался.

…События назревали. Выяснилось, что яд Берендеева применен не может быть, и сам Берендеев сумасшедший. После этого у меня отлегло от сердца, и я уже смотрел на остальное, как на увеселительную прогулку. Не такова была эта прогулка для заговорщиков. Барон объявился и протянул тайно от лицеиста заговорщикам руку помощи, якобы, он владеет частью секрета, устраните лицеиста! И лицеист был блистательно устранен. Задушен в собственной комнате. Барон начал лихорадочно готовиться к воображаемому взрыву. Тогда Н. В. стала готовить ему ту же участь, за какие-то вины его торжественно судили и присудили к смерти. Он бежал, но был убит агентом Мурман-Памира где-то около Пскова…

…Поведение Н. В.? Только после всего этого стало оно мне понятно. Блестящая операция! Линеев объявлен вождем и под давлением ее же назначает эвакуацию заговора в Ташкент. Эвакуация была в это время модным словом. Эвакуировался «Союз Возрождения» в Казань, решил эвакуироваться и Мурман-Памир. И вот с огромными материальными средствами Мурман-Памира в виде золотых слитков и драгоценностей Н. В. выехала в Ташкент к тому же самому Мицеку…

…Линеев же оставлен был в Москве для осуществления взрыва, но просто, как морального действия, без надежды на захват власти. Замаскировать же все это перед дураком Линеевым взялся некто Шефтель. Был такой помощник Берендеева, типичный уже не химик, а алхимик, шарлатан. Он приготовил какой-то раствор, Линеев же набрал для охраны заговора десятку, ту, которую мы захватили в Рогожском. Маляров, совершенно верно, нанимали, не объясняя, в чем дело, они вообще совершенно невинны…

…События последних дней? Линееву стало ясно, что Шефтель обманщик. Все рушилось. Решено было сегодня утром десятку распустить, для этого и созвано собрание. Шефтель удрал. Вчера же утром объявился Мицек, привезший т. Бурундука, захватили т. Бурундука опять-таки при помощи Левки-автобандита. Ночь была чрезвычайно бурная. В ярости Линеев застрелил сумасшедшего химика. Лаборатория была разбита. Остальное известно…

…Линеев и толстый, арестованный с ним, Сумцов, единственные ответственные, так сказать, члены Мурман-Памира, оставшиеся в живых и в Москве. В Ташкенте, без сомнения, соберутся Н. В., Мицек и Шефтель, плюс развитая, мощная, местная организация. Там предстоит борьба, но все это тонет сейчас во фронтах и открытой контрреволюции. После ликвидации фронтов, конечно, с этим придется считаться. Остается еще мичман на Мурмане, совершенно оторванный и Драверт, посланный к англичанам. Этих Н. Б. считала опасными и потому разослала, но и здесь, в Москве, предстоят задачи…

…Это, во-первых, автобандит, во-вторых, Главлипа, очень серьезные и опасные противники. И вот, тов. Р., вы говорите, что мое поведение было правильным, что я доказал способность выполнить серьезную работу, так поручите этих противников мне. Я много ошибался, и ошибки меня многому научили! Теперь я убежден в успехе!

Р. ответил:

– Отлично, отлично, Точный, я всецело иду вам навстречу! Ведите самостоятельную работу! К тому же мы сейчас должны по горло, все до одного уйти в другую сторону: контрреволюция наступает. Сейчас идет уже открытая борьба, а этих противников поручаю вам, и прекрасно понимаю, вам с вашим рвением, это лучшее поощрение. Вы молодец!

В апреле 1923 года у трепещущего на берегу Мурманской бухты радио лежал телеграфист.

Солнце одолевало, радио блестело серебряными нитями, льдины отталкивались, волны шлепали.

– Не допросишься Москвы, – говорил оборванный, лохматый парень, стоявший около телеграфиста.

– Допросился, – телеграфист, жмурясь от солнца и позевывая, стал передавать длинную телеграмму:

…Обороты ярмарки, впервые открытой, достигли…

На ярмарку прибыло много лопарей…

Доставлены на норвежских пароходах.

Телеграфист кончил передачу.

Но гул и порывы не прекращались.

– Москва хочет говорить.

Слухач весь ушел в доносившиеся шумы.

…Бюллетень Роста. Памир, через Ташкент, Москва… Советизация Памира… Бандиты и басмачество окончательно изжиты, удалось приступить к планомерной работе.

Организуются кишлачные и аульные исполкомы.

Ведется энергичная борьба с неграмотностью.

Огромное алое знамя – с золотыми буквами СССР – развевалось над мурманской радиостанцией.

ПРИЛОЖЕНИЕ

СПЛОШНОЕ СОЛНЦЕ [2]2
  Впервые: Смена.1924. № 16, октябрь. Илл. М. Ягужинского. Публикуется по этому изданию с исправлением очевидных опечаток и некоторых устаревших особенностей орфографии и пунктуации.
  Приводим редакционное предисловие к первой публикации:
  «Печатаемый нами рассказ тов. Перелешина основан на простом научном факте, с которым нам в жизни сплошь и рядом приходится сталкиваться. Это – так называемый „закон отражения света“.
  Дело в том, что луч света, падая на какую либо поверхность, через которую он не в состоянии проникнуть (напр., зеркало), как бы отскакивает (или, как говорят, „отражается“) от нее. И при том отражается всегда под тем же самым углом, под которым он упал на эту поверхность.
  Вы не раз сами замечали это, когда пускали „зайчиков“, пользуясь ярким солнцем и зеркалом.
  При помощи одного крупного зеркала или, лучше всего нескольких зеркал, можно добиться того, что „зайчик“ не только станет ярким и сильным, но и будет направлен по вашему желанию на любой предмет. Для этого вам надо поставить ваши зеркала таким образом, чтобы отражаемые ими лучи собирались именно на выбранной вами точке.
  Этим умением „пускать зайчика“ сплошь и рядом пользуется современная техника. Пример этого – хотя бы сильные прожектора (фонари), в которых свет от лампы падает на внутреннюю блестящую поверхность фонаря и отражается от нее ярким сплошным пучком света. Или – те самые „солнечные моторы“ (см. очерк П. Лопатина – „Завоевание солнца“ в № 8 „Смены“), в которых удается путем умелого отражения солнечных лучей от целой системы зеркал, все их направить на нагреваемый котел с водой.
  Но в рассказе заметен и еще один научный факт, о котором надо сказать хотя бы несколько слов. Врачи, работая над способами лечения бессонницы, нашли, что одним из испытаннейших способов заставить больного заснуть, это – поместить перед его глазами яркий, блестящий предмет. Таким образом, человек, в глаза которого направлен „зайчик“, получит не только впечатление яркого света, но и почти всегда – желание спать. Почему это происходит – мы попробуем подробно объяснить в одном из следующих номеров нашего журнала. А теперь мы только вскользь упомянем об этом для того, чтобы читателям стали более ясным все происки хитроумного китайца из рассказа т. Перелешина».


[Закрыть]

Станция сожжена была ровно настолько, насколько вообще может гореть дерево. Водокачка повисла, как металлический вопросительный знак над разметанными путями. Будущее паровозных бригад было чернее угля.

Тем не менее, эшелон должен был отправиться и он отправился.

Только после сугубо осторожного выбора, предварительно покачавши головой раз тридцать, механик Милов кочегаром себе выбрал китайского гражданина из Иркутска Сена-Фу, он же Ма-о и он же Ху-Фузи, что значит лиса и вошь.

Вот что сказал себе при этом механик Милов, качая головой в тридцатый и последний раз:

– Китайский гражданин, а не наш, значит, с него и спросить некому, ему-то не все равно, кого и что он везет! А если нечего ему опасаться, то не должен он и предать!

Особого красноармейца на паровоз посажено не было, потому что сам механик Милов был красноармеец, включен в состав части, и не любил, чтоб ему в будке без особой надобности мешали.

Занося ногу на подножку компаунда, Милов заметил около паровоза нечто, что заставило его сморщиться, как бы от дурного предзнаменования, хотя он и не признавал предрассудков.

Скоро груды мусора остались позади. Когда паровоз проходил мимо опрокинутого выходного семафора, механик посмотрел на завернутые в обрывок кожи, тщательно сберегаемые в глубине куртки, часы и помнит, что было восемь утра.

Никогда не было еще такого обнаженного режущего морозного воздуха, такой каменной, мелкой и едкой пыли, горстями летящей в лицо, а, главное, такого страшного солнечного блеска, ослеплявшего и затмевавшего взгляд.

Переводил ли механик утомленные глаза внутрь в будку, они не находили здесь отдыха. У ног плавились и переливались красные змеи топки, все внутри будки было полно бегающих солнечных зайчиков и отражений, тендер сиял миллионом огоньков и, весь облитый солнечным светом, бесшумно двигался кочегар.

Ехали почти с завязанными глазами.

Механик терялся в догадках.

Остановить поезд из-за солнечного света представлялось ему явной контрреволюцией.

Высовываясь из своего окошка, он убеждал себя в том, что наблюдает профиль пути, но в сущности – утверждает он теперь – решительно ничего не видел.

Только впоследствии, после разговора со знакомым шофером, понял Милов, какому мощному двойному действию движения и солнечного света подвергался он в ту поездку.

– На автомобильных гонках, – рассказывал шофер, часто убирают стекло, помещающееся перед глазами шофера, потому что солнечный свет, распространяясь по стеклу, обладает такой усыпляющей силой, что бывали случаи впадения в дремоту гонщика в самые острые моменты состязания.

В 10 часов – вспоминает далее механик – он взглянул на часы. До разъезда 77-ой версты, цели перехода, оставалось уже не так много. Снизу, с площадки, поднимался густой желтоватый дым. Не то это была пыль от частого потряхивания угольной лопатой, не то китайский гражданин Ма-о по несознательности курил опий.

В это время поезд, пройдя небольшое закругление, вышел на уклон, ведущий к выемке у скалы под названием «Ходина Смерть». Название это объяснялось тем, что у входа в выемку подножия этой высоченной скалы убили когда-то какого-то китайца.

Милов обомлел.

Ему точно брызнули в глаза лучами электрического фонаря.

Само солнце занимало вход в выемку.

Все кругом – скалы, снежные скаты, гребни, рельсы, телеграфные провода, паровозные части и он, Милов, сливались в какое-то варево солнечных лучей.

Он свалился на скамейку, закрыл лицо руками, и, как думает он, минуту, а то и полторы, ослепленный, находился без сознания.

Вдруг он почувствовал, что поезд сдает ход.

Он поднял голову и посмотрел перед собою впервые за последние полчаса вполне осмысленным взглядом.

Машина затихала. Зайчики уходили куда-то вверх. В косых лучах, строгий и худой, у машины стоял Ма-о и, повернув голову, как аист, в сторону Милова, сверлил, не отрываясь, неподвижным птичьим взглядом лицо машиниста, меж тем, как правая рука его скользила по механизму.

Все силы и все сознание в одно мгновение вернулись к Милову.

Он встал, схватил китайца за шиворот и, одним движением руки, отшвырнул его, как былинку, в угольную пасть тендера.

Затем открыл пар и дал полный ход.

Выглянул в окно.

Вплотную перед ним возвышалась огненная стена, сплошное солнце, занавес из лучей и блеска.

Паровоз проваливался в солнце.

«Ходина Смерть» возвышалась из моря блеска.

Механик не уменьшил хода.

Какой-то человек, взмахнувший винтовкой над головой, мелькнул у подножки паровоза и пропал позади.

Несколько винтовочных выстрелов хлопнули где-то.

Пуля проскрежетала по железу над головой.

Но поезд мчался уже в дивной лиловой тени ущелья.

Путь был, как на ладони.

Совершенно спокойно Милов провел поезд еще 15 минут и затормозил у разъезда 77.

Отряд принял боевой порядок.

Здесь только Милов заметил, что китайский гражданин «Лиса и вошь» смылся, пропал совершенно, от него не осталось и следа, может быть, он соскочил с паровоза в ущелье.

Осматривая паровоз, механик обнаружил целый ряд кусков зеркала, прикрепленных у основания трубы и по краю кузова паровоза.

Он вспомнил минутное неприятное ощущение на сожженном разъезде перед отправлением, когда, занося ногу на подножку, он разглядел на песке куски разбитого зеркала. Это были, вероятно, следы работы «Лисы и вши».

Если б «Лису и вошь» поймали за этим занятием, он объяснил бы, вероятно, что хотел украсить машину, по маньчжурскому обычаю, маленькими зеркальцами.

Выяснилось, что у подножия «Ходиной Смерти», у входа в выемку, кем-то поставлены были перед проходом поезда два больших трюмо, добытые из разграбленного вагона белых беженцев. Какие-то люди арестованы были в окрестностях «Ходиной Смерти». Точно выяснить целей их не удалось. Может быть, они хотели вскочить в паровоз в момент задержки хода и завладеть, таким образом, поездом; может быть, провести его мимо разъезда 77 в центр расположения белых.

Отныне механик Милов, отправляясь в путь в солнечные дни, не очень любит, чтобы все части его паровоза сверкали, начищенные, как зеркало, как этого требует ТЧ.

Так ликвидировано было одно из самых странных покушений, имевшее место за время гражданской войны, покушение при помощи зеркала.